25 августа, 1934 год, СССР, дачный посёлок «Петро-Славянка» недалеко от Ленинграда
Глубокой ночью Олег не спит, быстро печатая текст своей книги. Свет творение никогда не увидит, но его это не тревожит. Волков излагал накопленное за годы молчания, то, о чём он никогда и ни с кем не говорил, кроме Игоря, который мог его понять по-солдатски. Олег задумчиво наблюдает, как на крайних листах расцветают такие далёкие, оглушительно-огненные, но точные образы его военных лет, проведённых в постоянном отчаянии, смешанном с рвущей душу тоской. Тонкая струйка дыма из его опиумной трубки растворяется под потолком у лампы с мягким жёлтым светом из-под оранжевого абажура. Волков снова в задумчивости затягивается, откидываясь на спинку стула, в удовольствии прикрывая глаза. Всё тело приятно расслаблено, и даже разум не мечется в тревоге, как всегда бывало при воспоминаниях о фронте. — Мы с тобой неразлучны вдвоём, — протяжно поёт радио на столе, — Мой цветок… — Мой друг! — заканчивает Олег, снова затягиваясь своим любимым дурманом. Эта пачка была подарком мигрировавшего Шуры. Прощальным. Вдруг в запись джаз-оркестра, который любил порой слушать Олег, занимаясь делами, врывается новый звук. Аккуратный, ни на что особенное не претендующий, простой, но невероятно знакомый. Олег тут же убавляет радио, чтобы прислушаться к песне своего сердца. Он быстро встаёт из-за стола, рассеивая мягкую плывущую дымку, собравшуюся в небольшой столовой. Чем ближе мужчина подбирается к окнам, чуть прикрытым клетчатыми занавесками, тем чётче звучит озорно-ласковая мелодия струн и соловьиное насвистывание. — Ты воспой, ты воспой в саду, соловейка! — ловко перебирая пальцами по струнам балалайки тянет Игорь, тянет распевно, основательно, — О, я бы рад тебя воспевать… — Душа моя, не спится? — наконец спрашивает Олег, с насмешливой лаской в голосе. Игорь резко умолкает, не заметив сразу своего очарованного слушателя, притаившегося у раскрытого окна. В темноте летнего сада виднеется по большей части силуэт плечистого мужчины с балалайкой. Гром тут же встаёт с лавки, кивая. — Без тебя не спится, — в его голосе слышится широкая улыбка, от чего Олег по-мальчишески смущается, чуть склонив голову, — Отвлёк? — Нет, я заслушался… Так звучишь хорошо, что работать не хочется, — мужчина переваливается через подоконник уже по пояс, снова касаясь холодного серебра трубки губами. Игорь в ответ только снова покорно берётся за инструмент, зная, как Волков это любит. Теперь мелодия звучит весело, даже по-хитрому немного, словно в музыке есть какая-то тайна. Мужчина недолго прохаживается под окном, не переставая играть. А у Волкова эти мелодии в самом сердце отзываются чем-то близким. То ли от того, как в детстве слушал он сказки и напевы народные от одной из нянек долгими зимними вечерами, то ли потому что только у себя дома он такое услышит, только для него Игорь играет. Только Игорь так со струнами ловко управляется. Вечерами, когда сна нет после работы, или днём, когда Олег попросит. Игорь никогда ему не отказывал. — Идём в дом, поздно уже, — ласково зовёт Олег, замечая, как в соседнем доме в окнах вспыхивает свет. Как бы ещё соседи не проснулись. А соседи здесь все люди непростые, Олег с ними старался не пересекаться. — Много сегодня написал? — уточняет Гром, скоро проходя в столовую. — Достаточно, — Олег вытряхивает на салфетку остатки сгоревшего опиума из трубки, прежде чем поставить её на подставку, — Пора отдыхать. — Свёз бы в издательство. Не поверю, что не примут. Откладывая балалайку на пёстрый диван рядом, Игорь подхватывает один из листков на столе, испещренных ровными рядами напечатанных слов. Читает вдумчиво, чуть нахмурившись. Олег его сам научил, с удивлением обнаружив, что бывший майор грамоте никогда не учился. — Не примут, — качает головой Волков, забираясь ему под руку и обнимая, — Не от солдата императорской армии. — Значит, они дураки и ничего не понимают, — заключает Гром, откладывая записи и прижимая к себе мужчину. — Цензура… — вздыхает с расстройством Волков, сонно прикрывая глаза, откидывается в руках Игоря, разморённый опиумом, — Может, когда-то всё будет возможно, но нам до этих лет не дожить, — он кладёт голову на грудь Игоря. Гром только фыркает, колючей бородой щекоча висок Олега, чуть потирает ладонью его предплечье, будто утешая, целует в седой затылок. В комнате всё ещё негромко играет радио. За окном шелестят деревья в саду. — Мы их всех ещё переживём, вот увидишь, — Игорь улыбается до трогательного по-доброму, сияя своими невероятно голубыми глазами. Сон отступает постепенно, мягко возвращая Олега в мир знакомых звуков и запахов. Чуть скрипит койка от аккуратных движений Игоря — пытается выбраться из объятий, не потревожив мещански чуткий сон Волкова. Привычный жар тела Грома враз оставляет его, как будто лишив чего-то важного. — Куда ты, останься, — чуть приоткрыв глаза, Олег быстро хватает мужчину за руку, не давая окончательно поставить ноги на пол, — Пусть весь мир ждёт. — Буянку доить надо… — Пусть ждёт весь мир и твоя корова, — он тянет ещё усерднее, вынуждая Грома рухнуть рядом с собой на мягкое одеяло, пахнущее чистотой, — Если на речке пусто будет — сходим? Игорь, бывший большим любителем устроить хороший заплыв с утра пораньше, довольно кивает, убирая от заспанного лица Волкова серебристые пряди. Мужчина перехватывает его ладонь, крепко целуя в выступившие вены на загорелой коже. Гром всё лето из полей не вылезал — где-то кожа ещё не стала бронзовой, окрасилась красными росчерками от палящего солнца. — Самовар поставлю… — мечтательно тянет Игорь, целуя лежащего рядом Олега в щёку, чуть выше стриженной бороды, — Отдыхай ещё, — он наконец встаёт с кровати под наигранно-недовольным взглядом Олега. — А дела кому? Тебе одному, что ли? — Мне одному. — Ну нет, — Олег довольно вытягивает затёкшие ноги под одеялом, привлекая Игоря в свои объятия, — Сейчас я… Дай мне час, — он закидывает руки за голову. Игорь, конечно, не отказал. И весь этот час Олег, повинуясь своей буржуазной привычке, лишь лежит, размышляя о планах на день, обдумывая каждое дело и порой отвлекается на разглядывание их спальни. Скромно обставлена. С мягкой улыбкой он тяжело сползает с кровати, потягиваясь и распахивая окно, чтобы в доме сохранилось тепло последних летних дней. Напротив окна стоит большой шифоньер с зеркалом, мелькнувшее отражение в котором заставляет Волкова крепко задуматься, отвлекаясь от пейзажа за окном. Он с заметным сожалением касается своих волос там, где касался Гром совсем недавно. Чёртово ненавистное серебро, плотно сплетённое с его волосами. Он с недовольством выдыхает, думая, что выглядит совсем как старик. — Да красивый, — заявляет Игорь, бесшумно открыв дверь и пока не проходя в комнату, — Лучше тебя не бывает. — Да не в том дело, — Олег расплывается в улыбке, наконец заметив в руках Грома пышный зелёный букетик, — Я седой совсем стал. Старик стариком. Игорь вдруг рассмеялся, проходя и протягивая ему цветы, не забыв обходительно поцеловать руку любимого, и пока удивлённый Олег не успел ничего ответить, он крепко целует Волкова, обняв за талию. Обнимает и по волосам гладит ласково, будто сокровища настоящего касается. И руки у Игоря пахнут полевыми травами и немного молоком. Они ещё долго так стоят, милуются, целуются, не желая отпускать друг друга. Будто и не прошло этих десяти лет вместе, когда каждый день давал узнать что-то новое друг о друге. Будто никогда они не страдали, чтобы выстрадать друг друга и эту любовь. — Не портит тебя седина ни капли, — Игорь говорит совершенно честно, это слышно и видно, — Ты всегда красив, как в тот день, когда мы познакомились, — Игорь говорит так, будто это самая логичная вещь на свете. Потом уверенно и тепло смотрит в глаза своего любимого: — Я думал, что ничего уже не изменится и жизнь закончилась… А она только началась здесь, с тобой… Я люблю тебя, Олег.***
Игорь весело щерится, слушая спор двух семенящих рядом мальчишек. Те крепко держат большие вёдра, полные тёплой речной воды. Она порой грозится расплескаться на тропу, ведущую к пустому теперь посёлку, но мальчики несмотря ни на что продолжают держать вёдра крепко, с завидным усердием. — Игорь Константинович, — зовёт один из них, русый с вечно не покидающей лицо широкой улыбкой, на ходу оборачиваясь и едва не забредая так в траву у обочины, — А правда, что вы белых в войну били? — Правда, Володя, правда… — отвечает он, поглядывая на ребятишек помладше — они держатся за коромысло на его плечах, весело болтая босыми грязными ногами. — Дядя Игорь, смотрите, мы как яблоки на ветке! От такого сравнения он громко рассмеялся, удобнее перехватывая коромысло. Дети вторят ему, продолжая рассказывать что-то о своём. Так они и движутся неспеша по улице, вдоль оставленных дач в два и в три этажа, за заборами. Ребятишки поглядывают с интересом — там, откуда они, есть строгие ограничения и на размер домов и на размер участков. — Глядите, Каштан вас встречает! — завидев своего крепкого коня, мирно щиплющего траву у забора, Гром тут же замечает небывалый восторг в детских лицах — они уже как-то катались на Каштане и точно считали его своим любимцем, — Я вас до дома на телеге увезу, только подождите и… — он немного строго поворачивается к мальчику и девочке пяти-шести лет, — Володя, Савва, приглядите за маленькими. — Будет сделано! — Давай! Мужчина подхватывает вёдра, коромысло суёт под руку и быстро уходит к их дому, прямо во двор. Олега застаёт тут же. Он сидит на стремянке под яблонями, курит с таким наслаждением, будто ничего лучше этой сигареты в жизни нет, аж голову откидывает после затяжек, показывая красивую, на удивление не загоревшую за день на солнце шею. Игорь замирает чуть в ступоре, с тяжёлыми вёдрами на весу, любуется такой картиной. На Олега смотрит поражённо. Снова удивляется его красоте невероятной, исключительной. Кажется, сказать что-то нужно, но в голове совсем пусто. — Я тебе воды принёс в баню сходить, можешь подождать, я затоплю, вместе пойдём… Вот, — сдавленно выдыхает Игорь, поставив вёдра перед выдыхающим дым Олегом. Сорвавшийся с яблони листок падает аккурат на поверхность воды, волнует её. — Если сам пойдёшь топить, то неси по одному. Тяжёлые, — Игорь часто забывал, что связал свою жизнь с солдатом, который долгие годы занимался более тяжёлыми и опасными делами, чем донести до бани тяжёлые вёдра. — А с кем ты там хохотал? Аж на этом конце улицы слышно, как заливался. — Да ребятишки Васьки из Усть-Ижоры… Купались. Заслышав про ребятню, Олег быстро, немного суетно оглядывается по сторонам и наконец коротко указывает сигаретой на один из тазов с яблоками, которые он собрал сегодня. Плоды крупные, красные, блестящие. Игорь согласно кивает, подхватывая таз двумя руками, чуть не потеряв несколько яблок. За забором дети громко хохочут, явно веселясь. Гром быстро целует Волкова на прощание, но мужчина не так прост. Он притягивает Игоря к себе за воротник, целуя ещё раз нежно, в губы, как привык за годы. — Да я пойду, на телеге сказал увезу их. Где вожжи, ты не видел? — еле как говорит он, не переставая целовать Волкова в щёки, пока тот смеясь, не указывает ему в сторону стоящей рядом телеги, куда Гром в прошлый раз и бросил вожжи, — Каштана непросто запрягать, — помня про непокорный нрав своего коня, Гром присвистывает. — Я помогу шлеи на него накинуть. Только возвращайся до темноты. Там ужин уже готов, — с нежностью убирая волосы со лба Игоря, просит Олег, ласково ему улыбаясь. А Игорь лишь поражается в очередной раз, как ему повезло встретить такого Олега. Работящего, хозяйственного и бесконечно красивого. Гром чувствует его поглаживающую ладонь на своей щеке и от удовольствия даже прикрывает глаза, словно охочий до хозяйской ласки кот. А Олег так и сидит на этой стремянке в тени пышных зелёных яблонь. Игорь их обожает. Всё дождаться не мог первого урожая, а как пришло время — оказалось, что оба с детства не ели яблок вкуснее и слаще этих. — Иди, заждались поди, загоняй Каштана, я пока гужи подвяжу, — усмехаясь, Олег чуть подталкивает Грома, — С Васькой не пей! — Да не собирался даже! — собираясь сменить тему, Игорь суетно оглядывается на телегу, — Достань-ка шлеи… — Кто вас знает, тогда весной ты тоже не собирался. — Дядя Игорь, он фырчит! — Иду, ребята, сейчас! Будем вместе запрягать! Игорь уже шагает в сторону ворот, но не выдерживает и, снова быстро возвращаясь, целует его. Волков только смущённо улыбается, отмахиваясь. Он выуживает из телеги ремни для упряжи, оглядываясь на спину Игоря, вышедшего к детям. Тот оглядывается в ответ. Небо, окрашенное нежно-розовым закатом, кажется ему таким правильным сейчас, когда внутри всё аж переворачивает от любви к Волкову, такой необъятной и светлой, как это небо. — Красивый, всё-таки! — соглашается сам с собой Игорь, лукаво щурясь и глядя прямо на Олега. На своего Олега.