5 ноября 1941, оккупированная Бельгия, Брюгге
«Пряничный» Брюгге как всегда укрыт дождевыми тучами, будто навсегда поселившимися здесь после оккупации. Марго и впрямь не может вспомнить ни одного тёплого, ясного денька с нежным солнцем и чистым небом, с того момента, как в город вошли немцы. Тогда для них изменилось абсолютно всё, хотя Марго ни разу не пожаловалась вслух, лишь молча мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось. Они с Этьеном жили здесь уже одиннадцатый год, но документы всё ещё имели немецкие. Только этот факт обеспечивал её какое-никакое, но спокойствие. Их не убьют, не тронут и может даже не отнимут последнее просто из-за надписей в паспортах. Хотя сердце у женщины болело каждый раз, когда единственное чадо покидало дом — мало ли, что случится? Женщина бросает обеспокоенный взгляд на тяжёлые настенные часы-ходики — резная стрелка с вызовом замирает, показывая, что время близится к шести. В щёки огнём отдаёт мысль о том, что это не похоже на исполнительного домоседа Этьена — вот так опаздывать. Он редко задерживался после занятий и всегда предупреждал, если собирался уехать на природу или к своей Адине. Марго останавливает играющий сейчас джаз, оглядываясь — музыкальный магазин стал её отдушиной и тем, что почти десять лет кормило их с Этьеном. Но что будет дальше? Народ беднеет с каждым днём. Женщина ещё раз тревожно оглядывает помещение, проверяя, не забыла ли убрать что-то ещё перед закрытием. Метла, стоящая в углу тут же оказывается у неё в руках. Пока женщина со всем привычным усердием занимается уборкой, даже не замечает, как у витрины останавливается новенький белый велосипед и с него быстро слезает юноша. Его появление в магазине сопровождают весело звякнувшие колокольчики над входом. Марго тут же со спокойствием выдыхает, видя, что тот цел и невредим. Парень же ерошит влажные ярко-рыжие волосы, в нерешительности застыв на пороге, понимая, что испачкает только вымытый пол. — Ну проходи, что теперь, — не без тяжкого вздоха говорит Марго, проходя к тому месту, где Этьен наследил, — Где пропадал? — У Фридманов. Адина отдала мне вещи… Наши с ней ценные, — от каждого его слова у Марго будто всё сильнее стягивало грудь. Она глядит на Этьена глазами полными сожаления и понимает, что не может обещать ему, что всё будет хорошо и их не тронут или пообещать, что что-то сделает, потому что ничего не может. Кто-то в Германии решил, что так правильно и теперь они вынуждены мириться с этим. Каждое слово утешения кажется ей излишним, ведь как бы она не относилась к избраннице сына, Марго видела, как много для Этьена значит эта еврейка. Она молча подходит к нему, кладя ладонь на плечо. Парень явно расстроен, хоть и скрывает это изо всех сил. Синие смятённые глаза смотрят в пол прямо будто невидяще. Губы плотно сжаты. Красивые брови с выразительным изгибом чуть сдвинуты, выдавая всю тяжесть его размышлений. В этот раз Марго не торопится как раньше разгладить проявившиеся морщинки на фарфоровой коже. — Я был готов, всё в порядке… — наконец произносит он, явно с трудом. Потом берёт Марго за плечи, заглядывая в её встревоженные глаза, — Её отец ещё с зимы говорил, что они уедут на север Франции, — тут же выправившись, он стирает с лица всякие переживания, — Адина не пропадёт, я её знаю. — И после этого ещё хочешь служить? — в голосе Марго появляется едкая нотка, но она сама себя ругает за это. — Ты не понимаешь, мама, это… По-другому. Марго с грохотом отставляет швабру, едва не запустив ей в этот самый угол. Этьен внимательно исподлобья следит за хаотичными передвижениями матери. Она наконец останавливается у кассового аппарата, начиная нервно пересчитывать выручку в бельгах и рейхсмарках. — Сегодня выручка очень хорошая, — осторожно замечает Этьен, перебирая в пальцах ремень кожаной сумки, не зная, как подступиться к рассерженной женщине, — Это замечательно, мама. — Да, и вправду неплохо… — она выученным за годы ведения бизнеса жестом, пересчитывает купюры, — Были журналисты из Швейцарии, сослуживец герра Герига и мефрау Петерс. — Почему так официально? Герр Гериг… — А как его звать, — Марго со звякающим звуком захлопывает кассу, поднимая на сына тяжёлый взгляд. Да, она умела ругаться одним взглядом. Этьен в ответ сдержанно смеётся в кулак, тут же виновато улыбаясь самой своей невинной и доброй улыбкой. Она быстро приближается, вкладывая ему в руки всю выручку за день и удаляется обратно в зал. Она переставляет новенький проигрыватель с одного места на другое — подальше от витрины, скорее чтобы занять руки, а не потому что это действительно нужно. — Он придёт? — Может и придёт, но ты будешь сидеть в своей комнате, — спокойным, но всё же требовательным тоном говорит она. — Он почти твой муж! — Станет им только если даст гарантию, что ты не будешь солдатом. Дождь всё не перестаёт идти, хотя на дворе уже глубокая ночь. Вся улица погружена в тягостный мрак — не горят даже фонари. Изредка темноту прорезают лучи фар проезжающих мимо немцев. В эти моменты затихает всё. Осторожные разговоры в соседних домах, лай собак и даже будто кузнечики перестают стрекотать, сливаясь с шумом дождя. Марго осторожно опускает руку с сигаретой под прилавок — скрывает от внимательных оккупантов своё присутствие в тёмном зале закрытого магазинчика. — Как мило со стороны фройляйн ждать меня, — единственный, кому не нужен приметный огонёк сверкающий призывно за стеклом витрины, входит в незапертый магазин по-хозяйски громко говоря и отшаркивая тяжёлыми армейскими ботинками, — К сожалению, без цветов… — Это лучше любых цветов, Курт, поверь, — Марго сперва принимает свёрток с частью неплохого пайка, внимательно разглядывает в темноте то, что он принёс на этот раз и, только прибрав это всё под прилавок, наконец выходит к мужчине для объятий. Оберштурмфюрер быстро сбрасывает с себя промокшую фуражку и плащ скидывает на стоящий рядом стул, чтобы она не промокла и тут же прижимает её к себе. Ласково оглаживает светлые локоны с редкими серебристыми нитками, спрятавшимися в золоте, проходится широкой ладонью по её изящным лопаткам, скрытым простым платьем. Она благодарно льнёт в ответ, успокоено уложив голову на плечо мужчины. Лунный свет разлит по начищенному полу, как слабо стелящийся по ногам туман, холодный, таинственный. Марго перехватывает сигарету пальцами, выдыхая густой дым. Курт чуть отстраняется от женщины, втягивая орлиным носом табачный терпкий запах. Курт ловко достаёт из своего нагрудного кармана чуть мятую сигарету, зажимая её в зубах. Она без лишних слов подаётся вперёд, вмазываясь кончиком своей сигареты в его. Выходит почти поцелуй, но едкий и ненастоящий. Марго, ловко выпутавшись из его рук отходит, чтобы вернуть иглу на ту пластинку, которую слушала ещё вечером, до прихода Этьена. Курт, явно ожидавший медленного танца, с удивлением прислушивается к довольно бодрому джазу. Марго весело усмехается, сощурившись, при виде его растерянности. — Так выглядят русские танцы? — иронично подняв бровь спрашивает Курт, видя, как женщина начинает бодро вышагивать в такт песне, хватаясь за его плечи, — Если что, я уже влюблён. — Понятия не имею, как выглядят русские танцы, — она быстро оставляет окурок в пепельнице. Курту приходится подстроиться под её движения, хотя ведёт в незамысловатом танце всё равно Марго. Она бодро отстукивает каблуками, ловко закручиваясь в руках мужчины, который на самом деле был посредственным танцором. Его сигарета медленно истлевает, уходя в воздух клубящимся тонким дымком. На мгновение Марго забывает обо всей той боли, через которую прошла. Забывает, что сейчас она оказалась в оккупированной стране, что денег почти нет и что её сын так и рвётся погибнуть молодым, а сделать она ничего не может. Марго танцует, как в последний раз, зажмурившись, что есть сил, отчаянно, с исступлением пытаясь вызывать в памяти образ роскошного только что открывшегося кабаре в Париже, сноп золотых искр на сцене, заокеанский джаз, сложную композицию из бокалов с шампанским… Всё то, чего у неё уже никогда не будет. Слёзы комом застревают в горле, и, пытаясь сдержаться, Марго едва слышно скулит, хватая пальцами форму Курта и зарываясь в неё лицом. — Гретхен… Это же комедианты-музыканты? — вдруг спрашивает Курт, отходя, чтобы оставить свой окурок в пепельнице у проигрывателя. — Возможно… — А ты знаешь, что их музыка запрещена? — О, какой ужас! Убьёшь меня теперь?! — притворно схватившись за сердце, Марго делает вид, что вот-вот упадёт в обморок. Курт быстро подхватывает её, пылко, с обожанием целуя. Марго укладывает ладони на его затылке, чуть оглаживая линию роста тёмных волос, с заметно пробивающейся сединой. Мужчина аккуратно берёт её на руки, усаживая на прилавок перед собой. — Чего ж ты так вопишь? — хрипло выдыхает он ей в шею, убирая завитые волосы, — Разбудишь сына, — его ладони нежно обнимают её талию. — Не разбужу, не бойся, — Марго быстро отодвигается, убирая со своей талии руки Курта. Он сразу понимает. — Гретхен, спроси его, не хочет ли он завтра после занятий пойти ко мне? — как бы между делом интересуется мужчина, делая вид, что его не сильно задел отказ, — Раньше он приходил почти каждый день. — И понахватался у ваших офицеров… Ладно, спрошу. — Вчера он сказал, что хотел бы такого отца, как я, — со скромной радостью в голосе делится Курт. Она смотрит на него округлившимися от удивления глазами и чувствует, как медленно накатывают слёзы.***
Дождь прекратился лишь на следующий день. Марго с упоением вдыхает влажный свежий аромат только что прошедшего ливня и, прикрыв дверь, меняет табличку на ту, что гласит «закрыто». Марго витает в своих мыслях с раннего утра и не видит необходимости стоять у прилавка весь день — лучше приготовить что-то к приезду Этьена вечером. Вчера Курт поклялся, что отобьёт у парня всякое желание служить. Она уже предвкушает то, как у них состоится последний серьёзный разговор на эту тему, а после тема будет окончательно закрыта раз и навсегда. Её сына никто не отнимет. Он проживёт долгую и счастливую жизнь вдали от фронта. — Мама, я сегодня пораньше освободился… Зачем ты закрыла магазин? — всклоченный парень со сбившимся после продолжительной езды на велосипеде дыханием, принимается метаться из одного угла в другой, не зная, за что схватиться, — Давай я помогу! Чем? — Подожди, а разве ты сегодня не должен был пойти к герру Геригу? — настороженно спрашивает она, — Он сегодня едет в лагерь для военнопленных… — Марго быстро останавливает его, поправляя воротник его рубашки, — Ждал тебя. Этьен только легкомысленно пожимает плечами, подтаскивая к себе один из неразобранных деревянных ящиков, который стоял в самом неприглядном углу столько, сколько Этьен себя помнил. Парень проворно сбрасывает с него крышку, и уже хочет взять стопку пластинок, чтобы разложить их на пустующих полках, но замирает. Ярко-синие глаза лихорадочно бродят по чёрному конверту, в который упакован винил. — Это… Русский язык? Или польский? Вдруг кто-то увидит! — Знаешь, что? — с возмущением она подскакивает, чтобы выхватить у парня коробку, — Эти пластинки со мной почти двадцать лет, — она явно не на шутку рассердилась, — Слушала раньше и буду слушать. И выкинут их только через мой труп! — Спрячь хоть… — Не буду я их прятать… Я не буду больше делать вид, что ничего не было, — последнее она прибавила будто себе самой. Этьен не понял смысла сказанного, а вот у самой Марго при виде знакомых потёртых от времени упаковок в сердце неприятно защемило. Ведь всё это его. Он слушал их пока рисовал, пока писал письма, пока любил её и пока курил. Скорбь давно ушла. Ей на смену приходит злость на весь мир и особенно на него. Который с годами просто потерял всю свою исключительность. Марго любила даже не его образ, а те чувства, которые он когда-то вызвал в ней. — Ещё скажи, что прячешь евреев в доме… — огрызнувшись, Этьен бросает свою сумку прямо к лестнице, — Можешь ругаться сколько хочешь, я всё равно пойду служить, как Курт! Это мой долг! — Долг — быть убийцей?! — Марго подхватывает этот самый ящик и со страшным грохотом ставит его прямо на прилавок. — Нам в школе… — Этьен осекается, видя выражение глаз матери — насмешливое, — Ведь мы немцы, — он мнётся, зная, какой будет реакция, — Так говорят. Марго хватается за лоб, будто от сильной головной боли. Желание выпить чего-то крепкого увеличивается с каждой секундой. На Этьена даже взгляд поднять не получается. Женщина старается успокоиться, но руки всё равно предательски дрожат от беспомощности. — Какой ты к чёрту немец… — с вымученным смехом заявляет Марго, потирая переносицу. — Твой отец — русский граф, Этьен. Из очень состоятельного и влиятельного когда-то рода. — Но… Ты сейчас врёшь мне. Почему ты никогда не говорила об этом? Вы все просто делали вид, что это нормально, что его нет рядом! — с явным недоверием говорит Этьен, с ужасом понимая, что и вправду ничего, абсолютно ничего не знает о своём отце. — Да потому что даже если бы он не застрелился, то всё равно бросил бы нас! — Он… Убил себя? — Он был лгуном и бесполезным гулякой, не пропускающим ни одной юбки! — Этьен не мог поверить в услышанное, когда эти слова это первое, что он услышал о своём отце за жизнь, — Мы дрались, избивали друг друга и я всё равно постоянно к нему возвращалась… Идиотка. Просто идиотка. — Мам, это не так… — Хорошо, что ты у меня есть. Хоть это радует, — не задумываясь, всклоченная, близкая к тому, чтобы расплакаться, Марго прижимается к сыну, упираясь ему в плечо. Этьен всё ещё с непониманием в лице, начинает её успокаивать. У витрины останавливается служебная машина герра Герига.