Жар

Кофе не спас. Ни от головной боли, ни от мерзкого зуда в горле, который к вечеру многократно усилился. Дурацкая осень. Идиотская погода. Сраная привычка ходить с распахнутой курткой даже под дождем и сильным ветром. Сам дурак. Но Гэвин и не жаловался. Гэвин прикрывал глаза на секунду дольше обычного, чтобы дать глазам, уставшим от монитора, легкую передышку, и дальше писал отчет. И даже почти успел. Почти успел не выйти за рамки своего рабочего дня и не встретиться с Коннором. Но, к счастью, они с Хэнком были чем-то слишком увлечены, чтобы обратить внимание на замершего на одно мгновение в проходе Гэвина. Они пронеслись по коридору, словно за ними гнались, и повернули в сторону архива. Дальше Гэвин следить не мог и не хотел. Он уже отчетливо распознавал признаки накатывающей простуды, а вместе с ней и усталости и только понадеялся, что в ящике еще осталась хоть парочка лекарств, потому что заезжать в аптеку сил не было никаких. Рабочий день кончился, думал он, запуская двигатель своей старенькой машины, а эти двое приперлись в отдел с явным намерением трудиться сверхурочно — вот идиоты. Плевать, что при иных обстоятельствах Гэвин первым бы увязался за ними, потому что, черт возьми, интересно! Да и как они справятся без лучших мозгов департамента? Обиднее было понимать, что Андерсон с жестянкой явно нашли какую-то зацепку и уже завтра, наверняка, выйдут на своего преступника, а ему самому приходится ехать домой и закидываться таблетками. А еще, что Коннор, да-да, эта самая тупая жестянка, даже не заметил Гэвина и не бросил ему даже короткую язвительную фразочку. Уже уходите, детектив-ленивец? Так вы никогда не дорастете до лейтенанта. Хотя… рост человека прекращается лет в двадцать-пять. Нет, так Коннор не говорил. И вообще никогда первым его не задирал. Наверное, в том и была проблема — если бы сам Гэвин до него не доебывался, Коннор бы вообще с ним не разговаривал. А Гэвин нуждался. В разговорах, во взглядах — обманчиво-холодных, но таких обжигающих, если разобраться в контексте. В колкостях от продвинутого ИИ — ему казалось, что это не просто изощренные оскорбления, не просто зеркалочки, а знак того, что и Коннору не все равно. И всегда подобные надежды разбивались о такую вот реакцию как сегодня. Точнее, ее отсутствие. Стоило уже признаться себе, что рассчитывать на интерес Коннора к себе бесполезно. Правда, прежде, стоило признаться хотя бы себе в своем интересе к нему. Но гордость или гордыня — черт бы их разобрал — как-то к честности не располагали. А может, проблема состояла в том, что Гэвин четко понимал, ни один нормальный человек не будет с ним встречаться после стольких конфликтов. А Коннор не просто не человек, не только нормальный, но еще и дико умный и живо подсчитает, вероятность построения с ним адекватных отношений. Ноль целых, одна тысячная. Если ретроградный меркурий войдет в зенит, а сам Гэвин скажет: «Привет, Коннор. Как твой день?», — вместо: «Знай свое место, ебучая машина». И так как справедливости в мире не существовало, то Коннора изначально приставили работать к Хэнку, лишив их с Гэвином на один шанс из тысячи на нормальные отношения. И по той же самой причине, Гэвин собрал по пути к дому все светофоры. Мироздание не давало ему разогнаться ни в мечтах, ни в собственной тачке. А его телу то ли от дурацких мыслей, то ли от заразы, проникшей в его организм, становилось все хуже. Его колотило крупной дрожью, напряженные мышцы крутило от боли. Он врубил печку на максимум, чтобы хоть немного согреться. Но становилось душно, и ни капли — теплее. Глотнул кофе из стаканчика, оставшегося с утра в подстаканнике, чтобы смочить пересохший рот. И считал медленно текущие минуты, даже не включив радио. Он бы не удивился, если бы вдобавок ко всему в доме не работал лифт. Но, к его счастью, тащиться на седьмой этаж пешком не пришлось. Он жал кнопку, чувствуя, как дрожит рука, и догадывался, что просто не справился бы с подъемом до квартиры иным способом. Еще немного — говорил он себе. И шел, через силу раскрывая потяжелевшие веки. Только бы добраться до квартиры. Открыть дверь. Стянуть куртку — хотя очень не хочется, потому что все еще дико холодно. Пройти еще несколько шагов. Вот и диван, ты молодец, справился. Значит, дойдешь и до кровати. Совсем немного осталось. Вот видишь, плевое дело. Стягивая с себя одежду, он пару раз чуть не упал — так стильно его мутило. Он с горечью помечтал о душе и горячем чае, но только и смог заползти под одеяло, завернуться в него как в кокон и провалиться в тяжелый, липкий сон. ---- Гэвин болел редко. Но, как говорится, метко. Хотя нынче он явно побил все рекорды. Наверное, если бы его было кому обнаружить, он бы очнулся в больничной палате, а важный дядечка в белом халате быстро пояснил, что его чудом вытащили с того света. Но так как Гэвин обладал феноменальной способностью портить со всеми отношения, ему оставалось только наслаждаться видениями своего агонизирующего мозга и любоваться Коннором. Коннор был хорош. Конечно же. Как и всегда. Правда, почему-то слегка напряжен. Смотрел, чуть нахмурив свои смешные брови. Кажется, даже что-то говорил. Ну точно больная фантазия — чтобы он заговорил с Гэвином первым, должен был пойти черный снег как минимум. Но надолго Коннор не задержался. Разочарованно покачал головой и ушел. А Гэвин едва не навернулся с кровати, потому что зачем-то потянулся следом, словно мог его остановить. Веки, казалось, весили не меньше тонны. Зрачки жгло огнем, и чтобы хоть как-то себе помочь, он закрыл глаза. Слушая как громко стучит пульс в висках. Не в силах даже вытащить руку из кокона одеяла, в котором запутался. Когда он снова открыл глаза, видение повторилось. — Не уходи, — зачем-то прохрипел Гэвин. Словно слова его могли как-то повлиять на происходящее. Если уж его мозг настолько плавился от жара, что сотворял подобное. Он явно не контролировал ситуацию. Гэвин почувствовал, как его легко приподнимают, помогая сесть, не способный даже задержаться на мысли, что Коннор его касается. — Не уйду, — ответил Коннор. И заставил выпить таблетку и какой-то приторно-сладкий горячий чай. А потом правда не ушел. И под его холодной ладонью, оказавшейся на лбу, Гэвин почувствовал, что снова засыпает. — Спи, — шепнул Коннор. — Не хочу, — заупрямился Гэвин. Мысли были вязкими и тяжелыми, застревали жилами в старой мясорубке. Ему хотелось зачем-то объяснить. Сказать, что хотя ему так хуево, как прежде еще не было никогда, он хочет продлить эту иллюзию. — Когда ты проснешься, будет легче, — пообещал Коннор. Когда я проснусь — тебя не будет. Вот, что тревожило Гэвина и удерживало от того, чтобы действительно сдаться спасительному сну. Фокус был в том, что ни один человек не мог бы прийти к нему в такой момент и помочь. Шуточки ли кармы или просто причинно-следственные связи. Гэвин был говнюком. И ему стоило самому о себе позаботиться и вызвать скорую, а не надеяться на организм. Но Гэвин не мог найти в себе сил, чтобы ответить. Чужая рука на голове дарила спокойствие и ощущение защиты. Мог ли он ждать даже от воображаемого Коннора такой ласки? И могло ли что-то хоть отдаленно похожее на это случиться в реальности, если бы Гэвин не вел себя как последний мудак? Гэвин не знал. Он крепко уснул, цепляясь за лживое чувство близости между ними. За то, что Коннору не все равно. ---- Его разбудил не будильник, который почему-то не прозвенел, и не десятки звонков с работы — их тоже почему-то не было. Солнце падало на подушку, било по глазам. А это значило, что уже давно не ночь и даже не раннее утро. Гэвин привык вставать и собираться в полумраке, и поэтому он с ужасом понял, что проспал. Он заворочался, пытаясь нащупать на тумбочке мобильник, но дело оказалось гиблым. Ладонь наткнулась на кружку, которую он, наверное, оставил еще вчера утром. И тут же не к месту вспомнился то ли сон, то ли видение от температуры. Гэвин не стал на нем задерживаться и сел, борясь с чувством усталости. Чем бы оно ни было, сейчас Гэвин вновь оказался наедине со своими проблемами. Нужно было все-таки выпить какое-нибудь лекарство, способное поднять его на ноги. И попытаться объяснить Фаулеру, что он не набухался вчера, чтобы сегодня бесстыже пропустить работу. Он огляделся в поисках шмоток. Должно быть, телефон так и лежал в кармане джинсов. Возможно, с посаженной батареей. Раз никто до сих пор не звонил. И с удивлением обнаружил, что вещи лежат сложенными на стуле. Как и зачем он умудрился их вчера так аккуратно разложить, оставалось загадкой. Наверное, он вчера действительно был не в себе. И все-таки, теперь ему действительно было легче. Его не бил озноб, не болела голова. И только зуд в горле и неприятная разбитость свидетельствовали о том, что болезнь еще отступила не до конца. Он даже не рухнул на пол, поднявшись на ноги. И, хоть его все еще тянуло просто вернуться в кровать, чтобы «немного отдохнуть», он дошел до стула. Но телефона среди вещей не оказалось. Он не слышал шагов. Только скрипнувшая дверь сообщила о чьем-то присутствии. Знакомый голос заставил его вздрогнуть и обернуться. — Тебе еще рано вставать. Коннор стоял на пороге его комнаты. Почему-то совершенно реальный. Без пиджака и с закатанными рукавами рубашки. — Ты… — только и смог выдохнуть Гэвин. Мозг, видимо, все еще отказывался как следует работать. Он не понимал, что Коннор делает в его квартире. И по укоренившейся в нем давней привычке быть идиотом и агрессором, он едва не возмутился этому факту. Но момент наезда был уже безвозвратно упущен. Наверное, к счастью. — Как ты сюда попал? — спросил он, понимая, как глупо выглядит. Весь взмокший после температуры, стоящий перед Коннором в одних трусах. — Пришлось побеспокоить твоего арендодателя. Коннора, казалось, ничего не смущало. Ни видок Гэвина, ни то, что он хозяйничал в чужом доме. Ни даже то, что с их далеко не самыми лучшими отношениями, он вовсе не обязан был этого делать. — Возвращайся в кровать, пожалуйста, — попросил он, поняв, что Гэвин все еще безбожно тупит и не может понять, что, собственно, делать. Гэвин бездумно кивнул и послушался. Но не лег, а просто опустился на край кровати и на Коннора смотреть больше не решался. Словно и не было никакой просьбы не уходить в минуту слабости. Но, по правде говоря, он просто боялся думать о том, что происходило во время его помешательства. Образовавшейся тишиной, каждый воспользовался по-своему. Гэвин панически соображал, что значит происходящее. Коннор, дал ему время определиться самому и просто ушел. Не из квартиры — Гэвин не слышал звука защелкнувшегося замка. Зато прекрасно слышал через оставленную открытой дверь, как шумит вода на кухне и звучит посуда, извлекаемая из ящиков. Ворчание масла на сковороде. Звон столовых приборов. Какой-то сюрреализм окружал Гэвина. Очень похожий на продолжение ночного бреда, непривычный, крайне приятный. Но он не спал и не сходил с ума (наверное). Все происходило по-настоящему. И он не понимал, почему, но очень боялся проснуться в тишине и одиночестве. Он не сдвинулся с места, когда вернулся Коннор и поставил на тумбочку поднос с горячей яичницей и чаем. — Подумал, что ты проснешься голодным. Но тебе все равно стоит поесть, чтобы восстановить силы, даже если не хочешь, — сказал Коннор спокойно и мягко. Так естественно, словно уже не раз готовил ему завтрак. Это просто его программа, — напомнил себе Гэвин, не позволяя ложным надеждам захватить себя с головой. Продвинутый андроид, который не грубит и не ерничает без необходимости поставить кого-то на место. — На работе тебя не будут ждать еще три дня. А если потребуется, то и дольше. Программа, которая вдруг решила, что Гэвину требуется помощь. — Я в порядке, — почему-то запротестовал он. — Зачем ты отключил будильник? Я бы пошел на работу. Куда ты дел мой телефон? — Заражать других? Гэвин вскинул рассерженный взгляд на Коннора, но вместо ожидаемой насмешки или укора заметил только спокойствие и мягкую улыбку. — Гэвин, ты проспал больше суток. И никакой будильник не мог тебя разбудить. — Тогда почему ты не вызвал скорую? Вопрос его звучал абсурдно, и он сам это понимал. Словно Коннор обязан был. Вызывать скорую. Вообще приезжать. Возиться с ним. — Потому что ты просил. Гэвин не хотел думать, о чем еще он просил. В беспамятстве и бреду. Оказалось, что память сохранила далеко не все, что он успел наговорить Коннору. И он боялся и почти точно знал, что «не уходи» — было самым малым и безобидным из его возможных признаний. — И потому, что твоей жизни ничего не угрожало, — добавил тот. Он почувствовал, как кровать прогибается от тяжести чужого тела, когда Коннор сел рядом. Сердце его разогналось до безумной скорости, хотя Коннор не трогал больше руками и даже не задел его ногу своим бедром. Но тепло, исходящее от него, казалось, окутывает тело Гэвина надежнее одеяла. И ему дико хотелось самому потянуться и проверить, не вышли ли его иллюзии на новый уровень. — Я… не знаю, что наговорил тебе, — пробормотал Гэвин. То ли опасаясь того, что Коннор мог его неправильно понять, то ли возможного отказа. — У меня был бред. Я… думал, что пришла бывшая. Ничего умнее он придумать сейчас не мог. Но понимал, что не сможет находиться с Коннором в одном здании, спокойно работать, если тот будет знать о его небезразличии. Если они сейчас не поговорят и не расставят все точки над любыми необходимыми буквами. И плевать, что ради попытки вернуть все в стабильное русло, Гэвину придется солгать. Коннор молчал дольше, чем требовалось продвинутому искусственному интеллекту. Гэвин точно знал, что при необходимости, тот за словом в карман не лез и мог хорошенько отбрить еще на подлете любой колкости. — Любопытно узнать, что твою бывшую зовут Коннор. Удар ниже пояса у Коннора получился отличным. — Она из Ирландии, — ляпнул Гэвин. Конечно, он понимал, что только сильнее себя закапывает. — А ещё она «жестянка», — Коннор точно над ним насмехался. — Должно быть, ты слишком любишь консервированную продукцию. Гэвин тяжело вздохнул, чувствуя, как краснеют щеки и плечи. А ведь только что он сидел бледнее моли! Но Коннор сжалился и больше не продолжал издеваться. Гэвин сам себе прекрасно вредил и без помощников. И он действительно не понимал, что может сказать ещё. Поэтому применил свою лучшую тактику защиты. — Нахрена ты вообще приехал? Коннор повел плечом, но нисколько не смутился. — Когда ты выходил с работы, я заметил, что у тебя расширены зрачки, слезятся глаза и повышена температура. Ты выглядел нездорово, Гэвин. Я не мог это игнорировать. — И что, это даёт тебе право вламываться в чужую квартиру? Какое тебе вообще дело?! Что стояло за его словами? Логичное продолжение, неприкрытый намек, что, если бы даже Гэвин сдох, Коннору такой расклад был бы только на руку. Избавился бы от мерзкого, надоедливого коллеги, постоянно мешающему работе. У Гэвина не было ни единой капли надежды на то, что Коннору не все равно. Он уже давно вырос и не верил в фей и розовых единорогов. И давал себе полный отчёт в том, что мудак, и не то, чтобы ему плохо жилось с данным фактом. Закономерно ему жилось. Одиноко и временами безбашенно, немного безответственно. В общем, со своими плюсами и минусами. Но Коннор — этот идеальный, недоступный и жесткий Коннор — в такую картину мира ну никак не вписывался. И Гэвин злился на него, понимая всю безнадежность своего положения. Злился только сильнее за то, что он пришел, за то, что следил, чтобы Гэвин не отбросил коньки, за то, что остался и позаботился и о работе, и о завтраке. Давал надежду на то, что у них все-таки могли бы быть нормальные отношения. Не могли. Тем больнее ударяло, жалило прямо в сердце понимание неоспоримого, беспросветного пиздеца, в который Гэвин сам себя загнал. Тем более явной становилась насмешка Коннора над ним. «Я все знаю, Гэвин», — говорили его наглые, безжалостные глаза: «И что ты будешь с этим делать?» — Прости, — сказал Коннор. — Если хочешь, я уйду. Конечно же он не хотел. Но так было правильно. Вот только бросить едкое «вали» язык не поворачивался. Язык прирос к небу. Сердце колотилось как бешеное. Руки дрожали, а глаза жгло. Все тело бунтовало против Гэвина. Ироничная ситуация. Но Коннор правильно оценил его молчание и поднялся с кровати, возвращая Гэвину его чертово личное пространство. И Гэвин знал, что он сейчас уйдет и ни о чем не пожалеет. Может даже, никогда не напомнит потом о том, что случилось в стенах этой квартиры. Никто бы не стал его винить. Даже Гэвин. Хотя его перекручивало и выворачивало наизнанку от собственной слабости и невозможности что-то изменить. Но у самой двери Коннор обернулся. — Гэвин, — позвал он. И Гэвин заставил себя поднять на него взгляд. Для него и такая малость сейчас стала настоящим геройством. — Пожалуйста, обещай, что, когда решишь позвать меня на свидание, в твоем теле не будет десяток пуль. Такого Гэвин точно пообещать не мог. Может, на том и строился коварный план Коннора, в котором ему не пришлось бы его отшивать. В трезвом уме и твердой памяти Гэвин оказался не способным быть честным. — Едва ли… Но и у него вдруг нашлась лазейка. Его больной, измученный мозг подкинул ему одну извращенную мысль. Он сглотнул и выдохнул, пока не успел струсить и передумать: — Но ты можешь позвать меня сам. Коннор задумчиво наблюдал за ним некоторое время, словно после концерта, устроенного Гэвином, не верил ему: — И ты пойдешь? — Даже если во мне будет десяток пуль.