Перерождение

      Дверь только начала распахиваться, но Фенрис уже поднялся с места, вытягиваясь в привычном приветствии — плечи расправлены, голова поднята, но взгляд опущен. До первых слов хозяина поднимать глаза не дозволялось, и эльф хорошо усвоил это правило.       — Фенрис? — голос Данариуса был мягким, но звучал как будто с едва уловимой насмешкой.       — Мое почтение, хозяин, — эльф едва удержался, чтобы не цедить слова.       Тон должен был хотя бы изображать почтительность, это правило Фенрис тоже отлично усвоил.       — Как ты? — преувеличенно-озабоченно поинтересовался маг и, не поворачиваясь, небрежным жестом запечатал дверь за собой.       Эльф вздрогнул. Едва уловимый жест не укрылся от него, хотя взгляда он так и не поднял.       — Ты удивительно быстро восстанавливаешься, — одобрительно продолжил Данариус и подошел ближе, на ходу сбрасывая длинный плащ.       Фенрис отметил, что полы плаща забрызганы светлой грязью — верный признак того, что хозяина носило куда-то в отдаленные — а значит, и бедные — кварталы Минратоса. Дождей не было уже несколько дней; центральные улицы и площади давно просохли. Это только на окраинах почти никогда не высыхает светлая глинистая грязь...       Откуда Фенрис это знал, он и сам не мог сказать, но отчего-то был в этом уверен. Видимо, до нанесения лириумных рисунков он частенько бывал в не самых престижных кварталах... Вот только зачем и почему — оставалось загадкой.       Однако куда больше его сейчас заботило не это, а хозяин, который успел избавиться не только от плаща и капюшона, но и от расшитого золочеными рунами камзола. Впрочем, тот намерений и не скрывал — он запирал дверь только в одном случае. На мгновение Фенрис почувствовал, как к горлу подступает тошнота: ему рассказали, что он всегда был близок господину магистру, но тело отказывалось это признавать — так же, как кожа пыталась отринуть омерзительные узоры, которые, к тому же, причиняли боль. Было в этом что-то неправильное, чуждое.       Однако Данариус мог помочь, мог избавить от боли. Одна склянка чудодейственного голубого зелья — и боль уходила на несколько дней. Вот только такую милость надо было еще заслужить.       Тошнота вернулась, но теперь эльф ощутил злость. Привычную, но от этого не менее острую. Данариус сам превратил его в это, а теперь может сколько угодно требовать лишь за то, чтобы его раб, его послушный слуга мог спокойно заснуть, а не провалиться в сон лишь тогда, когда усталость наконец возьмет верх над болью.       — Благодарю вас, — наконец разомкнул губы Фенрис, отводя взгляд в сторону, чтобы не видеть щегольских бордовых сапог перед собой.       — Такой озлобленный и недоверчивый, — Данариус рассмеялся и приподнял его голову за подбородок, с удовольствием ценителя разглядывая лицо — Фенрис с досадой отметил, что скулы заливаются краской. — Просто чудо. Таким и следует быть верному телохранителю. Фенрис...       — Позвольте доложить, хозяин, — как мог бесстрастно произнес эльф, стараясь не обращать внимание на цепкую хватку и поглаживающий лириумные линии большой палец. — Согласно вашему приказу...       — Позже, — нетерпеливо перебил его Данариус. — Ты доложишь мне все это позже. Ничего важного за время моего отсутствия произойти не могло, так что это может подождать. А вот я, — голос его опустился ниже и зазвучал глуше, — нет.       — Как прикажете.       Фенрис с трудом сдержал долгий вздох и наконец посмотрел магистру в лицо. Тот глядел требовательно, властно, и эльф послушно отошел от стола в сторону низкого диванчика с кучей подушек. Там, по крайней мере, ничто не будет впиваться в измученную жжением кожу — обивка была бархатно-мягкой, а шелк подушек — прохладным.       Данариус с легкой улыбкой кивнул и в несколько шагов оказался рядом с диваном, мимоходом обвив Фенриса за талию и чуть ниже. Опустился на подушки, непринужденно развязал плотные тяжелые штаны и распахнул на груди рубаху, обнажив болезненно-светлую грудь, покрытую седой порослью. Точно жил не в Тевинтере, под ярким, порой безжалостным солнцем...       Фенрис медленно, словно под заклятием замедления, опустился на колени. На глаза ему попался золоченый шнурок на штанах, и теперь взгляд его был прикован к тусклому блеску. Ни на что другое он смотреть не мог и не хотел; ждал только момента, когда Данариус блаженно откинет голову — и тогда можно будет закрыть глаза.       — Начинай, — поощрил его хозяин и добавил участливо. — Или тебе помочь?       Фенрис вздрогнул и покачнулся, хотя до того стоял достаточно устойчиво. Помощь у магистра была очень своеобразной — сдавить «кольцом боли», например. Или накрыть «ясностью разума» — отвратительным заклинанием, лишающим слуха и зрения. Или... В общем, арсенал у Данариуса был достаточно широк, а Фенрис был достаточно разумен, чтобы не проверять его границы, поэтому он послушно склонился над раскинувшимся хозяином, не отрывая взгляда от золотого шнурка.       Первые движения дались, как всегда, тяжело. Эльф словно во сне сдвинул дорогую тяжелую ткань, освобождая поднявшееся естество, и обдал головку влажным дыханием, собираясь с силами. Он не мог сказать, отчего ему так сложно каждый раз это делать — отвращения к мужскому телу он не испытывал, и даже пару раз ловил себя на том, что сам глядит на некоторых стражников Данариуса со вполне определенным интересом.       Но именно с хозяином... Фенрис постарался унять бешено колотящееся сердце. С тем, кто лишил его памяти; с тем, кто торжествующе ликовал над ним, обезумевшим от боли; с тем, кто играючи отодвигал фиал с голубым зельем, наблюдая... Именно с ним было тяжело и противно.       Но времени на пустые сожаления и ненависть не осталось, хотя на ненависть время у Фенриса находилось почти всегда. Даже тогда, когда, как сейчас, горячая плоть влажно легла на язык. Фенрис сомкнул губы, лаская почти механически, но этого, конечно, хозяину показалось мало.       — Шевелись, раб, — жестко произнес Данариус и подкрепил слова жестом — обхватил за затылок, притягивая к себе.       Эльф склонился ниже, подчиняясь руке, но хозяин отпустил: ему больше нравилось даровать свободу — в строго ограниченных рамках.       И за это Фенрис его ненавидел особенно.       Однако, как всегда, сложно было только поначалу. Постепенно становилось легче — и движение уже не казалось столь неприятным. Фенрис нашел подходящий ритм — ласкал медленно, но старательно, и обрел уверенность, которая каждый раз после куда-то ускользала.       Данариус расслабленно откинулся на подушки и подался бедрами вперед, но Фенрис был уже вполне к этому готов — расслабил горло, а не попытался инстинктивно хозяина удержать, за что можно было потом поплатиться.       — Молодец, — насмешливо-одобрительно отозвался на это хозяин. — Хороший раб.       Фенрис не удержался — глухо рыкнул. И тут же сообразил, что именно этого от него и ждали — Данариус застонал, ощутив, видимо, вибрацию горла, а потом вплел пальцы в волосы и заставил отклониться. Плоть выскользнула изо рта, и эльф поспешил облизнуть губы — и без того хватает горящих скул и влажного подбородка.       — Волчонок, — хозяин заглянул ему прямо в глаза, хотя Фенрис видел, что ни скулы, ни губы от этого взора не укрылись. — Мне иногда даже страшно давать тебе в рот. Но знаешь, Фенрис, волков бояться — в лес не ходить.       Он снова рассмеялся и небрежно оттолкнул его за плечо:       — Раздевайся.       Эльф на миг прикрыл глаза. Раздеваться перед хозяином он не любил особенно. И не столько потому, что это действо унижало — особенно, если хозяин был полностью одет; сколько потому, что видел, как жадно и довольно тот глядит на лириумные линии. Гордится своим мастерством. Гордится своей игрушкой.       Но ослушаться прямого приказа было нельзя, особенно в такой момент — когда хозяин возбужден и распален ласками, — и Фенрис поспешно начал стягивать с себя сложную броню. Неудобная для снятия и надевания, она оптимально подходила для его обязанностей телохранителя и возможного боя, и только это слегка примиряло эльфа с дурацкими наплечниками и открытыми участками оскверненной лириумом кожи.       Данариус даже не дал ему толком раздеться. Едва обтягивающая ткань заскользила вниз, как он коснулся широкой ладонью горящих узоров на бедре и сочувственно вздохнул:       — Болит?       — Да, — честно и прямо ответил Фенрис. — Господин магистр... Оно еще долго так будет болеть?       Вопрос сорвался с губ неожиданно даже для самого Фенриса. Это было то, что мучило его почище необходимости делить с Данариусом постель, диван, стол и ковер. Умом эльф понимал, что спрашивать это не стоит, но слова сами вырвались, и теперь, слегка обескураженный собственной несдержанностью, он нерешительно добавил:       — С ритуала прошло уже много недель... А боль не ослабевает. Проходит только от вашего зелья.       Данариус печально вздохнул — и в этом действительно было огорчение Мастера:       — Боюсь, Волчонок, эта боль уже никогда не уйдет. Ритуал был слишком давно, чтобы надеяться на это. Но лириумное зелье тебя спасает, и это немного меня успокаивает.       Фенрис почти не слушал излияния хозяина о его магистерских сожалениях. Сердце ухнуло, а потом пропустило удар. Никогда?! Быть вечно зависимым не только от купчей, не только от самолюбия магистра, но и от этого?.. Эльф не мог бы точно сказать, сколько времени прошло с ритуала — воспоминания были смазанными и нечеткими, видно, от непреходящей и непереносимой боли. Да, эта боль, что терзала его сейчас, была лишь жалким отголоском, но знать, что она никогда не пройдет...       — Хозяин, — немеющими губами прошептал Фенрис. — Зачем вы...       — Не грусти, Волчонок, — потрепал его по бедру Данариус. — Зато ты наводишь ужас на всех, кто тебя видит. Тебя боятся. А это очень сладкое чувство — знать, что тебя боятся. И ненавидят. Ведь так? — Данариус посмотрел слишком понимающе. — Ты боишься меня. И ненавидишь. И мне это нравится.       Фенрис почти не обратил внимания на то, что хозяин поднялся с места, избавляясь от остатков одежд; не сопротивлялся, когда его развернули лицом к дивану; послушно опустился на колени на пружинящих подушках и расставил бедра шире, повинуясь похлопывающей ладони магистра... Очнулся он только тогда, когда Данариус занялся любимым делом — наклонил его вперед, заставляя почти лечь грудью на спинку дивана, и принялся с упоением скользить пальцами, повторяя завитки узоров. Фенрис поморщился. Неужели нельзя просто трахнуть, а не напоминать?..       Умом он, конечно, понимал, что нельзя. Не потому хозяин, можно сказать, хранит ему, рабу, верность, что он столь привлекателен и красив. То есть привлекателен, конечно — именно этими узорами — настолько, что у Данариуса не находится сил на кого-то еще. И вожделяется он не на него — мрачного слугу, а на собственное превосходство.       Но впервые в разуме Фенриса мелькнула мысль о том, что в речах хозяина что-то не сходится. Мелькнула настолько ярко, что даже ненависть отошла на второй план. Что-то здесь было не так. Хотя что вообще могло быть так, когда на тебя в ходе магического ритуала наносят лириумные метки?       — Если будешь послушным волчонком, я дам тебе лириумной настойки прямо сейчас, — вкрадчиво произнес Данариус над ухом.       Фенрис опомнился. К этому моменту ему полагалось бы изгибаться и демонстрировать желание, а он замер, как изваяние. К тому же слова о зелье тотчас прогнали неуместные мысли. Желание облегчить боль было сильней.       — Да, — выдохнул он и отчаянно поддался небрежным ласкам — магистр как раз перешел к узорам на ягодицах.       Но этого, конечно, было мало. Данариус так легко свои милости не раздавал.       Пальцы спустились в ложбинку, и Фенрис сжал зубы, не забывая, однако, слегка покачиваться и выгибаться. Кроме ноющей боли на коже ему сейчас не хватало только другой боли — резкой и тянущей. Но придется смириться — он уже порядком хозяина разозлил. Однако почему-то — несмотря ни на что — в нем зрела уверенность, что все это не зря. И потерпеть сейчас сто́ит.       Данариус оставил его в покое — ненадолго. Фенрис только и успел выдохнуть, как пальцы вернулись — теперь уже влажные и скользкие. Отстраненно отметив, что хозяин не очень зол — иначе бы обошелся без этого — Фенрис снова качнулся назад, стремясь побыстрее закончить с неприятными ощущениями.       Любовник как будто понял. По крайней мере, медлить не стал, и эльф даже глухо выдохнул — тот вошел двумя пальцами слишком резко. Впрочем, тело довольно легко привыкало — как раз так просто было бы поверить, что Данариус всегда был его любовником, но... Но что-то мешало.       Боль пошла на спад, пальцы скользили все легче, и Фенрис наконец облегченно устроился на спинке удобнее — дальше должно было быть только лучше.       — Возьми, заслужил.       Фенрис мельком бросил взгляд назад, но в рывке не увидел лица своего хозяина. Зато перед взором мелькнул голубой фиал. Эльф не успел отметить, подал его Данариус свободной рукой или просто небрежно перенес по воздуху, но склянка как-то сама оказалась в руке, и Фенрис, чуть помедлив, отпил. По венам словно пробежал холодок, приятно остужающий горящую кожу. Успокаивающий, исцеляющий...       Эльф почувствовал, как в тело вновь входят пальцы, но сейчас это не показалось ему неприятным — наоборот, пальцы умело давили, бережно растягивали... Фенрис и сам не заметил, как подался назад абсолютно искренне, желая глубже, желая сильнее... И если бы он сейчас мог видеть усмешку на лице своего хозяина, это едва ли заставило его остановиться — облегчение и знакомо-приятные ощущения были слишком сильны.       Неосознанно Фенрис потянулся к своей плоти рукой. Теперь, когда боль ушла, тянущее чувство требовало своего, и он стиснул в ладони поднимающееся естество. Движения его стали мягче, соблазнительней, и он не замечал уже, что рука Данариуса замерла — сам насаживался на пальцы, медленно, чувственно... Как будто вспомнил, что это может нести наслаждение. Сколько раз он это забывал?       Пальцы выскользнули, но сейчас это только заставило Фенриса прогнуться сильнее. Он уткнулся лбом в предплечье, безмолвно предлагая себя, и вздрогнул, когда сильная рука придержала его, цепляясь за подвзошную косточку. Тело растянула плоть — по сравнению с пальцами, объемная и тяжелая, и эльф не удержался от судорожного вздоха. С каждым легким движением он все больше расслаблялся, принимая, и, ощутив, как к бедрам прижались бедра любовника, нетерпеливо дернулся. И был вознагражден — Данариус придержал его за шею сзади и качнулся, медленно выскальзывая и снова заполняя собой.       Окончательно отвердевшее собственное естество шлепнуло Фенриса по бедру, и он, уже не сдерживаясь, дернулся, задавая ритм — не очень сильный. У Данариуса, впрочем, было свое мнение. Он сначала дозволял своему рабу управлять движением, но довольно скоро перехватил инициативу.       Фенрис невольно вскрикнул, когда его потянули за волосы. Данариус вошел в него резко и сильно, насаживая на себя, заставляя кусать губы от захватывающего ощущения принадлежности другому мужчине. Фенрис невольно сжал мышцы, вызвав этим глухой стон позади, и почувствовал, как его потянули сильней, заставляя запрокинуть голову и двигаться в жестком ритме.. Он был вынужден приподняться, и ощутил на плече щекотные искорки покалывающей бороды. Неожиданно это всколыхнуло что-то в душе, в сердце — какое-то воспоминание, слабое и неуловимое, — но сейчас думать об этом Фенрис не мог. Он застонал на особо глубоком толчке и сбился на короткие ритмичные вздохи.       Данариус недолго продержался в такой напряженной позе — навалился сверху, прижимая собой, и в несколько резких, рваных движений дошел до пика. Фенрис ощутил, что тот кончает, но сам еще не был к этому готов, а потом...       Хозяин вышел из него, не озаботившись тем, что любовнику до высшей точки наслаждения не хватило совсем чуть-чуть, и удовлетворенно произнес:       — Можешь одеться. И доложись.       Фенрис неловко опустился на бедро, ощущая досаду — раз прозвучало резкое «доложись», то ему не позволят закончить даже самому. Но хозяин на то и хозяин... Впрочем, он воспользовался тем, что именно приказа одеться не получил — мысль о том, чтобы влезть в тесную одежду и броню, показалась кошмарной. Уж лучше пройти тайным коридором до своей комнаты, а там обрядиться в халат. А еще лучше — отправиться в купальню, если Данариус не придумает чего-нибудь еще...       А еще не давало покоя то странное воспоминание... или ощущение... Фенрис и сам не мог понять.       Но от него требовали ответа, и он поспешил отчитаться, стараясь не краснеть от того, что абсолютно обнажен под внимательным взглядом:       — Я разобрал вашу корреспонденцию, хозяин, — ровно произнес эльф. — Вы были правы, ничего неожиданного. Обычные счета, я уже отдал их казначею. Правда, магистр Фиделиус немного...       — Обнаглел, — закончил за него хозяин. — Сколько он потребовал?       — Две тысячи золотом, — с облегчением выдохнул Фенрис, поняв, что на нем не собираются срывать злость за неумного новоиспеченного магистра — нашел, против кого переть!       — Получит двести, — ни к кому не обращаясь, вслух решил Данариус. — А если будет мало, получит и довесок. Дальше, Волчонок.       — Еще приглашение в Каринус на семинар для магов... — задумчиво произнес эльф. — Но судя по списку рекомендованного багажа, это, скорее, отдых, чем труд.       — Непременно съездим, — покивал хозяин. — Ты поедешь со мной, я хочу показать тебя после всего... что было.       — Кажется, в Тевинтере не осталось магистров, которые не видели бы меня... — позволил себе высказаться Фенрис, но заострять на этом внимание не стал и добавил. — И одно письмо вызвало у меня недоумение. Некий мессир Хоук из Киркволла пишет вам, что намерен опротестовать сделку, совершенную с вами чуть больше года назад. Не знаю, как принято в Киркволле, а в Тевинтере — как вам известно — все сроки для опротестования любой сделки, какой бы она ни была, давно прошли.       — Молодец, — хмыкнул Данариус, но Фенрису показалось, что тот скрывает тревогу. — Я напишу мессиру Хоуку. И если ты вновь увидишь письмо, подписанное его именем, не распечатывай. Отдай мне в том виде, в котором оно придет.       — Да, хозяин, — привычно склонил голову эльф, в задумчивости позабыв, что не одет.       — Ступай, — как-то слишком поспешно приказал Данариус и вдруг смягчился. — Я отправлю к тебе Левзею, чтобы согрела воды для ванны.       — Благодарю, хозяин, — так же безотчетно склонился Фенрис и поднялся.       Возбуждение начало проходить, и теперь он уже мог мыслить здраво. Но мысли эти ему не нравились.       Было что-то неправильное в его чудовищно неправильной жизни. Что-то настолько неправильное, что выбивалось даже из нее. А сегодня этого «неправильного» прибавилось в разы.       Странное письмо, на которое Данариус среагировал куда серьезнее, чем предполагал Фенрис.       Странное... воспоминание. Никогда раньше ощущение бороды на плече не вызывало у Фенриса таких сомнений. Данариус носил бороду всегда и всегда был его, Фенриса, любовником, так отчего же на сердце словно камень лег?       Странное имя... Хоук. Фенрису отчего-то казалось, что он слышал про такого человека, хотя не помнил, что когда-либо бывал в Киркволле.              Сейчас слишком многое стало казаться Фенрису странным. И даже то, что после ритуала он был назначен секретарем господина магистра. Никто из слуг не смог сказать ему, когда и кто научил его, раба, читать и писать — таким красивым, выверенным почерком.       Во всем этом следовало разобраться. Но для начала — принять ванну и... помечтать о том, как колко и щекотно может касаться плеча другая борода — много короче и жестче.