Love is always good

И обязательно было приходить на этот великосветский раут? "Очнись, — твердило нутро. — Там тебя не ждут. Ты всего лишь дочка мерзких Пожирателей, а впрочем, сейчас, когда стих гул аврорских рейдов, ты никто, и зовут тебя никак". Мягко шагая по вычурно-броским коврам, от стола к столу, подальше от толпы, ступала Пэнси, Пэнси Паркинсон. Кто её не знает? Не слышали? Ну, так и быть, расскажу. Родилась в чистокровной семье, училась в Хогвартсе на факультете Слизерин, на пятом курсе стала старостой, сплетни докладывали о влюблённости в другого старосту — Драко Малфоя. Однако сама же Пэнси первую любовь считала ошибкой и пустой тратой времени. Верные друзья сами её найдут, если пришли, конечно, на праздник в стиле "Давайте ещё раз отметим, что Тот-Кого-Нельзя-Называть сдох, получив лишь Экспеллиармус от Поттера". Прошло три года после Победы, и ушлые проигравшие сумели найти себе тёпленькое местечко. Миллисент устроилась к своему дяде в букинистический магазин, при встрече чуть что напоминала — это временно. Кребб и Гойл, кажется, работали вышибалами в "Кабаньей голове", о Драко она ничего не слышала, специально просила Блейза не затрагивать эту тему. Кажется, Малфой женился на Гринграсс, но точно сказать об этом не могла. Паркинсонов уважали сейчас меньше, чем Малфоев и Забини, но больше, чем остальных бывших Упивающихся. Семья Драко вливала остатки своего огромного состояния в различные благотворительные фонды, а Забини стремились достичь нужного им статуса через работу в Министерстве, но пока что — безуспешно. Родители Пэнси надеялись устроить свою дочь, выдав замуж за аристократа чистых кровей. То раньше. Сейчас днём с огнём не сыщешь чистокровку, многие пострадали после войны, сидели в Азкабане и других тюрьмах, остальные погибли ещё во время сражения при Хогвартсе. Мать лелеяла надежду уехать за границу, отец потихоньку копил капитал. Хотел сделать сюрприз. После разгрома лагеря Волан-де-Морта, некоторые возненавидели более успешных соратников. А её родители на удивление почувствовали вторую молодость — на ужин Кэтлин надевала роскошные атласные или бархатные платья и напропалую кокетничала с Робертом, а он отрастил усы. На вопросы зачем ему это нужно, отвечал: "Ты видела, как маме нравится, когда я их подкручиваю. Да, определённо нравится!" — и смеялся, как юнец. Недоверчиво покачав головой, я перешла к следующему "блюду" — исподтишка начинаю разглядывать прибывших гостей. Хм, здесь нет знакомых. Там у окна болтает Миллисент с каким-то вторым помощником министра... Или может третьим помощником? Какая, к чёрту, разница? Сияние бесконечных парящих у потолка люстр слепит, заставляет прикрывать веки. Сотни стульев, табуреток, море, даже океан людей. Без шуток, похоже, герои не знают, чем ещё бы похвастаться. До Милли не достучаться, по крайней мере, в ближайшие четверть часа или около того. Так... Смотрю очередную непонятную мне пантомиму — высокий громила, вздымая руки кверху, о чём-то говорит мелкой Уизел, та заливисто хохочет, открывая шею моему взору. Интересно, она тоже покрыта веснушками? И вот тут, взмахнув руками, будто ветряная мельница лопастями, едва не падаю носом в тарелку с мелконарезанными фруктами. Разворачиваюсь, готовая наподдать от души. — Блейз! — почти взвизгиваю. И это — леди? — О, как я рада тебя видеть, не представляешь! Судорожно пытаюсь обхватить, прижать вихрастую голову подлеца к груди и слышу задушенное: "Отпусти! Курица-наседка". — А ну повтори! Не отпущу, пока не перестанешь меня так называть. Ну ладно, — поправляю воротник и галстук. Блейз смеётся. — Ты не меняешься, Пэнс! Старая, добрая... Молчу-молчу, — хихикает. — Как ужин? Нет, он издевается? Ужин, тоже мне. Уж лучше дома, глядеть, как милуются, чуть ли не сюсюкаются друг с другом отец с матерью. Фу! Меня передёргивает. Замечая мои ужимки, Забини вскидывает тонкую бровь. Не так, как Малфой, беззлобно. Хорошо, что отпустил волосы, теперь можно за эти лохмы как следует... Ну, если слушаться не будет. — М-м-м... Как работа? — делаю отчаянную попытку сменить тему. И не надо сразу думать, что Забини простодушно не заметит, вы его просто не знаете. Блейз пожимает плечами. — Что это за работа? О такой я мечтал? Гринготтс, не спорю, отличное заведение. Гоблины сначала хмуро косятся, потом привыкают. Знаю, Нотт метил на моё место, недавно встретил его на Косой Аллее и тот не поздоровался со мной. Делов-то! Твоя грымза точит на тебя зуб, да? Я отвожу взгляд, подношу руку по привычке к волосам, опускаю вновь. — Миссис Малкин, — слово «миссис» выделяю особенно. — Миссис Малкин пренеприятная женщина, оттого, что с гриффиндорцами и теми, кто их поддерживал заискивающе мила, обращаясь со слизеринцами как с гнилыми яблоками. Или нет... как с лишайными котами. Да! Блейз цепляет на вилку кусочек яблока и пару минут смачно хрустит. Я лишь несколько мгновений сожалею о том, что быть нам до конца своей жизни друзьями. А не женатыми друзьями. — Видела, кто здесь? — жестикулирует, направляя взор к нужным личностям. — Терри Бут, Чжоу Чанг, Захария Смит и куча гриффиндорцев. Заметила? Тогда гляди, кто почтил своим редким присутствием приём. Поворачиваюсь за рукой Забини, хотя вряд ли за рукой. Он овладел великим придворным искусством, показывая, никогда не тычет пальцем. Лишь вскользь поправляет рукав, почёсывает кисть. Исподволь. Браво, истинный царедворец. Тебе бы в другое время родиться! Я осознаю то, что в зале Луна Лавгуд. Блейз как-то хотел за ней приударить, да не вышло. Он долго искал этому оправдания — влюблена в другого, фригидна, больна смертельно. Последнее безумно развеселило. И до сих пор вспоминая поверившего в свои фантазии друга, буквально трясущегося от страха, что Полоумная Лавгуд могла его чем-то заразить, я моментально излечиваюсь от самой затяжной депрессии. Рассматриваю. Пепельные космы затянуты в пучок, неопрятные локоны свисают по краям бледного лица. Тоненькая такая, ветер, поди, сдует и улетит тогда. Платьице по обыкновению взрыв чувств, эмоциональная бестактность — кричащий ярко-зелёный с вставками из блёсток. Чудовищно. Спустя, наверное, вечность, Блейз небрежно хлопает по плечу: — Очнись. Мне пора! Вон та киска подмигнула мне! Ух, оторвусь сегодня! — его ноги отплясывают джигу, символ его мужеского бахвальства, только ему не говорите. От разъедающего шума стал ныть висок, беспокоивший меня с недавнего времени. У-у-у, проклятая светская жизнь! Уйти бы, да нет — нельзя, мама по головке не погладит, дед заест поучениями. Лучше потерплю. А вот и водичка. Часть выпиваю, оставшуюся воду в стакане ощупываю холодными руками — непонятно прохладная или нет — и прислоняю к ноющему месту. Немного времени спустя догадываюсь, наблюдаю уже наглых любопытствующих, которые вскоре заинтересуются, что это со мной и... Ох, а вдруг подойдут пожалеть! Быстро ставлю стакан на стол. Чисто шито-крыто, улик нет! А те, что пялились, скоро забудут обо мне, я уверена. Опираюсь, цепляясь пальцами за накрахмаленную скатерть, держу себя в руках, хотя от боли уже хочется завыть тонко и надрывно. Сгибаю спину, дышу. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох... — Привет, Пэнси, — звонкий голосок в данный момент для меня хуже всего. На ватных ногах ступаю назад, поворот и... Лавгуд. И тут происходит несколько действий сразу. Лавгуд шагает вплотную, придвигая к столу, я таращу слезящиеся глаза, что есть сил. Она лёгким жестом подносит руку к голове, делаю попытку остановить. Глядишь, зарежет, Полоумная же! Дурацкие мысли. Тянется на носочках, сосредоточенно изучает что-то и быстрым рывком наносит липкое и слегка тёплое на больной висок. — Вот, — кладёт коробочку на стол, довольно усмехаясь. — Пойду-ка я. И напевая, воздушными прыжками, на плоских туфельках уносится куда-то вдаль. А я ошеломлённо пялюсь невидящими глазами на коробочку. Название гласит: "Звёздочка".