Love is always good

Добравшись домой за полночь, я без сил валюсь на неразобранную кровать и засыпаю как убитая. Поздно утром, а, скорее, днём меня будит неясный шум и совиный клекот. Распахнув глаза, я замечаю, что сова, устав биться о стёкла, сидит на жердочке за окном и обиженно ухает при виде меня. Собрав волосы в небрежный пучок, я накидываю халат и встревоженно подбегаю к подоконнику. Убедившись, что сыч (а это был именно сыч коричневого окраса с белыми подпалинами на груди) цел и невредим, за исключением морального ущерба, выхватываю у него из клюва письмо с красным сургучом, впопыхах нашариваю на столе совиное печенье. — Держи, милый, и не кусайся! — задабриваю птицу. Сычик гордо ухает и принимает угощение. Однако я уязвила его самолюбие, и в следующий раз, если забуду покормить, уж береги пальцы — ущипнет как следует! Сломав печать и выдернув бумагу, попеременно потягиваясь и зевая, силясь проснуться, пробегаю глазами короткое послание. Оказывается, вчерашнее откровение зацепило Полумну до такой степени, что она не могла уснуть. И просит поговорить с ней по каминной сети после пробуждения. Прикинув, сколько понадобится времени на то, чтобы быстро одеться, я строчу ответ и тут же принимаюсь одеваться. Вокруг тела скользит, будто обнимая, нежный шелк мягкой сорочки, чулки плотно обхватывают голени. Поверх нижнего белья надеваю платье цвета индиго, доходящее до колен. Окно до сих пор распахнуто до предела скрипящих рам, сквозняк скользит над полом, меня охватывает предчувствие чего-то. Пожалуй, впервые в жизни, я сегодня взглянула положительно на свою жизнь — в комнате витают пылинки в ярком теплом солнечном свете, тихие ласковые фразы матери, сказанные моему отцу на лестнице, моя сова, сонно хмурящаяся на неожиданный веселый смех... Я расчесала спутанные после сна волосы, заправила их за уши, хоть и неудобно, но говорят, что так лучше, красивее. Потратив напрасно несколько минут на поиск летучего пороха, вспоминаю, что он мне не нужен вовсе, снимаю блокировку с камина и сажусь на пол. Спохватившись, кидаюсь за подушкой, подкладываю ее и принимаюсь ждать. Ждать мне пришлось недолго. Прошло буквально пять-семь минут, и пламя взвивается как флаг, и утихает, сменив цвет. Показалась голова озирающейся Лавгуд. Не заметив меня, она улыбнулась и, сощурив глаза, стала изучать комнату. — Лавгуд, я здесь! — напомнила я о своем присутствии. Интересно, почему она вздрогнула? Что такого в том, чтобы изучить внимательно обстановку? — Да-да, — качнула растрепанной головой Полумна. Похоже, у нее не было необходимости приводить себя в порядок. Я почувствовала себя глупо и нелепо. — К чему такая спешка? — сказала я, постепенно придвигаясь ближе к собеседнице. Жар волшебного огня манит, зачаровывая меня своими переливающимися красками. — Мы бы все равно сегодня увиделись. Тогда бы и узнала. В чем проблема? Она задумалась, замялась и решилась ответить не сразу. — Как-то я даже не думала, чтобы ты... нет. Ну как все это получилось? Ведь слизеринцы ушли, когда на замок напали, разве не так? Ты ослушалась приказа Дамблдора, но зачем? И почему именно Фред? — Странный вопрос, согласись: "Почему именно Фред?" Я не имела права выбирать. То есть, конечно, осталась в замке, мне хотелось чем-то помочь, однако, я догадывалась, что ничего не смогу сделать. Если бы меня заметили Пожиратели, то под угрозами переманили бы на свою сторону или же убили. Без вариантов. В кромешном аде Битвы никто не обращал внимания на колеблющийся воздух или следы, которые оставляла за собой. Только благодаря этому я оставалась незамеченной. Под заклятием Невидимости, по мере сил, помогала защититься профессорам и студентам. Выбрала тактику защиты, чтобы как можно больше невинных людей остались целыми и невредимыми, убивать же я не хотела. Я немного помогла еще до первых смертей, когда все только начиналось... как странно это вспоминать. Потом укрылась в Запретном лесу, молясь самому Мерлину. Что я еще могла? Однажды, выглянув из своего убежища, побежав к замку, я увидела Фреда Уизли. И почему они с братом решили разделиться? Он что-то кричал, смеялся, отпускал пошлые шуточки в адрес противников. Кто направил Бомбардо — не знаю, помню лишь его удивление в глазах, отражающих небо, мне показалось, что перед взрывом он увидел меня, но это невозможно. И зарево пламени. Мне до сих пор кажется, что я виновата в этом. Я была совсем рядом... Мою сбивчивую речь не прервали даже слезы, внезапно заструившиеся по щекам, я с удивлением растерла их по лицу, наверняка смазав косметические чары. Взглянуть на Полумну мне помешала эта глупая соленая вода, изображение расплывалось. Позже я уже не сумела понять, что за выражение было у нее на лице. — Ты не виновата. Я тебя, быть может, расстрою, но ты не успела бы в любом случае. Это дело секундное, — огонь в камине затрещал, улавливая эмоции. Хотя... Не знаю, разговариваю по камину редко, а вдруг это помехи? Нас подслушивают? И самым невероятным для меня в данный момент образом, Полумна прервала свою речь и шагнула в мою комнату, запнувшись о каминную решетку. Стряхнув черный порох, чихнув пару раз, вздохнула. — Вообще-то это разговор не для каминной связи. Я, напротив, не желала сейчас с ней разговаривать. Однако, она только тихо села рядом и обняла меня за плечи. Так, вдыхая ее легкий запах духов, ощущая мягкость и тепло ее тела, я прикорнула безмолвно, не глядя на нее. Эта поддержка мне помогла, прошлое отступило вдаль, признав свое поражение. Гораздо важнее сейчас было шуршание ее белой юбки, гладкость небрежно причесанных волос, розоватый отблеск света на ее нежной коже. Держать ее за руку, казалось привычным и простым. Немного детское выражение лица, прозрачные веки с синими прожилками век, влажные бледно-сиреневые губы и слабый румянец. Вся она состояла из невесомых, непонятных кусочков, которые складываясь вместе, составляли нечто особенное, прекрасно-странное, безупречно красивое. Похлопав меня по плечу, задала вопрос: — А ты была... знакома с Фредом? — Нет, к сожалению или к счастью. Не довелось мне с ним общаться. — Пойдем ко мне. — Что? Повернув голову, я узнала это выражение лица. Именно так игриво смотрит мой отец на мать за столом, и позже они всегда удаляются, хихикая. Издалека я один раз заметила, как он шлепнул ее по заду. Ну, по крайней мере, так мне показалось, потому что платья с кринолином непонятно где начинаются и заканчиваются. Такое же выражение и у матери, когда она посылает ему воздушные поцелуи возвращающемуся с работы супругу. — Ты чего это? А? Нет, постой, я не хочу встречаться с твоим отцом. Хорошо, к тебе я привыкла, но он очень странный... Его беседы... — задумчиво рассуждаю, накручивая на палец локон. — Глупенькая, — шлепнула по руке. — Да он сейчас торчит в редакции "Придиры", а появляется дома лишь за полночь, а то и под утро. — Но я обязательно передам ему, что ты о нем думаешь. — Что? — Да шучу я, шучу. Нервный смех помог мне избавиться от накопившегося напряжения. Полумна выжидает моего согласия. А мне показалось, что это не просьба, не вопрос, а почти приказ. Как так получилось? Мы прошли все стадии, какие только можно придумать: сначала по принуждению, расписанию ежедневные встречи, затем дружеское, веселое, отнюдь не скучное времяпровождение, и наконец... Вот как обманчивы повороты судьбы. Взяв летучий порох и объявив место перемещения, я последовала за Полумной. Ее комната оказалась довольно обычной: светло-голубой ковер на полу, широкая дубовая кровать с кипенно-белым бельем, на столике у кровати стояла фотография. Маггловская фотография, потому что фигуры на ней совсем не двигались. Женщина, очень похожая на Полумну, очевидно, была ее матерью. У них один и тот же маленький курносый нос и дымчато-серые глаза. Вероятно, Лавгуд не хотела наблюдать за живой фотографией, поэтому именно этот снимок стоял рядом с кроватью. Увидев потолок, я застыла, именно здесь, пожалуй, проявилась ее сумасшедшинка: его украшали лица друзей: Поттера, Уизела и младшей Уизли, Грейнджер и Лонгботтома. Портреты тоже не двигались, но были как будто живые и очень похожие. Я скривилась от жгучей зависти. Так откровенно слизеринцам нельзя было показывать свое отношение друг к другу. Равенкловцы, одним словом! Еще рядом с кроватью находился платяной шкаф, а сбоку небольшое зеркало. Комната не казалась пустой из-за своих небольших размеров. — Смотри! — Лавгуд подвела меня к окну. Из него открывался вид на ручей у подножия холма. Возможно, мы находились сейчас на огромной высоте — мимо нас пролетела птица, блеск воды едва-едва виднелся. — Полумна, ты правда считаешь, что я не зря придумала этот договор? — и напряженно слежу за ее действиями, отмечая неровное дыхание и сложенные на уровни груди руки в жесте защиты и неуверенности. — Думаю, что не зря. Если я ошибаюсь — скажи. Изначально, честно говоря, все это задумывалось шуткой, попыткой развеять скуку. Это вы, слизеринцы, готовы видеть во всем выгоду! Я хотела отдать тебе бальзам без всяких услуг с твоей стороны. И ничего не требовать. Лишь когда ты затронула этот вопрос, я решила, почему бы и нет. Однообразие сбилось, и я рада... Рада, что все получилось именно так. Надеюсь, что ты не будешь об это жалеть. Потому что я не жалею. Я взяла ее за локти и повернула к себе. Прикрыв глаза, она часто моргала, сжав губы в тонкую линию. На лбу обозначились будущие морщинки, которые мне захотелось разгладить. Я провела по вертикальной черточке между нахмуренными бровями, успокаивая ее круговыми движениями больших пальцев. Мне потребовалось сомкнуть веки на минуту, чтобы набраться сил сделать шаг. Шаг навстречу ее чувствам. Она улыбнулась мне. Что же Полумна думает обо мне? Несмотря на страстное желание понять ее до конца, какая-то загадка всегда в ней сохранится, и я постараюсь ее не разгадать. Если же разгадаю, боюсь, она перестанет быть мне интересна. Однако Лавгуд еще никого не разочаровывала ни простотой намерений, ни легкостью изъяснения. Полумна манит меня пальцем и я, поддавшись гипнотическим чарам, сажусь рядом с ней на край кровати. Я обнимаю ее крепко-крепко, водя руками по ее одежде, прижимаю ближе к себе. Мечтаю о том, чтобы врасти в нее всем сердцем, всем телом, всей душой. Чтобы не отпускать, не жалеть, не думать. У нее чуткая интуиция. Она берет меня за подбородок, чуть повернув мою голову влево, приникает к моим трепещущим губам и запечатывает их поцелуем. Еще на щеках, веках, висках расцветают мокрые пятна, чтобы навсегда запечатлеться на моем лице. Из моих губ вырываются невольные вздохи, мурашки бегут по коже. Мне немного страшно, но это ничего. Я решаюсь углубить поцелуй, из любопытства высунув кончик языка навстречу, и тут же на меня обрушивается шквал ощущений. Она обводит сладким движениями небо, внутреннюю поверхность зубов, ласкает изнутри щеки. Я прерываю ее, задыхаясь от бурных эмоций. Толкаю ее на постель и опираюсь на руки по обе стороны от ее тела. Смотрю сверху вниз, изучая, запоминая. Полумна снимает с меня платье, нетерпеливо задирает сорочку вверх, обнажив живот и ноги. Я смущаюсь, вспоминаю о несовершенстве своего тела и прикрываюсь ладонями. Но мои действия быстро пресекают. Ответной откровенностью становится полное обнажение Полумны. Юбка — на пол, блуза — на стул, белье полетело под подушку. Все это слишком быстро, неожиданно смело. Такой я вижу ее впервые, поэтому не упускаю момент для подробного рассмотрения. Полумна... Нет, она — Луна. У нее упругая грудь с розовыми, торчащими сосками, впалый живот, внизу маленький треугольник волос и тонкие ноги. Мои щеки горят, и я прикладываю к ним руки. Это безумие, безумие! Я понимаю, еще она — сумасшедшая. Что творю я? Что я здесь делаю? Мне не по себе. Оставшиеся чулки я резко сдергиваю одним движением, засунув их в туфли. Лифчик не поддается с первого раза, проклятия так и сыплются изо рта. Подняв глаза к потолку, как за благословением, я едва не вздрагиваю от взглядов портретов. Лучше бы я этого не делала! Ну, все! Назад пути нет! Ежась от холода остывшей комнаты, я, нагая, лезу поближе к теплому телу Луны. Она обхватывает меня руками и ногами, лижет языком, словно кошка. Я в ответ царапаю ее соски острыми ногтями. Ее трясет от дрожи, наверное, это не наказание, а наоборот, удовольствие? Луна кладет руку на мой пах и слегка сжимает. Я пожимаю плечами и покорно лежу, не двигаясь. Она, поднимаясь, укладывается сверху на меня и принимается совершать неспешные движения. Ее волосы падают мне на грудь, и я наматываю их на руку, дергаю на себя. Довольный стон вырывается из ее закушенных губ. Она пошло облизывает их, дразнит меня. Я чувствую влагу под ее пальцами, хватаю ее за руку и заставляю усилить нажим. Постепенно ее пальцы проникают глубже, даря необычные ощущения. Моя рука находит ее острый сосок и выкручивает его. Комната наполняется стонами и всхлипами. Вдруг моя голова приподнимается с постели, я не выдерживаю от сладких щекочущих движений. Она дразнит меня языком, там! И падаю обратно на подушку. Перед моим зрачками расплывается вся обстановка, внизу живота становится тепло, жарко, пальцы ног конвульсивно сжимаются. — Ах! Л-луна! — кричу во всю мощь легких. Наши тела сплелись, руки сжаты в замок, моя макушка утыкается в ее подбородок. Как хорошо, что не надо думать о важном. О том, как объясниться с Блейзом, как вопреки явному желанию Луны не знакомиться с ее отцом, как... Да что, как! Самое главное — как удержать все это? Полумна приподнимает голову с подушки: — Пэнс? О чем ты думаешь? Ты — грустная. Я рассеянно пожимаю плечами: — Узнаешь. Нам еще только предстоит познать друг друга.