Я будто чужая в своей родной семье, Но я не боюсь и я не вру себе. Моё тело в шрамах, а ладонь в грязи. Я ищу свой дом и корни, как и ты. Воздух вокруг с каждым годом душней… Я не хочу убивать людей! Без приглашения заходят в мой дом Новое слово и новый закон. Твоё лицо совершенно такое же… IC3PEAK — Марш
Наверное, а-цзе устыдила бы его, если бы узнала, но Цзян Чен с каждым днём всё сильнее и сильнее чувствовал, что не может смотреть на Вей Усяня без ощущения крови, застывающей в жилах. Это не был страх смерти — он верил, что шисюн никогда не причинит ему намеренного вреда. Это не был страх, что тот захватит его место главы по праву сильного — напротив, Усянь, кажется, вознамерился оберегать его авторитет от любых посягательств. Это даже не был страх перед тьмой, которой тот управлял, перед его невесть откуда взявшейся жестокостью, перед почти безумием. Это вообще не был какой-то осознанный страх: ему просто было невыносимо жутко смотреть, как его фактически брат существовал в виде чего-то настолько противного природе. Вей Усянь казался почти нормальным всем посторонним, но даже адепты ордена уже начинали сторониться его, чувствуя его инаковость. Он иначе говорил, двигался, смеялся… мыслил. Они могли бы даже сказать: «иначе жил», но Цзян Чен в отличие от них знал, и это знание сводило его с ума. Когда Вей Усянь вернулся, поначалу он ничего не замечал, поглощенный радостью, но всё же что-то в груди шевелилось, что-то шептало: он странный, другой, неправильный. Вей Усянь избегал людей. Вей Усянь ничего не ел за общим столом. Вей Усянь кажется совсем не спал. Вей Усянь был холодным, как вода в декабре. — А-Сянь, тебе не больно? — услышал он случайно голос а-цзе в один из дней. — Может, попробуешь чуть-чуть подремать? Я посторожу и разбужу тебя, если что-то пойдёт не так. — Не надо, — слова его казались пропитанными бесконечной благодарностью и какой-то замогильной печалью. — Это не стоит такого риска. Я еще не устал достаточно. Я… лучше через пару деньков уйду куда-нибудь ненадолго, чтобы отдохнуть. — Но тебе точно не больно? — даже издалека можно расслышать, насколько она тревожна. — Я уже совсем привык, но ради твоего спокойствия попробую это исправить, обещаю, — Вей Усянь говорит искренне и сейчас совсем не кажется жутким. Пока не добавляет тем же тоном: — Моё сердце снова забьётся от твоей доброты, вот увидишь. Цзян Чен сбегает раньше, чем его собственное сердце пустится вскач и Вей Усянь услышит его перепуганный грохот. Разве у живого может не биться сердце? Что Вей Усянь такое? Что он сотворил с собой, чтобы подчинить тьму? В страхе и смятении, прекрасно скрываемыми за яростью, он проводит пять дней, пока не решается поймать Вей Усяня за руку, проверяя пульс. Тот нащупывается без проблем, ровный — даже чересчур ровный, пугающе ровный — и в целом шисюн выглядит нормально, исключая его болезненный вид. Но сейчас война, все они на взводе, все они не доедают. И всё-таки в Вей Усяне что-то не так. — А-цзе, — подходит он всё-таки к Янли. — Скажи, с Вей Усянем всё… ну, в порядке? — спрашивает он неуверенно, надеясь получить в ответ солнечную улыбку и недоумевающий взгляд. — Ох, А-Чен! — вскрикивает она вместо этого, и начинает плакать так сильно, как никогда не позволяла себе до.***
— Сянь-Сяню три годика! — шутливо восклицает Вей Усянь. А-цзе смеётся, ерошит чёрные — слишком чёрные, они разве были раньше настолько чёрными? — волосы, заглядывая в слишком глубокие глаза на слишком бледном лице. Цзян Чен едва может сдержаться, чтобы не начать дрожать от ужаса, умоляя сестру отойти подальше. Он чувствует, что ему было бы спокойней, заведи она домашнего тигра. Или сотню домашних гулей. Домашнюю Сюань-У. «Но ведь это всего лишь наш А-Сянь», — скажет она, если он хоть попытается намекнуть на то, чтобы подарить вечный покой существу, притворяющемуся их братом. Иногда Цзян Чен думает, что она немного помешалась, не перенеся столь стремительную гибель всего их прежнего мира, и потому теперь так стремится удержать хотя бы иллюзию прошлого. Но Цзян Чен видит: существо перед ним — это уже не Вей Усянь, это что-то чужое, что-то древнее, что-то, чему не место в их доме и их семье. Но он молчит, потакая сестре, потакая той части себя, которая тоже всё ещё пытается цепляться за прошлое и искать в этом своего шисюна. Вей Усянь, видимо каким-то своим нечеловеческим чутьём ощущает его чувства, стараясь не давать лишних поводов для страха, но иногда он чуть забывается, поднимая в душе шиди волну первородного ужаса. Разве человек может, как сова, повернуть голову настолько далеко? Разве человеческие пальцы могут так гнуться? Разве может человек есть что-то настолько острое, что за красным перцем не видно больше ничего? Разве люди, черти их забери безвозвратно, могут сидеть неподвижно и не дыша часами, а потом отмереть и бросить только: «О, я просто задумался». Вей Усянь не в порядке. Цзян Чен тоже с каждым днём с ним под одной крышей съезжает с катушек всё сильней и сильней. Вей Усянь не в порядке, он… — Он умер, А-Чен! — рыдая, повторяла, словно в бреду Янли, стоило ему задать тогда свой казавшийся совершенно дурацким вопрос. — Он умер! Наш А-Сянь, он умер-умер-умер-умер! А он мог только сжимать в объятиях совершенно невменяемую сестру, пустым взглядом глядя в пол. — Если хочешь, я уйду, как только приведу вас к победе и ваши жизни будут вне опасности, — сказал ему ровным тоном Вей Усянь, когда вновь скрывающий за яростью свой ужас и своё горе Цзян Чен наорал на него, требуя объяснений. — Но до тех пор, позволь мне вас защитить. Прошу тебя. Я же… я же обещал мадам Юй, помнишь? Он тогда действительно выглядел потерянным призраком молодого да глупого мальчишки, сгинувшего слишком рано. Цзян Чен видел таких сотни и развеивал без всякой жалости. — Хорошо, — говорит он, вопреки всему, чему его учили все заклинательские книги. Он знает, что если ответит хоть что-то другое, а-цзе никогда его не простит.***
Кости его совсем черные, хрупкие и крошатся, больше напоминая сухие чернила. Вся поза пропитана мучением, скелет много раз переломан, судя по всему при жизни, одежда порвана, волосы разметались и слиплись, прибитые к пыльной, серой, как пепел земле, дождями. Лицо Вей Усяня, смотрящего на собственный труп настолько равнодушное, что Цзян Чена мутит. — Ты уверен, что это хорошая идея? — говорит Вей Усянь. — Пусть бы валялся здесь. Кому он нужен? — Заткнись, — шипит разъяренно Цзян Чен, пытаясь яростью заглушить тошноту. — Так положено, ты и сам знаешь. Ты уже не побродяжка, чтобы твоё тело досталось птицам и зверью. На самом деле, ему хочется тащить эту мерзость в Храм Предков не сильнее, чем класть туда прах Вэнь Джулю. Но а-цзе настаивала на этом, и ей они оба не могли отказать. — Просто раскрошим кости в прах, ладно? — тянет неуверенно Вей Усянь. — Кажется, рассыпаться вот так — нормально для мне подобных. Но я не очень уверен, сам знаешь. Цзян Чен кивает. Да, он знает. Мало того, что сам Вей Усянь не вполне мог объяснить, что он такое — а он был явно не просто духом, скорее уж Духом Поветрия — так ещё и Янли была категорически против, чтобы он пытался искать сородичей или какие-то ходы в мифический Город Призраков. Она очень боялась, что он однажды вот так уйдёт и не вернётся. Цзян Чен на это, признаться, смутно надеялся***
Наблюдая за похоронами сестры и её мужа, держа на руках осиротевшего малютку А-Лина, Цзян Чен не может простить себя. «Сестра, что мы с тобой наделали?» — шепчет он про себя. — «Что мы создали? Разве это был Вей Усянь? Разве Вей Усянь бы это допустил?» Прибыв в Пристань Лотоса, закрывшись в потайном помещении Храма Предков, Цзян Чен позволяет себе завыть в голос, закричать, обращая своё безумие к черной табличке и чёрному праху: — Ты же обещал защищать нас! Ты обещал всегда быть рядом! Обещал, что сможешь контролировать себя! Ты обещал мне!!! Эти вопли, в которых осталось так мало разума, звучат почему-то в голове и без того едва не просвечивающего от потери сил и отчаяния Старейшины Илин, заставляя его страстно желать тоже иметь возможность поплакать хоть чуть-чуть, чтобы унять эту боль. Но мёртвые не могут по-настоящему плакать даже по мёртвым — то непреложная истина и один из самых суровых законов Колеса Мира. Вей Усянь неподвижно сидит, не помня себя, не замечая хлопочущих вокруг Вэней, как не замечал ранее и Лань Ванцзы. Он не в порядке. Весь мир больше не в порядке. Небеса хмурятся, ещё не понимая, откуда в их отчётах появился мёртвый бог-человекоубийца. Их дождь оплакивает Янли вместо её несчастного неживого шиди.***
После осады Луаньцзан прах Вей Усяня пропадает из Храма Предков. Потому Цзян Чен запрещает племяннику отзываться на данное нечистью имя, огнем и мечом вычищая даже малейший намёк на новое возвращение этого существа с изнанки бытия. Он не успокаивается ни пять, ни десять, ни тринадцать лет спустя. Он боится. Он ждёт. И с ним абсолютно точно всё совсем не в порядке. Цзян Ваньинь привычно глушит это лучшими масками — ненавистью и яростью. Все вокруг говорят, что он помешался, шарахаются от него, трясясь в страхе. Цзян Чен один знает, кого действительно нужно бояться.***
Цзинь Лин смотрит на него глазами сестры. — Это мой дядя, я знаю его с детства! — говорит он твердо. Чокнутый тёмный заклинатель Мо стоит, сгорбившись, за его спиной и смотрит в сторону, скрыв лицо за чёрными-чёрными волосами. Плечи его дрожат не то от страха, не то от сдерживаемого смеха. Или же от сдерживаемых рыданий — Цзян Чену плевать. Цзян Чен не может отказать своему племяннику, возвращая Цзыдяню форму кольца. Ни в лице, ни в движениях Мо Сюаньюя на первый взгляд нет ничего нечеловеческого. Цзян Чен всё равно чувствует знакомое леденящее чувство того, что что-то со стоящим перед ним мужчиной совершенно точно не в порядке. «Главное, чтобы А-Лин никогда ничего не узнал», — думает он, мысленно составляя план по поимке господина Мо. — «Второй раз я не допущу той же ошибки». Цзинь Лин будет в безопасности, будет жив, будет в порядке.***
Мо Сюаньюй никогда не умрёт — надежно запечатанный, погруженный в глубокий сон, способный растянуть его жизнь на вечность. Вей Усянь спит, не имея возможности вырваться из его тела. Будет спать вечно и никогда никому больше не навредит. Десятилетия спустя Цзян Чен замуровывает вход в тщательно расписанную самыми крепкими чарами гробницу, спрятанную в глубине болотистых лесов Юньмена. Цзинь Лин совсем взрослый, у него уже есть свои дети. Он в порядке. Цзян Чен тоже теперь в порядке. Безлунной ночью он выбрасывает ключ от гробницы в весеннюю полноводную Янцзы и только тогда впервые за долгие годы чувствует, что может отдохнуть. Цзян Чен не знает, что маленькие черные рыбки с мертвыми глазами уже поднимают ключ со дна и несут своему господину, чтобы тот мог передать его Чэнчжу, а тот — обменять на пару поцелуев своего гэгэ. — У меня есть для вас хорошие новости, — чуть позже обращается Небесный Владыка к самому молодому божеству на Небесах. Тот поглаживает по ушкам толстенького белого кролика, которого держит на руках. Холодные и светлые глаза его полны надежды. Скоро всё действительно будет в порядке.