或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      За несколько месяцев ощущение золотых цепочек, при каждом движении ласкающих шею, стало почти привычным. Тяньянь приспособился: к тому, что дополнительный вес оттягивает мочки ушей; что если не уследить — цепочки могут зацепить волосы, и тогда придётся долго и кропотливо распутывать, пытаясь разом не погнуть мягкий металл и не выдрать клок у себя. К взглядам.        Женские серьги смотрелись на Тяньяне вызывающе — во многих смыслах. И в том, который изначально в них вкладывался: «Смотрите, этот юноша уже занят! Не смейте тянуться к чужому!» — и в более примитивном, физическом. Тяньянь был красив, даром, что ли, его назвали самым выдающимся юношей своего поколения? И изысканные серьги эту красоту только подчеркнули.       Хотя изначальной владелице, по личному мнению Тяньяня, серьги шли больше. Ей вообще всё шло: улыбка и серьёзность; форма адепта и парадные шелка; серьги — и трогательно обнаженные мочки, почти непристойные в этой открытости…       Тяньянь любил свою Аи всегда, любой: и пухлощеким вопящим младенцем, и большеглазой крохой с приоткрытым в радостной щербатой улыбке ртом, и голенастым подростком с острыми локтями и лукавым прищуром. Но тогда — в день помолвки — он впервые её пожелал.        Они с Аи так долго не виделись. Краткие, на пару сяоши, встречи, которые позволяли им родители, не в счёт: Тяньянь не успевал ни насмотреться, ни наслушаться, ничего не успевал, и каждый раз, когда приходила пора расставаться, будто отрывал себя от любимой с кровью, и помнил потом только плачущие такой же болью, как у него, вишнёвые глаза.               После казни выродка, посмевшего поднять на свет его жизни руку, Тяньянь со сборными отрядами пяти орденов несколько месяцев метались по цзянху, словно волки, выслеживающие и загоняющие отбившегося от стада хромого оленя. Олень, к сожалению, попался хитрый, кусючий и увертливый, словно лис, и дело двигалось медленно; Тяньянь злился и потихоньку зверел.        Он гонялся за темным недобитком с опасным упорством одержимого, и от того, чтобы взорваться яростью и разочарованием, его спасло только понимание: на помолвке и соседствующей с ней череде семейных празднеств он сможет увидеть своё сокровище, вдоволь наговориться и намолчаться, просто побыть наконец рядом, никуда не торопясь…       Всё именно так и сбылось. И Аи была рядом — с лукавыми взглядами из-под ресниц и широко раскрытыми в удивлении глазами, с губами, по-взрослому подчеркнутыми яркой краской, в летящих шелках парадных платьев, делавших жесты ещё плавнее, а талию — ещё тоньше. И Ян всем собой впитывал этот образ, смотрел и не мог насмотреться, понимая наконец не только разумом: Аи пятнадцать. Она уже не дитя. И она принадлежала ему, пока — только душой, но однажды…       Это «однажды» будоражило разум всё время, что они проводили вместе — пускай и не наедине, наедине их почти не оставляли. Ян понимал, почему, и был благодарен, в отличие от своей смешно дующейся невесты. Нет, Аи права: он всё равно не позволил бы себе ничего лишнего… Но сил на это потратил бы гораздо больше.       Хотя, как оказалось, Ян себя переоценил. Тогда, после помолвки, когда пришел к любимой с просьбой вдеть серьгу — заранее подготовленная, она ждала своего часа у него в рукаве — он просто на миг залюбовался ею, отвлекся на тепло под ладонями — и очнулся, только когда нежные пальцы решительно ухватили его за мочку. После чего тут же снова уплыл в сладостный дурман, позволяя своей Аи творить, что вздумается.       Не пригодившаяся серьга вернулась в мастерскую — потом переделает во что-то. Поцелуй жег губы при каждом взгляде и воспоминании.       Вскоре остались только воспоминания — праздники закончились, и пришло время возвращаться к поискам недобитого ублюдка.       Конечно, стремился уничтожить темного отнюдь не один только Ян. У всех глав Великих кланов были свои резоны. Он даже не был, по сути, старшим в команде. Эта команда делилась на несколько отрядов, так было удобнее прочесывать предполагаемые места, где мог бы скрываться темный заклинатель.        Распутыванием следов в его отряде руководил Хао Шеншен, лучший следопыт в клане Цзян, под его началом были Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь из клана Вэй, считавшиеся — и бывшие лучшими у них, но до мастерства старого и чрезвычайно опытного охотника за головами им все же было еще не дотянуться, так что это дело, помимо очевидной цели, преследовало еще и иные — обучение и обмен опытом. Как говорил дагэ, учиться следует всю жизнь, и если ты превзошел одного наставника — ищи другого.        Их — таких опытных и несомненно сильных — в команде было много. Взять того же Вэй Шаньци, отца Чансиня. До того, как началась эта погоня вслепую, Ян знал его, как добрейшего и тишайшего человека, увлеченно занимающегося возделыванием фруктовых деревьев и выведением новых сортов. Он и предположить не мог, что в душе Вэй Шаньци прячется подавляющая мощь подземного огня, заставляющего плавиться и течь, словно вода, сами кости земли. Нападение на сына пробудило к жизни вулкан — и засыпать тот не торопился. Вэй Шаньци железной рукой держал дисциплину в своем отряде, а еще — точнее, это было главное — являлся тем, к кому стекалась вся добытая следопытами информация. Под его началом работали Цзинь Юсун, Вэй Линьян, Лань Цзюгао и еще добрый десяток тех, кто умел из беседы двух старух у колодца в деревушке в Чандуне вычленить причину засухи в Цанцаоцао, на другом конце цзянху.        После Чуньцзе в команду пришел Не Цзунхуэй. На все вопросы о том, как это глава Не отпустил своего чжушоу на неопределенное время — темнюк, скользкая тварь, путал следы и прятался похлеще цишаньских каменных ящериц! — цинхиец только хмыкал и отмахивался, но однажды все-таки проговорился.        Они тогда сидели у костра в найденной силами одного из людей Хао Шеншена пещерке, пытаясь если и не обсохнуть, так хотя бы согреться после ледяного ливня, по кругу пошла зачарованная фляжка с согревающим настоем. Мрачно молчать было, конечно же, можно, сама обстановка располагала: они снова прошли по следу-обманке, оказавшись в тупике, найдя лишь ложную лёжку этого проклятого лиса, изрядно намоклись и намерзлись. Но Хао-цяньбэй щурился почти благосклонно: судя по каким-то понятным только ему признакам, хоть и ложная, а эта лёжка оказалась достаточно близка к предполагаемому логову. Так что настроение среди бойцов витало приподнятое, и Вэй-цяньбэй принялся мягко, как могут только истинные мастера дознания, выпытывать у Не-цяньбэя, что заставило чжушоу главы Не сорваться на эту ночную охоту.       Разговор вышел долгим и обстоятельным: начали с сортов вина, в котором оба разбирались вполне недурно; продолжили о редких сортах — вроде духовного вина; посетовали, что мало кто сейчас умеет такое делать, а мастера не спешат делиться секретами с молодежью…       На упоминании «молодёжи» Не-цяньбэй отчётливо взгрустнул. Вэй-цяньбэй вцепился в обмолвку, как клещ в собачью холку, и не отставал, пока не получил в ответ полушутливое сетование: за несколько лет, что Буцзинши принимает приглашенных учеников, уважаемый мастер замотался так, как и на войне не всегда бывало! А нынешняя группа учеников его и вовсе доконала:        — … перед праздниками всё проверь — три дня дома только ночевал, пока закончил! Только забрался в постель, жену обнял — как общая тревога! Едва штаны натянул, своих ребят поднял — отбой! Это, оказывается, молодой господин Лань дебоширит! И вся компания у них такая, вроде и приличные молодые господа — а как-то рядом с ними неспокойно. Как разъедутся по домам — так и я вернусь, как раз эту гуеву отрыжку изловим.       — Все, говоришь, Не-сюн? — рассмеялся Вэй-цяньбэй. — Неужели и мой Юань?       Ян прикусил язык: Вэй-цяньбэй лучше прочих знал своего сына, может, получше даже, чем дагэ. А спрашивал — ну ясно же зачем! Подначивал.       — Да все они там беспокойники! — рубанул воздух ручищей Не Цзунхуэй.        А Ян едва ли не всеми жилками ощутил, как внезапно тонко запела в воздухе пахнущая раскаленным камнем и металлом ци.       — Беспокойники, говоришь… Тяньянь, Синчэнь, Цзычэнь, живо разошлите вестников ко всем отрядам, пусть сворачиваются. И всем главам — в первую очередь, спросить отчеты по ночным охотам в восточных округах Шудуна и конкретнее — если были запросы из Ичэна.        — Вэй-сюн?       — Если я в старости не выжил из ума, — Тяньянь на эту реплику мужчины, едва ли на десяток лет старше его гэ, только сдавленно фыркнул в рукав, — то через три, самое большее — пять ши мы будем знать, верно ли я вычислил логово этого гуева лиса.        На всё ушло четыре шичэня: город И был редкостной дырой, указанной отнюдь не на всех картах. О нём и вспомнили только потому, что место было беспокойное, в окрестностях регулярно заводилась разнообразная дрянь, а за последние полгода — как отрезало. Вэй-цяньбэй был уверен: это оно. Гиблое захолустье — именно то место, которое мог облюбовать темный заклинатель, и тишина в окрестностях это только подтверждала: он явно взял под контроль всё, до чего смог дотянуться. Тяньянь с этими мыслями был согласен. Оставалось только не дать твари снова сбежать.              К городу подходили, разбившись на малые группы и таясь. Кое-где пришлось карабкаться по скалам; на мечи встать не решились — слишком заметно. Когда город взяли в жидкую цепь окружения — активировали заранее подготовленные печати: подавляющую, пусть и ненадолго, темную энергию; ту, что помешает использовать талисман перемещения; один из Лань рискованно вышел вперед, под самые стены, и послал в город какую-то мелодию, предупредив их пока заткнуть уши и держаться подальше. Сказал — это помешает темному использовать и золотое ядро. Тяньянь этой мелодии не знал, но слышал о ней от старейшины Мэйню… К недоброй встрече приготовили всё, что могли. Пора было входить в город.       Все знали: легко и просто не будет. Догадывались: живых в Ичэне не осталось, наверняка темный выродок обратил всех в нежить, а если и не обратил, то его немертвое воинство уже попировало ими, спасать там некого. И все же, когда ворвались в город, перелетая стену, к тому, что спешиться будет просто некуда, готовы не были. Площадь перед воротами, прилегающие улицы — все было забито ходячими трупами. Пришлось прыгать с мечей на крыши, а из-под ног с трухлявой черепицы и прогнившего тростника взлетали облачка какой-то дряни.        — Закрыть лица! — пронеслась команда, хотя многие уже вдохнули эту мерзость, по сладковатому привкусу легко распознав порошок трупного яда.        Те, кому не повезло, вынуждены были задержаться и выпить эликсиры, благо, в них не было недостатка, все были экипированы на все возможные случаи. Но Тяньяня просто бесило то, насколько эта тварь оказалась предусмотрительной. У темного было несколько месяцев форы, да и наверняка логово обустраивал он гораздо дольше, чем за ним гонялись. Может, с самой войны? Тяньянь думал: этот гад мог быть одним из Вэнь. Мог быть их крови. Тем острее и ярче горела в груди ненависть.       Следующей напастью — не успел ещё осесть трупный порошок — стало нападение духов. Мертвяки пока просто раздражённо переминались внизу, не в силах задрать голову и тем более — забраться на крышу. При каждом шаге снова взвивался с крыш яд, кое-где отчетливо трещали гнилые балки, грозясь провалиться от любого неосторожного движения. Вокруг раздавалась приглушённая платками и рукавами ругань — духи были не особо сильны, зато их было много, и отбиваться от них было всё равно что от комариного роя. Хорошо, пока удавалось оставаться на крышах — внизу мертвецы могли просто задавить количеством. Здесь лучшими бойцами — по сути, единственными, кто мог что-то сделать с таким количеством духов одномоментно — были Лань. В воздух золотой волной взвился звук гуциней, формируя одну, растянутую над всей взятой в кольцо территорией, печать.       — Эх, сюда бы Сюэсин Сяня! — ностальгически вздохнул оказавшийся рядом с Тяньянем Не Цзунхуэй. — Помню, нас в долине Байсигу зажали — как он красиво косил врагов, как бумажных коршунов, с мечей ссаживал!       — Если сюда всех героев той войны собрать, нам и славы не достанется, — хохотнул кто-то чуть поодаль.       Ян вытряхнул из цянькуня свою Шэньсянь, напитывая струны ци, вплел в чужое заклятье и свой аккорд. Может, ему до эргэ далеко, но если он может помочь — должен так и сделать.       Печать опустилась до крыш, развеивая всех, кроме самых сильных духов — рассчитана она была на низкоуровневую нежить. А вот мертвецов только разозлила: слитный рев перекрыл звучание циней, а и без того шаткая опора под ногами содрогнулась: сотни тел ударили в стены домов. Смрад разложения взметнулся вместе с новой порцией трупного яда: мертвецы давили друг друга, как сгнившие бурдюки с тухлятиной, расплескивая ошметки. Но и стены были не из камня по большей части: деревянные опоры, бамбуковые планки, глиняные кирпичи крошились и рассыпались, заваливались в облаке трухи и яда крыши, вынуждая бойцов или отступать к стене, или продвигаться в мешанину узких улочек, где мертвецам было не развернуться, не хватало напора — и дома устояли.        Кто-то особо отчаянный, судя по смутно угадываемой в тумане расцветке ханьфу — из Не, прыгнул в освободившийся центр площади перед воротами, на грани слышимости сквозь рев мертвецов пробился воинственный звон сабли. Тяньянь мельком глянул туда: к спине первого встали ещё несколько бойцов, заняв круговую оборону. Разозленные мертвецы перли на них толпой, но Не так могли простоять долго — и отлично отвлекали внимание от остальных.        Сам Тяньянь сосредоточился на поиске единственного возможного живого — противника. Перепрыгивал с крыши на крышу, прощупывал печатями и талисманами дома, искал хоть малейший след. И начинал жалеть, что они просто не подожгли город с четырёх концов — даже если бы мерзавец уцелел в пожаре, на пепелище его искать было бы гораздо легче… Но — пока оставался хоть один шанс, что в городе может быть кто-то живой и помимо тёмного, они не имели права так поступить. Оставалось искать вручную — они могли, в конце концов, просто взять тварь измором.       Темный это, видимо, тоже понимал — и доводить до этого не собирался. Муторная волна темной энергии нахлынула прибоем, на миг заставив сознание помутиться, а после где-то на краю зрения мелькнула размытая фигура: темный хотел вырваться из города. Конечно, он окружил себя самыми лютыми из своих мертвяков, и он все еще не мог воспользоваться ни талисманом перемещения, ни мечом с заблокированной ян-ци. Но Тяньянь чувствовал, что даже от того количества трупов, которые были вокруг темного, не могло нести настолько концентрированной се-ци. Да и дагэ рассказывал, что энергия ненависти, конечно, разлита в воздухе, но когда заклинатель зачерпывает ее, он не может избирательно обойти собственных марионеток, неизбежно ослабит их или и вовсе выпьет досуха. Во время войны он черпал силу из того, что заменило ему золотое ядро — вместилища тьмы в собственном теле. Но у этой твари было золотое ядро, а значит, не могло быть никакого «темного». Значит, у него был какой-то амулет, скорей уж, реликвия из тех веков, когда по земле бродили не только боги и герои, но и демоны. Из тех реликвий, что сравнимы возрастом с самой тьмой Луаньцзан. Об этом стоило предупредить.       Кричать об амулете пришлось уже на бегу, отбиваясь от новых атак. Темный был хорошим бойцом, у них уже было несколько легко (и не легко — тоже) раненых, а вот мерзавца задеть пока не удалось. Впрочем, своей цели добиться он тоже не смог: на крики и вспышки талисманов уже мчалась часть отряда, которая заходила в город с другой стороны, и темного стремительно брали в плотное кольцо. Сам мерзавец это тоже видел — и понимал, что со всеми разом не справится. Его атаки стали мощнее, в бой пошла и «личная свита», которую он явно приберегал для крайнего случая, и ещё одна партия духов, и какие-то особенно мерзкие, по ощущениям от одной только отбитой атаки, талисманы… Когда атака была отбита, тёмный снова исчез, словно растворился среди тумана, обваливающихся домов и бродящих среди них мертвецов.       — Мы сузили круг, — отчитался командир отряда, который шел с северной стороны. — Часть домов удалось сравнять с землей, на границе зачищенного района выставлены опорные амулеты печати.        Бойцы Не и Лань здесь, у южных ворот, уничтожив свирепые трупы на площади и прилегающих улицах, сделали то же самое: хватило пары-тройки мощных таранных ударов ци и взрывными талисманами, чтобы постройки, еще остававшиеся относительно целыми, на площади в несколько десятков му превратились в груды мусора. Судя по глухим взрывам с востока и запада, бойцы Цзян, Вэй и Цзинь делали то же самое.        Они потихоньку сужали кольцо, но все же когда-то Ичэн был довольно велик, с Чуньцю, конечно, не сравнить, но и деревней не назвать. И там, в центре, были уже не ветхие лачуги, а добротные дома зажиточных горожан, которые так просто с землей не сравнять. Где-то там был, кажется, и храм Яньло-вана, и десятки, если не сотни похоронных домов и мастерских, что делали гробы и похоронные принадлежности на весь запад цзянху. Эту часть города проверять было сложнее: во многих домах были подвалы, в которых можно было спрятаться даже при обрушении дома; приходилось заходить и проверять. Темный, гуева отрыжка, такие действия предвидел — и в домах ждали очередные ловушки. Каждую приходилось обезвреживать — не оставлять же дрянь за спиной? — и только после сдвигать оцепление, оставляя проверенный дом позади…       Постоянная настороженность и однообразная, монотонная работа утомляли, рассеивали внимание. Тяньянь думал о том, что стоит прекратить обыск и разделить людей; сохраняя оцепление, дать всем отдохнуть — и после продолжить поиски…       Этого не потребовалось — темный снова пошёл на прорыв.       Он действительно был опытен, сумел подгадать время, когда оцепление было ещё достаточно редким, чтобы он мог понадеяться прорвать его неожиданным броском, а люди достаточно устали, чтобы у этого трюка был хотя бы призрачный шанс на успех. В этот раз он выбрал другое направление и прорывался в горы — видимо, надеялся ускользнуть какой-то из тайных тропок. Тяньянь не собирался ему этого позволить.       Так уж вышло, что они столкнулись нос к носу на узкой улочке, и отступить куда-то в сторону можно было только по крышам. Хромой лис, чье золотое ядро еще явно не совсем восстановило свою работу, прыгать не мог и оттого злобно скалился, поигрывая странным мечом, как бы сложенным из двух частей: одна несла на себе зазубрины, словно безумный кузнец сперва намеревался выковать рыбью челюсть, а не клинок, вторая была гладкой, как у обычного цзяня, только пестрела взблескивавшими трупной зеленью знаками. Ганъюй, скрестившись с этим порождением Диюя, негодующе и угрожающе зазвенел: небесное железо не оставило на чужом клинке ни царапины.        — Маленький ублюдок, жаль, что мы упустили тебя! — голос темного звучал странно, словно в унисон говорило сразу несколько голосов, а глаза горели мутным алым пламенем, которое скрадывало и белки, и радужку, сочилось кровавыми каплями по щекам.        Это был первый раз, когда Тяньянь вообще услышал, как темный говорит. Но отвечать ему он не собирался: берег дыхание. То, как темный держал свой меч, яснее ясного говорило о немалом мастерстве заклинателя. Это сражение обещало быть не самым легким в жизни Яна.       Тёмный атаковал стремительно и безжалостно; на его стороне были огромный опыт, источник силы, который он явно не боялся исчерпать, и отчаяние: это был его последний шанс вырваться. Тяньянь устал и был зол, но он был не один. К месту схватки стремительно подтягивались остальные, заново выстраивали оцепление, перекрывая лазейки для побега, отвлекали на себя мертвецов и прочие порождения тьмы, которые темный умудрился сохранить; зазвучала музыка, и темный яростно зарычал — место стремительно очищалось от тьмы, он больше не мог тянуть её из мира и мог надеяться только на свой артефакт.       Тяньяня всё это занимало мало; единственной его целью было достать наконец тварь. И не позволить ей себя задеть: от уродливого меча тянуло слишком явственной тьмой. Ганъюй плел защиту, словно стальную и серебряную сеть, прикрывая его, сталкивался с чужим клинком и вспыхивал гневным лиловым светом цзюнь-ци. Снова и снова, оглушая и дерущихся, и свидетелей светом и слитным криком мечей.        — Вэйское семя! Дай нам тебя уничтожить, предатель!       Тяньянь был молод, но его учил гэгэ. И гэгэ научил его оценивать каждое мгновение боя и использовать каждый шанс. Ян видел: стоит пропустить цзюнь-ци через клинок — и темного словно продирает дрожью, когда мечи соприкасаются. Он видел: от него ждут ошибки. Он знал: нельзя позволить действительно дождаться ее. И сделал то, за что после его в два десятка глоток распекали все, кто вообще видел бой.       Со стороны, наверное, казалось — у него просто подвернулась на грязном месиве из земли, влаги и трупных ошметков нога, и он вынужден был прогнуться назад, отводя Ганъюй, чтобы удержать равновесие. Казалось — чужой клинок сейчас пойдет назад и взрежет его наискось, рассечет ребра от правого плеча до левого подреберья. Но пальцы левой руки Яна сложились в то, что гэгэ называл «щучьей головой» и выстрелили вперед, нестерпимо пылающие вложенной в этот удар цзюнь-ци, до странного легко, словно не в живое тело, а в подгнивший арбуз, вошли под чужие ребра.       Когда-то давно ребенку, звавшемуся тогда еще Сюэ Яном, один темный заклинатель обезболил и зафиксировал раздробленную руку собственной темной ци. Детские кости навеки впитали эту тьму, и после даже светлая и истинная ци разом не вымыли, не вычистили эти крохи, только спрятали и скрыли. Но сейчас именно эта тьма направила его руку туда, куда следовало, как крошка камня цыши направляет стрелку компаса на север.         Когда Тяньянь вместе с плотью выдрал у него из груди что-то, истекающее тьмой, как гнилой фрукт — зловонными соками, темный даже не вскрикнул, словно не понял, что произошло. Закричал он лишь через миг, нападая так яростно, словно обезумел. Но несмотря на всю ярость, движения его лишились былой силы; руки уже не так уверенно сжимали клинок, а удары потеряли точность, и чем дольше длился бой — тем лучше это было видно.       Тяньянь не смог закончить бой в несколько ударов только потому, что ему и самому пришлось несладко: рука, сжимающая средоточие чужой тьмы, словно онемела, и онемение расползалось всё выше — Тяньянь не мог даже разжать кулак, чтобы отбросить дрянь. Оставалось надеяться, что он и с одной рукой сможет справиться…       О том, какой вред происходящее наносит ему самому, он тогда не думал — и за это ему досталось тоже; но это было гораздо, гораздо позже.       Ганъюй не подвел своего глупого рискового хозяина и на этот раз. Откованный из небесного железа клинок перерубил демонический меч: теперь, когда то, что питало его, было отнято у темного заклинателя, он потерял свою неуязвимость и хрустнул, словно сухая ветка, рассыпался острыми осколками и чешуйками ржавчины одновременно, не замедлив лезвие Ганъюя, вспоровшее горло врага до самого позвоночника. Это был не лучший удар Яна, обычно он с легкостью снимал врагам головы целиком. Но выбирать не приходилось, у него и без того темнело в глазах, так что пришлось довольствоваться этим. И от фонтана крови он отшагнул неловко, спотыкаясь уже не притворно, а на самом деле, зацепился ногой за какой-то выступ или камень и пропахал плечом грязную стену, заваливаясь после на чьи-то руки — и надеясь, что этот кто-то придержит.       

***

      Аи обратила внимание на то, что несколько недель чжушоу главы Не вообще не было в крепости, только когда он вернулся. И принёс вести: тёмный заклинатель, устроивший на них с Юанем ловушку, выслежен и убит. Они пытались вызнать подробности — сяо Лань, и донесшей вести до Аи, тоже было интересно, но Не-цяньбэй держался подобно вековым камням его родины и советовал сяо Лань идти тренироваться, мол, мала ещё нос в такие дела совать, а Аи — спрашивать у своих: Вэй и Цзян в охоте тоже участвовали, более чем активно.       Аи воспользовалась советом и послала вестника Ян-гэ. А когда вместо родного и нежно любимого охотничьего соколка на запястье сел болотный вьюрок и голосом Сянь-бобо сообщил, что придет за ней через три сяоши, сердечко Аи сперва замерло, а после забилось до боли — и вовсе не от радости. С Яном что-то было не так, иначе он непременно ответил бы сам! Хоть парой слов, да хоть и вовсе без слов — послал бы «пустого» вестника, просто подержать птицу, создание его ци, на запястье, впитать ее призрачное тепло — уже было бы радостью. Но сейчас Аи ощущала только тревогу и страх.       Через кэ ее отыскала личная служанка тетушки Яньли, и это тоже добавило острых камней на ее печень. К покоям госпожи Не Аи неслась, оставив посланницу далеко за спиной, перепрыгивая по пять ступеней и не беспокоясь о приличиях. Какие приличия, если у нее сердце колким льдом обложило?!       И в знакомых покоях сходу бросилась к тетушке, хватаясь за ее теплые ладони, протянутые навстречу, не в силах спросить.       — Аи, деточка… Присядь, выпей, — заворковала над ней Цзян Яньли, впихнула в трясущуюся руку пиалу, придержала, помогая поднести к губам и не расплескать. И только потом, когда травяная горечь словно смыла панику, утишив биение сердца, заговорила вновь: — Аи, Тяньянь жив. Ранен, но жив, и скоро поправится.        Аи выдохнула: жив. Всё остальное — мелочи, которые они переживут. Вместе — обязательно. Вэй-бобо скоро придёт — и отведёт её к Яну, им не запретили снова видеться, а значит ничего по-настоящему страшного не случилось…       Аи сидела в покоях тетушки и уговаривала себя такими мыслями все отмеренные три сяоши. Потом пришел бобо — и устало ей улыбнулся. Аи несдержанно, будто ей пять, а не пятнадцать, бросилась ему на шею, смаргивая слезы: раз бобо улыбается, значит, всё действительно будет в порядке!       — Ох, мой маленький лучик, этот глупый старик напугал тебя? — с искренним раскаянием — Аи это четко поняла, — пробормотал бобо ей в растрепанные волосы. — Прости, Аи, прости. С А-Яном все уже почти хорошо. Но я совсем не буду против, если ты отругаешь его тоже.        — Отругаю? Бобо, есть за что?       — А то как же. Идем, хочу, чтобы этот бесстыдник сам все тебе рассказал. И лично прослежу, чтоб не соврал и не преуменьшил ни единым словом.       И, тепло распрощавшись с тетушкой, повел ее через Зеленую галерею в Фэнхуан Во. А там, не останавливаясь, прямиком в лазарет, в те палаты, куда очень редко кого-то укладывали: исписанные сверху донизу особыми заклятьями, со сложными многосоставными печатями вокруг коек, они использовались для лечения особо серьезных и угрожающих жизни и совершенствованию проклятий.       Ян-гэ не спал. Просто лежал с мрачным лицом, уныло рассматривая потолок. Левая рука — поверх покрывала, от кончиков пальцев до плеча облепленная талисманами. На звук открывшейся двери он повернулся — и выражение лица у него стало разом радостное и виноватое.       Аи подошла, подтолкнутая в спину бобо, присела на край постели: сама бы она не решилась, вдруг нарушит целительные печати? Сам Вэй-бобо сел рядом на стул, выжидательно-издевательски посмотрев на Яна и приподняв бровь.       Аи едва это заметила, она смотрела на жениха: бледного, с темными кругами под глазами… Коснуться так и не решилась.       — Гэгэ… — несчастно протянул Ян.       — Давай-давай, диди, рассказывай. Твоя будущая супруга должна четко представлять себе, что творится в твоей голове, и на что ты можешь решиться. Рассказывай, А-Ян. А ты, Аи, внимательно слушай. Очень внимательно.       Аи аж дрожью пробрало от того, каким голосом был отдан этот приказ бобо. Он словно бы перестал быть разом и ее любимым дядюшкой, и нежнейшим и заботливейшим старшим братом для Яна, обернувшись… кем? Главой клана? Строгим наставником? Аи мимолетно подумала: да тут никак не меньше, чем посланный покарать кого-то князь демонов с одного из кругов Диюя!       И Ян-гэ, запинаясь, устало и виновато, рассказал. Аи запоздало трясло от ужаса: дурак, ну какой же дурак! Если бы ему чуть, только чуточку не повезло… Аи сидела бы не над койкой в лазарете, а над гробом.       Когда Ян закончил свой рассказ тем, как пришёл в себя здесь, в Фэнхуан Во, всё ещё не чувствующий руку, обложенный талисманами и с ругающимися над головой целителями, в палате повисло тягостное молчание. Прервал его все тот же строгий, холодный, как лезвие меча, едва-едва не касающегося кожи, голос бобо:       — Надеюсь, вы оба усвоили урок? Вам, связанным красной нитью, следует всегда, в любом своем поступке, оглядываться друг на друга. Те, кто назван чжицзи — не просто так получает это прозвание, дети. Вы должны истинно знать друг друга, каждое движение души, каждую мысль разделять и понимать, как они отзовутся на вас обоих. Но я знаю, что это придет со временем. Я и сам все еще учусь этому, и это воистину Путь, которому нет конца. Теперь… — Сянь-бо словно спрятал окутывавшую его тень в небытие, снова обращаясь собой — теплым, родным и заботливым, изменился и взгляд, и голос, — я оставлю вас ненадолго наедине. Ненадолго.        И вытек из палаты, словно туман, только шелестнула дверь.       Аи сглотнула сухой комок в горле и тихо спросила:       — Тебя можно взять за руку, или целители запретили?        — Можно, только за правую, — несчастно вздохнул ее возлюбленный дурак и герой. — Аи, я…       Аи взяла его за руку, обхватила вялый кулак своими ладонями. Переплела пальцы. Сказала сама, не дожидаясь, пока возлюбленный подберёт выражения:       — Ты дурак, Ян-гэ. Совершенный. Ты в порыве ярости рискнул своей жизнью, не подумав ни о бобо, ни обо мне — ни о ком! — Аи задавила в себе всхлип — не хватало тут ещё сырость развести! — Не делай так больше, пожалуйста. Прошу тебя.       — Сердце мое, я попрошу от тебя того же, — не остался в долгу Ян, нашел ее взгляд своим и сжал пальцы сильнее, до легкого онемения. — Не встревай в приключения с опасными темными заклинателями, даже если рядом с тобой есть тот, кто готов взять на себя ответственность и последствия, и у меня не будет причин для ярости.       Аи даже не пыталась скрыть возмущение: так вот значит, что Ян-гэ умудрился о ней подумать! «Приключения», значит, «ответственность и последствия», будто они с шисюном специально в это ввязались, а Аи к тому же целенаправленно переложила «ответственность и последствия» на шисюна! После того, как Тяньянь же её и утешал, что стоит учиться на ошибках и просто их не повторять, после того, как и с ней и с Вэй Юанем поговорили, кажется, вообще все заинтересованные старшие!        От немедленной вспышки её остановил только изможденный вид возлюбленного и ослабевшая хватка на пальцах, но слова всё равно получились резкими:       — Мне казалось, и меня, и шисюна ты уже отругал за глупость и порывистость — и я их признала и пообещала впредь быть осмотрительнее. А теперь ты, оказывается, подозреваешь, что я стану повторять старые ошибки? Стоит ли мне опасаться, что ты меряешь по себе?       Ян болезненно вздрогнул и моргнул:       — Аи… Да ведь я не это хотел сказать… Просто… Если с тобой еще что-то случится, я не… Я отомщу, но не… Я не знаю, Аи, я просто тогда дрался с этой тварью и думал, что если бы ты… Если бы тогда с тобой что-то случилось — я бы сравнял с землей всю Поднебесную в своей мести, и мне было бы все равно, кто выживет, а кто погибнет. Я… Аи, у меня в голове до сих пор туман и страшно теперь отпускать тебя на ночные охоты, понимаешь?       Аи понимала. Ещё слишком свежи были воспоминания о том, как она сама сидела в покоях тетушки Яньли — и не знала, чего ждёт. Но принимать такое отношение не собиралась:       — Ян-гэ, я — заклинательница. Я обещала тебе не рисковать, не подумав, и не геройствовать. Но я буду ходить на ночные охоты и буду сражаться, а не проводить одинокие ночи в женских покоях, пока на ночной охоте ты.       — Конечно, — Ян-гэ расплылся в дурацкой улыбке, заставляя ее заподозрить, что ранение сказалось не только на его руке, но и по голове ему прилетело чем-то еще, и он это утаил! — Конечно, сердце мое. Я бы даже не подумал тебя запереть в женских покоях — это же нам потом придется Фэнхуан Во отстраивать из пепелища.        В Фэнхуан Во любили комфорт, а в лекарских палатах жесткие подголовные валики и вовсе были запрещены — не хватало ещё, чтобы пациент, неловко двинувшись или потеряв равновесие, в придачу к уже имеющимся травмам стукнулся головой. Так что Аи безжалостно выдернула подушку из-под головы жениха и почти мягко, без замаха опустила ему на лоб. Наградой ей стало осоловелое выражение лица. Кажется, кто-то не ожидал, что его будут бить за глупости!       — Аи, моя безжалостная Тянь Хо! — проскулил этот поганец, делая жалостливое лицо. — Пощади! Я ведь сказал чистую правду, а?        Второй раз подушка стукнула его уже чуть ощутимее, заставив слабо рассмеяться, но Ян-гэ вернул себе серьезность (и подушку, гад такой!) и сказал:       — Аи, светоч мой, я понимаю, что ты заклинательница, и притом сильнее многих. Это никак не сможет помешать мне волноваться о тебе. Но я не стану обкладывать тебя шелковой ватой, запирать в поместье или запрещать исполнять долг заклинателя. Сянь-гэгэ рассказывал, что у госпожи Юй, твоей бабушки, было две Тени… И сказал, что, возможно, есть шанс изменить ритуал привязки Тени так, чтобы он не создавал нерушимых уз, завязанных в том числе на тело. Что ты об этом думаешь?       Совсем уж неожиданностью эти слова для Аи не стали — от Цзян Цяо, главного претендента на бытие её Тенью, подобные планы не скрывали, а Цяо-Цяо не скрывал от неё… Но между ними это звучало как-то несерьезно. В конце концов, это были лишь планы. Но что-то Аи подсказывало — если она согласится, эти планы начнут воплощать в жизнь. И что-то мешало сразу ответить «да».       — Ян-гэ… Я не знаю. Шисюн Цяо — это ведь будет он, да? — в первую очередь мой друг, и я не могу согласиться, даже не поговорив с ним серьезно. Даже если он давно согласен! — Аи поспешила прервать уверения открывшего рот жениха.       Тот помолчал, то опуская ресницы, то снова взглядывая на нее. Аи молчала тоже, ждала, пока он соберется с мыслями, а может, со смелостью? Дождалась:       — А если это будет не Цзян Цяочжань, а одна из воспитанниц гэгэ? Среди шимэй есть та, что согласится на это — и начнет усиленные тренировки немедленно, чтобы нагнать упущенное время.       Аи росла вместе с Цяо-Цяо. Она — пусть только краем глаза и далеко не всё — видела, как его тренировали. А делали это с самого нежного возраста. И это были очень жестокие тренировки. Аи знала, что такие же в своем детстве проходил бофу, но тут она даже и не сомневалась в том, что Сянь-бо был сверхчеловеком, которому доступно если и не все, то многое, недоступное прочим. В ее голову пока что не помещалась мысль, что ее обожаемый Сянь-бо, начиная свое становление, как Тень, был ничуть не старше А-Цяо, ничуть не сильнее и не выносливее.        Ей не хотелось думать о том, как какая-то девчонка — скорее всего, её знакомая или даже одна из приятельниц, ровесница или шимэй, будет проходить через это — ещё быстрее и ещё суровее, чтобы «нагнать». Только потому, что Аи, избалованная молодая госпожа, так захотела.       — Нет, — ответила Аи после долгого молчания. — Или шисюн Цяо — или никто.       Она понимала, что этими словами практически дала согласие — и почти даже смирилась с этим. Они с Цзян Цяо как-нибудь сумеют договориться, она была уверена. А-Цяо — он надежен, как сдерживающие весеннее половодье дамбы и плотины Озерного края. Она могла ему доверять. А поговорят они сразу же, как только она вернется в Буцзинши.       Аи обратила внимание на то, что взгляд ее Ян-гэ потихоньку затуманивался, и высвободила снова сплетенные в пожатии пальцы.       — Ян-гэ, тебе нужно отдыхать. И выздоравливать. Если бобо будет так добр и заберет меня еще раз, я обязательно приду. Лечись и не вздумай заниматься глупостями, ясно?       Ян-гэ — по лицу видно — хотел отпускать её не больше, чем сама Аи хотела уходить. Но он действительно устал, и если из-за их капризов ему пришлось бы перенапрячься — Вэй-бобо их бы не похвалил.       Так что Аи напоследок не удержалась, торопливо склонилась над кроватью и мимолетно коснулась губами обветренных высохших губ жениха — и почти выбежала из палаты, закусив губу: наполовину чтобы позорно не расплакаться, наполовину — скрывая смущение.       Сянь-бо ждал ее, уютно устроившись на ступенях террасы у выхода во внутренний сад лекарских покоев. Стоило ей шагнуть туда же, он пружинисто поднялся, развернулся, внимательно осматривая ее, потом мягко коснулся кончиками пальцев ее щеки:       — Все будет хорошо, солнышко. Идем, я верну тебя под крыло дагэ. Сосредоточься на учебе, ладно? Скоро вас снова выведут на ночную охоту, и просто не будет.        Аи кивнула, запоминая его слова, но сил обдумывать их не было. Случайные мысли перекатывались в голове, как забытые в опустошенном чане одинокие рисинки — бессмысленно и с отчетливо слышимым в пустоте шелестом. Хотелось сказать «я слизь» — и пусть Ян-гэ её собирает… Но Ян-гэ не мог, его самого надо было собирать, а Аи нужно было учиться и вести себя подобающе молодой госпоже, вместо того, чтобы быть сейчас рядом с ним…       Через арку Зеленой галереи Аи прошла, даже не заметив; в ученические казармы ноги тоже принесли её сами…       Несмотря на то, что солнце уже ощутимо клонилось к горизонту, их компания — и Вэй Цин, и Юань, и Цяо-Цяо, и Лань Цзинъи, и Оуян Цзычжэнь, и даже сяо Лань с братьями — была во дворе, словно поджидая её.       Хотя почему «словно»? Именно поджидали, и именно её: Вэй Юань заметил её первый и подошёл ближе в несколько стремительных шагов, обеспокоенно спросил:       — Аи-мэй, что случилось? Как дашисюн?       Остальные плотной гурьбой столпились вокруг с такими же тревожными лицами. Аи повела взглядом по ним, словно с размаху наткнулась на зеленовато-серый омутный взгляд того, кто был рядом с самого детства, сколько она себя помнила, и шагнула в мгновенно распахнутые объятия. От Цяо-Цяо пахло привычно: крепким юношеским потом и полынью, маслом для клинка, снегом и чуть-чуть — лотосами, и руки в перевитых ремнями узких рукавах сомкнулись, отгораживая ото всех.        — Можно, мэй-мэй.        И Аи расплакалась, некрасиво, тонко подвывая и шмыгая мгновенно заложенным носом, с силой утыкаясь в крепкое плечо, зная, что прямо сейчас А-Цяо за ее спиной сложил пальцы в печать — и никто ее не слышит, кроме него. А Юань наверняка сразу же потребовал ото всех отвернуться — и никто и не увидит… Можно плакать, пока не доревется до икоты — а потом ей вытрут лицо и… Потом будет видно. Потом.       

***

      Цзян Цяо давно не видел свою шимэй в таком раздрае. Чтобы Аи-мэй, всегда такая стойкая и большей частью переплавлявшая все недобрые чувства в боевую злость, вот так прилюдно расклеилась и разревелась? Да он едва ручную печать сложить успел, а Вэй Юань и вовсе еще с полфэня на них пялился, пока догадался всем приказать отвернуться!        Но вообще, всё сошло с нормальной тропы и покатилось кувырком, конечно, не сейчас. Весь бардак начался с той злополучной ночной охоты на обучении в Гусу Лань. Цяочжань был несказанно зол тогда на себя: как он, будущий Тень, мог так облажаться? Уму непостижимо!        Вернувшись домой, он потребовал у ифу ужесточить тренировки. Хао Шеншен сперва отказывал ему, мотивируя тем, что может не выдержать тело или меридианы. Цяо пообещал в сердцах, что попросит об обучении главу Вэй — был уверен, что уж он-то не откажет. Должно быть, ифу тоже подозревал, что глава Вэй не откажет в усиленном обучении тому, кто вот так облажался, потому что согласился, скрепя сердце, и действительно принялся гонять Цяо вдвое против обычного.        А потом в Юньмэн заглянул глава Вэй, и они с ифу поругались. Цяо не знал, что и думать: по привычке подслушивал, то есть, собирал информацию, конечно. Выходило так, что Вэй-цзунчжу считал как раз таки усиленные тренировки Цяо излишне жесткими. Разобраться было нужно, и Цяо наплевал на неизбежное наказание, явился пред очи ифу и своего будущего — он надеялся! — главы, и принялся допытываться. Он действительно с раннего детства воспринимал себя будущим Тенью Аи-шимэй. И только недавно начал понимать, что это может стать невозможным по самой банальной причине: он уродился не того пола! Слишком скандальным может быть наличие Тени-мужчины у будущей госпожи ордена. Ведь не зря же для знатных дев Тенями выбирали воспитанниц Мэйшань Юй, тогда как Цзян всегда готовили Теней-мужчин для наследников.       На высказанные Цяочжанем опасения глава Вэй открыто оскорбился:       — Юноша, девушка — какая разница! Кто бы это ни был, ты думаешь, я стал бы так поступать с А-Яном и Аи?!        Цяо почувствовал себя совершенным дураком и ещё немного предателем: ну действительно, как он вообще допустил мысль, что глава Вэй позволит встрять меж своими младшим братом и племянницей кому-то лишнему?       Пришлось, сгорая от стыда, извиняться и надеяться, что не слишком сильно испортил мнение главы о себе. Глава Вэй всё ещё сердито озвучил:       — Дурень! Если бы не было возможности избежать подобных нежелательных последствий, никто не стал бы и поднимать вопрос.       Что же, звучало логично. Но если дело не в этом, тогда что не так?       Этот вопрос, видимо, был слишком хорошо виден на лице Цяо, так как его даже не пришлось озвучивать: глава Вэй ответил даже на незаданный:       — Я против твоих тренировок, Цзян Цзяочжань, потому что ещё немного — и ты надорвешься. От этого точно никому пользы не будет.  Но если с тобой всё ясно, то от вас, Хао-цяньбэй, я такого легкомыслия не ожидал!       Ифу вскинулся, словно намеренный снова начать спорить, но потом махнул рукой:       — Вэй-цзунчжу знает, что мое призвание — не воспитание Теней, а совсем другое. Но из ваших наставников во время нападения никто не выжил, а книги всего не дают. И советы Юй-цзунчжу тоже не всегда помогают, они-то воспитывают в основном дев.        — Вы могли посоветоваться, Хао-цяньбэй, — холодно заметил Вэй-цзунчжу. — И прекрасно знали, что я не отказал бы в совете и помощи. Этот Вэй до сих пор не понимает, чем таким досадил вам, что уже добрый десяток лет это стоит меж нами стеной.        Цяо предпочел слиться с тенями и стеной, жалея, что не может просочиться сквозь нее и исчезнуть, когда ифу просто встал на колени, кланяясь, а у главы Вэй сделалось растерянное и очень молодое от этого лицо.       — Вэй-цзунчжу ничем не досадил этому глупцу. Виной лишь самоуверенность и неверное представление этого ничтожного…       — Вы… Да гули вас люби, Хао-цяньбэй, вы все эти десять лет считали меня зазнайкой и выскочкой?!       Цяо рискнул просочиться по стеночке прочь из комнаты. Становиться свидетелем подобного разговора он был попросту не должен, не имел такого права. На него милостиво не обратили внимания. А после этого визита и сам ифу зачастил в Фэнхуан Во, и тренировки Цяочжаня изменились разительно. Должно быть, ифу и глава Вэй полностью решили те разногласия, что меж ними были.       Иногда взрослые, старшие казались Цяо странными. Очень странными.        Но как бы оно ни было, Цяо действительно продолжал обучаться, как будущий Тень. И в Буцзинши он отправился не столько для какого-то большего обучения, сколько для тренировки именно как Тень. И, кажется, достаточно преуспевал, собирая информацию, присматривая за своей шимэй и теми, кто, как мотыльки на пламя, собирались вокруг нее и Вэй Юаня.        Все чаще Цяочжань слышал пока еще неофициальные, не признанные хао этих двоих: Тянь Хо и Ди Хо. И только молча качал головой: хао эти однажды будет знать вся цзянху. Хотя вряд ли часто их будут упоминать рядом — несмотря на то, что большая часть их соучеников и считала иначе.        Слухов о помолвке Аи-мэй всё ещё не ходило, только смутные шепотки твердили, что не может такая девушка быть не сговорена!       Кандидатов перебирали усердно, но правильного имени пока не назвали. Зато вовсю судачили, кто же из двух постоянно сопровождающих её молодых господ — Лань или Вэй — молодой госпоже Цзян больше по душе?        Учитывая реальное положение дел — слушать было смешно. Причём, не только Цяо: несмотря на постоянно  уныло-сонное лицо, Цю Чжаньло — и ещё некоторые из адептов Не, видимо, приятели наследника Вэй — откровенно посмеивались в кулаки, Цяо спорить был готов.        Но вот сейчас никому уже смешно не было. Цяо видел, как к Юаню подошел Цю-шисюн, обменялся парой слов и успокаивающе похлопал ладонью по плечу. Видел, как жестко стягивавшее Вэй Юаня напряжение отпустило, видимо, шисюн уже знал больше, чем они. А плач Аи-мэй — это лишь потому, что и ее отпустило, а еще — от переживаний за жениха. Так что и ему самому стало немного легче, и больше не дрожали сложенные в печать пальцы.       — Шимэй? — тихо и мягко прошептал над ухом уже почти отплакавшейся Аи. Теперь она только судорожно вздыхала и шмыгала носом. — Шимэй, платок у меня за отворотом каньцзяня, достань сама.       Аи-мэй, не отрываясь от его плеча, нащупала платок, утерлась. Отстранилась наконец — и только тогда Цяо позволил себе убрать печать.        Друзья, заметив шевеление, подтянулись ближе, замерли, приготовившись слушать. Аи виновато улыбнулась — от сердца окончательно отлегло — и сказала:       — Ян-гэ жив, все живы. Ян-гэ во время битвы получил травму от темной энергии, но бофу говорит, что ничего непоправимого. Извините, что всех напугала… Подробности расскажу завтра, после занятий, хорошо?       На крепость уже давно обрушились сумерки, пора было готовиться ко сну; да и обсуждать подобное во дворе перед казармами было плохой идеей, так что все согласились. Цяо на всякий случай улучил миг и напомнил Вэй Цин, чтобы не тревожила сегодня Аи вопросами и дала отдохнуть, на что получил возмущенное шипение и уверение, что даже у её наглости есть предел.       Девушки скрылись в своей казарме; они с Вэй Чансинем и Лань Цзинъи прошли в свою, где Цяо вцепился в Юаня:       — Что сказал тебе шисюн Цю?       — Почти то же самое, что сказала шимэй: жив, ранен, недостаточно серьезно, чтобы ставить на уши всех и объявлять об этом всей цзянху. Но достаточно серьезно, чтобы не суметь присутствовать на нашей первой настоящей ночной охоте.        Ту самую первую, что так жестоко аукнулась ему и шимэй, Вэй Юань, кажется, решил не считать «настоящей».        — Еще сказал, что постарается узнать что-то от старших и Не-цяньбэя, и расскажет нам, если будет что рассказать. А пока посоветовал набраться терпения.       Значит, оставалось терпеть. У Аи-мэй завтра будет, что добавить.       На следующий день они захватили одну из беседок в саду, развесив там согревающие талисманы и принеся чайный набор. Ко вчерашним вестям добавила по сути Цзян Аи не так уж и много, но зато в деталях пересказала описанный ей женихом поединок. Повторно покипятилась, возмущаясь излишней рисковостью возлюбленного, выслушала ответные возмущения… Острота вопроса постепенно иссякла, разговор разделился на ручейки личных бесед и потёк плавнее. Цяо подсел ближе к подруге, которая весь вечер кидала на него задумчивые взгляды, явно желая поговорить, но то ли не решаясь, то ли обдумывая, как начать. Тихо спросил:       — Что-то ещё случилось, Аи-мэй?       Она замялась, покусала губу и все-таки спросила:       — А-Цяо, ты… не передумал становиться Тенью? — и тут же подняла руку: — Погоди, не отвечай. Ян-гэ… Он… тревожится. Запирать меня в поместье, конечно, ни он, ни бобо не позволят, но и отпускать на ночные охоты в одиночку, да даже и не в одиночку, они не желают, и я, на самом деле, их понимаю. И… это почти традиция, что у дев нашего клана должны быть Тени — она от бабушки, Юй-фужэнь… И я знаю, что ты, вроде бы, сам хотел этого… Но все же — прошу, подумай еще раз. Забудь о том, что я — твоя шимэй и подруга, вообще о том, что мы знакомы, и подумай — ты хочешь для себя именно такой жизни? Такого будущего?       Цяо честно подумал. И ещё раз подумал — вопрос, в конце концов, был действительно серьезный. Начал объяснять издалека:       — Аи-мэй. Даже если представить, что ты никогда не рождалась в Пристани Лотоса, или вместо тебя у Главы Цзян с супругой родился кто-то другой — меня бы всё равно воспитывали, как Тень. И, возможно, я стал бы верной тенью этому кому-то другому; а может, мне так и не выбрали бы никого, кто стоил бы моей верности — и я прожил жизнь просто как один из адептов Цзян, так никогда и не исполнив своё предназначение… Если у меня будет выбор — я предпочту исполнить свой долг перед вырастившим меня кланом. — Цяо ободряюще улыбнулся подруге. — И я не могу не учитывать то, что считаю: ты, молодая госпожа Цзян — действительно достойна моей верности. Для меня действительно будет честью и радостью выбрать себе судьбу твоей Тени.       — А-Цяо… У меня два младших брата, но ты всегда был для меня старшим… — Аи-мэй опустила горячую ладошку ему на запястье, и даже плотный кожаный наруч и все рукава, что он стягивал, не могли помешать Цяочжаню ощутить ее огненную ци. — Завтра я отправлю вестников отцу и бофу. Дам согласие на то, чтобы они готовили ритуал. Скорее всего, это будет не скоро. Может, даже, только после нашей с Ян-гэ свадьбы.        Цяо только кивнул. В его груди словно в два раза ярче забилось сияние золотого ядра. Несмотря на все его ошибки, шимэй не отвергла его — и он намерен был впредь быть безупречным.