Сторож брату своему

      Данте, наверное, еще никогда не чувствовал столько вины, как за последние несколько лет: воспоминания о Темен-ни-гру и острове Маллет не были самыми приятными, напоминая о себе каждый раз, пробираясь в сны и вызывая боль. Но сейчас на горизонте замаячила надежда все исправить или хотя бы начать с чистого листа.       Живой Вергилий — без сознания, ослабленный и измученный, но живой — лежал на постели Данте, практически сливаясь по цвету с простынями. Все его тело было покрыто шрамами, и это ужасало Данте: какими же должны были быть повреждения, чтобы даже демоническая регенерация не справлялась. Он просидел рядом с бессознательным Вергилием несколько дней практически без сна, карауля его и наблюдая, как шрамы постепенно исчезают — везде, кроме правой стороны лица.       На третий день Вергилий очнулся. Сначала дрогнули посеребренные ресницы, затем медленно разомкнулись веки, и расфокусированный взгляд заскользил по комнате. То, что это комната, Вергилий понял не сразу, но постепенно пятна принимали более четкие очертания. Место было совсем незнакомым. Он поджал пальцы левой руки, и они скользнули по чему-то мягкому — должно быть, постели. Странно, он не помнил, чтобы ложился спать здесь. Он не помнил, чтобы вообще спал.       Его тело было заботливо прикрыто одеялом, заканчивающимся в районе груди — из-под него торчала бледная обнаженная кожа. Болезненно бледная. Но он не помнил, чтобы болел — он вообще никогда не болел, его демоническая природа подарила ему крепкий иммунитет. В горле как-то странно першило, и он попробовал его прочистить, издав слабый гортанный звук.       Задремавший на какое-то время Данте проснулся вместе с братом. Он беззвучно поднял голову, внимательно следя за тем, как подрагивают светлые ресницы на здоровой половине лица. Постепенно брат осторожно зашевелился, и Данте решил, что нужно обозначить свое присутствие, чтобы у старшего не сработал инстинкт самосохранения.       — Верджил, — тихо позвал он, напрягаясь и готовясь в любой момент удержать Вергилия, чтобы тот не нанес вред в первую очередь самому себе.       Голос прозвучал так неожиданно, и Вергилий решил, что он звучит у него в голове. Но стоило ему немного повернуться, как еще одно размытое поначалу пятно сложилось в четкий силуэт. Он не заметил, что в комнате был еще один человек. Пепельные волосы, спадающие на лицо, неизменный голый торс. Поблескивающий в свисающем амулете камень.       — Данте? — сумел выдавить из себя Вергилий, и вопросов вдруг стало еще больше. Будто он снова стоял на вершине Темен-ни-гру, а перед ним — его юный бунтующий брат. Только теперь он уже не был юным. — Что происходит?       Данте не мог заметить этого ранее, пока брат спал, но сейчас не обратить внимания было невозможно: глаз старшего со стороны лица со шрамами был красный, мерцающий в легком полумраке спальни, как глаза Нело Анджело. Данте стоило больших усилий сохранять обычное выражение своего лица, чтобы не испортить момент.       — Добро пожаловать домой, братец, — вместо удивления выдал он, улыбаясь своей кривоватой улыбкой, которую Вергилий должен был помнить еще с детства.       Взгляд Вергилия все еще недоверчиво бегал по фигуре брата, ожидая подвоха. Что-то было не так, но пока что он не мог понять, что именно. Что-то внутри кричало, что он не должен быть здесь. Все вокруг было словно искривленной реальностью.       — Почему я здесь? — хрипло и холодно поинтересовался Вергилий; улыбка брата не растопила его сердце. Оказавшись в незнакомом месте, без одежды и с обрывочными воспоминаниями, он чувствовал себя в опасности, и близость Данте никак не способствовала успокоению.       — Я тебя сюда принес, — ответил тот, открыто глядя в глаза Вергилия, чтобы он прочитал в его взгляде все, что должен. Близнецы были хороши в этом деле, чувствуя и зная друг друга, как самих себя.       Данте был на удивление молчалив, информацию из него приходилось вытягивать по кусочкам. Он слово специально не торопился, давая Вергилию самому собраться с мыслями. А может, боялся, что цельная картина нанесет новую травму, в таком состоянии совершенно нежелательную.       — Я вижу, что принес, — хмыкнул Вергилий, медленно вытягивая руку из-под одеяла. — Но мы расстались на вершине Темен-ни-гру, ты не мог…       А дальше какое-то белое пятно. Вергилий точно помнил, что оставил брата одного, а затем прореха в ткани миров затянулась. Он не видел этого, но чувствовал спиной, когда откидывал ножны и бросался в атаку. Но вот незадача, он совсем не помнил лица своего противника. Только три светящихся красных огня, прорезающих адскую тьму.       — Я сражался с Мундусом, — наконец изрек он, нахмурившись. И замолчал. Было лишь два варианта исхода той битвы, и вряд ли бы после своей победы он очнулся таким разбитым.       — Не ты один, — отозвался Данте, не уточняя, что между этими битвами прошло много лет. — Он больше не угроза.       Данте лишь подтвердил его страшные догадки. Последствия поражения могли быть самыми катастрофическими. Мундус — серьезный соперник, и просто так ни за что бы не отпустил сына Спарды, того, которого ненавидел всей душой, если она у него имелась. О, нет, его месть была бы гораздо изощреннее. Вергилий чувствовал это и ощущал, как что-то внутри пробуждается от таких мыслей, но тонкая нить воспоминаний то и дело выскальзывала у него из пальцев.       — Как это случилось? — его рука коснулась лица, той стороны, на которой не было шрамов, и скользнула к волосам, успокаивающе зачесывая их назад.       Данте еле заметно вздохнул, прикрывая глаза. Брат все продолжал докапывался до истины, явно понимая, что правда ему не понравится и заставит страдать. Упрямец.       — Не знаю, — честно ответил он. — Меня там не было.       И осознание последнего заставило Данте опустить взгляд, скрывая грусть и вину, так и не ушедшую после спасения старшего, как он ранее ошибочно считал.       Тот факт, что Мундуса победил не он, а Данте, все еще больно ударял по самолюбию Вергилия. К тому же, выуживать из брата информацию становилось все труднее, и это начинало его заводить.       — Меньше вопросов у меня не становится, — с раздражением заметил он и уже намеревался подняться, как понял, что тело практически не реагирует: в руках силы еще были, а вот ноги едва смогли подогнуться в коленях. Его глаза расширились от ужаса, и он переводил нервный взгляд с сокрытого одеялом тела на лицо Данте.       — Что? Что это? — Вергилий предпринял еще одну попытку подтянуться на локтях и стукнулся затылком об изголовье кровати, после чего завыл, но не от боли, а от осознания собственной беспомощности, что пугало не на шутку.       Данте знал, что рано или поздно эта буря начнется, но при всем желании не смог бы к ней приготовиться. Это была одна из причин, по которой он малодушно боялся момента, когда Вергилий придет в себя. Сейчас для брата его положение не казалось спасением и избавлением от контроля Мундуса, а было новым унижением и очередным проявлением слабости, недостойной сына Спарды. Данте просто не знал, как на это реагировать: с любым действием он будет ходить по очень тонкому льду.       — Не советую тебе дергаться лишний раз, — сказал он, понимая, что все равно любым словом разозлит брата еще сильнее.       Вергилию было плевать. Его смущало то, что организм так слабо регенерировал. Даже после всех тех выматывающих драк с Данте — а Данте, несомненно, был одним из сильнейших его противников — Вергилию хватало несколько часов, чтобы полностью восстановиться. Сколько он пролежал в этой комнате? Судя по самочувствию, это была довольно долгая спячка. Тогда почему?       — Почему? — вторя своим мыслям, прошептал Вергилий, с каждым новым словом повышая тон голоса. — Почему я так слаб?       Это была паника сродни той, что одолела его во время открытия врат на Темен-ни-гру. Данте всем сердцем желал, чтобы брат перестал задавать вопросы, особенно такие, на которые он либо не знал ответы, либо не хотел их давать.       — Видимо, ты вел в аду не самый здоровый образ жизни, — хмыкнул Данте, неосознанно начиная острить, чтобы скрыть истинные эмоции.       Вергилий нахмурился, сбитый с толку весельем Данте. Его шутливое настроение на секунду снизило градус паники, но через мгновение она снова накатила с удвоенной силой.       — Почему ты вечно уходишь от ответа? — с надрывом спросил старший, впиваясь пальцами в боковую царгу кровати, уже отчаянно желая выпустить в нее когти, но рука упорно не покрывалась чешуей. Вергилий впивался с новой силой, напрягая руку и шипя от злости, но никакой реакции не последовало. — Что произошло со мной в этом проклятом аду? Что такого могло произойти, что я…       Закончить фразу он не смог: что-то резко пронеслось перед глазами яркой вспышкой, заставляя зажмуриться. Это все от сильного волнения, успокаивал он себя. Нужно просто взять себя в руки и отдышаться. Но из вспышки рождались страшные, пугающие образы; не в силах остановить это, Вергилий стал крутиться на кровати, будто в лихорадке.       — Неужели… неужели это был не сон? — шептал он, закрывая лицо руками — и тут же нащупывая пальцами злополучные шрамы. — Боже… нет, не может быть.       Он никогда не упоминал бога, но случай был из ряда вон выходящий.       На мучения Вергилия было больно смотреть. Данте знал, что он остро отреагирует на свое состояние бессилия, но он метался на постели и опасно хватался за лицо. Младший боялся, что от этого шрамы на правой стороне станут глубже, раскроются под напором пальцев, что демонической регенерации, занимающейся сейчас более серьезными повреждениями, придется переключиться с них на заживление новых ран. Это могло сделать восстановление Вергилия еще более долгим, чего не вынесут они оба.       Поймать запястья брата было несложно, и Данте достаточно крепко, но, чтобы не повредить, сжал их, отводя подальше от лица и не давая старшему близнецу вырваться и усугубить и без того свое плачевное состояние. Пусть он перебесится в его руках, пусть покалечит его — на Данте все равно все заживет, лишь бы успокоился и смог слушать.       Вергилий вырывался недолго: такая активность была непривычна для его ослабленного организма. Сделав еще одну попытку выдернуть руки, он сдался, но его паническое состояние никуда не делось. Дыхание вмиг стало загнанным, а взгляд — каким-то отсутствующим. Он будто заново переживал свой самый большой кошмар. Будто снова погружался в черноту, слыша только издевательский смех, предвещающий годы и годы томительного заточения. Где он был безвольной куклой, удобным оружием и самым желанным слугой.       — Это ты, — дрожащим голосом произнес Вергилий, закрыв глаза и склонив голову, — ты был в замке. Я… я сражался с тобой, — он взглянул на Данте, желая убедиться, что это правда. — Как ты меня нашел?       Данте был плох в выражении своих чувств словами, он предпочитал говорить на языке тела, особенно в битве, когда лишние мысли испаряются, оставляя только искренние эмоции. Но драться сейчас было не лучшим вариантом, пока Вергилий не пришел в форму, и у Данте оставался один вариант, который он помнил с их детства, когда они были еще совсем маленькими. Данте отпустил запястья брата и обнял, несколько позволяло их положение.       — Он сам привел меня на остров. Использовал против меня мою семью, — ответил он, вновь отгоняя свои старые кошмары прочь из мыслей.       Вергилий вздрогнул от неожиданности, чувствуя своим голым телом такую же голую кожу брата. Его амулет царапал и холодил грудь. Вергилий не помнил, когда его в последний раз обнимали, и сейчас, оказавшись в захвате, у него была лишь одна реакция: защищаться. Но от Данте не исходило чувство опасности, и старший близнец испытывал замешательство. Он не обнимал его в ответ, но и не отталкивал, хотя стоило. Вергилий оттолкнул бы, если бы не уткнулся носом в плечо брата и не втянул его запах, смешанный с запахом дешевой еды, пота и чего-то не самого приятного, однако… он вдруг понял, как давно не чувствовал таких простых человеческих запахов.       Данте тоже уже давно никого не обнимал, но воспоминания из детства, далекие и такие размытые, замещали плохие мысли, вытесняли его кошмары, заставляя сейчас думать о настоящем. Его брат был здесь, живой и практически здоровый — Данте верил, что, когда тот очнется, то скорее пойдет на поправку, силой своей железной воли, которую Данте уважал, заставит нечеловеческую регенерацию работать на максимум. Как бы ему ни было страшно, в том, что Вергилий очнулся, было больше плюсов, в первую очередь для него самого.       — Все кончено, Верджил, — прошептал Данте.       Изголодавшийся по ощущениям Вергилий позволил себе отдаться на милость брату. Он никогда бы не подумал, что объятия Данте имели удивительную способность успокаивать, прямо как материнские. Пусть это было очень давно, но тело помнило эти нежные прикосновения. Этот теплый шепот, произносящий его имя так же, как это сделал Данте секунду назад. Глупая, непонятно откуда взявшаяся сентиментальность. Наверное, Вергилий просто был рад, что вырвался из этого кошмара, пусть и с помощью Данте.       — Сколько лет прошло с нашей последней встречи? — задал тревожащий его вопрос старший, медленно и неловко касаясь ладонью талии брата — и тут же поднимаясь пальцами чуть выше: жест показался ему слишком интимным.       — Ты действительно хочешь это знать? — вопросом на вопрос ответил Данте, как бы предупреждая брата, что лучше не стоит. Хватит с них одного, столько лет просыпающегося по ночам в холодном поту и с мокрым лицом. Лучше прочувствовать сполна прикосновения Вергилия, которые даже в детстве не были частыми, ощутить его прохладную руку, а не холодную сталь Ямато, входящего в грудь или оставляющего порез на левой ладони. Это давало надежду, что у них все еще впереди, что они вновь станут семьей — единственным, что осталось после исчезновения отца и гибели матери.       Данте так пытался уберечь Вергилия от горькой правды, что было даже жаль разбивать все его старания. Вергилий и не стал, да и не было в этом смысла. Он и так все понял. Ответ брата мог означать только одно: много. Даже в полутьме спальни старший близнец разглядел уже сформированные черты лица Данте, без этой детской нескладности. Он был взрослым, но еще не зрелым, его кожа еще не огрубела и на ощупь была приятной, настолько, что Вергилий позволил себе положить ладонь полностью и скользнуть ею на спину брата. Он снова коснулся плеча своей щекой, с досадой замечая, как собственные шрамы царапают чужую кожу.       Объятия непривычно затягивались и только крепли; они и сами по себе были непривычными для Вергилия, а их длительность начинала усиливать напряжение. Обнимать Данте так долго — это нонсенс, это чересчур. Он не заслуживал этого, даже если он вытащил его из плена.       — Ладно, отпусти меня, — старший наконец нашел в себе силы воспротивиться внезапным нежностям и убрал свою ладонь со спины брата, скользнув ею на грудь и оттолкнувшись. — Мне нужно встать.       Если Вергилий начал сучиться, значит, от потрясения он уже оправился. Данте ухмыльнулся, понимая, что правда скучал по такому брату. С этим было проще справляться, чем с его неконтролируемыми эмоциями. Выпустив его из объятий, Данте вернулся в свое прежнее положение у кровати.       — Тебе придется одеться, — усмехнулся он.       Вергилий уронил взгляд на свое тело, обнаженное из-за скатившегося вниз одеяла, и слегка подтянул край, прикрывая пах. Сейчас он был настолько охвачен своими мыслями, что собственная нагота его не смущала.       — У тебя нет приличной одежды, — фыркнул он, предугадывая действия Данте. — Твои лохмотья я носить не собираюсь.       К Вергилию снова вернулись его бессмысленная капризность и безумная упертость; последняя заставила его снова пошевелить ногами и попытаться свесить их с кровати.       Данте закатил глаза, стараясь скрыть улыбку.       — Можешь ходить голым, — фыркнул младший, пожимая плечами и не ведясь на детские капризы брата. Ему даже было весело, в каком-то смысле это было одной из его любимых игр. — Меня это не стеснит.       Вергилий бросил на него уничижительный взгляд и слегка перевернулся набок, помогая себе локтем. Правую ногу он свесил, но чувствовал, что, сдвинься он еще на пару сантиметров — и он неминуемо упадет на пол. Но просить Данте о помощи он не собирался. Он скорее был готов покинуть комнату ползком — это казалось ему менее унизительным.       Рыкнув от бессилия, Вергилий перекатился на живот и рухнул коленями на дощатый пол, потянув за собой руками кое как заправленную простыню. Он тут же попробовал подняться, держась руками за кровать, но лишь натужно вздохнул, как старый немощный дед. Он ненавидел выглядеть таким перед Данте и от злости готов был разнести всю комнату, если бы, конечно, у него были на это силы.       Данте было больно на это смотреть. Он хотел помочь, но хорошо знал Вергилия, понимая, что если рванет к нему прямо сейчас, то растопчет его гордость — то, что не давало ему сдаться и что совершенно точно поможет ему восстановиться за короткий период. Вергилию нужно было время, чтобы осознать, что пока что помощь ему нужна. И Данте покорно ждал этого момента, не глядя на брата, чтобы еще больше его не злить.       Подтянув к себе одеяло, в котором запутались его ноги, Вергилий ухватился за угол изножья кровати, изо всех сил пытаясь подняться. Данте позади него не издавал ни звука, но как бы ему ни было интересно, почему тот притих, старший продолжал делать вид, что он в комнате один: так было проще справиться с чувством унижения. Скрипя зубами и ощущая, как по телу струится пот, Вергилий вытащил из-под себя колено и медленно поднялся, практически наваливаясь на кровать. Одной рукой он закинул одеяло на плечо, но сделать шаг долго не решался: он знал, что не сможет.       — Где тут у тебя туалет? — хмуро поинтересовался он, повернув все так, будто просто не знает, куда идти.       Данте понял сигнал, наконец-то повернулся, чтобы посмотреть на брата, еле стоящего на ногах, укутанного в одеяло, как какое-то древнегреческое божество в тогу, и сверкающего красным глазом из-под ресниц. Младший чувствовал просьбу в этом вопросе, которую Вергилий никогда бы не озвучил, слишком гордый даже в таком состоянии.       — Я тебе покажу, — ответил он, поднимаясь со стула и обходя кровать. — Если с первого раза не запомнишь, то провожу еще.       Вергилий фыркнул, прекрасно понимая, к чему клонит Данте. Все же они стоили друг друга. За те восемь лет недолгого детства они так и не научились показывать своих истинных эмоций и потакать истинным желаниям, а дальнейшая суровая жизнь заставила еще больше замкнуться в себе и перестать доверять людям. По крайней мере, так было у Вергилия. Ему ничего не стоило просто довериться Данте — глубоко в душе ему этого хотелось, — но травмы и обиды лезли наружу, превращаясь в язвительность, отторжение, показательную надменность. Никто не научил его с ними справляться. А больше всего он боялся довериться — и ошибиться. Еще маленьким мальчиком он доверился своей семье, но в итоге, в самый страшный момент своей жизни, оказался один. Второй самый страшный момент Вергилий тоже переживал в одиночестве — он мог производить впечатление стойкого храбреца, но тогда, в аду, оставшись один на один с Мундусом, он боялся, поскольку знал, что этот бой будет последним. Он чувствовал, как сжимаются тиски смерти вокруг его горла — жуткое дежа вю прямиком из детства. Он так хотел, чтобы рядом был хотя бы Данте — но сам его оттолкнул. И так и не понял, что же говорило в нем в тот момент: ненависть или любовь.       — Я запомню, — заверил его Вергилий, отрывая руку от кровати и цепляясь за плечо брата, вновь ощущая удивительно горячую кожу под своей холодной рукой. Данте тут же подхватил брата за талию, понимая, что тот точно не удержится на ногах даже с опорой.       — Мне так удобнее, — заранее пояснил Данте, чтобы старший близнец хотя бы меньше злился, пытаясь поверить в иллюзию слов, а не в реальность, прячущуюся за ними. — Ты слишком тяжелый.       Вергилий и правда не был исхудавшим, что навевало мысли о том, что его слабость имеет не физические истоки. Это внушало надежду, и Данте сделал шаг в сторону двери в ванную, чтобы брат сориентировался и последовал за ним.       — Не жалуйся, — нахмурился Вергилий, задетый фразой брата. Рука Данте обнимала его через одеяло, и старший попытался с этим смириться. Он был упрямым, а не глупым.       Данте не торопился, полностью подстраиваясь под Вергилия, но старший близнец был слишком охвачен негативными эмоциями, чтобы отметить про себя эту попытку брата проявить заботу. А ведь Данте никто этому не учил, так же, как и Вергилия. Воспоминания о младшем брате из детства были у него не самые лучшие; Данте казался ему даже более капризным и эгоистичным, чем он сам. Конечно, это было лишь детское восприятие, но оно оставило отпечаток на всю жизнь. А теперь Данте был совсем другим, и Вергилий еще не успел к этому привыкнуть.       Держась за брата, он позволил дотащить себя до дверного проема, тут же хватаясь за него рукой. Тусклый свет треснутой лампочки под потолком осветил маленькую неуютную комнатушку, но Вергилия волновало совсем не это. В небольшом зеркале на противоположной стене он наконец увидел свое отражение и почувствовал, как нервно задергалась его бровь и как перехватило дыхание.       Уже в ванной Данте понял, что сейчас все снова полетит в ад — не тот, что порождает демонов и обеспечивает работой, а персональный, только для них двоих. Он не снял зеркало, хотя в душе знал, чем это может обернуться. Вергилий в его руках был как перетянутая струна, только задень — и она лопнет, больно ударив по рукам.       Данте молчал, он не видел смысла что-то говорить, да и нечего было. Он только опустил голову, скрывая лицо за отросшей челкой, стараясь следить за братом вскользь, чтобы тот не почувствовал его взгляда, не разозлился еще сильнее. Но и оставлять его наедине с новым кошмаром Данте не мог.       — Нет, — прошептал Вергилий, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться, однако в голосе уже успело промелькнуть отчаяние. На самом деле, будучи в форме Нело Анджело, Вергилий не видел себя со стороны и не знал, как выглядит его лицо. Но не надо быть провидцем, чтобы понять: все эти ужасы остались на нем именно от Мундуса, как прощальный подарок. От одного только взгляда на шрамы Вергилию стало больно, будто их заново вырезали на его теле. Он закрыл глаза и открыл их снова, но один так и продолжал светиться красным, словно сигнал светофора, и был в этом какой-то символизм.       Отпустив дверной косяк и сделав несколько резких шагов навстречу зеркалу, Вергилий почувствовал, как подкашиваются его ноги, но вовремя ухватился за умывальник, впиваясь в него со всей злостью. Данте чуть было не рванул вперед, чтобы подхватить брата, но тот сам восстановил равновесие, забыв обо всем, в том числе и о собственном бессилии. Младший готов был поспорить, что слышал, как фаянсовая раковина скрипит под цепкой хваткой Вергилия. Настолько отчаянным Данте его не видел ни разу. Вергилий всегда был показательным примером холодности и сдержанности, эмоции редко проскальзывали через эту стену льда. Данте предпочитал колупать ее постепенно, раздражая и беся старшего брата, но Мундус сделал то, что не смог сделать Данте — снес ее полностью, оставив одни осколки.       Вергилий оторвал трясущуюся руку от умывальника, продолжая держаться лишь одной. Ему было не до этого: все внимание было обращено к отражению. Впервые за столько лет он видел себя — и видел таким. Его лицо не сильно изменилось с девятнадцати лет; возможно, дело в том, что он был законсервирован в демоническом облике. Но эти шрамы, эти уродливые трещины меняли все восприятие. Вергилий прикоснулся к лицу и провел пальцем по одной из них, судорожно выдыхая, будто перед нервным срывом. Одеяло тихо сползло на пол, и старший близнец почти в панике заскользил взглядом — а потом и рукой — по своему телу в поисках таких же трещин, но ничего не обнаружил.       Смотреть на то, как эмоции Вергилия прорывались наружу сквозь его обычно железную выдержку, было невыносимо. Брат был совершенно разбит всеми воспоминаниями, которые нахлынули на него из-за своего собственного отражения. Он перестал держаться за раковину, и Данте видел, сколько усилий тому требовалось, чтобы устоять на дрожащих ногах. Сколько бы лет соперничества между ними не было, Данте просто не мог заставить себя стоять на месте и смотреть. Он тихо подошел к Вергилию, поднимая с пола упавшее одеяло и накрывая им плечи старшего близнеца.       Плечи предательски дрогнули, а вслед за ними все тело — и Вергилий не выдержал. Впервые за всю свою жизнь он сорвался на глазах у Данте. Ладонь сложилась в кулак и врезалась в зеркало изо всех оставшихся сил. Он почувствовал хруст костей и завыл, как зверь, но не от физической боли, а от душевной. Сколько бы зеркал он ни разбил, это бы ничего не изменило, и он тонул в своем бессилии, в этот момент ненавидя все вокруг, в том числе и себя. Вергилий чувствовал, как его душили слезы, но наружу не прорывались, поэтому он просто рычал, срывая голос до хрипа.       Данте физически ощущал эту боль и понимал, что сейчас тот момент, когда стоит отбросить все прошлые обиды, свое напускное веселье и наконец-то показать свою искренность, в ответ на такие же искренние эмоции Вергилия. Он, готовый встретить любое сопротивление, прижал к себе дрожащие плечи брата, сильнее кутая его в одеяло и собственные объятия. Данте осторожно взял в ладони поврежденную руку Вергилия, абсолютно не обращая внимание на пачкающую его кровь. Регенерация работала медленнее, истощенная залечиванием более опасных ран, и Данте аккуратно разгибал сломанные пальцы старшего брата, сразу не давая им срастись неправильно.       Только сейчас, выпустив пар, Вергилий вдруг почувствовал боль в руке, и, часто дыша вперемешку с болезненными стонами, следил за тем, как Данте бережно ухаживает за его пальцами. Одновременно желая оттолкнуть его и не имея на это сил, Вергилий навалился на брата, снова утыкаясь в его плечо. Рука старшего близнеца дрожала на весу, но он позволял Данте проводить свои манипуляции, стиснув зубы. Ему было стыдно за такое яркое проявление эмоций, за то, что при всей своей физической слабости он обнажил и моральную.       — Не нужно, — скорее для проформы прошептал он, не торопясь вытаскивать руку из чужой ладони.       Данте только фыркнул на такое сопротивление брата, продолжая касаться его руки, возвращая на место сломанные кости. Он знал, как сильно сейчас Вергилия разрывают противоречивые чувства, поэтому старался смотреть только на их руки, пока старший близнец был в таком уязвимом состоянии. Повязки и бинты были не нужны — болезненно бледная кожа Вергилия уже успела затянуться. Данте высвободил одну руку и открыл воду в кране. Нужно было смыть кровь. И растянуть момент, пока можно было не скрываться под слоями масок и ничего не говорить.       Вода в раковине тут же окрасилась в красный, и Вергилий смотрел на нее, как завороженный. Затем его взгляд медленно переместился на руку Данте, в которой все еще находилась его собственная, а потом еще выше, на его лицо, спрятанное под челкой. На его узкие, плотно сжатые от сосредоточенности губы. Такое странное и непривычное зрелище. Вергилий еще никогда не видел брата таким чутким — и в то же время сдержанным.       — Зачем ты это делаешь? — вырвалось у него, и голос все еще был сиплым. — После всего, что было… почему ты мне помогаешь?       Данте по привычке вскинул голову, чтобы посмотреть в зеркало и встретить там взгляд брата, но наткнулся лишь на паутину трещин.       — Ты все еще мой брат, — ответил он, вновь возвращая свое внимание на руку Вергилия, больше просто касаясь ее, чем уже оттирая кровь. — И раз выпал шанс все исправить, то я сделаю это.       Вергилий прикусил губу — то ли реагируя на очередное болезненное касание, то ли удивляясь упертости своего брата. Хотя, в данном случае упертым был он сам, не желая делать встречных шагов.       — Хватит, — тихо произнес он, настойчиво вытягивая свою ладонь из руки Данте. Крови уже не было, поэтому он не видел смысла в продолжении процедуры. Сейчас, после такого эмоционального всплеска, ему хотелось побыть одному, однако Вергилия не покидала мысль, что, если бы Данте не было рядом, он бы наворотил дел куда серьезнее.       Вздохнув, Данте отпустил руку брата, выключая воду. Пусть кости Вергилия уже не были сломаны, а царапины затянулись, младший все еще думал, что поддержка ему нужна. К сожалению, он не умел поддерживать, но старался, как мог.       Пальцы срастались с болезненным хрустом, заставляя старшего близнеца немного морщиться. Ухватившись здоровой рукой за плечо Данте, он предпринял попытку развернуться и наступил на край одеяла. Резко натянувшаяся ткань едва не заставила его упасть, но он успел обхватить брата за шею. Вергилий зарычал, одергивая одеяло и впиваясь пальцами в кожу брата. Собственная беспомощность раздражала. И тот факт, что в данный момент он зависел от Данте даже в таких мелочах, давил на гордость. Почувствовав, что ногам больше ничего не мешает, он решительно сделал шаг по направлению к кровати, уже буквально потащив брата за собой.       То место, откуда Вергилий поначалу страстно желал сбежать, теперь казалось родным и безопасным. В то же время он боялся, что кровать в этой комнате станет его пристанищем на ближайшие несколько недель, если не месяцев. Проводить столько времени с Данте под одной крышей он не мог. Он так старательно берег себя от воспоминаний и не хотел, чтобы все разрушилось в один момент. Он знал, что человеческая природа хрупка, и его в том числе, и боялся, что время может привязать его к Данте.       — Оставь меня, — подал голос Вергилий, не глядя на брата.       Данте вздохнул, позволяя рукам соскользнуть с тела брата, окончательно отступая назад и скрывая взгляд за длинной челкой. Вергилий хотел уединения, а младший не хотел оставлять его одного по многим причинам. Он сделал еще пару шагов назад, разворачиваясь и подходя к шкафу. Полки так и кричали о беспорядке всем своим видом, но Данте все равно знал, где что лежит. На свет были извлечены обычные домашние штаны и футболка, что было довольно редким явлением в его гардеробе — дома Данте предпочитал носить как можно меньше одежды.       — На всякий случай, — пояснил он, оставляя вещи на стуле, где ранее сидел сам.       Когда Вергилий наконец поднял глаза на Данте, тот уже развернулся, но старший близнец все же успел заметить его понурый вид. Это для него несколько лет пролетели в одно мгновение — тяжелое и кошмарное, оставившее неизгладимую печать что на душе, что на теле, — а для брата это были долгие годы мучений, на протяжении которых он винил во всем только себя. Вергилий не был глуп, он прекрасно понимал человеческие чувства, пусть и отказывался их чувствовать. Судьба словно давала Данте второй шанс, вернув ему живого брата. И Вергилий готов был поспорить на все, что угодно, что больше всего на свете Данте хотел остаться сейчас в этой комнате вместе с ним. А он снова прогонял его, даже не поблагодарив за свое спасение.       Старший близнец бросил взгляд на заботливо сложенную одежду, молча подождал, пока брат покинет комнату, и лишь затем сказал тихое «спасибо».