Сторож брату своему

      Вергилию снился кошмар.       Они снились ему каждую ночь с того дня, как он открыл глаза в агентстве Devil may cry, но этот был особенным.       Он снова стоял на вершине Темен-ни-гру, чувствуя, как за спиной разверзается бездна. Земля уходила из-под ног, а преисподняя поглощала его своей чернотой, но в последний момент чья-то рука схватила его, отчаянно пытаясь удержать. Вергилий поднял глаза и увидел перед собой испуганного брата, полностью измазанного в крови. Приглядевшись, он понял, что это не кровь, а черные капли и потеки — и в ту же секунду они слились воедино, превращая образ Данте в такую же адскую черноту. Хватка на руке Вергилия ослабла, и он полетел вниз с обрыва — а когда рухнул на землю, обнаружил, что ему снова восемь и он переживает худший день в своей жизни. За его спиной ярким пламенем полыхал родной дом, а перед ним щерились полчища демонов, кривых и длинных, будто нарисованных неумелой детской рукой. Вергилий потянулся за Ямато и понял, что его нет. А демону хватило этого замешательства, чтобы полоснуть его когтями по животу, раздирая одежду вместе с кожей. Вергилий инстинктивно пытался позвать на помощь, но второй демон повалил его на землю и сдавил горло, вырывая из груди лишь невнятные хрипы. Собрав все свое мужество в кулак, Вергилий замахнулся и ударил демона по лицу, на мгновение ослабляя хватку на своем горле, и этого хватило на отчаянный крик.       — Данте!       С момента, когда в агентстве стал жить Вергилий, Данте понял, что ни одну ночь он не спал спокойно. Состояние брата постепенно улучшалось, но он все еще остро реагировал на свое бессилие, а в особенности на то, что осталось от щедрого подарка Мундуса. Шрамы никуда не собирались пропадать и даже не истончались, а правый глаз так и продолжал тускло светиться красным. Но Данте это волновало в последнюю очередь: его брат жив, а его восстановление — лишь вопрос времени. Данте больше беспокоило его ментальное здоровье.       Каждая ночь для Вергилия превращалась в ночь кошмаров, а Данте не мог себе позволить уснуть, давая себе лишь поверхностно задремать, чутко вслушиваясь в то, что происходило в спальне наверху. Да, он устроил себе постель на диване на первом этаже, чтобы не тревожить своего близнеца и не раздражать его лишний раз. И каждую ночь ему было больно слышать крики брата. Он не знал, что снилось Вергилию, но это определенно не было чем-то приятным и хорошим. Когда крики прекратились, Данте поймал себя на том, что напряженно вслушивался в повисшую тишину. А потом он услышал свое имя, которое резануло по ушам, заставляя подскочить. Данте, плюнув на все, вихрем взлетел по лестнице и ворвался в спальню.       Простыни на постели сбились, практически сползая на пол, а Вергилий беспокойно метался, настолько бледный, что сливался с наволочкой на подушке. Данте ухватил его за руку — когда-то в детстве это помогало им успокоиться после плохого сна, предоставляя безмолвную поддержку.       — Верджил, — позвал он брата, крепче сжимая его ладонь и слегка встряхивая, чтобы тот проснулся.       Все еще в полусне, Вергилий попытался выдернуть свою руку, думая, что его снова схватил демон — что, впрочем, было частично правдой, — но прикосновение руки Данте было хорошо осязаемым, реальным, и это подействовало. Старший близнец распахнул глаза, в которых все еще плескался испуг, и уставился ими на брата. Каждое такое пробуждение он переживал, как в свой первый раз, долго приходя в себя и собираясь с мыслями. Он будто снова не помнил, где он и кто перед ним, но память приходила постепенно, заставляя расслабиться и позволить Данте держать его.       — Почему ты пришел? — прохрипел Вергилий, удивляясь сорванному голосу.       — Ты звал меня, — ответил Данте, чуть ослабляя хватку, чтобы не сломать брату пальцы.       Вергилий выглядел непривычно, и дело было не в его шрамах. Его человеческий глаз отображал всю палитру страха, которую Данте еще никогда не видел у своего близнеца, обычно холодного и сдерживающего свои эмоции в жесткой узде.       — Не помню, — буркнул Вергилий, опустив взгляд на ладонь брата. Он чувствовал, что Данте прочитал по лицу его истинные эмоции, и вновь попытался их спрятать, хотя в этом уже не было смысла. Он не хотел выглядеть уязвимо, но Данте только и делал, что напоминал ему о его слабости. Просто своим присутствием. Вергилий мог попросить его уйти, чтоб не мозолил глаза и не пробуждал в нем нежелательные мысли, но не делал этого. Потому что что-то в его присутствии здесь было правильным. Нужным Вергилию. Что-то успокаивало и заглушало стук его сердца, заставляло частое дыхание замедляться. Рука Данте была такой теплой по сравнению с его собственной, что разрывать контакт не хотелось.       Данте вздохнул. Вергилий, как всегда, был в своем репертуаре, делая вид, что это не он только что потерял контроль и дал эмоциям выход, пусть даже и во сне.       — Так соскучился по мне? — Данте растянул губы в ухмылке, чтобы Вергилию было проще справиться со смущением. Все же они больше привыкли обмениваться колкостями, и это бы наверняка помогло старшему близнецу вернуть свою гордость. Но его руку Данте решил не отпускать, пока Вергилий сам того не захочет.       Тот шутку не оценил и даже не изъявил желания ответить. Сон оставил после себя горькое послевкусие, хотелось вновь спрятаться в одеяло, зарыться в подушку и ничего не видеть. Вергилий провел свободной ладонью по смятой простыне и понял, что она порвана в нескольких местах; наверное, он слишком сильно хватался за нее.       — Что случилось в тот день, Данте? — не глядя на брата, спросил он. Ему было нужно поговорить об этом. Им было нужно.       Данте ничего из прошлого вспоминать не хотел — он всеми силами пытался жить дальше, пусть и с тяжелой скорбью на душе. И уж тем более не желал, чтобы это вспоминал Вергилий.       — В какой именно? — решил оттянуть момент он, все же понимая, что отвечать придется.       — Ты прекрасно знаешь, — вздохнул Вергилий, наконец вытащив свою ладонь из руки брата. — В тот день я ушел, а ты остался дома с мамой… что там произошло?       Он знал, что этот день стал катастрофой не только для него. У Данте была своя правда, своя история боли, которую он пронес сквозь долгие годы. Вергилию казалось, что эту боль стоит выплеснуть сейчас, чтобы хоть немного избавиться от тяжелого груза. Ему хотелось сочувствия и понимания, и Данте мог понять его, как никто другой.       Младший близнец на мгновение прикрыл глаза, собираясь с мыслями и пытаясь найти в себе желание говорить. Это было одно из болезненных воспоминаний, наряду с постоянными видениями того, как Вергилий срывается вниз со скалы и падает в адскую бездну — это снилось Данте беспрестанно, заставляя просыпаться с мокрыми щеками.       — Ты же знаешь, что на наш дом напали демоны Мундуса. — Младший близнец старался не углубляться в воспоминания, чтобы не переживать этот момент уже в который раз. — Мама спрятала меня в шкафу и побежала искать тебя. — Данте замолк, жалея, что теперь, когда ему самому была нужна безмолвная поддержка, брат убрал свою руку. — И не вернулась.       Его пауза перед последней фразой не могла остаться незамеченной. Вергилий поднял на него взгляд; он уже знал, что тот скажет. Голос брата едва ощутимо дрогнул, но старший близнец все равно это почувствовал и тут же перенял его настроение.       — В шкафу? — в уголках глаз Вергилия неприятно защипало, но он лишь горько усмехнулся, пытаясь зацепиться в рассказе брата за самое невинное, что услышал. Однако мысли то и дело являли ему перепуганного Данте, запертого и без возможности позвать на помощь. К горлу Вергилия подступил ком, он тут же сжал губы и опустил лицо, не желая, чтобы брат это видел. — Я рад, что они тебя не нашли.       Данте удивленно уставился на брата, скрывая глаза за отросшей челкой, которая так удачно упала на лицо. Он не ожидал услышать от Вергилия такие слова. Молчание — да, или же обвинение в том, что мама заботилась о нем больше, но такое открытое признание было последним, что можно было получить.       — Наверняка они просто были заняты другим, — отозвался Данте, отлично представляя, чем именно.       — Другим, — тихо повторил Вергилий и умолк, теряясь в сомнениях: он никогда не откровенничал с братом, но сейчас, когда Данте поделился своей болью, он не мог позволить себе просто промолчать. Вергилий был человеком чести, поэтому, облизнув губу, он вернулся к разговору. — Знаешь, то, что я пережил у Мундуса, было настоящим адом… а просыпаюсь в холодном поту я совершенно от других воспоминаний. Иронично, но мне снится детство. И мне снишься ты.       Данте сидел на краю кровати и практически не дышал. Вергилий рассказывал, открывая свои мысли и чувства, и это было таким редким, практически невероятным событием, что младший близнец боялся нарушить этот момент любым малейшим движением. Он пялился на брата сквозь пелену своих волос, все так же закрывающей его лицо.       — Я? — удивленно выдохнул Данте, не в силах справиться с любопытством.       — Ты, — подтвердил Вергилий, от неловкости момента потянувшись к своим волосам и начав их приглаживать; он был растрепанным от беспокойного сна. — А потом я снова падаю в ад.       Его ладонь спустилась по лицу, как бы собирая пот со лба, но на самом деле щупая шрамы, что так и не желали проходить.       — Я ведь столько лет не видел снов, — с болью в голосе продолжал Вергилий. — Почему же теперь, когда я наконец обрел эту возможность, я вижу только кошмары?       Данте видел, насколько сильно все это выбивало брата из колеи, разрушая его защиту и обнажая истинные эмоции. Он понимал, как сейчас тяжело Вергилию: он и сам держал свои истинные чувства под семью замками, только делал это немного иначе. Он вздохнул и вдруг подобрал практически съехавшее одеяло, перемещаясь от края к середине постели.       — Давай, братец, двигайся, — намеренно весело заявил он, упрямо забираясь к Вергилию, пусть и понимал, что тот потребует объяснений.       Вергилий не сразу заметил возню с одеялом, поэтому слова брата стали для него неожиданностью.       — Куда? — он свел брови у переносицы и поднял взгляд на Данте, который, похоже, не собирался терпеть никаких возражений. Кровать, конечно, была большая: его младший близнец любил отдыхать с размахом, поэтому они оба бы без труда на ней поместились. Только вот Вергилий не привык ничего делить, пусть это и была не совсем его территория. Он вдруг вспомнил, что Данте забирался в его постель в детстве, когда ему становилось слишком скучно и одиноко в своей. Но детство давно закончилось, и сейчас это казалось чем-то диким. Тогда, если честно, Вергилий тоже был не в восторге.       Данте улегся на краю кровати, насколько позволяло свободное место, вытягиваясь во весь рост с довольным стоном.       — Знал бы ты, каким орудием пыток оказался диван, — пожаловался он, ухмыляясь. Естественно, брат не должен был знать его истинных мотивов, ведь они совершенно точно задели бы его и без того уязвленную гордость: Данте просто не хотел оставлять Вергилия одного. — Все готов отдать за мягкую постель.       Младший нагло пользовался его теперешним положением: слезть с кровати Вергилий не мог, поэтому лишь раздраженно фыркнул и послушно отодвинулся на вторую половину кровати. Одеяло было одно, и не то, чтобы действительно нужное, но пускать под него брата он не собирался, так что подтянул его к себе. Вергилий прекрасно понимал, что Данте имел полное право спать на его собственной кровати, поэтому пыл поумерил. Да и был в этом плюс и для самого Вергилия: если ему что-то понадобится, брат был в прямом смысле под боком.       — Я надеюсь, ты не храпишь, — проворчал он.       — Вот и проверишь, — насмешливо парировал Данте, переворачиваясь на бок спиной к Вергилию и ерзая, чтобы занять удобное положение, притираясь к брату. Старший близнец слушал возню позади себя, слышал характерные вздохи брата и понимал, что этого ему не хватало. В тихой зашторенной комнате он чувствовал себя одиноко, мысли то и дело возвращались к его пребыванию в замке Мундуса, где было все точно так же мрачно и безжизненно. Присутствие Данте как бы вдыхало жизнь в эту серость, давало понять, что он не один и уже не в плену. Он забывал об этом каждую ночь, оставаясь наедине со своими кошмарами, но теперь рядом был хоть кто-то, кто мог напомнить.       То, что брат так быстро замолк, перед этим обнадежив кратким моментом откровения, Данте не устроило. Он столько лет не видел Вергилия, что желание получить все его внимание себе скреблось где-то в грудной клетке, не давая покоя. Недолго думая, Данте развернулся на другой бок, нагло закидывая руку на талию Вергилия прямо поверх одеяла. Его устроил бы любой исход: брат будет злиться на него — хорошо, даст поблажку и сделает вид, что ничего не происходит — тоже неплохо.       Успевший уже закрыть глаза Вергилий вздрогнул и опустил взгляд на руку брата, что теперь беззастенчиво прижимала одеяло к его силуэту. Дыхание старшего близнеца сбилось, и даже он сам не понимал, что за этим последует. Все его тело кричало о том, как сильно он скучал по прикосновениям, а еще больше — по объятиям. Единственные за свою жизнь искренние объятия Вергилий получал только от своей семьи, лет двадцать назад. Недавних объятий, коими Данте наградил его по возвращению, было крайне мало. Он понимал это, но всеми силами пытался подавить. Демоны не плачут, не любят и не обнимаются. Демонам чуждо проявление человеческих слабостей. Но Данте вселял в него чувство безопасности и умиротворения, Вергилий ощущал исходящее от него тепло и едва сдерживался, чтобы не прижаться к нему в ответ, как в детстве. Он слышал размеренное дыхание брата возле уха и постепенно успокаивал свое, комкая одеяло рядом с собой.       — Так соскучился по мне? — ехидно повторил он вопрос самого Данте и прикусил губу; наружу рвался смешок, который брат мог бы расценить как сдачу позиций или приглашение к игре. Вергилий хотел сохранить серьезность и свой секрет — секрет в том, что он тоже скучал и очень сильно.       Данте хмыкнул, улыбаясь, пока брат не видит, и уткнулся лбом в его позвоночник.       — А что, если соскучился? — весело ответил он, за таким тоном скрывая настоящие чувства.       Вергилий ощутил прикосновение к спине так явно, будто Данте касался его голого тела, от чего шумно вздохнул. Весь его игривый настрой в одно мгновение перешел к брату, а он сам замолчал. Интересно, винил ли себя Данте в случившемся? Будь на его месте Вергилий, он бы так и сделал — и от этой мысли ему стало тошно. Как же было тяжело разрываться между двух огней: сердцем и разумом.       — Я жалею, что не дал тебе меня удержать, — спустя некоторое время подал голос он, и в нем снова послышались трагические нотки. — Я обвинял тебя в глупости, но поступил гораздо глупее.       — Ты тот еще придурок, ты знаешь об этом? — ответил Данте, не отстраняясь и не поднимая головы. Его пальцы невольно сжались на одеяле, в которое кутался Вергилий, и Данте сильнее прижался к нему. Они оба были дураками, ведомыми своими собственными принципами, и поняли они это только тогда, когда потеряли единственное, что было дорого.       Дыхание Данте жаром оседало на позвоночнике даже сквозь одеяло. Вергилий чувствовал, что брат изо всех сил пытается сдержать эмоции — и в этом они были мастерами. Они оба. Старший близнец уже даже не мог припомнить, когда в последний раз они давали им волю. Жизнь воспитала в них страх перед слабостью, перед искренностью — мир, в котором оказались оба близнеца после смерти родителей, требовал от них жестокости и стойкости. Ни перед кем не обнажать свою душу — это был один из главных уроков, что вынес Вергилий. Никто не должен знать, что ты чувствуешь. Более того: никто не должен знать, что ты вообще умеешь чувствовать. Хрупких очень легко сломать.       Но Данте не хотел никого ломать, он жался к нему, как испуганный щенок, забыв о том, чему его учила суровая реальность. Сейчас реальность была другой; кроме них двоих, казалось, больше никого не существовало. Они больше не на поле боя, им больше не перед кем бахвалиться: они оба сейчас были одинаково уязвимы. Вергилий ощущал, как в груди что-то печет, так же, как и в глазах.       — Мы оба, — сдавленно ответил он.       Даже через столько лет их связь, берущая истоки из самого раннего детства, та, что связывала двух близнецов, никуда не делась. Данте чувствовал брата, как самого себя, и не мог разобрать, где чувства Вергилия, а где его собственные, ведь они были так похожи. Данте ощутил, как и его глаза защипало, и он поспешно уткнулся носом между лопаток Вергилия, чтобы не дать слезам пролиться.       — Не зря мы братья, — вновь шутливо отозвался он, стараясь веселым тоном замаскировать подрагивающий голос.       Вергилию не хватало прямого контакта. Каждое новое прикосновение к спине лишь сильнее подстегивало обернуться. Он стиснул зубы, злясь на свою человечность, и завозился под одеялом. За эти несколько дней его тело стало немного сильнее, поэтому переворачивался он без особых усилий. Взгляд тут же выхватил блеск в глазах Данте, и Вергилий подумал, что его собственные глаза, наверное, выглядят сейчас точно так же. Они еще никогда не видели друг друга такими разбитыми. Старший близнец боялся к нему прикоснуться, как бы ему ни хотелось. Только подался вперед, по-звериному утыкаясь носом в ямку между ключицами, вдыхая родной запах. За это время он успел измениться, но Вергилий бы ни с чем его не спутал.       Данте и подумать не успел, а его руки уже сами скользнули на спину брата, обнимая его, как ему хотелось уже давно. Горячее дыхание Вергилия щекотало кожу, но это было приятно и навевало воспоминания из детства, когда они еще не видели ничего постыдного в том, чтобы спать в одной постели. А теперь Данте обнимал брата в этом нелепом кульке из одеяла, над которым в любое другое время обязательно посмеялся бы, но сейчас глаза неимоверно жгло от понимания, что сегодня они открылись друг другу намного больше, чем когда-либо.       Вергилий стойко терпел нежности брата, и сам поддаваясь давно тлевшему внутри желанию. Это было так непривычно, но по-своему приятно. Тело, столько лет скованное ненавистной оболочкой, соскучилось по ласкам, вкусам, ощущениям, как бы он ни пытался это скрыть. От Данте пахло не так, как тогда, на Темен-ни-гру. Тогда от него исходил запах подростковой самоуверенности и бесстрашия. За это время все поменялось, и Данте пах зрелым мужчиной, пережившим немало утрат. Вергилию казалось, сквозь запах он чувствовал его боль и тоску — но, к сожалению, не мог от них избавить.       — Данте, — прошептал он прямо в кожу и облизнул губы, ощущая на них привкус соленого пота.       — М-м? — вопросительно протянул тот, думая, что если заговорит, то его голос выдаст его состояние. Он еле заметно вздрогнул от внезапного и мимолетного прикосновения горячего языка и только крепче обнял Вергилия, опуская ресницы, чтобы слезы не смели сформироваться в капли и скатиться по щекам. Младший близнец уткнулся носом в волосы брата, зарываясь в их густую пепельную копну, щекочущую лицо.       А Вергилий не знал, что хотел сказать. Имя брата вырвалось случайно, так же, как и во время кошмара — как реакция на сильные эмоции. Он еще не понял, на какие, но сейчас не собирался их скрывать. Он будет учиться нежности у Данте — не самый достойный пример для подражания, но больше у Вергилия никого не было.       — Ничего. Я просто… — прошептал он, и незаметно для себя высунул руку из-под одеяла, чтобы коснуться горячего тела брата; удивительно, как он умудрялся оставаться горячим, когда Вергилию не помогало даже одеяло. — Просто давно не звал тебя по имени.       В носу предательски щипало от прикосновения прохладных пальцев, и Данте моргнул под закрытыми веками, чувствуя, как одинокая слеза все же скатывается по щеке к виску, теряясь в отросших волосах.       — Верджил, — точно так же прошептал он, вкладывая в одно слово особый смысл, в ответ говорящий, что он тоже скучал.       Неизвестно, что было тому причиной, их ментальная связь, как близнецов, или что-то другое, но Вергилий понял его без слов. Он слегка отстранился, укладываясь поудобнее на подушке и заглядывая брату в глаза; привыкшее к темноте зрение, острее, чем у обычных людей, выхватило мокрую блестящую дорожку от уголков глаз Данте. Вергилий промолчал. Не станет же он стыдить брата за его чувства, когда прекрасно их понимал. Что-то внутри так и подбивало вытереть слезы с его лица: он вспомнил, что так делала мама в их детстве. Такой глупый жест, зачем вытирать слезы, когда они все равно будут течь? Но теперь Вергилий осознал: смысл был не в этом. А в том, чтобы дать сигнал, что ты рядом и ты заботишься. Вергилий сомневался, что он хотел давать такой сигнал, но ладонь сама потянулась к лицу Данте. Он аккуратно провел большим пальцем под его веком, затаив дыхание. И несмотря на то, что плакал не Вергилий, и не ему утирали слезы, он чувствовал себя легче. Глядя брату в глаза, он понимал, как же сильно скучал, и лучшим в этой ситуации был факт, что скучать больше не придется. Он больше не позволит Данте себя отпустить и больше никогда не уйдет сам.       Скользнув ладонью по его щеке, прежде чем убрать руку, Вергилий уронил взгляд на поблескивающую цепочку амулета. Удивительно, как вещь, которая должна была связать их, стала символом раздора. Что еще удивительнее — Данте продолжал ее носить даже после того, как узнал, какой страшной силой эта вещь обладает. Похоже, для него амулет никогда не олицетворял зло. Он был чем-то большим — так же, как и для Вергилия.       — А мой, наверное, остался в замке, — озвучил свои мысли он.       Данте удивленно моргнул, сначала не поняв, о чем идет речь, но взгляд Вергилия был прикован к его груди. Амулет. Данте носил его всегда, в память о матери — это все, что от нее осталось, за исключением портрета в рамке на его столе.       — Нет, — легко мотнул головой он, смаргивая последние слезы. — Он здесь. Я не мог оставить его адским тварям.       Уголки губ Вергилия тронула легкая улыбка.       — Хм. Конечно, — задумчиво произнес он, — не мог.       Эта новость согрела ему сердце. Так бывает, когда находишь что-то, связанное с тем, что потерял когда-то давно. Они оба потеряли дом и семью. Амулеты — одна из немногих ниточек, что еще остались. Скучая по дому, Вергилий хватался за последнее, и, похоже, Данте делал точно так же.       — Не волнуйся, Темен-ни-гру уже в прошлом, — заверил он брата, зная, что у того точно возникнут такие мысли. — Я не собираюсь открывать врата.       — Тебе и не нужно, — отозвался Данте, скользя взглядом по губам брата, так непривычно изогнутым в улыбке. Как же давно он не видел, чтобы Вергилий улыбался — не презрительно и высокомерно, а искренне. Данте хотел, чтобы брат наконец-то понял, что они и так уже получили отцовскую силу — по их венам текла его кровь и они были сильнее, чем любой демон, решивший показать свой нос из адской дыры.       — Ты так считаешь? — спросил старший близнец все с той же легкой улыбкой и без какой-либо настороженности. Не удержавшись, он поддел пальцем цепочку и стал играть с ней, слушая тихий металлический стук звеньев друг о друга. Он вспомнил, как говорил Аркхаму, что может завладеть амулетом Данте в любое время, когда захочет. Так и было, и, кажется, все потому, что Данте продолжал ему доверять — даже тогда, когда лезвие Ямато раз за разом пронзало его грудь. Вергилий тяжело вздохнул и отпустил цепочку. Она скользнула по той самой груди, на которой не оставалось шрамов от его ударов, однако старший близнец чувствовал, что все эти шрамы скрываются под кожей.       Данте с легким удивлением смотрел, как серебряная цепочка скользит между пальцев брата, но у него не возникало желания это прекратить. Вергилий вел себя непривычно, позволив своей ледяной стене напускной холодности и отстраненности дать трещину, и Данте ловил каждый момент этой искренности.       — Всегда считал, — ответил он, вновь возвращая взгляд на лицо своего близнеца. Тень улыбки вновь промелькнула на губах Вергилия. Слова брата могли означать все, что угодно, но старший близнец чувствовал, что именно за ними скрывается. Данте всегда считал его сильным, и ему не нужно было ничего доказывать.       В полумраке спальни его шрамы практически не были заметны, а красный глаз мерцал из-под светлых ресниц, когда Вергилий моргал. Данте готов был признать самому себе, что это выглядело красиво. Поймав на себе пристальный взгляд, Вергилий понял, что он задержался там неспроста; он тут же вспомнил о своих шрамах и, помрачнев, машинально потянулся к лицу.       — Не надо.       Данте мягко, чтобы Вергилий вдруг не расценил это как угрозу, перехватил его руку. Старший близнец вздрогнул, но не вырывался. Прикосновение было неожиданным, он не помнил, когда в последний раз кто-то вот так касался его ладони. Слова Данте, в противовес прикосновению, звучали твердо, отрезвляюще, и старший близнец опустил взгляд.       — Это сложно забыть, — объяснил он, роняя руку на постель и тем самым разрывая контакт с теплой ладонью брата.       — Его больше нет, — ответил младший, глядя на дрожащие от движений глаз ресницы Вергилия. — А это все пройдет, как и остальные раны.       Так глупо. Вергилий знал это и сам, но только услышав это от Данте, он смог ощутить какое-то удивительное облегчение. Ему так не хватало этого все предыдущие ночи; он не был уверен, что рядом с братом ему не приснятся все те же кошмары, но с ним было как-то спокойнее.       — Я знаю, — произнес старший, не смея поднять взгляд: он все еще боялся, что не удержит в себе слезы. — Рад, что мы поговорили.       — Наверное, если бы мы умели постоянно вот так разговаривать, то давно бы уже были вместе, — грустно усмехнулся Данте, понимая, что в этом была их общая вина. Но лучше поздно, чем никогда, и он был рад, что сейчас события идут именно так, что Вергилий никуда не пропал, что он не отталкивает от себя и не отстраняется сам.       — К сожалению, уже поздно себя менять, — вздохнул Вергилий. — Мы такие, какие есть. Не от хорошей жизни.       Он замолчал, понимая, что не знает о жизни брата после пожара практически ничего. Да и сам своей не делился — его путь наверх был действительно нелегким. Ему, привыкшему изолироваться от общества, приспособиться к социуму так и не удалось. Он всюду был волком-одиночкой, и, как бы он сам себе ни врал, ему надоела такая жизнь. Вергилий хотел хоть где-то почувствовать себя нужным. Возможно, именно потому, что человеческий мир не принимал его, он и жертвовал всем ради демонического, думая, что там его место.       — Ладно, — снова подал голос он, — давай попробуем заснуть. Но если будешь храпеть, вернешься на диван.       Данте фыркнул, весело ухмыляясь после тяжелой эмоциональной беседы, как будто восполняя свой прежний легкомысленный настрой. В некоторых вещах его брат не менялся, и это забавляло и дарило ностальгическое чувство.       — Ты меня совсем не жалеешь, — наигранно жалобно протянул Данте, вразрез своим словам довольно улыбаясь и вновь усиливая хватку на одеяле на спине Вергилия. Данте тоже не менялся. Хотя в тот раз, когда Вергилий впервые увидел его в замке, он был на себя не похож. Куда-то делось прежнее позерство и желание подразнить соперника, уступив место меланхоличности и апатии. Да, время его потрепало, но Вергилий был рад, что под слоем печали еще скрывается тот озорной парень, каким он его знал.       Он не стал противиться объятиям — и тут же вспомнил, как Данте касался его руки. В животе пружиной закручивалось желание ощутить это снова, но сказать вслух Вергилий никак не решался. Поэтому прикусил губу и закрыл глаза, надеясь, что эта ночь окажется спокойнее, чем все предыдущие — и, конечно, уже не мог заметить, как на лице Данте появляется легкая улыбка. Улыбка человека, надеющегося, что больше никогда не будет оплакивать потери.