«Ты такой глупенький. Так и не понял ничего». «Да хватит уже!» «Мне ж на него плевать, умоляю!» «Меня ждут гости»
— Мне кажется, кто-то решил глупо подшутить надо мной, — выхватив микрофон из рук ведущего, он вдруг почувствовал укол в грудной клетке и закашлялся. — Не воспринимайте это всерьёз, дорогие гости! Забавная получилась сценка, да? — он отошёл в сторону и нервно усмехнулся, однако боль в груди только нарастала. — Знаете, это отрывок из нашего нового проекта. Мы снимаем сериал, — бегая взглядом по залу и ловя всё больше телефонов, направленных в его сторону, он испуганно сглотнул, а потом пригубил сигарету.— Это не то, о чём вы подумали.«Ты же обещал!» «Пожалуйста, поехали домой…» «Спектакль окончен. Где тут выход?»
— А где сейчас Юра? — подал голос один из блогеров. — И почему это видео уже на «YouTube»? — поддакнул кто-то с того же столика. — Правда, где Юра? Почему вы там в тех же костюмах, что и были сейчас? — А это, смотрите, девушка-администратор! Я её видела сегодня. — Как вы это объясните? Эрос едва стоял на ногах. Он выронил микрофон, достал телефон свободной рукой и кликнул на сообщение, которое ему без лишних подписей прислала Саша. Единственное сообщение после их ссоры. А в нём — ссылка на безымянное видео на «YouTube», чьё количество просмотров и комментариев, увеличивающееся с каждой секундой, заставило его зажмуриться от боли. Сигарета выскользнула у него из пальцев правой руки. — Как это? — всё тело пробила дрожь, перетекающая в резкие вспышки боли, у него под ногами вспыхнула искорка огня — это загорелись конфетти. — Что это? — он отпрянул в сторону и схватился за сердце, а вместе с болью от разочарования его охватила ярость. — Это не может быть правдой. Эрос тяжело дышал то ли из-за дыма, то ли из-за паники, а каждая клетка его тела разрывалась на части от невыносимой, жгучей боли — боли, вызванной людским разочарованием. В зале все начали кричать, но огонь перескочил и на тканевый задник сцены, и на растения, и на прочие декорации, над которыми бог так усердно работал последние несколько дней. Он сам едва ускользал от языков пламени, понесся в коридор, пытаясь спастись, и выскочил на улицу — единственный из сотни, кто это сделал. Никто не мог выйти до окончания вечеринки, и испуганных криков за дверью становилось всё больше, по плитке суетливо застучали каблуки. Но Эросу было всё равно на жизни этих никчёмных людей — они разочаровались в нём, а значит, заслуживали смерти. И ему бы хотелось отомстить им как-нибудь изощренней, искусней, как любил это делать Антерос, но боль стала такой невыносимой, что он упал на колени на веранде у запасного выхода и до скрежета стиснул зубы. Ему было больно: от мыслей, которые проскальзывали в головах его преданных фанатов, от слов возмущения, что слетали у них с губ, от комментариев, где они признавались, что «навсегда разочаровались в нём». «Ещё бы минута, — думал он. — Ещё бы минута, я бы переубедил их!» Но у него не было минуты — ему с каждым вздохом становилось всё хуже, а его чистенький костюмчик испачкался в пыли улицы. Из ресторана тянулся дым. — Наигрался? А вот и твои овации. Но чувства не пиано, чтобы на них играть. Не ты ли, настоящий бог любви, должен был это учесть? — Замолчи! — Эрос не знал, кому крикнул это, — он лишь растянулся на веранде, выложенной плиткой, и застонал от боли. — Удали то видео! Удали! — он не говорил, он даже не умолял, он только приказывал. — А ты выпусти тех людей. Сколько из-за тебя ещё должно людей погибнуть? — незнакомец наклонился, и его длинные русые волосы упали Эросу на лицо. — Отстань, — почувствовав на секунду, как стало легче дышать, бог открыл глаза. — Я знаю тебя! Большой босс, начальник, — Эрос начал отползать назад, но чем дальше он был от бога-с-большой-буквы, тем хуже ему становилось. — Пришёл потешиться надо мной? Это ты во всём виноват. — Я не отказывался от любви и не обрекал своего суженого на страдания, в отличие от тебя. Бессовестный, как так можно? Как так можно? — он выпрямился, пряча руки в карманах. — Ты сам же похоронил свою репутацию. Чувствуешь теперь, как слова могут ранить? А представляешь, как сейчас плохо твоему мальчику? — Да отстань ты! О нём позаботится кто-нибудь другой, — Эрос недовольно закатил глаза и продолжил капризничать, даже несмотря на то, что каждое слово давалось ему с трудом. — Мне и так хреново. Лучше бы помог, а не глумился надо мной. Ты ж так любишь мою маму, так, помоги мне тогда! Я ж её любимый сын, — резкий приступ боли поразил его: он обхватил себя за живот и лёг набок. — А ты ни о чём не жалеешь? Не хочешь, может быть, извиниться? Перед всем родом человеческим, например? — Если ты моя совесть — то проваливай отсюда! Мне не о чем с тобой разговаривать. Я ни о чём не жалею. И никогда не жалел. Ни о чём. Никогда, — он закашлялся и склонил голову к полу. — Ни в Древнем Риме, ни в Империи, ни в Средневековье, ни в эпоху этого убогого Интернета. Люди проносятся в моей жизни глупыми, шаткими, незапоминающимися декорациями, сменяются каждые полвека. Перед кем мне извиняться — перед теми, кто умрёт через два десятилетия? Перед теми, кто треть своей жизни проводит в беззащитном состоянии, называя это сном? Люди — жалкие, уязвимые, беспомощные создания — я никогда не подстроюсь под них. Во имя моё, мне не стыдно — а чего, собственно, стыдиться? Убиваться из-за чувства вины должны те, кто сейчас убивает меня! Те, кто погубил мою блестящую, превосходную репутацию и закопал рядом с ней мою карьеру. Вот увидишь, пройдёт полвека, поколения сменяться и можно будет снова испытать удачу, — Эрос заглотнул губами воздух и сухо закашлял, а его горло заныло от колющей боли. — Во имя моё, я умираю. Так больно, — он уперся лбом в пол, подтягивая к себе колени. — Теперь ты понимаешь людей, — бог-с-большой-буквы разочарованно вздохнул. — Ты тоже смертен. И ты был неправ в своём стремлении угодить всем. Ты как бог не понимал смысла веры. И до сих пор не понимаешь. Ты пытался избавить всех от невзгод, от ран неразделённой любви, не давал им совершать ошибки, решал всё за них, говорил, в кого верить, а в кого нет…. Ты лишил их права выбора. И опыта. А ведь именно с полученным опытом люди формируются как личности, именно опыт заполняет их души. Тут нельзя пойти по лёгкому пути — ты потеряешь себя. И… тебе бы не получилось построить утопию. Даже я пытался — тщетно. И я пустил людей на самотёк, я мало слежу за ними. Если им что-то от меня надо, они делают жертву, показывая свои серьёзные намерения. А ты попытался стать бизнесменом. Деньги ведь сейчас важнее. Итог — ты опустился до уровня людей. Продался. За сколько ты влюблял людей друг в друга? Сто тысяч? Двести? Полмиллиона? Столько стоит любовь? А я тебе скажу: как и любой дар богов, она бесценна. На что люди раньше были готовы ради одной твоей стрелы? Ой, я не застал ваши лучшие времена, но даже в мою эру твои услуги были бесценны. А ты лишил это дело главного — жертвенности. Ничего нельзя добиться, ничем не жертвуя. Одной веры недостаточно. А ты от таких жертв отворачивался: твой Юра, та девочка — богиня Интернета…. Все, чью помощь ты не оценил. Ты предал их как бог. Они пожертвовали ради тебя всем. Тот мальчишка был готов жизнь за тебя отдать. И не один раз! А ты этого как будто не заметил. — Какой же ты душный, меня сейчас стошнит. Ты мне не отец, чтобы учить жизни. — Если бы ты ни был сыном Афродиты, я бы только помог им убить тебя. Будь хоть каплю благодарен, — бог-с-большой-буквы взял его за воротник рубашки, грубо притягивая к себе. — И ты такой же упрямый, как и твоя мать. И при любом другом раскладе не будешь меня слушать. Так что сначала я тебя отчитаю, а потом мы вместе решим, что нам с таким бесчувственным богом любви делать. — Развлекайся, — он вырвался и, упав на пол, стукнулся головой о плитку. — Давай, я слушаю! — бог-с-большой-буквы поправил волосы и громко выдохнул. — Если бы ты был человеком, ты бы сейчас молил о прощении. Но у тебя, как и у любого бога, нет души. Ты даже на смертном одре раскаиваться не хочешь. Поэтому я вас так не люблю. — Ты сам — бог, не забыл? — Решил нас с тобой сравнить? Я ведь могу и продолжить список того, в чём я тебя лучше, — Эрос в ответ только съежился от боли, покусывая губы. — Вы творите всякое, не думаете о последствиях. Всегда так было. А я сразу это понял. Может, я просто ещё слишком молод, не важно. Но я заметил, что у людей нет девяти жизней. Вот это да, как интересно! Они лучше остальных ощущают беспощадное течение времени. И они будут хвататься за каждого, кто сделает их жизнь хоть на капельку лучше. Неосознанно, они тянутся к этому, меняют себя, совершенствуются. И когда они умирают, всё, что у них остаётся, это душа. Поэтому она так важна. — Будешь читать мне нотации о том, как хорошо быть человеком? Может, тогда сделаешь меня им? Раз человеком быть так прекрасно! — он громко и хрипло выдохнул, с усилием поднимая голову с пола. — Заканчивай уже языком молоть и помоги мне. Раз я сын Афродиты, то должен быть хоть немного тебе важен. Она не просит, если ты оставишь меня здесь, — дышать становилось всё тяжелее, по мышцам вновь пробежала дрожь. — А, знаешь, ты не так глуп, как я думал, — бог-с-большой-буквы наклонился к нему и со снисхождением улыбнулся. — Да мне плевать, что ты там обо мне думал. Миллионы людей меня предали, — так и не раскаявшись, Эрос отвернулся, но бог-с-большой-буквы обхватил его подбородок и повернул к себе. — Я помогу тебе, но ты искупишь свои грехи. Ты только и умеешь, что разбивать сердца и красть чужие души. Настоящий похититель душ. Ты бог самого сильного чувства, которое только может испытывать человек. И при этом ты не знаешь даже, что такое искренность, — он коснулся его шеи, снимая боль и опускаясь ниже, и с губ Эроса слетел вздох облегчения. — Ты собрал столько душ, — ладонь остановилась на его грудной клетке.— Попробуй теперь ужиться со своей, — в глазах Эроса промелькнул неподдельный страх. В порыве паники он резко схватил его за руку — пытался оттолкнуть, отползти, хоть как-то спасти себя от убогой участи быть человеком. Но вспыхнувшее жжение в районе солнечного сплетения сковало его, отнимая последние силы. Тепло сиропом раскатилось по всему его телу, но оно было отнюдь не приятное — оно наполняло его чувствами, ощущениями. И не многие из них были снисходительны к нему, они ранили, рождали самые противные, гнусные мысли. Кончики пальцев у бога-с-большой-буквы на миг засветились, заискрились, и он сильнее надавил на грудь Эросу, прижимая его к полу. И спустя пару секунд, когда свечение прекратилось, он разочарованно вздохнул — на щеках у Эроса появились слёзы. Настоящие неподдельные слёзы. — Как трогательно. — Что ты сделал? — он лежал на спине, смотрел на голубое весеннее небо, чувствовал аромат свежих листьев и цветочной пыльцы. — Лучше бы ты оставил меня умирать, а не наградил душой. Душа — не награда, — Эрос перевернулся набок и попытался дышать самостоятельно, но воздуха, ещё прохладного и с нотками пепла, была так много, что он едва не задыхался. — Ну, если у тебя возникнут вопросы о жизни, ты сможешь в любой момент попросить у меня совета, — бог-с-большой-буквы легко выпрямился, а Эрос попытался встать, но слёзы и подкативший к горлу комок душили его. — Храмы в России на каждом углу, тем более, в Петербурге. — Убогий город. — Да, не спорю… Сможешь ли ты кого-нибудь полюбить здесь? Или любовь и местные нравы сломают тебя? А вот Юра смог, — слёзы падали ему на ладони, и в свете фонарей блеснул розовый кварц на его обручальном кольце. — Приятно быть на его месте? Приятно чувствовать, как тебя предали, пытаясь спасти? Вы, конечно, стоите друг друга. И у обоих сейчас разбито сердце, — в душе что-то болезненно заныло, Эрос сжал дрожащие пальцы.— И вы оба пришли к тому, с чего начинали. Нет, упали ещё ниже. — Убей меня. Сейчас же. Забери обратно эту никчёмную душу, — Эрос поднялся на ноги и повернулся к нему. — Сейчас же! Это унижение, — у него задергалась нижняя губа, плечи высоко поднимались и опускались, голос дрожал. — Убей меня. — Да? Ты, правда, готов сейчас умереть? — он вопросительно изогнул одну бровь, смотря на него так сочувствующе и жалобно, что ему самому от себя стало противно. — Ты, разве, не боишься смерти? Эта фраза окончательно выбила его из колеи: глаза начали предательски слезиться, а горло будто бы охватил колючий ядовитый плющ. Обида и злость перетекли в боль, объяснить которую он ещё не мог. Раньше всякое возникшее в нём чувство было слабо, оно не побуждало его к действию, не заставляло бодрствовать ночами. Оно сливалось с его вспыльчивым характером, и он изображал какую-то эмоцию. Кто-то рядом плакал, ему следовало выразить слова поддержки, взять под своё крыло; кто-то смеялся, а он смеялся в ответ; кто-то поступал не так, как он сказал, или сделал какое-то неодобряемое обществом действие, он обижался, злился, в конце концов. Он был обычным бесчувственным богом, который из-за своей «специальности» просто лучше понимал людей, мог им лучше подражать. Он был профессиональным игроком в этой настольной игре, где фишки — люди, а кубик в его руках — их эмоции. А весь его пантеон думал, что боги, подобные ему, могли что-то по-настоящему чувствовать. Они даже называли его и муз полукровками — оскорбление плотно прилипло к нему, но работать не мешало. Он играл им назло. С появлением кинематографа ему, например, понравилось разыгрывать сценки из культовых фильмов, подражать всем известным героям или их обаятельным дружкам, о которых на фоне интриг все забывали. Раньше его кумирами были отрешённые романтики из книг и поэм, а ещё раньше — он сам пытался стать для культовых творцов кумиром, музой. Он крутилась в высших кругах во Флоренции, был постояльцем знаменитых мастерских и не редко закручивал в них романы. И неплохо справлялся с ролью вдохновителя: его именем названы тысячи картин и десятки стихов. И тогда, стоя напротив заклятого врага, он впервые почувствовал. И испугался. Тревога сжалась в груди, спустилась в живот, заставляя напрячься. Его охватил доисторический страх смерти, конечности существования — секунды, которая отделяет жизнь от гроба на безымянном, заросшем кладбище. Он больше не мог контролировать чужие жизни, ведь его собственная жизнь была в чужих руках — в лапах непредсказуемого, лживого бога, у которого теперь он был в долгу. И он даже не знал, что было хуже: быть его заложником или умереть, зная, что душа достанется ему. — Ты не заслуживаешь смерти. — Но я ведь не сделал ничего плохого, — он недовольно топнул ногой, утирая слёзы. — Скажи это всем тем, кого ты предал, — бог-с-большой-буквы развернулся и стал спускаться с веранды, но Эрос нагнал его, пытаясь ухватиться за последнюю соломинку и не утонуть навеки. — Спаси хотя бы Юру, пожалуйста, — бог от удивления присвистнул и повернулся к нему, осматривая с ног до головы. — Мне будет легче, если… ты убьёшь его. Облегчишь ему страдания. Он ведь не достоин такой жизни, он самый лучший человек, которого я только… — Теперь строишь из себя героя? Тебе самому не противно? — бог с улыбкой на лице прервал его раскаяние. — Ты презирал предателей, лжецов, но оказался в их списке. Нет, ты возглавил их список. Ты предал его, а теперь просишь о пощаде? Ты всегда хотел быть главным героем. Но в погоне за этим статусом стал злодеем. Тебе ведь и сейчас плевать на него. Да, ты не герой. Ты никогда не был героем, не притворяйся. У тебя нет права на счастье.