Короли драмы

17 июня — день, когда мы встретились с тобой

      — Привет.       Закашлявшись, он поставил телефон перед собой, убедился в его устойчивости и улыбнулся в камеру. А сзади лучи южного горячего солнца игрались с занавесками, и был слышен безмятежный плеск волн.       — Наверное, я никуда не выложу это видео.       Он снова закашлялся и нахмурился, сведя брови к переносице. Ему казалось, будто что-то было не так. Или он просто был слишком тревожным.       — Я уже пару дней не говорил по-русски, прости…те, — он будто нарочно выдерживал продолжительные паузы между словами. — Нет, я не могу так. Слишком тяжело. Простите, одну секунду…       Некоторое время его не было в кадре, однако был слышен приглушённый звон посуды и звук открывающихся и закрывающихся ящичков. Плюхнувшись на невысокий круглый стульчик на колёсиках, он рассмеялся, демонстративно въехал в кадр и поднял низкий гранёный стакан со льдом и небольшую, открытую ещё накануне вечером янтарную бутылочку виски. Какая она у него по счёту за эту неделю?       — Это стало моим завтраком, обедом и ужином, серьёзно. Думаю, я бы уже умер от интоксикации, если бы за моим здоровьем так пристально не следили. Сколько же у меня химии в крови… Как я ещё жив? — он налил себе две трети в стакан и убрал бутылку из кадра. — Обидно, конечно, что я отказывался от этого в гимназии. Столько всего упустил! Вот придурок, конечно. А ведь от вина из церкви даже в голову не ударяло. Представляете, сколько бы я сохранил нервных клеток, если бы выпивал в гимназии? Было бы легче жить, гораздо легче, — он сделал более смелый глоток и зажмурился. — Что-то много медицинских терминов сегодня. Короче…       Он неаккуратно поставил стакан на столик — так, что в нём подпрыгнули кубики льда, — прислушался к шуму чужих голосов за дверью, но, успокоившись и не заметив в них опасности, громко выдохнул. Обвёл пальцем край стакана, сделал ещё один глоток и углубился в раздумья.       — Короче, я не буду обращаться к абстрактным «вы». Это не прямой эфир. Да и не собираюсь я это никуда выкладывать, такое мне просто нельзя выкладывать. От меня даже мокрого места не останется после такого. Есть ведь вещи гораздо ужаснее смерти. И страшнее… и больнее, — его тонкие пальцы нервно постукивали по толстой стенке стакана. — Я никогда не думал, что вообще соберусь это делать. Отстой, и я вообще разучился разговаривать с нормальными людьми. Хотя, казалось бы, переводчик! — пожал плечами и нервно усмехнулся. — Да какой я переводчик… Такая красивая маска. И никто ничего не знает… Сегодня, кстати, семнадцатое июня 2021 года. Знаменательная дата для меня. Для нас, — он проверил время на умных часах. — Девять утра, а жарит просто — с ума сойти! Но в море это полегче переносится, тут ночью довольно прохладно. Да чего я это рассказываю? Ты ведь вырос на берегу моря, всё и так лучше меня знаешь. А я даже плавать не умею.       Его взгляд скользнул куда-то в сторону, и он снова взялся за стакан, допивая всё содержимое одним глотком. И, закрыв рот ладонью, вдруг рассмеялся:       — «Ты». Я ведь даже не знаю, жив ты или нет. Вдруг я разговариваю с мертвецом? Отстой, вот будет ужасно, конечно, если с тобой что-то случилось! Из-за меня. Скорее всего, ты уехал из России после того вечера. Это правильно. Ты же говорил, что тебе не нравятся наши морозы. Но я где-то слышал, что ты устроился куда-то работать. Надеюсь, у тебя всё хорошо. Но я не могу тебя найти, тебя никто не может найти, ты как будто пропал из сети. Навсегда, — он подтянул к себе колени. — Твоего имени нигде нет. Я пытался тебя найти, я так пытался! Но все как будто о тебе забыли. Это ведь самое страшное. Но иногда создаётся ощущение, будто ты погиб. Но такого, типа, просто не может быть — я ведь до сих пор верю в тебя. Ты не можешь умереть, пока я о тебе думаю.       Его голос дрогнул, он поставил подбородок на колени. Непослушная чёлка закрыла половину лица, однако его это взбесило, и он стал с недовольным видом зачёсывать её назад.       — Я хочу подстричься, но мне не разрешают пока что, — он взмахнул руками. — Пейтон говорит, что мне и так идёт. Ох уж этот Пейтон. А я уже жду, когда уйду от него. Мне так не нравится его голос, — закатил глаза, отводя недовольный взгляд в сторону, а потом вдруг натянуто улыбнулся. — Ты ведь всё равно не увидишь это видео. Никто его не увидит, и я могу говорить вообще всё, что хочу. Понимаешь, я слишком заметный стал, чтобы вот так пропадать из сети. Как ты сейчас. Саша сказала, что может удалить обо мне всю информацию из социальных сетей, но меня знает слишком много человек в России. Мы же с тобой были самой популярной парой в Питере. Помнишь? Тот заголовок, ну, нам его на интервью озвучили… Надеюсь, про нас ещё что-нибудь такое напишут. И да, я не могу навсегда из России уехать. Замести следы, так это сделал ты. Конечно, я за последние два месяца несколько раз уже был в Европе, но конечная моя остановка — Питер. Здесь тоже достаточно клиентов.       Он набрал полные лёгкие воздуха, выпрямился, постучал ладонями по коленям и протяжно выдохнул, будто пытаясь собраться.       — Конечно, если ты жив, то ты, наверное, слышишь обо мне иногда. Вий, конечно, всё очень умно устроил. Умеет он вести бизнес, особенно такой. Я его недооценивал, если честно. Он говорит, что теперь и с остальными будет так делать, — он потянулся к бутылке и преподнёс горлышко к губам. — О чём я говорю? Непонятно ничего, да? Прости, сейчас объясню, — сделал несколько жадных глотков, будто не пил до этого несколько дней.       Для всех в сети я очень удачно, так сказать, устроился на работу переводчиком в какое-то крупное международное агентство. И поэтому постоянно в поездках с разными людьми, на важных деловых встречах. Не в качестве партнера и украшения, а в качестве переводчика. Смешно. Звучит клево, да, но на деле — отстой. Потому что мне и вправду приходится постоянно говорить по-английски. Иностранные клиенты, сам понимаешь. Но это не самое неприятное. Сейчас я активно прохожу курсы французского, меня просто заставляют. Ты-то и так знаешь все языки, для тебя это смешно. А мне этот французский совсем не нравится, я как будто больной пытаюсь эти звуки выговорить. Он такой сложный. Ещё и Пейтон проверяет меня, переходя с английского на этот французский гадкий. А я даже английский знаю плохо. Я же, блин, школьник ещё. Я бы лучше японский учил или корейский, но Вий как бы не сотрудничает с Азией. Говорит, оттуда мало клиентов. Он предложил мне съездить в Китай, но китайский меня бесит даже больше, чем французский. Какая-то нелепица.       И хоть он говорит, что не сотрудничает с Азией, таблетки мне дают японские. И в интернете про них ничего. Может, это вообще наркотики? Я не знаю. Просто хочу в Токио. Неужели это так сложно? Хотя бы на денёк свозить меня в Токио!       Чем больше он выпивал, тем смелее становился. И он снова отпил виски, через боль проглатывая небольшое количество. Однако говорить продолжал негромко и постоянно смотрел в сторону, будто боялся, что кто-то мог без стука заглянуть к нему в каюту.       — Короче, я бы не сказал, что я в заднице. Или что мне очень плохо. Французский это не самое худшее, что бывает, знаешь, — он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться, а потом рассмеялся и поднял бутылку. — Я бы без этого и недели не прожил бы. По утрам вообще тошно. Очень тяжело каждое утро. На трезвую голову — тем более. Ты смотришь на всё это, разговариваешь с этими людьми, трахаешься с ними… Тут все такие неприятные. Ещё и эта политика… Они постоянно говорят про деньги и политику. Ненавижу светскую жизнь. Не с кем обсудить сериалы, там, фильмы, аниме… Это угнетает. Все такие серьёзные!       Но вот ближе к обеду или после ужина, когда достают вино или что-нибудь посерьёзнее, становится получше. Гораздо. Просто обо всём забываешь сразу. И таблетки эти… Ты будешь злиться, но я мало ем. Еда невкусная, да и… тошнит на голодный желудок меньше.       Он непричастно пожал плечами и осмотрелся, а потом, будто заметив что-то за занавеской, подошёл к окну и заулыбался.       — Мы сейчас остановились у какого-то греческого острова. Да, я сейчас на яхте. И здесь я вообще ничего не ем, укачивает. Да и Пейтон не разрешает есть много. Но у меня и так нет аппетита. Мне дают какие-то таблетки. Я про них говорил. Они помогают справиться со стрессом, повышается настроение. Я бы и сейчас выпил парочку, для душевного спокойствия, но они хранятся у Пейтона. А я не хочу к нему.       Мне, кстати, никто не запрещает гулять. По яхте, по округе. Раньше запрещали, но теперь… Я почти что свободен! Вчера мы были в Афинах — я немного загорел, когда гулял по пляжу. Видимо, они поняли, что я не собираюсь сбегать, и ослабили охрану. Будь я смелее, наверное, уже сбежал бы.       Кстати, об этом. Да, я и не планирую сбегать. Просто я ещё в самом начале увидел, что было с теми, кто попытался… Лучше уж меня на «скорой» с интоксикацией увезут, чем я окажусь на месте той девочки. Бедненькая. Её потом сразу увезли куда-то… Не знаю точно куда, но куда-то на Кавказ. Кто-то оттуда её купил. А там у нас меньше полномочий. К счастью, парней там не покупают.       Кстати, я с ней до этого обменялся парой фраз. Она была миленькая. У меня, понятное дело, нет здесь друзей. Есть только охрана, обслуживающий персонал и те, кого нужно слушаться. Без лишних вопросов. Это вот Пейтон, например. Или те люди в Питере. Я только их фамилии запомнил.       Но не переживай за меня. Из-за моей хорошей репутации я особо не получаю. Меня все любят, правда. Называют хорошим. Мне кажется, это даже искренне. Я и вправду не создаю проблем. И никаких синяков! А в сети ни у кого не возникает никаких вопросов. Было бы очень подозрительно, если бы я появлялся в кадре каждый день с серьёзными травмами. Как ты понимаешь, здесь очень важен твой внешний вид. Вий мне с самого начала об этом говорил. И из-за того, что я медийная личность, отношение ко мне очень… внимательное. Только к лицу, конечно, потому что я бы не назвал такое отношение осторожным.       А для подписчиков я просто путешествующий восемнадцатилетний блоггер, а люди, с которыми меня видят, это мои обычные клиенты. Всё чистенько. Ну, типа, я же «переводчик», — он закатил глаза и снова поправил раздражающую его челку. — Это так странно, если честно. Я же у всех на виду. Мне даже иногда звонит мама, представляешь? Я каждую неделю выкладываю фоточки, часто записываю «сторис», у меня заказывают рекламу. Конечно, весь контент, который я выкладываю, проходит строгую проверку, но за мной не следят двадцать четыре часа в сутки. Я как будто живу сам по себе, даже в торговых центрах хожу один, — он вдруг встал со стула и поправил свою футболку так, чтобы был виден весь рисунок. — Это я в Италии купил. Там была какая-то большая международная выставка или типа того. Ярмарка. Мне еле разрешили туда зайти. Это хангыль, ну, корейский алфавит. Мне так нравится дизайн. Постоянно в ней хожу, когда никого нет. Правда, Пейтон, в отличие от других, очень следит за тем, как я одеваюсь. Он просто зануда.       Он сам очень следит за собой и много душится. Ненавижу его запах. Я иногда задыхаюсь, когда стою рядом. Он не в моём вкусе, совсем, это огорчает. Такие плечи широкие, ещё и жутко высокий. Но он не противный. Спортивный, ну, опрятный. Я знаю, в этом бизнесе крутится всякий сброд из верхушек, но мне пока что везло. Может, меня специально не продают всяким неотёсанным мужикам, потому что я слишком хорошо себя зарекомендовал? Хотелось бы так думать.       Но всё равно Пейтон меня раздражает. Ему даже чехол мой на телефон не нравится. А любой совместный выход в люди — так он стоит над душой, говорит, что мне надеть, критикует мой собственный стиль, — на его лице вдруг промелькнула сдавленная улыбка. — А какая разница, если он всё равно эту одежду потом с меня снимает?       И, если говорить об этом, то… тут всё просто. Типа, я не знаю, что сказать. Сейчас уже всё уладилось, и меня спасает виски по утрам, — он пригубил горлышко, но отпивать не стал и задумался, продолжая смотреть куда-то в сторону, но не в камеру. — Я, кстати, не помню, когда в последний раз плакал. Я сейчас как будто ничего не чувствую. Только если по утрам отвращение, но я уже говорил, как решаю эту проблему. А весь остальной день я хожу с улыбочкой и радую ею всех. Как красивый подарочек, — он наигранно улыбнулся и покрутил головой, однако выглядело это по-детски и немного глупо. — Кому-то, конечно, нравится, когда плачут, там, все дела… Но Пейтону нет. Он злится, когда я грущу. Даже когда просто спокоен. Его это бесит. Он не беспокоится, он именно злится! В прошлый раз, знаешь, он впервые меня ударил. Только бы я больше не плакал. Пощечину дал, — кончиками пальцев он дотронулся до щеки.       Получилось так, что утром я наткнулся на какой-то длинный комментарий под старым моим видео. Залайканный сильно. Там какая-то девочка про тебя спрашивала, рассказывала всю известную о тебе информацию на тот момент, слухи какие-то и, типа, хотела, чтобы я это подтвердил или опроверг. Я вообще часто зависаю в «TT» сразу, как проснусь. И тогда меня что-то так задело это. Да, задело сильно. Ты ведь… представляешь, как я по тебе скучаю? — он стал тщательно вытирать глаза.       Тогда я вышел на завтрак с заплаканным лицом, — он не выдержал и снова сделал глоток виски, потом закашлялся. — Но Пейтон-то ладно, он не знает про тебя. Ему всё равно. А вот подписчики… Они как будто не понимают, что я до сих пор… люблю тебя. Столько человек пишет каждый день, все спрашивают, где ты… А я не знаю! Не знаю я, где ты, Эрос! — он закрыл рот ладонью, испугавшись себя же. — Я так давно не называл тебя по имени.       Я просто жду, когда это всё закончится. Это ведь должно же когда-то закончиться, верно? Мы снова будем вместе. Я верю в это.       Я устал от этого всего, если честно. Ненавижу себя. Я такой слабак. Всё ты правильно говорил тогда… Но я изменюсь. Честно. Только вернись ко мне, пошли хоть весточку!       Каждый день я пытаюсь делать вид, будто всё нормально, потому что я просто не должен задавать лишних вопросов и вызывать какие-то подозрения. Потому что иначе мне сделают больно ещё и физически. Ещё и мама со своим «всё в порядке, Юрочка?» каждое воскресенье. Конечно, всё в порядке! — он неаккуратно раскинул руки в стороны и опустился до шепота, пододвигаясь ближе к телефону: — Это ведь именно то, о чём я всю жизнь и мечтал: каждые пару недель переходить из рук в руки и учить этот глупый французский! Трахаться со всякими бизнесменами и улыбаться им.       Я усвоил урок.       И я уже ничего не чувствую. Ни радости, ни грусти, — он не заметил, как у него из глаз покатились слёзы. — Каждый день одно и то же. Мне просто стабильно плохо. Стабильно не хватает тебя.       Всем на меня плевать, лишь бы я улыбался, молчал, когда не надо говорить, и стонал, когда не надо молчать. Ты единственный, кому на меня не всё равно. Единственный, кому я нужен.       Я чувствую только страх. Постоянно. Страх и безразличие, съедающее меня изнутри. Мне страшно, что я отсюда никогда не выберусь. Так и умру в статусе продажного мальчика. И что когда-нибудь, хоть на следующей неделе, за меня заплатит какой-нибудь извращенец и убьёт в порыве, блин, страсти. Конечно, Вий этого не допустит, у нас только проверенные клиенты. А жаль. Каждый день хочется умереть. Но моя жизнь не принадлежит мне. Даже после смерти я буду в их руках.       Вий говорит, что моя красота очень ценна и что я его любимчик, но я ведь знаю, что ему будет всё равно, если меня убьют. А когда я вырасту? Что будет через год или два? Это ведь я сейчас выгляжу как пятнадцатилетний, на меня есть спрос. А потом? Они так и будут морить меня голодом, лишь бы я оставался таким же слабаком? И давать мне эти странные таблетки? Кому они меня продадут тогда, когда я вырасту? На органы? — он уткнулся лицом в колени, со злостью сжимая пальцы. — Я всего лишь их игрушка.       А я так хочу к тебе. Это всё, что мне нужно. Ты. Я так скучаю, я постоянно представляю тебя. Мне… так не хватает тебя. Ты — мой бог.       Вий обещал, что заставит меня ненавидеть тебя. Проклинать. Но ты должен был слышать — я каждое утро молюсь тебе. Я буду всегда любить тебя. И Вий спрашивает часто, когда мы встречаемся в Питере, что я о тебе думаю. И я всегда отвечаю, что не думаю о тебе совсем или что уже забыл о тебе. И вру, что благодарен ему за ту жизнь, которую он мне подарил. Но это не так. Совсем не так, ты ведь понимаешь? Я хочу домой.       Мне стыдно перед тобой каждый раз, когда я говорю, что забыл тебя. Тебя невозможно забыть. Я бы так хотел вернуться в нашу с тобой маленькую тесную квартирку, съесть приготовленный тобой завтрак. Никто и никогда не сможет приготовить так же вкусно, как и ты. Мне не нужны эти яхты, эта роскошь и деньги. Меня от этого тошнит. Я просто хочу к тебе. А тебя нет, и я не знаю, где ты. Остался навсегда в моём сердце. Но я так хочу обнять тебя. Твой запах, твои руки… Меня убивают воспоминания о тебе. Ты идеален. Ты просто бог любви, Эрос.       Ты ведь не сделал ничего плохого, как я могу тебя ненавидеть? За что? Ты ведь всего лишь спасал свою репутацию. Я тебя понимаю.       И я бы вернулся к тебе, сбежал бы отсюда хоть сейчас, ради тебя, если бы только знал, где ты. Я боюсь, что с тобой случилось что-то нехорошее. Ты же так заботился обо мне. Так любил меня. А я… продолжаю верить в тебя, — он показал правую руку и улыбнулся сквозь слёзы. — Я сохранил твоё кольцо. Надеюсь, ты тоже носишь его. Это нас связывает… Я сплю с ним всегда, но приходится снимать его по утрам. Оно вызывает много вопросов у клиентов. Вий вообще думает, что я выкинул его. Я купил похожее и прямо у Вия на глазах кинул в Неву. Эту подделку. А он поверил. Придурок.       И, знаешь, только мысль о том, что мы с тобой сможем ещё когда-нибудь встретиться, не даёт мне прыгнуть за той подделкой.       Я никогда тебя не забуду, Эрос.       Но почему ты бросил меня тогда?