Мы умрём под одним одеялом,
И продолжится этот сон.
Захлебнувшись одним ядом
Рядом, прислонившись к лицу лицом.
Алекша Нович — «Под одеялом»
— Что вы с ним сделали? — Итан присаживается прямо на пол у босых ног Карла и всматривается в его лицо, сразу же подмечая неестественную бледность, тёмные круги под глазами и заострившиеся скулы. На запястьях и сгибах локтей чернеющие пятна синяков и следы от уколов, что давно уже не сходят даже с учётом повышенной регенерации. Словно Каду внутри грудины устал сопротивляться непрекращающимся пыткам, исчерпал ресурс и напросто застыл бесполезным уродливым комком у сердца. — Его никто не трогал последние две недели, — Крис опирается лопатками о стену, выкрашенную в надоедливый снежно-белый цвет. — Я лично запретил. — Будто твои запреты имеют силу! Почему раньше не сообщил? — Потому что он впервые так себя ведёт. — Чёрт бы вас всех побрал, блядей, — шипит Итан, бросая колючий взгляд на Редфилда, — довели до такого состояния. Я ведь просил, просил, а?! — Успокойся, я потому и привёз тебя. — Пошёл ты на хуй, Редфилд, со своим спокойствием, — только и выплёвывает сквозь зубы Итан, а в глазах полнейшая растерянность, непонимание и чистая, неприкрытая злость. Карл не реагирует: ни на слова, ни на робкие прикосновения знакомых тёплых пальцев, что ласково поглаживают его запястья и сбегают выше по предплечьям, а потом и вовсе скользят по ключицам, шее и вплетаются в жёсткие пряди. Те уже успели отрасти, вновь завиться на концах и теперь небрежными серебристыми волнами спадают на плечи. Местные учёные пару месяцев назад выбрили ему виски и кривой кусок на затылке, лишь бы нацепить на головушку очередной прибор, считывающий импульсы мозга, а Гейзенберг даже не возражал, уже с привычной бессловесной покорностью усаживаясь в лабораторное кресло. Итан прекрасно помнит, как противился Карл, когда восемь лет назад его в первый раз остригли, как с яростью дикого зверя отбивался, сдирая кулаки в кровь и пытаясь защитить то единственное, что у него осталось. Голыми руками он ломал человеческие косточки, что хрустели в сильных ладонях, словно тонкие сухие ветви, и зубами вгрызался в мягкую плоть, выдирая неровные окровавленные лоскуты мышц. Карл в своём бешенстве и отчаянии не разбирал, кто перед ним: мужчина или женщина. Белый халат был подобен красной тряпке для быка — молниеносный сигнал, означавший призыв к действию. Лабораторные крысы влили в него смертельную для обычного человека дозу успокоительного, затуманивая рассудок, нацепили резко пахнущие дезинфицирующим средством бесцветные шмотки, скрутили ноги и руки, зафиксировав их ремнями, и отобрали жетон. Тонкую круглую железку, что едва слышно позвякивала при движении, — символ короткого и позабытого мига свободы и её же утраты. Накачанный под завязку седативными, обездвиженный, ослабленный из-за отсутствия контакта с металлом он рычал сквозь зубы и терпеливо ждал, уставившись на Итана, пока вояки наденут на его запястья, шею и щиколотки браслеты, отслеживающие перемещения и жизненные показатели. Зацепиться было не за что. Альянс имел отличное представление о способностях Гейзенберга и выстроил для него особую клетку: из бетона, пластика и стекла. Белоснежную, кристально чистую тюрьму без металла. Всё, что могло бы стать потенциальным оружием, было глубоко упрятано либо заменено на полимер. Даже чёртовы иглы от шприцов изготавливались под заказ из того же материала: учёные трусливо опасались внезапной вспышки гнева и боязливо поглядывали на своих пострадавших коллег. Уинтерс лишь молча наблюдал за ним из-за пулестойкого стекла, скрестив руки на груди и поджав бледные, обескровленные губы. Звучный и хриплый голос Гейзенберга разносился гулким эхом по коридорам лаборатории, и давил на сознание, заставляя мысли сворачиваться в тягучий тёмный водоворот. Во взгляде Карла ржавым лезвием сквозил единственный вопрос: «Почему? Ты ведь обещал мне». Он верил — даже спустя годы — и подобно наивному ребёнку ожидал и надеялся, что Уинтерс выполнит условия сделки. Не учёл только одного в их договорённости, чем и подписал себе же приговор, едва его нога ступила на борт военного самолёта. Личные обещания Итана никак не распространялись на B.S.A.A. Альянс взял Карла в оборот, уничтожив последнее пристанище и отрезав любые пути отступления. Желанная свобода обернулась для него очередным затяжным кошмаром, а новые экзекуторы сменили шелест вороньих перьев на слепящую белизну лабораторных халатов. Он отдал Итану всё, что у него было. Всё, что вообще мог отдать человеку, в чьём хрупком теле разрушительным огненным штормом бушевало неизвестное ранее Карлу чувство. Чувство, перед которым гениальный разум, физическое превосходство и металлокинез, дарованный Каду, меркли и теряли смысл. Итан не рвался ему помогать, да и ему вообще не было дела до Четвёртого Лорда вместе с его проклятой фабрикой-тюрьмой, что был лишь одной из преград на пути к бесценному сокровищу. Его никчемная жизнь узника, душевный раздрай и самонадеянный план мало интересовали Уинтерса, который, зажимая в искалеченных руках ствол дробовика, рвался вперёд, ведомый лишь единой целью — спасти Розу. Безграничная любовь к маленькому несмышлённому комку, подобно сиявшей во тьме путеводной нити, тянула его сквозь подземелья, кишевшие клыкастыми тварями, мимо разрушенных домов, меж которых сновали вечно голодные ликаны, прочь от сквозивших смертью и болью невиновных щербатых провалов окон. Карл злился, чувствуя, как в груди поднимается непокорный ему ураган из восхищения и зависти. Для Лордов Итан был живым воплощением погибели, и в человеческом бессилии его крылась неудержимая сила, что не оставляла шансов ни одной твари из его мутировавшей псевдосемейки. Он, слабое существо, притягивал к себе, словно носил под кожей магниты, и Карл неосознанно потянулся за ним, надеясь склонить врага на свою сторону. Но Итан — чёрт побери, так глупо по мнению Гейзенберга, — обходил стороной его ненавязчивую помощь, предпочитая справляться самостоятельно. Меж оружием Лорда, совершенным, изготовленным специально для него, выбирал тупой нож. Вместо толстых и защищённых стен фабрики предпочитал ютиться в сырых обледеневших домах, кутаясь в пропахшие плесенью одеяла. Тогда Карл не понимал, почему столь нереальный человек всё же согласился на сделку — и прошли годы, прежде чем он осознал: Итан в мгновение рассмотрел, как за тёмными круглыми очками поблескивают серебром глаза зверя, чьи кости из металла, а плоть — хитросплетение жил-проводов. И эта стальная бестия наматывала круги, хлёстко стегала гибким шипастым хвостом со стороны в сторону, пытаясь уберечь от ядовитых взглядов и смертоносных когтей то, что было упрятано глубоко внутри. Одиночество, беспомощность и страх в облике ребёнка, которого так никто и не спас. На поле боя Карл прикрывал собственным телом израненного Уинтерса, над которым зловещей мрачной тенью кружилась Миранда, пытаясь вонзить костяные паучьи лапы в плоть. Не дал отнять горячее трепещущее сердце. Как можно, если в нём хранится безграничный источник энергии? Понимал, что не будь Итана рядом, ни за что бы не победил, поддался обманчиво ласковому голосу Матери, чьи слова жгущим клеймом припечатывались в сознании. Он не ждал ни благодарности, ни того самого недоступного ему чувства, что не поддавалось какому-либо осознанию с его стороны — просто желал получить обещанное. Получил лишь единственный сочувственный взгляд холодных, как небо зимой, глаз и белую бетонную коробку, где вместо окна — пуленепробиваемое стекло с постом наблюдения за ним. Новый дом, в котором свобода измерялась шагами от стены до стены, горчила таблетками от головной боли и раздражала чувствительные глаза синеватым искусственным светом. Разочарование и злость смертельной инфекцией расползались по его телу, и со временем Карл терял контроль, не без удовольствия поддаваясь гневу и выплескивая его на всех, кто попадался под руку. Тонкая шея женщины-учёного приятно хрустела под его пальцами, пока та, извиваясь и хрипя, как змея на раскалённой сковороде, пыталась вырваться из хватки. В её сиплых вскриках он чувствовал собственную силу и ту самую границу, что подобно скальпелю умелого хирурга отделяла его и человеческий мир. «Отпусти её! Карл!» Чужой голос прозвучал как звук плети в глухой тишине, и Гейзенберг небрежно отпихнул бессознательное тело в сторону. Губы растянула улыбка, больше похожая на хищный оскал, и Карл даже не поморщился, когда в дверном проёме показались бойцы B.S.A.A, а в грудь и плечи воткнулось несколько игл со снотворным. Впервые за прошедший год Итан пришёл к нему. — Не выражайся, — Крис недовольно складывает мощные руки на груди, — выслушай меня. Итан зло цокает языком и бросает на него острый красноречивый взгляд, дающий ясно понять, что на деле он думает о подобных замечаниях. — Он отказывается от пищи и воды, показатели за пару недель опустились до критических, ты и сам видишь. Повлияй как-то на него, потому что не очень хочется впихивать в него жратву насильно. — Я впихну тебе твой хер в глотку, Редфилд. Выпусти нас на улицу. — Не положено, — качает головой Крис, моментально подмечая, как Итан сжимает руки в кулаки до побелевших костяшек. — Ты помнишь, что произошло... тогда. — Ты со своей блядской конторой сами виноваты! — не выдерживает Итан, рявкая во весь голос. — Мать твою, у меня прямой приказ сверху, Уинтерс. Им нужно всего лишь закончить исследования и от него отстанут, в этот раз надолго, обещаю. Ты же знаешь, что с ним сделают, если ты не поможешь. — Ебал я такие приказы и твои обещания вместе взятые. Сколько он уже не покидал комнату? Вы держите его взаперти в этой каморке по несколько месяцев. Редфилд неспешно выпрямляется, упрямо впериваясь взглядом в нахмуренное лицо Итана. Синюшные тени под глазами и искусанные губы выдают бессонницу и то, что Уинтерс просто под убойной дозой таблеток. Отказать ему в таком состоянии — и получишь ожидаемый сюрприз в виде ещё одного неподконтрольного тела, без устали пялящегося в точку на стене, дёрганного и не в меру агрессивного. — Выпусти, прошу. В голове у Итана ураган не утихает даже спустя восемь лет, и любое неверно подобранное слово молниеносно срывает чеку с ходячей светловолосой гранаты. — Ладно, — с усилием выдыхает Редфилд, выщелкивая рацию из клипсы на поясе. — Выставлю периметр. И под моим наблюдением, так что не своевольничай. Времени совсем в обрез, я и так привёз тебя в обход всех инструкций. Он быстро озвучивает приказ в рацию, и спустя минуту в сопровождении парочки охранников в комнату входит один из лаборантов, держа в руках стопку тёплой одежды и обувь. Итан буквально выдирает шмотки у него из пальцев, небрежно швыряя их на узкую кровать, а работник, дождавшись кивка от начальства, тут же испаряется. Местные обитатели лаборатории замечательно выучили повадки и характер Уинтерса, что с годами терапии и таблеток отнюдь не улучшились. — Эй, — Итан мягко прикасается подушечками пальцев к щетинистой щеке Карла, — мне нужно надеть это всё на тебя. На улице слегка прохладно сегодня. За стенами лаборатории бушует зеленью припозднившаяся весна, раскрашивая серый мир цветной акварелью. Карл этого не знает — в его личной темнице есть лишь извечно белый холод пластика, чёткий график пробуждения и сна вместо рассветов и писк электронных приборов в качестве пения птиц. — Вот так, — Итан аккуратно вдевает его руки в рукава ветровки и поправляет манжеты, — теперь обувь. Даже на щиколотках чёрные точки уколов — поверх новых шрамов и ожогов от электричества, — и Уинтерс быстро, но с той же бережностью натягивает на них носки, а затем и обувь, лишь бы прикрыть напоминания о собственной невозможности что-либо изменить. Учёные трусливо поджимали хвосты, стоило им едва приблизиться к Карлу, и их методы усмирения в своём садизме ничуть не уступали Миранде. — Вы готовы? — уточняет Крис, вытаскивая из кармана маленький чёрный пульт, мгновенно активирующий ошейник и браслеты. — Даже не думай, — тут же шипит на него Итан. — Убери от меня эту дрянь. — Всего лишь мера безопасности. Итан, недовольно сопя и упрямо игнорируя протянутую ладонь Криса, помогает Карлу подняться, а после нервно стаскивает с кровати одеяло, набрасывая ему же на плечи. — Мы выходим, — зажав кнопку на рации, уведомляет своих Редфилд, и шагает вслед за Уинтерсом из комнаты. Несколько поворотов, подъём на лифте на верхние уровни, переход по стеклянному коридору — и в лица им бьёт ласковый южный ветер, принося с собой ароматы весенних цветов и сочной зелени. В отдалении от мегаполисов, в окружении протяжной полосы леса небольшой закрытый городок в Западной Европе обманчиво кажется островком спокойствия и тишины. Крис неподвижно останавливается у выхода, а Итан, сжав ладонь Карла, усаживает его на одинокую пластиковую скамейку в центре внутреннего дворика лаборатории. Бойцы Редфилда — такие же безэмоционально хмурые, как и он сам, — расходятся полукругом и зорко ловят глазами каждое их движение. — Хорошая погода, — Уинтерс несколько минут неотрывно вглядывается в лицо Карла, щурясь от яркого дневного света. Вокруг век мелкая сетка морщинок, чуть поплывшие линии старых шрамов на скулах, привычное и уже донельзя родное серебро радужек. Обновляет в памяти каждую знакомую черту, прекрасно понимая, что следующая их встреча может состояться вовсе не скоро. Итан нетерпеливо комкает пальцами край одеяла, чтобы после, резким рывком выдернув его из-за спины, с головой накрыть себя и Карла, пряча от цепких чужих взоров. — Ты что творишь? — доносится до него ворчание Редфилда. — Отъебись, — так же ворчливо отвечает Итан, а губы сами по себе расплываются в лукавой ухмылке. Он укладывает голову на плечо Гейзенберга и неподвижно замирает, соприкасаясь с ним плечом. — Уинтер-р-рс, боюсь, они скоро начнут догадываться о моих хитростях, — спустя десяток минут тихо произносит Карл ему прямо в ухо, а его мягкое растянутое рычание щекотной волной ласкает слух. Плотное одеяло скрывает их от посторонних, приглушает звуки снаружи и служит единственной стеной меж ними и толпой вооруженных бойцов. Ладони Карла неподвижно лежат на коленях, словно он опасается разрушить свой гениально-нелепый обман, но внутри всё рвётся, трещит по швам от желания сжать в удушающих объятиях свою светловолосую нереальность с голубыми глазами и голодно впиться в шершавые губы. — Я соскучился, — лишь выдыхает Итан, и его сердце заходится в шальном ритме, гулко стуча о клетку рёбер. — Суки отказывали мне во встрече с тобой. Говорят, плохо себя веду. — Чёрт, я пытался, Карл. — Я знаю. — Ты, ведь притворялся там, в комнате, да? — повернувшись, шепчет Уинтерс, на секунду ощущая себя ребёнком, что сбежал от родителей и спрятался в самодельном шалаше. Солнце снаружи украдкой бросает игривые лучи на их торчащие из-под одеяла колени, и он из-под краешка хлипкого тканевого убежища мельком выхватывает их прыжки, одновременно ловя себя на мысли, что так же рвано скачет его сердечный ритм. — Конечно, — горячее дыхание Карла жаром опаляет кожу. — Почти. Иначе бы они не пропустили тебя ко мне. — Не доводи себя, я умоляю, — Итан робко скользит мягкими губами по щетинистой шее. От Карла едва уловимо пахнет медикаментами и — совсем неподходяще ему — чем-то цитрусовым. Запах, что хочется смыть, возвращая тот притягательный аромат раскалённого железа, машинного масла и крепких сигар. — Я контролирую Каду, детка — всего-навсего остановил регенерацию, — Карл довольно облизывает кончиком языка клыки. — Мне пиздецки достало вырубаться от очередной дозы наркоты. Хотя в последний раз нехило так вставило. Если лабораторные дурачки уверены, что смогут отобрать у него Уинтерса — что ж, он отберёт у них важный материал для их бесполезных исследований. Пусть лишь на время. — Дурень, — Итан, не сдержавшись, пропускает сиплый смешок и, нырнув рукой под спину Карла, обхватывает его за талию. — Поцелуешь меня? — Лучше ты, я ведь тут коньки отбрасываю, забыл? — Но ты же действительно мог подохнуть, идиотина. — Если только от вечного недотраха, и то по твоей вине, — с наигранным недовольством цокает языком Карл. — Ты просто невыносим. — Разве не это тебе нравится во мне? — Только это и нравится, — Итан, склонившись, легко касается сухих губ, а его рука шуршит под одеялом и совсем беззастенчиво ныряет под лабораторную рубашку Карла. Пальцы поглаживают талию и рёбра, забегают на живот и ведут вдоль дорожки тёмных жёстких волос. Ни сантиметром выше: там, на груди, длинный алеющий шрам, жуткое напоминание о том, как Карла, словно пойманную бабочку, распяли на лабораторном столе и вскрыли. И Уинтерсу меньше всего хочется ковырять незаживающую рану в его душе, а Карлу — невольно вызывать у Итана чувство вины. — Тише, детка, тише, я уже недели три член в руках не держал, — он легонько прикусывает зубами нижнюю губу Итана, с удовольствием ловя его тихий стон. — А как ты ссал, в штаны, что ли? — И это я невыносим, Уинтерс? Никакой ебучей романтики с тобой, — Карл оставляет быстрый укус на его щеке, и тут же царапает клыками шею. — Как думаешь, если я действительно буду подыхать, они дадут нам потрахаться? — На лабораторном столе и под наблюдением, — ухмыляется Итан и вновь вцепляется в его губы поцелуями: долгими до нехватки воздуха, немного грубыми и жадными, будто мираж со звериными глазами рассеется пеплом под его руками. Будто целует впервые и на прощание. Карл подаётся вперёд, прижимаясь животом к узкой ладони, пытаясь отхватить и впитать побольше тепла за короткую встречу. — Уинтерс, время, — совсем рядом звучит голос Криса, разрывая на лоскуты их кратковременный рай. — Нужно вернуть Гейзенберга в палату. Итан скользит губами по линиям шрамов на лице, а внутри головы бурлящим речным потоком заворачиваются мысли и щемящая тоска. — Пообещай, — каждое слово, как занозы под ногти, — что не станешь себе вредить. — Обещаю, детка. — Сделай, что они попросят. Я приду снова, чего бы мне это ни стоило. Веришь мне? — Время, — вторит Редфилд снаружи. Карл молча вплетает пальцы в его мягкие светлые волосы, ведёт от виска до затылка, чуть сжимая, а после, ослабив хватку, опускает руку меж лопаток. — Ответь, — едва не умоляя, просит Уинтерс и стягивает одеяльную защиту. Во взгляде серебристых глаз — искусный обман для чужих — смирение и покорность пса, битого-перебитого собственным хозяином; и — только для Итана — голодная злость дикого зверя: бесконтрольного, подобравшегося хищника, что лишь затаился и ожидает удобного момента. — А кому, — пальцы Карла неспешно скользят по его спине, слегка прижимая выступающие косточки, — кому мне ещё верить, Итан?