Инсомния

Под ногами еле слышно шуршат и мнутся разбросанные альбомные листы, а Итан, со щелчком прикрывая за собой дверь, лишь протяжно вздыхает и небрежно отбрасывает куртку на столик в прихожей. Следом за ней, звякнув, приземляются ключи от автомобиля и бесполезный разряженный телефон, затёртый экран которого рассекает длинная трещина и заканчивается сколом на уголке. Итан без жалости швырнул его об стену, едва заслышал очередную новость от Редфилда, но сейчас бы даже не смог ответить, по какой причине молниеносно вспылил и вышел из себя. В запылённом зеркале на стене мелькает его бледное лицо с серыми кругами под глазами, что, кажется, не сходят уже целую вечность, а только накладываются полупрозрачными тенями на кожу, слой за слоем, одна бессонная ночь за другой. Итан уже и не помнит, когда в последний раз проваливался в глухую непроницаемую темноту: без мучительных кошмарных сновидений, что раз за разом упрямо терзают его сознание, заставляя в полудрёме цепенеть от страха или в холодном поту вскакивать с кровати, судорожно сжимая пальцами одеяло. У его мучителя нет ни имени, ни облика — только очертания безобразного чёрного пятна, что расползается внутри разума подобно нефтяной плёнке на воде. Обманчиво тихое, затаившееся безумие, которое терпеливо поджидает, когда Итан сломается и сдастся; когда подойдёт достаточно близко, чтобы без усилий сцапать его и проглотить с потрохами. Но Итан знает, что коснись хоть пальцем — и нечто зашевелится, копошась, словно черви в гниющей плоти, и потянется к нему с утробным воем и рыком. С ним нельзя договориться, установить хлипкое перемирие или разделаться раз и навсегда — лишь сбежать. И Итан бежит. Стремглав, в дурман бесчисленного количества антидепрессантов; в бессонницу, вызванную нейролептиками — только бы не пасть в объятия удушающей черноты и не утратить самого себя в попытках вернуться в реальность. Окунается в мельтешение однообразных лиц немногочисленных знакомых; ныряет с головой в робкую, но уже подёрнутую дымкой тоски улыбку дочери; в мысли и воспоминания об одиноком узнике в белоснежной темнице, что бередят душу чувством вины, а тело неподвластным ему возбуждением. Величайшая глупость — полюбить того, кто, возможно, всю свою оставшуюся жизнь проведёт за стеклом в качестве подопытной крысы. Чёртового маньяка с паразитом внутри, что полвека разделывал трупы, запершись в стенах старой фабрики на окраине деревни, с неподдельным восхищением и улыбкой восславлял собственные уродливые творения и с такой же улыбкой некогда вонзил ему стальной прут меж рёбер. Посветлевшая неровная борозда шрама до сих пор не сходит с его кожи, будто застывшее во времени напоминание о прошлом. Может, потому что сам Итан этого не хочет и порой, забываясь, касается подушечками пальцев отметины, ощущая ставшее уже привычным фантомное жжение. Когда-то Уинтерс пытался обсудить это с психотерапевтом, но из их короткого неудавшегося диалога вынес лишь то, что врач совсем не умеет уклоняться от летящей в него вазы, а сам он не в состоянии подавлять резкие вспышки агрессии. Итан невесело усмехается собственным мыслям и приглаживает уже порядком отросшие волосы, что из-за капюшона непослушно топорщатся в разные стороны. Делает несколько шагов, вяло переставляя не в меру потяжелевшие ноги, осторожно отодвигает ступнёй цветные карандаши, валяющиеся на полу, и переступает небрежно скинутые прямо в гостиной розовые кроссовки. Роза поистине неисправима, и её умение учинять сущий хаос в пределах ограниченного пространства может посоперничать только со страстью к рисованию и поеданию шоколадных конфет. Но Итан не жалуется, с улыбкой окидывая взглядом царствующий в доме бардак. Он и сам раньше был таким в детстве: увлечённым, наполненным под завязку энергией, что хлестала через край и находила применение во всём, начиная от разборки сломанных бытовых приборов и заканчивая росписями стен в собственной комнате. За последнее он, естественно, не раз получал по рукам, а после под неотрывным контролем матери переклеивал ненавистные обои в светло-бежевую полоску. Отец, привычно заведя руки за спину, лишь одаривал его многозначительным качанием головы и монотонными упрёками, такими, словно в них сосредоточились вся усталость и безразличие мира. Итан уже не помнит лиц родителей, довольствуясь лишь смазанными очертаниями, но на подкорке мозга кривым гвоздём нацарапано извечное: не уподобляйся. И Итан несколько нелепо и отчаянно стремится быть лучше чем они, отдавая своей драгоценной малышке всего себя без остатка. К чёрту бездушную однотонность стен — смысл? — он ни за что не станет обламывать ветви цветущего дерева, что стремится вверх, к ласковому солнцу. Зачем, если их мирок — крытая оранжерея со стеклянным потолком, без входа и выхода? Мия бы в ответ на подобное устроила очередной скандал, обвиняя Уинтерса в чрезмерной вседозволенности в воспитании Розмари, а он бы в который раз грубо велел ей заткнуться. — Роза? — Итан едва ощутимо касается руки дочери, наблюдая, как подрагивают светлые ресницы, и она сама неразборчиво мурлычет и смешно сопит носом в полудрёме. — Малыш, ты опять уснула в гостиной. Из-под пледа торчит босая нога, ладошка привычно уложена под щеку, а растрепавшиеся белокурые волосы спадают на лицо, обрамляя его мягкими прядями. — Мисс Эванс дала мне задание… — бормочет Роза, приоткрывая один глаз, и пропускает зевок. — Ты был у мамы? В тёплом свете настольной лампы дочь кажется чересчур хрупкой и невесомой. На тонком детском запястье всё ещё желтеют несошедшие следы от пальцев Мии, и Итан спешно отводит взгляд, глуша в себе поднимающуюся волну гнева к бывшей жене. Роза живёт у него уже неделю, и Уинтерс не рискует возвращать её обратно к матери, а ещё напрочь игнорирует звонки и призывы Редфилда быть более снисходительным к состоянию Мии. — У Карла, — с лёгким вздохом отвечает он и бережно заправляет за ухо сползшую ей на нос прядку. — Давай я уложу тебя в кровать, милая? — Я пыталась нарисовать пейзаж… — Роза тянет к нему руки, обхватывая за шею. — Мисс Эванс говорит, что у меня плохо выходит. Говорит… — Мисс Эванс — глупая маразматичная сука, так и передай ей, — ворчливо перебивает её Итан и, укутав в плед, поднимает на руки. — Я найду тебе другого учителя рисования. Роза тихо хихикает, укладывая подбородок ему на плечо, и, пока он несёт её в комнату на втором этаже дома, крепче цепляется пальцами за ткань серой толстовки. — Папа, это плохое слово, мисс Эванс обязательно обидится. — Папа разрешает разочек, а ты же знаешь, малыш: он ужасно вредный, со скверным характером и вообще — немного чудовище. Итан распахивает дверь в детскую и бережно укладывает дочь в кровать, накинув поверх пледа ещё и одеяло. Поправляет подушку в пёстрой наволочке с рисунком лесных зверушек, клацает кнопкой включения на ночнике — из-за недавних событий Роза опасается спать в полной темноте одна, — и наконец оставляет лёгкий поцелуй на виске дочери. — Меня сегодня Эмили забрала с занятий, — вновь зевает Роза и несколько смущённо натягивает одеяло прямо до кончика носа. — Кажется, я ей нравлюсь, а ещё она совсем не боится меня. — Тундра? — Итан невольно удивляется, пытаясь выцепить в ворохе мыслей облик светловолосой подчинённой Криса, которую видел в последний раз хорошо, если год назад. В добром отношении чужой женщины к малышке он видит опасность и желание лишь воспользоваться той, кто в силу возраста слабее и доверчивее. Секундное раздражение тенью мелькает на его лице, меж сжатых губ и нахмуренных бровей, и тут же словно по щелчку отпускает. Итан — единственный, кому позволено выезжать за пределы военного городка и притворяться обычным человеком. Ни Роза, ни Мия не имеют права покидать чётко ограниченную охраняемую территорию. Как и заводить друзей снаружи и животных. Добровольное избегание людей — выбор Итана, Роза же не стремится к одиночеству, отчаянно пытаясь понравиться новым знакомым и подружиться. — Не знал, что она прибыла в Европу, — задумчиво тянет он, плотнее подпихивая одеяло под ноги дочери. — Хотя, по правде говоря, тот здоровенный бритый детина, которого тебе назначили в сопровождающие, мне совершенно не нравится. — Папа, — Розмари хитро поглядывает из-за краешка одеяла, — его зовут Личи. Он обещал научить меня стрелять и вскрывать банки ножом, таким длинным, как у солдат дяди Криса, и отжиматься на одной руке, и ещё… — И ещё, — со смешком прерывает её щебетание Итан, — вам пора спать, юная леди. А про вашего товарища со странным собачьим именем завтра поговорим. Доброй ночи, Розмар-р-ри Уинтер-р-рс, — он нарочито тянет её имя, и лишь спустя несколько секунд осознает, что так же делает порой и Карл, только с глухим рычанием, словно перекатывая на языке и раскусывая, как конфету, и уж совсем не с шуточным подтекстом. Итан спешно выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь, и хлопает себя по щекам, пытаясь привести в чувства. В голове моментально вскипает океан мыслей, вспенивается и перекатывается через край, сминая разрушительной волной остатки самообладания. Память услужливо подкидывает яркие картинки, что мельтешат в голове, будто цветные флажки на ветру. У него больная жена — бывшая, но жена; ребёнок, которого пытаются пустить на очередной эксперимент, и личный объект одержимости, что по вине Итана не может даже выйти из комнаты. А сам он бесстыдно думает о том, как удержать в штанах собственный член. — Таблетки и принять душ, — как мантру повторяет Итан, — принять душ и таблетки. Что там говорил его который по счёту терапевт по этому поводу? Да похуй что, если долгие беседы заканчиваются раздражением или желанием уйти, а очередной докторишка лишь прописывает ему убойную дозу препаратов и жалуется на буйный нрав. — Пожалуй, ещё кофе, — сам себе улыбается Итан, наблюдая, как подрагивают пальцы рук. — Душ, таблетки, кофе. Одежда помятым комком летит на кафельный пол, а Уинтерс выкручивает кран на максимум так, что струи воды гулко стучат по душевой кабинке и болезненно бьют по коже. Горячая вода обжигает тело и расслабляет зажатые уставшие мышцы, но Итан всё ещё чувствует незримые прикосновения пальцев меж лопаток, что крадутся по позвоночнику, чуть нажимая и царапая выступающие косточки. Рассматривает собственные руки: сгибы локтей, запястья, вены — сплошные подушечки для иголок, и их следы не смыть потоком воды. Освобождение от осмотров и исследований не внесено в список его особых привилегий, а теперь из него исключили ещё и редкие встречи с Карлом. Может, Итану всё же следовало смириться с невыполненным обещанием. Не упрямиться и не посещать подопытного монстра, не беседовать с ним часами, вглядываясь в светящееся серебро глаз, не подходить слишком близко — настолько, что сидеть на одной койке, соприкасаясь плечами, стало до родного привычно и естественно. Не дарить робких объятий и не позволять щекотно вести носом по шее. И уж точно не давать пробовать свои губы на вкус, через поцелуи заражаясь неизлечимым вирусом, незаметно подчиняющим разум и тело. Он ведь сам всё испортил, со своей несдержанностью и вспышками ярости. Стоило подождать, дожать по-тихому свору Альянса, убедить шаг за шагом, что Карл не опасен и не несёт угрозы окружающим. Год за годом он проворачивал кропотливую работу и похерил её за один день неуместным стремлением защитить важное любой ценой, пусть эта цена и изначально непомерна для него. Они бы стояли здесь вместе, под горячей водой, влажные и жадные к прикосновениям, прижимаясь вплотную, словно стараясь прочувствовать друг друга каждой клеточкой тела. И их неторопливые ласки были бы совсем не похожи на те быстрые рваные движения, с помощью которых Итан стыдливо сгоняет навязчивое возбуждение. Если бы… Так много «если бы». «Где Карл?» — нервно спросил Итан, осматривая пустую комнату через непробиваемое стекло. «Перевели в крыло B1 и…» — слова учёного заставили тревожно сорваться с места и рвануть в сторону указанного корпуса: по белоснежным коридорам, мимо десятков пустующих одинаковых палат и лабораторных помещений, забитых под завязку приборами. Он, запыхавшись, резко затормозил, едва не налетев на одного из сотрудников исследовательского центра. «Что вы с ним сделали?» — только и выдохнул Уинтерс, а в горле встал колючий ком, едва взгляд выцепил Карла: одурманенного дозой лекарств, шипящего сквозь зубы от боли и с перетянутой бинтом грудью. Он еле переставлял ноги, пока двое охранников, придерживая под руки, едва не волокли его за собой по коридору. «Мистер Уинтерс, кажется, мы не согласовывали вашу встречу. Тем более объекту требуется отдых, а нам необходимо переходить ко второму этапу исследований». Одна фраза и кровь в венах вскипела, разгоняя по организму ядовитую смесь из негодования, злости и ненависти к белым халатам. Итан вспылил быстрее, чем вылетает пуля из дула пистолета. «…подопытный под действием препаратов после…» — только и успел сказать ему высокий моложавый учёный, как Итан со злостью впечатал ему кулак прямо под дых, а потом, не дожидаясь, пока тот очухается, вмазал по лицу. Чужие зубы оцарапали кулак и вспороли кожу на костяшках, и Уинтерс, не обращая внимания на то, как сбегает струйка крови по ладони и пропитывает рукав, не сдерживая силы ударил ещё раз. «Твари, вы обещали! — он ногой пихнул скрючившегося учёного в грудь. — У нас был договор, честный, блядь, обмен!» «Мистер Уинтерс, успокойтесь!» Итан дёрнулся в сторону, заламывая протянутую к нему в успокоительном жесте руку второго доктора и разукрашивая его же лицом ненавистную белую сцену. «Карл!» — окликнул он, словно в замедленной съёмке наблюдая, как бойцы заталкивают того в один из кабинетов со стеклянным окном для наблюдения и усаживают в кресло. И метнулся следом, едва не вырвав дверь с петель. Годы тренировок с Редфилдом принесли свои плоды: увернувшись от удара, Итан поднырнул под локоть вояки и, резко вывернув его под неестественным углом, со всей дури саданул того по рёбрам, отправляя валяться на полу. «Покинь помещение, Итан», — равнодушно сказал его товарищ, будто заложенная в его голову программа не позволяла реагировать ни на что вокруг, кроме охраняемого объекта. «Что они с тобой сделали? — Уинтерс, не обращая внимания на просьбу, опустился на белоснежный пол перед ним и вцепился ладонями в колени. — Карл, мать твою…» «Я скучал, детка», — блеснув серебристыми глазами, тихо произнес Гейзенберг и пальцами коснулся его виска. «Они ничего мне не сказали, ничего. Я не знал, Карл, у нас был договор, чёрт побери, блядский договор!» — Итан потёрся щекой о его ладонь, словно провинившийся пёс выискивал ласки хозяина. «Чего встали, придурки?! Скрутите этого полоумного кретина и в лазарет!» — прошипел позади хриплый голос, а две пары рук с силой оторвали Уинтерса от Карла и прижали лицом к полу. Один из учёных отогнул воротник его серой толстовки, и в шею ткнулась толстая полимерная игла. От укола тело обдало леденящей волной, сковывающей конечности болезненной судорогой и лишающей возможности двигаться. Химия скоро расползлась по артериям, и Итан ощутил, как неприятно немеют кончики пальцев, а язык во рту превращается в распухший и неподвластный ему кусок мяса. «Пусти меня, блядь! — с надломом выпалил он, бесполезно и вяло извиваясь в крепких руках. — Уёбки сраные, мы договаривались! Вам нужен был образец, я согл…» «Тебя, Уинтерс, пора бы запереть, как и этого мутанта, — умываясь собственными соплями и кровью, оборвал его учёный. — Ты сгниёшь тут, паскуда, я обещаю». «Мы… договаривались». «Твои договорённости не имеют смысла. Уберите его нахрен и заприте понадёжнее, пусть проспится». «Не волнуйся, детка». Едва заметное движение рукой, и металлическая клипса сорвалась с пояса одного, а после и второго из бойцов, что от резкого рывка выпустил Уинтерса из хватки и повалился всем весом на столик с приборами. Куски металла повисли в воздухе и прямо под удивлёнными взглядами сплющились в заострённую маленькую пулю. Карл оскалился, хищно облизнув пересохшие губы. Металл молниеносно мелькнул и глубоко вонзился в глаз ученого одновременно с тем, как сработал ошейник и браслеты на запястьях, и Гейзенберг, сжав зубы от боли, вывалился из кресла. Безжизненное тело в белом халате с глухим звуком шлёпнулось на пол, марая чистый кафель контрастно-яркими брызгами. Кровь струйкой сбегала по лицу из растерзанной глазницы, а металл прогрыз выход через затылок и рванул к следующему человеку, резким движением вспарывая незащищённую гортань. Карл сжался и, привстав на локте, метнул комок металла в следующую жертву. Беспечные бляди, за годы утратившие бдительность и позволившие ему воспользоваться моментом. Малейшая упущенная деталь становилась оружием в неравной борьбе. Карл оттачивал навыки умерщвления голыми руками почти век, и его умение анализировать, спонтанность и непредсказуемость не заковать в браслеты, не перетянуть ремнями и не придушить смертельными дозами наркотиков. Его не сломила Миранда, годы неволи и одиночества, не сломит и кучка доверчивых людишек, понадеявшихся, что он постепенно забудет, кем является на деле. Что ассорти ядовитой дряни в венах и бесконечные эксперименты изничтожат подчистую его суть, с треском переломят внутренний стержень и разотрут в порошок. Карл под обманчивой покорностью так и остался обозлённым и слишком жадным до того немногого, что поистине ему дорого. «Остановись», — только и прохрипел Итан, глядя, как на пол валится четвёртое тело с развороченным горлом, а рядом с его рукой со звоном падает комок металла. «Нужно выполнять обещания, Итан». Неотвратимость уколола кривой иглой под ребро и растеклась алеющей лужей по полу. Четыре трупа — ничтожная малость в сравнении с десятками ранее и одновременно резкая черта, отделяющая их от свободы. Карла заперли на нижних уровнях лаборатории, запретив дальнейшие встречи с Уинтерсом и оставив лишь редкие кратковременные прогулки под личным наблюдением Редфилда. Увеличили количество охраны и дозы препаратов, снижающих активность насквозь пропитанного ненавистью к мучителям мозга. — Если бы мы только не встретились, — Итан выключил воду и обессиленно упёрся лбом в стенку душевой. «Если бы…» Бесчисленное количество «если бы» в эпиграфе их истории.