Змеиное шипение

*** Мы стояли о-очень долго. С того момента как я рискнул ответить на чужой взгляд, я успел несколько раз пожалеть об этой секундной смелости и позорно уткнуться глазами в пол, разглядывая мелкие трещенки то одного, то другого камешка, а он... Он всё стоял и стоял... а вместе с тем как-то глуповато, но от того не менее цепко оглядывал меня. Под его ядовитой зеленью мне было не очень хорошо. Возможно несколько дурно из-за страха, что порой приносил его странно горчащий на языке запах. А может было и душно от сковывающего меня последние минуты пламенного стеснения... И, казалось, стесняло меня просто всё! И чужие внимательные взгляды, и чувство постепенно ослабевающей шнуровки рубахи... да даже криво нарисованный глаз машушего лапой кота! и то заставлял меня ежеминутно ерзать и надеяться, что краснота не столь сильно видна на моих горящих щеках. А ведь это чувство совершенно непривычно для меня. Я всегда считал его глупостью, безвылазно существуя в лесу. Совершенно ненужной, позорной, опасной... из-за неё я бы упустил большинство своей пищи!, постоянно ныкаясь по кустикам и стыдясь собственной наготы. Но сейчас я не могу с этим ничего сделать — едва ли не кожей я чувсвую острые взгляды всех присутсвующих людей, которые явно горят интересом — осознанным чувством столь сильно рознящимся с пустыми бусинками лесных зверюшек. Под ними я совершенно не ощущаю своей белой и пышной рубашки и плотно прилегающих брюк. Их словно нет! Меня медленно одолевала дрожь... *** Россия действительно мелко задрожал. Костлявые плечики мелко сотрясались в такт быстро трепещущего птичьего сердечка, а предательский алый румянец всё больше и больше охватывал его бледное лицо. Это крайне позабавило ушедшего в свои мысли англичанина, вызвало лёгкую, несколько неловкую ухмылку, а вместе с тем побудила и некоторое, не очень определяемое чувство — что-то между недоумением и несвойственным ему умилением. Артур не часто встречался, а уж тем более никогда не работал с детьми. Он просто почти не видел их, за исключением крайне надоедливых и вечно орущих детей некоторых особо богатых постояльцев. Но и от них его картинно воротило, особенно от вида родителей целующих своих чад в жирную маленькую задницу, никогда не видевшую соленых розг. Он, выросший некогда как единственный забытый всеми ребёнок в семье, вполне естественно чуждался подобного обращения, но и не торопился что-либо доказывать или опровергать. Он просто игнорировал это настолько, насколько позволял его до недавнего времени холостяцкий-ни-детёнка-ни-котёнка статус, который и дальше бы не менялся, если бы не казавшаяся столь выгодной помолвка с этим шизанутым на голову французом. Потому сейчас, несведущий в делах воспитательных, он чуть подрастерялся — пытаясь вспомнить хоть что-то, в голове проскальзывало лишь несколько неопределённых мыслей, которых едва ли набралось бы на страницу листа, да и то — написанное было бы с размахом умещено в трёх коротеньких словах: корми, терпи, люби. Последнее слово как-то забавно прокатывалось по языку и нёбу, однако для него смысла имело немного. Он быстро пробежался взглядом по мальчишке и осторожно заправил выпавшую с проседью прядь обратно за ушко. Чужой опасливый взгляд вновь его позабавил. Малец был мелкий, откровенно худой, но благо не урод и очень даже милый, что явно не будет лишним как реклама для его заведения. Молодые девушки, ещё не переставшие играть в куклы и читать заграничные романы, явно им заинтересуются и будут тискать его как новую, очаровательно краснеющую плюшевую игрушку. Остальные люди, в особенности некоторые пожилые представители наверняка попытаются его откормить или потрепать за несуществующие пышные щёки и тоже будут восторгаться застенчивостью молодого человека. Взгляд зацепился за ярко выпирающие, чуть синеющие рёбра, что заставили его задумчиво приклонить голову. На кухню он его не пустит — не факт что он вообще умеет готовить, не то что хорошо готовить. Пусть пока побегает официантом, в надежде что мальчик перестанет столь сильно смущаться, а потом посмотрим что из этого выйдет. Кивнув сам себе, Кёрланд наконец решился действовать. *** Я в напряжении молчал. Поведение господина Кёрланда совершенно сбило меня с толку и даже напугало. Его осознанный взгляд, что не так давно избавился от задумчивой дымки, слишком настойчиво изучал меня, словно одной лишь мыслю разбирал меня по отдельным полочкам в соответствии с каким-то внутренним распорядком. Его аккуратное, наверно даже нежное движение рук, за которым я едва не потянулся вслед, однозначно заставило жар смущения коснуться даже моих ушей, от чего я искренне возжелал провалиться под землю прямо сейчас. Некоторое время он помолчал, перешагнул с ноги на ногу, а потом только и сделал, что вполне терпимо и даже почти не больно взял меня за руку и повёл куда-то в сторону, уже не обращая на меня своего пронзительного взгляда. Дрожь от касания его костлявых рук я подавить не смог, таки дрожа не то от радости, мгновенно затопившей моё нетерпеливое ожидание, не то от противоречащего ему хладного страха, возникшего от неожиданности всего происходящего. Второй, свободной рукой пряча свои зарумяненные позором щёки, я покладисто потянулся вслед за господином, мы несколько раз обошли столы, единожды прошмыгнули мимо какого то другого, пузатого господина, по видимому очень важного (раз хозяин заведения ответно ему кивнул), и наконец приблизились к о-очень большим и широким дверям... ***