The other side of the Sun

Во всем виноват Джошуа. Он превратил характер в собрание больных анекдотов про депрессию. Он в этот компот нарезал фрукты, смешал ингредиенты и не пожалел сахара. А когда добавлял алкоголь, то все это превращалось в банальный пунш, разлитый по полу в его парадной. Там человек был мягкий. Джошуа не был. На похороны знакомых приходил в полосатых носках. Чтобы глядя вниз с поникшим лицом, было не скучно. В тот же день кашлял от смеха под welcome to the jungle, доносящийся из динамиков, купленных другу на день рождения. Трудно сказать, нравится ли ему рок, но тогда он отзывался приятным треском в ушах. Джинсы в пепле. Скрещивая ноги, откидывается назад, а потом глядит на плакат на противоположной стене. Над чужой кроватью гитара, на корпусе которой красуется автограф, фотографии из будки в парке и изображение с истекающим кровью ангелом. Будто с полотен итальянских гениев, такой объемный, мягкий, нежный и увядающий. Какие цвета нужно смешать на палитре, чтобы бледный юноша терял краски жизни, точно в моменте. От его вида кружится голова, тепло крыльев будто ласкает кончики пальцев. Почти осязаемый. С закрытыми глазами, но точно видит. Потому что, кажется, заглядывает в самую душу. Раны его кровоточат сильнее, перья дрожат - он осуждает. Зрачки расширяются до черных дыр, губы сохнут и Джошуа проходит по ним языком. Ногтями царапает ткань джинсов, цепляется за замок на ширинке. Но отдергивает руку, хихикает и закрывает глаза. — Черт, Джош, травой воняет! — Это был не я, — он пальцем тычет в стену напротив. — А он. — Какая улица конкретно? — смеется друг, хоть и выглядит уставшим. В непонимании Джошуа открывает глаза, хмурится, поджимает губы, пытаясь сосредоточатся на изображении перед собой. Рядом с гитарой, увешанная фотографиями, висит на стене исчерченная красным маркером карта Лос-Анджелеса. *** На мгновение Джошуа страшно настолько, что безумная идея возникает в голове, - если он не услышит биение сердца, то отпустит пальцы и похоронит себя под тяжестью чужого тела. Чуть не упускает момент, когда Джонахна, повисшего на нем, пробивает дрожь. Мышцы его мелко сокращаются в попытке согреть тело. Трудно лишиться головы два раза. Губами прижимаясь к влажной, покрытой мурашками коже, Джошуа знает, что и сам замерз до потрескавшейся на затылке чешуи. По ослабевшим венам растекается новая сила, точно принес в жертву церковь со всеми прихожанами. Ощущение с привкусом солнечных поцелуев напоминает проклятие. Все, что его волнует, гибнет у него на руках. Когда человек засыпает или находится в отключке, его тело остывает куда быстрее. Хуже только то, что в едва теплой воде и без того просто получить переохлаждение. А ведь его признаки Джонхан и так носит на коже как родинки или мелкие морщинки. Дыхание приводит в норму звук чужого рваного сопения. Как не дать ему захлебнуться? Нельзя отпустить, а времени становится меньше. Сердце куда-то торопится. Отклоняясь назад, Джошуа старается поправить сползающее с себя тело, рукой сжимает талию и с надрывом выдыхает: — Только держись, — ему приходится отпустить бортик бассейна, чтобы удержать голову Джонхана, не позволяя ей завалиться. Кракен должен топить корабли, а не пробовать вытащить их на берег. И дрейфуя, Джошуа понимает, что чем дольше медлит, тем сильнее замерзает Джонхан и кончаются силы. «Только попроси и получишь ее» — шепчет голос, предлагая сделку. Но верить нельзя даже себе. В таком положении трудно нормально ориентироваться, но, оглядевшись, удается найти лестницу. Крепче прижимая к себе хрупкое тело, Джошуа старается медленно плыть в ее сторону. Из-за адреналина напряжение в ногах не чувствуется так остро, но если остановиться хотя бы на пару секунд, то страшно почувствовать усталость. Страшно не потянуть. «Думаешь, сам справишься?» Грести одной рукой труднее, чем предполагалось. Особенно стараясь не сильно раскачиваться, чтобы Джонхан не наглотался воды, пока виснет на нем. Приходится ограничивать силу, и из-за этого будто тратится еще больше энергии. «Даже то, что у тебя есть, тебе не принадлежит». Конечности немного сводит, но он не останавливается, пока не хватается за металлический поручень. Чуть не соскальзывает, но сжимает пальцы до побелевших костяшек, чтобы удержать их обоих на поверхности. Вдох. Выдох. Нужно удобнее перехватывать тело, иначе не получается найти равновесие. «Оно заберет все обратно» Ладонь скользит под водой по холодной коже, из-за этого трудно повернуть, до конца не выпуская из захвата. Заводя руку под подмышку Джонхана, Джошуа разворачивает его и прижимает к себе сзади, полностью обхватив поперек груди. Так, чтобы тот повис на одной руке, пока второй стараются крепче держаться за скользкие перила. Столько сил нужно, чтобы поднять на себе чужое тело, что, когда наконец получается, он сразу валится на холодный кафель, позволяя безжизненно упасть на себя. Почему Джонхан сейчас кажется таким тяжелым? Будто на Джошуа небо рухнуло. Глаза слипаются и становится жутко интересно, а не потому ли так крепко спит человек в его объятьях, что уже ничего не чувствует. «Блять», — шепча почти про себя, зажмуривается Джошуа и приподнимается на локтях. Сейчас ни при каких обстоятельствах нельзя засыпать. Поднимаясь, он тут же подхватывает Джонхана со спины, и оставляя длинную лужу, тащит его подальше от воды, будто из нее в любой момент их достанут чьи-то черные щупальца. Наклоняясь, своими большими пальцами обнимает нежное лицо и, прижимаясь к нему лбом, шепчет: — Умоляю, открой глаза, — хлопает пару раз по щекам и собирает воздух в грудь, чтобы докричаться, повышает охрипший голос, — Джонхан, пожалуйста! «ничего» — Чтоб тебя, вставай! — почти срывается на истерику. Растеряв все тепло в остывшей воде, он разве что может попробовать мыслями согреть. Поэтому прижимается ухом услышать как замедляется сердце. Руки от ладоней по предплечья прижимает к костлявым бокам. Хочет во что бы то ни стало попробовать вернуть все то, что совсем недавно украл. «ничего страшного» — Клянусь, если ты не откроешь глаза, я тебя придушу… Воздух вокруг кажется ледяным и совсем не щадит тонкое ослабленное тело. Дрожать оно не перестает даже в объятиях тяжелых рук. «ничего страшного, ты так уже делал» — Пожалуйста, — хочется прижать его к себе сильнее, но Джошуа знает, что не сможет согреть. Только забрать оставшееся тепло, убивая быстрее. Нужно срочно отпустить, но руки тяжелеют от одной мысли, что из-за него опять все станет только хуже. Будто не согласный с этим, Джонхан хмурится и кашляет перед тем как открыть слипающиеся глаза. На мгновение мерещится как мутнеют зрачки, а белки в темноте становятся еще светлее. Бледные губы приоткрываются, родинка на щеке прячется за прилипшей прядью волос. Взгляд его путается мокрых в волосах, там же застревают мысли. Он хочет что-то сказать, но слышно как охрипло горло, точно не готовое к тому, чтобы им вновь пользовались. — Я что… умер? Закрывая лицо руками, Джошуа судорожно выдыхает. Тело одолевает усталость, а грудь вдруг сотрясается от смеха. Сердце, будто до этого сжимающееся в тисках, наконец-то лопается, фантомный привкус крови во рту, а в горле ком. И то ли хочется смеяться, то ли кашлять. Такая странная эйфория накрывает Джошуа, что от облегчения он валится на бок, наконец-то позволяя себе расслабиться настолько насколько позволяет температура воздуха. Сдерживает то ли еще более безумный смех, то ли слезы, и потому просто переворачивается. Мокрая плитка от небольших движений поглаживает лопатки и спину. Тело стремительно остывает, усталость тянет органами к полу. Но он не смеет закрыть глаза и смотрит в потолок, вспоминая о том, что от падения на него того удерживают металлические перекладины и кажущиеся сейчас такими сложными конструкции. Поворачивая голову, он встречается с пустым взглядом не прекращавших смотреть на него глаз. А еще видит протянутую к нему руку - всего немного остается джонхановым пальцам, чтобы дотянутся до влажной щеки. А ведь Джошуа и представить не может, какая же глупая улыбка сейчас у него на лице. Только оценить ее последствия в том, как дрожат ресницы, а с совсем синих губ слетает рваный вздох. Без возможности и сил пошевелиться, Джонхан молчит. Пытается сосредоточить взгляд на мягком лице напротив, но глаза начинают косить, а губы предательски дрожать. — Мне холодно, — кое-как выговаривает он, делая слабое движение навстречу и стараясь перевернуться. Эйфория от мысли, что Джонхан жив, покидает сонный разум, остается лишь кислое послевкусие. Если сердце разорвало, то что теперь разгоняет в панике кровь? Однако Джошуа только наблюдает, боясь пошевелиться в ответ. Никогда еще таким бесполезным себя не чувствовал. — Если я тебя обниму, то ты только быстрее замерзнешь, я… не могу тебя согреть, — уголки его губ опускаются, на глазах слабыми руками так отчаянно тянутся ухватиться, но проходят самыми кончиками пальцев по касательной и со звуком удара бьются о кафель. Этого хватает, чтобы дрогнуть и подорваться навстречу, тут же обхватить чужие, обмякшие конечности, которые валятся под собственной тяжестью. Как будто бы и правда становится немного теплее. Мышцы в сжимаемом отчаянно теле редко сокращаются под кожей такой же белой как кости где-то внутри. И если бы, прижимаясь крепче, думать получалось бы хоть о чем-то, кроме температуры и как ее поднять, то, возможно, Джошуа обнаружил бы, как у него на руках разыгрывается трагичный сюжет с полотен, которые завораживают погибающим, но таким прекрасным героем. Смерть на них всегда такая изящная. Точно руки Джонхана. Страшно даже думать, сколько сил было потрачено, чтобы чужие пальцы опустились на плечи. Звон в голосе раздается от бьющихся друг об друга мыслей. —Я видел душ в раздевалке, надо согреться там, — вспоминает Джошуа, судорожно пытаясь что-то придумать. Утыкается в плечо и, стараясь поднять, оплетается вокруг торса будто тугой канат. Им почти удается встать, но воздух тяжелеет и точит пространство под коленями. Бьются пару раз локтями и прочими торчащими костями о серый кафельный пол, пока Джонхан не находит равновесие в чужих руках. Сквозняк ощущается как ледяной ветер, в носу свербит усилившийся запах хлорки и влажности. В легком шуме взволнованных вод раздается еле различимое стучание зубов. Стоило бы расслабиться, позволить крови продолжать свободно циркулировать, чтобы остывать не так быстро, но они только напрягают мышцы и мерзнут от этого еще сильнее. В раздевалке нет окон, потому нет света. Двигаясь в полной темноте, Джонхан только хмыкает и позволяет себе окончательно повиснуть на чужом широком плече. Доверяется полностью, позволяя усадить себя на одну из лавочек, хоть конечности вяжет друг о друга. Нехотя выпускает из объятий и бьется об металлический шкафчик спиной. Глаза сами закрываются, замерзать вроде уже и не больно, кажется, что если чуть-чуть расслабиться - станет теплее. Не хочется признавать, но без крепкой хватки мягких ладоней сопротивляться ознобу становится невозможным. — Только не засыпай. Притворяться, что самому не страшно отпускать, Джошуа даже не пытается, только дергается в душ, бьет по вентилю и дрожащими руками пытается настроить температуру. Первый поток бьет ледяной водой по голове, он шарахается как от удара, чуть не потеряв равновесие, но хватается за смеситель. Выкрутив кран на полную, старается убрать лезущие в глаза волосы, что вместе с водой прикрывают обзор. Он сплевывает собравшуюся во рту воду, которую успел хлебнуть, и шипит, когда наконец чувствует ступнями уходящий в слив кипяток. Тут же рванув к Джонхану, он подхватывает его за мягкие бока двумя руками и, прижимая к себе, помогает дойти до душевой. Заходя под горячую воду, они оба сжимаются как от удара. По коже проходит спазм и трудно понять, по чьей именно. То ли снова и резко холодно, то ли вдруг обжигает до судороги. Худые бедра зажимают другие, те, что сильнее и крепче. Под напором заливает глаза и рот, не позволяя открыть ни того ни другого. Ладони движутся выше и трудно игнорировать то, как идеально смуглые пальцы ложатся во впадины между узких ребер. На ухо шепчут какие-то нелепые извинения, трудно различимые за плеском воды. У корней волос жжение острое, но пробивает до самого черепа. Точно ледяной бритвой снимают скальп и всю кожу от затылка и вниз по спине. Там же блуждают онемевшие руки, сглаживая неприятные ощущения. Прощупывают каждый позвонок, нежно водят по лопаткам, ускоряя процесс. Все из-за того как сосуды, до этого сузившиеся, вдруг расширяются, артериальное давление падает и пульс увеличивается. — Мне жаль, — голос дрожит, слова разбиваются о кожу на шее. Ничего приятнее ускоряющегося сердца напротив своего собственного Джошуа, кажется, услышать сейчас не может. Волнение, со всеми отрицательными импульсами, побуждающими нервы биться в истерике, несильно, но притупляется. И все из-за остывшего кончика носа, который утыкается в ключицы и щекочет мелкими движениями впадинки, где собираются капли. Все острые углы тела Джонхана находят где идеально вписаться в плоскости мягких форм Джошуа. Бледные пальцы очерчивают рельеф на плечах, предплечьях и ложаться на бока, чтобы, огладив их, двинуться дальше к мышцам спины. Запомнить бы больше этих изгибов, составить бы карту гор и равнин, чтобы, блуждая, не теряться больше, только разве что намеренно. — Прости меня, — снова просит Джошуа, но на этот раз чуть громче. Потерянным взглядом он блуждает по подрагивающим предплечьям и поджимает губы. Стыд - последняя вещь, которую он хотел вспоминать. Но именно он сейчас заставляет отвести глаза, подогревает кровь, делая уши красными, и щемит в груди. Столько совершенных поступков, достойных наказания и стоящих сотни извинений, а он за них ни единого слова не проронил. Но от всего этого вихря из паники и уязвимости в груди давит и развязываться язык. «Ты его чуть не убил», — злорадствует знакомый голос. Осознание бессилия перед собственной природой ставит в угол. Вина давит на плечи, заставляет поежиться и спрятать лицо, чтобы не встретить осуждения или разочарования. Ему кажется, что если уж не себя, так его Джонхан точно уже ненавидит. Испортил о Джошуа свое тело, душу и кожу. И стоило ли это того? — Ты совсем охренел, — делая паузы, хрипит Джонхан с очевидной насмешкой и тут же бьется лбом о чужой лоб, чтобы заставить поднять глаза. — Не смей думать, что смог бы меня заставить. — Я мог не рассчитать силу, — пока Джошуа говорит, дыхание его сбивает застывшие на губах капли Джонхану на подбородок. Мышцы забиваются так, точно становишься плюшевый и несколько раз простиранный. Точно побывал в центрифуге, куда обильно засыпали сахар и теперь голова полна ваты. В нее хочется упасть лицом, испачкать щеки и испортить зубы. — Ты сильно переоцениваешь свои возможности, — синий рот наконец-то приобретает новые, более живые оттенки. Стыдно находить привлекательным признаки болезни, патологии и всего прочего обратного норме, но как же это красиво. — Мне правда жаль, — давится поднимающимся по горлу сожалением Джошуа. — Заткнись, — и вроде Джонхану тело само подкидывает идею, как бы прекратить этот поток бесполезных слов. Он наклоняется ближе, чтобы почти коснуться… Но Джошуа перебивает попытку единственным: — Прости. И этим сбивает с мысли. Так мало всегда было терпения, а на подобные вещи его не выделяли никогда. Импульс острого раздражения бьет под ребра, и, расплескивая воду, Джонхан не может сдержать желание побольнее впиться ногтями в кожу. Под сжимающими до затекающих суставов пальцами дергаются от боли. — Еще раз извинишься и клянусь, я тебе руку сломаю, — он ослабляет хватку, когда чувствует инстинктивную попытку вырваться. Сложно оценить нанесенный ущерб, тем более предположить сколько они так простояли. Вместе с паром на керамику оседает такой желанный комфорт. В него невозможно поверить, но Джонхана уверен, что из всех чувств сейчас особенно ярко ощущает именно его. Кровь в покое, близость не беспокоит, только согревает. И не совсем ясно, она или температура разгоняют его сердце сильнее. Что угодно можно считать правильным, но руки и нужду ими касаться остановить труднее. Особенно когда они не находят препятствий или сопротивления, наоборот к ним всем телом позволяют себе прильнуть. Смущение выжгла паника, теперь и она прошла, а значит можно рваным вздохом в щеку разрешить стянуть с себя липкое и такое лишнее белье. Оно только мешает и сковывает, поэтому теплые ладони на месте тесной ткани точно оставляют покалывающие следы. Катастрофически требуется собрать себя из кучи расчелененных обрывков в хоть какое-то подобие осмысленного. Вроде в их ситуации следует притвориться, будто остаться нагими - необходимость, обусловленная желанием быстрее согреться. Однако что-то с самого начало идет не правильно. Так только труднее сопротивляться, терпение в таких условиях куда легче подвергается коррозии. И хочется отомстить, заставить Джошуа сжать зубы и шипеть, поэтому узловатые пальцы тут же цепляются за резинку его белья и мучительно медленно тянут вниз. Как ловко Джонхан расчленяет рассудок. Заставляет зажевать губы, почувствовать слабость в ногах и от неожиданности подставить открытые глаза под летящие сверху капли. Подселяет какую-то неправильную слабость, наоборот разгоняющую кровь. И не получится отрицать, что все это делают ненамеренно. Вроде Джошуа отлично понимает, чего от него хотят, но не смеет ничего из этого дать. Забавно, как быстро они снова становятся подвержены влиянию темноты и смелеют до нервных прикосновений к бедрам. Но не более того. Одним рукам попросту не хватит сил, другим смелости. Хочется сказать «нам нельзя», но зачем лгать, когда тут давно уже можно. Только вина достаточно сильна, чтобы удержать от желания поддаться импульсу. Вина за то что сделал. И за то, чего еще не успел, но обязательно сделает, если опять сорвется. Мышцы расслабляет так, что стоять становиться труднее и они сползают вниз по влажной стене. От контраста температур их немного ведет, под кожей бегают муравьи. Задрав голову, Джонхан подставляет лицо, открывает рот, ловя теплые капли языком, на его плечо ложится Джошуа. Непослушные пальцы сами тянутся запутаться в черных вихрях и прижать ближе. Швы между граней плитки неглубокие, та, судя по их форме, квадратная. Скорее всего, белая. Она почти всегда белая, из-за чего все остальное на ее фоне кажется грязным. Как совесть Джошуа. Дело не в близости. Дело в том, кого он испачкал собой. Последнее, чего он достоин, так это быть тем, кто может прикоснуться к чему-то настолько священному. Разграбивший собственную святыню идиот. Грудь переполнена чем-то рвущимся наружу и пытающимся принять форму слов: — Я… — …не смей, — не позволяет договорить Джонхан, немного отодвигает от себя за волосы и прижимает вторую ладонь к полным губам. — Просто молчи. Когда до него доходит их положение, он рассчитывает, что в темноте не так незаметно, как завис его взгляд. Приходя в движение, рука опускается ниже на подбородок, но полностью ее не убирают. — Боишься, в любви признаюсь? — Нет, тошнит уже от твоих извинений, — даже его ворчание уже напоминает своеобразную колыбельную. В темноте, окруженные паром, оседающим на стены вокруг и въедающимся в голову, вытесняя все что так долго казалось важным, сердце разбухает как от влаги. Ничего не слышно кроме размеренного дыхания. Ничего не хочется кроме как продолжать чувствовать давление чужих конечностей на свои собственные. Выводя узоры на бледном бедре, Джошуа медленно вспоминает английский алфавит, чуть хмурится и ногтями подписывает кожу своим именем. — Ты пропустил «ш», — небрежно комментирует Джонхан и чувствует как пальцем поднимаются чуть выше от колена. — Нет, она была тут, — бурчит под нос Джошуа, снова рисуя буквы в том же месте. — Мгм. В темноте находится убежище сомнениям. Если запоминать друг друга, то только на ощупь. Непривычное ощущение не чувствовать себя скованным будучи обнаженным рядом с кем-то. Нужно ли вообще стесняться, когда линия разграничения между ними проходит теперь разве что где-то внутри. Доверил тело, но не то, что в нем пытаются удержать. Потянуть бы время, но обстоятельства беспощадны и напоминают о себе нелепыми доводами. Можно, конечно, игнорировать их и остаться так сидеть до рассвета, но как только они его застанут, то никакие отговорки уже не помогут. Будет сложнее. — Я пойду найду полотенца, — тихо вздыхает Джошуа, выскальзывает из чужих рук и неловко поднимается на ноги. Ему вслед летят брызги. Немного прокашлявшись, Джонхан медленно привстает, чтобы удобнее опираться спиной на плитку, пока сидит. — Вскрой тренерскую, — предлагает он и устало взмахивает рукой, чтобы объяснить. — Наши вещи все сырые, а там возможно хранится форма сборной. — Хорошо, — кивает Джошуа, но от этого движения видно только расплывшиеся в темноте очертания. — Не выключай только воду, пусть идет. — Какое расточительство, — пытается усмехнуться заботе Джонхан. — Тебе не все равно? Джошуа усвоил хорошо, что главное вовремя говорить ни о чем. А еще сбегать, пока еще можешь сопротивляться. *** Разбивать пиньяту было не самым любимым из развлечений, но было в этой игре что-то, что заставляло с азартом хвататься за биту. Хоть поначалу Джошуа и считал себя не из тех, кто предпочитает грубую силу, разрывать в клочья ему нравилось. Нанося ущерб, он чувствовал как отзывается в нем что-то и веселился больше. Вот и сейчас, глядя на вендинговый автомат с полотенцами, он и не думает искать бумажник. Зачем, если можно хорошенько хлопнуть и оттуда как из игрового автомата выпадет выигрыш. И даже знать не будет, сколько усилий пришлось бы приложить обычному человеку, когда он так просто это делает. Выбивает несколько, тут же вскрывает упаковки, избавляясь от улик, и накидывает полотенца себе на плечо. Дабы почувствовать себя менее неловко, обматывает одно из полотенец вокруг бедер и спешит скорее найти дверь с нужной табличкой. Тренерская, как и подобает прочим кабинетам, выглядит в меру презентабельно, так, чтобы желание у проверки спонсировать было, но так, чтобы еще и доказать, что тут ко всему относятся аккуратно и бережно. Немного мебели и только нужное; на стенах грамоты и сертификаты, чуть дальше на полках не поместившееся в главный зал кубки и награды. А в самом углу неприметный шкаф, в котором Джошуа находит новые, еще даже не распакованные, олимпийки с эмблемой университета и спортивные штаны. Наглея, ищет среди размеров более подходящие, но видимо, в сборной форму заказывают либо на Атлантов, либо на детей. Поэтому приходится взять 2XL и, натягивая кофту, немного в ней утонуть. «А на нем она будет еще больше», — думает Джошуа и из-за образов, возникших в голове, чуть ли ноги не заплетаются, когда он торопится обратно в раздевалку. Не хватало еще поскользнуться на ровном месте. Джонхан валяется там же, где его оставили. Откинувшись назад и завалившись на собственное плечо; голова его под струей воды, а конечности расслаблено раскиданы вдоль тела. Выглядит почти как труп, который по задумке сценариста должен в любую секунду напугать зрителя резким движением. Положение его не сильно меняется, когда он замечает Джошуа перед собой. Только чуть прищуривается, пытаясь лучше разглядеть лицо в темноте. Почему-то, когда это удается, ему удивительным образом не так больно существовать. От этой мысли он недовольно поджимает губы и будто разочарованно хмыкает. Вне зоны комфорта, но окруженный приятным трепетным чувством, что проглядывается в том, как, садясь рядом на корточки, Джошуа медленно выключает кран и тут же кутает в полотенце. Неохота и так лень вырываться и изображать недовольство, что Джонхан позволяет мягким ладоням блуждать по телу через махровую ткань. Неловкие движения начинаются с шеи и плечей, мягко переходят на спину, а там поглаживают уже увереннее. Переходят на грудь, потом неожиданно сжимают через полотенце бедра, собирают капли по икрам и возвращаются на живот. Там, где задержались пальцы, их очертания можно почувствовать фантомами на коже. Вот бы это не прекращалось. Вот бы к нему сново прикоснулись везде и разом. Вот бы руки чужие скользнули ниже и… — Я нашел форму, — обмотав полотенцем, Джошуа предлагает сухую одежду. — Вот, возьми. Она мягкая и теплая, такая приятная на ощупь, что Джонхан на секунду хочет наклониться и уткнуться в нее носом, а заодно и поцеловать руки, что ее протягивают. Пытка какая-то, тут вроде столько можно было, буквально, точно в прошлой жизни, а теперь не ясно, что со всем этим делать. Хмурясь и откидывая прочь неугодные мысли, он забирает одежду. Может, находясь в отключке он успел умом тронуться? — Мгм, — стиснув зубы, приходится кивнуть. Будто догадываясь о том, что провоцируют друг друга даже дыханием, все остальное они стараются делать молча и на расстоянии. Выжимают белье и бедную футболку, найденную у бассейна; собирают вещи в сумку к топору. И вроде бы появился повод воспользоваться столь нелепым предметом в данной ситуации. Найти бы только кусок бревна, чтобы голову уложить. Как же тяжело слышать каждый чужой шорох и пытаться не обернуться. Что уж говорить о том, чтобы позволить себе смотреть. Проще глаза выколоть, иначе тело все равно реагирует. Форма на плечах Джонхана и правда висит как на вешалке, он ее застегивает не до конца, а подойти и закончить за него нельзя. Они оба замечают друг за другом, как торчащие из-под длинных рукавов пальцы неловко сжимают ткань. Джонхан продолжает их прятать, пытаясь согреться. Джошуа закатывает рукава и без удовольствия натягивает сырые кроссовки. Туман в голове рассеивается с паром в раздевалке. Чем яснее выходит мыслить, тем труднее убедить себя держаться подальше. Вот уж парадоксальное явление. Непонятно, то ли им следует поторопиться покинуть здание, то ли они оба все делают так медленно, точно тянут время, чтобы в нем задержаться. Может еще есть шанс, пока они не вышли, украсть еще немного касаний. Ругаясь про себя, Джонхан мельком глядит на спину Джошуа, пока они идут по коридору и надеется, что тот обернется. А там уже и неважно, насколько правильно и логично, он обещает себе не струсить. Однако чужая голова в основном опущена вниз, редко поднимаясь, чтобы хоть что-то увидеть перед собой. Когда они оказываются на улице, становится еще больше непонятно, что чувствовать. Сколько градусов? Есть ли ветер или чужое дыхание задувает за шиворот? Кутаясь сильнее в сырую куртку, Джонхан греется от олимпийки, которая ближе к телу. Ему не хочется говорить самому, ему нужно услышать сорванный голос с особыми нотками. Они ласкали слух, теперь застряли где-то между теорией фрейда про эго и чем-то реально бессознательным, спутали к черту знания, мысли и прочитанные статьи. Будто из газетных вырезок склеили шифр, заставляя теряться в догадках. Может, и не было ничего? А если и было, то вдруг всего лишь временное помешательство и теперь время отката. Возможность - как новая материя, к которой никто из них не может найти подход. Но и она будто уменьшается каждую секунду, когда на горизонте возникает собственный автомобиль. В противовес разгоняющемуся сердцу и нервно прикусанным губам. — Дай ключи, пожалуйста, — не глядя, Джошуа протягивает открытую ладонь, когда они оказываются у машины. — Лучше я поведу. — Иди на хер, — огрызается Джонхан и, схватив за рукав, разворачивает к себе, чтобы тут же прижать к двери автомобиля. — Я в состоянии сесть за руль. Я, Джису, Джош, или как тебя там еще называть, не твоя зона ответственности. Не смей делать из меня еще один повод для раскаяния. Только попробуй просить прощения, и плевать мне как ты это делаешь, вслух или этими тупыми джентльменскими жестами. — Закончил? У тебя тремор и ты чуть не умер от переохлаждения, — его голос звучит выше, тело напрягается, он хватает за запястья сжимая длинными пальцами, пытаясь при этом контролировать силу. — Это не более чем предосторожность. Я, может, не хочу умирать, потому что ты не справишься с управлением и вылетишь на встречку. — Хватит врать, — раздраженно смеется Джонхан, не ослабляя хватки на чужой олимпийки. — Именно этого ты бы и хотел. Спорим, в твоем представлении это романтично? — Да делай что хочешь, — бросает сквозь зубы Джошуа. У него уже почти не остается терпения. Однако у Джонхана оно заканчивается быстрее и, притягивая к себе, он наконец с облегчением выдыхает в мягкие губы. Поначалу те плотно сжатые и сухие, но начинают постепенно раскрываться навстречу. Еще раньше руки Джошуа переползают на талию и плотнее прижимают к себе за влажную ткань куртки. Стараются пользоваться одними губами, но срываются, когда Джонхан порывисто обнимает обеими ладонями лицо, чтобы, открывая рот, почувствовать чужой язык деснами. Наверное, никогда до конца не привыкнет к этому ощущению, когда кому-то позволяешь вторгаться во всякие личные границы. Однако уже заранее знает, что захочет его повторить как только оно закончится. И плевать сколько там планирует самому себе сопротивляться, он чувствует, чего хочет Джошуа лучше самого Джошуа. Слышит, когда наконец-то ему снова начинают стонать в рот. Рассудок Джошуа проясняется до колотящегося в висках желания удержать при себе во что бы то ни стало. Приковать к груди, заключить в объятьях и вырастить себе новые руки из металла, чтобы, складывая пальцы в замок на худой спине, быть уверенным в прочности. Пусть костенеет каждый сустав, грубеет кожа, но если удалось захлопнуть скобы в капкане, то нельзя ослаблять хватку. Принадлежат ли эти мысли ему или это заговорили кожа и кости? В его теле каждый атом жадный. На фоне возникает вой сирены, заставляя их с трудом отлипнуть друг от друга. Столько силы воли еще никогда не приходилось прилагать, чтобы просто отодвинуться. В глазах напротив выключили свет. Мимо через пару мгновений проносится машина скорой помощи. Огни ее мигалок бликуют в радужках, возвращая туда напоминание о реальности происходящего. Переводя дыхание, Джонхан чуть ослабляет хватку, но далеко не отпускает, положив руки на плечи. — Я тебе не доверяю, — хмыкает он, сводя брови вместе. — Чтоб ты знал. — Взаимно, — кивает Джошуа. Заметно как дергаются уголки его губ. Жаль, но приходится смириться с тем, как резко чужое тепло его покидает. Если быстро набрать высоту, то насколько больно будет рухнуть вниз? — Есть хочешь? — Джонхан поворачивается и облокачивается на машину, запускает пальцы в волосы, чтобы прибрать их назад. — Немного, — облизывает губы Джошуа и осторожно, точно боясь сорвать голос добавляет. — Только давай все-таки я поведу. — Нет. — Слушай, у тебя нет выбора, иначе я займу магнитолу и тебе придется слушать Френка Синатру на повторе. — Серьезно? — иронично улыбается Джонхан. — Синатра? Прокашлявшись, Джошуа старается пропеть строчки песни как можно торжественнее: — And now the end is near, — на самом деле он плохо помнит текст, но даже хмурится будто и правда постарел до ностальгии по хитам семидесятых. — And so I face the final curtain. Джонхан немного медлит, чем выдает свое удивление, даже губы покусывает, чтобы не рассмеяться. Потом закатывает глаза, все-таки доставая из кармана ключи, и вкладывает их во вновь протянутую ладонь. Кожа об кожу. От прикосновения щекотно в груди, но его тут же прерывают. Нельзя затягивать, иначе в местах, где один чувствует другого, будто выделяется клей. *** Срывая одуванчики, пачкая руки в соке, ощущать как слипаются пальцы. Стебель сминают между пальцев размазывая белую жидкость по ладоням. Жарко, стирая пот с лица, чувствуешь, как желтые лепестки прилипают к щеке. Перебирая пальцами на свету, Джошуа разглядывает подсохшую грязь, она крошится; природный клей стал совсем бесцветным и покрыл блестящей коркой костяшки; на солнце все такое особенное. На коже все такое красивое. На разбитых коленках сочится кровь. Сквозь содранные бархатные кружева плоти и пыли с земли. Губы он закусывает, чтобы проще было терпеть, как жжется рана и, кромсая еще несколько цветков, давит их сок сверху. Школьный психолог сказал он самый нормальный в классе. *** Почти полный бак. По дорогам чужого города, но на родине. Соблазн потеряться на подольше подталкивает свернуть с главной дороги и кружить дворами. Но Джошуа гонит прочь свои идеи и смещает взгляд на значок со смотрящими вверх стрелками, выкручивает колесико на максимум, включая обогрев. За рулем чужого автомобиля, забрав ключи у владельца, – грубо, наверное, отбирать у человека выбор, но рад что не пришлось применять силу. Иначе забиться куда-нибудь в щели собственной квартиры хотелось бы сильнее. Поводов и так достаточно. В украденной одежде, – а куда было деваться? Вспомнить бы как зовут, но и имя-то подделка, как и весь он. Совсем игнорировать происходящую в черепной коробке войну Джошуа не может. Там взрываются друг об друга доводы совести и вопросы, требующие ответов. Командование в тупике, кадровые перестановки - пустая трата времени. Против такого противника даже превентивный ядерный удар не поможет. Выжжет все вокруг, но тот останется стоять невредимым. Можно бояться, но сомневаться нельзя. Горячие потоки воздуха ласкают бледную кожу и желание еще раз ее увидеть заставлять обернуться на сложившего руки на груди Джонхана. Уронив голову на стекло, он все медленнее открывал глаза, когда моргал. Стоило беспорядочно высохшим волосам прикрыть лицо, как сразу дыхание его стало громче, хоть двигаться он и вовсе перестал. Глядя на него, в голове возникает нейтрализующий неприятные симптомы белый шум. Печаль растягивает уголки губ в слабую улыбку и, окончательно в своих чувствах запутавшись, Джошуа пытается сконцентрироваться на дороге. Он даже не сразу понял, что Джонхан уснул. Теперь ехать приходится еще осторожнее, не хочется ведь нечаянно разбудить и добавить еще одну причину для уколов совести. Усложняет задачу зудящие желание продолжить смотреть, потому что так нужно, чтобы продолжало журчать в ушах. У тишины рядом с Джонханом особенная мелодия. Совсем не та, что отражается о стены в пустой квартире Джошуа. Так просто было бы его похитить и увезти куда-нибудь на пресловутый край света, чтобы там наблюдать как на солнце белая кожа блестит ярче, а волосы выгорают. Только бы разрешение получить. Может быть, Джошуа окончательно с ума сошел? Но остановиться не может. Припарковавшись, еще минуты три просто сидит и в полной тишине изучает взглядом каждую мелкую деталь в Джонхане, которую сумел разглядеть в темноте. В мыслях к нему столько вопросов, но он рискует их никогда не задать. Медленно приходят в движения плечи, потом ноги вытягиваются максимально, на сколько позволяет место, а через пару секунд чужая голова с трудом отлипает от окна. — Приехали? — сонная моторика немного гипнотизирует, как и хриплый от сна, но все равно мягкий голос. — Почему не разбудил? — Только что остановился. На входе в 7-Eleven как на пороге храма. Вывеска горит будто долбанная витражная икона и слепит припухшие от усталости глаза. На цветной витрине множество слоганов и цифр смешиваются в кашу: Молодежный. 2+1. ПОДДЕРЖИ ТЕХ КТО РЯДОМ! ТАК ВКУСНЕЕ! Я! Возьми с собой. Съел! 2-1. Поделись! Тебя! Здоровый комплекс для высокоэффективного человека. Проснувшийся минут пять назад Джонхан трет виски, жмется в еле просохшую куртку и недоумевает, - в какой момент, глядя на бликующий после дождя асфальт, сомкнул веки чуть дольше положенного. Теперь он теряется в свете прямоугольных окон, холодильников с напитками и пестрящей подсветки. Не знает, как нашел в себе силы отлепить от холодного стекла будто пробитую голову. Из нее явно что-то подтекает. — Ты что-нибудь хочешь? — а вот и причина расширяющейся черной дыры заговорила. У Джошуа вид сосредоточенный. В форме спортивной он выглядит еще моложе. А когда вдобавок к этому начинает задумчиво хмуриться, так вообще как ребенок. — Что-нибудь хочу, — давит улыбку Джонхан, вышагивая вдоль стеллажей и без интереса разглядывая цветные упаковки лапши. — Острое? — Острое. — Запивать колой будешь? — Буду. — Кимбап взять? — Возьми. — Джонхан, — зовет Джошуа, заметив как открывают холодильник с алкоголем и руки тянутся к банке пива. — Джису, — оборачивается Джонхан, натягивая саркастическую улыбку. Было ли им проще находиться в компании друг друга под градусом? Вряд ли, но появилось бы смягчающее обстоятельство, на которое можно было бы списать собственное поведение. — На этот раз я не стану держать твои золотые кудри, когда тебя будет выворачивать наизнанку, — пожимает плечами Джошуа, у него даже выходит выглядеть убедительно. Точно ему вообще по барабану, но неохота возиться с последствиями. Наверное, Джонхана останавливает не это, а поверхностный анализ собственного состояния и ключевым пунктом там все-таки фигурирует, что он вроде как чуть не умер. Но Джошуа находит, что ему становится проще концентрироваться на вкусах лапши, когда Джонхан возвращает пиво на место. Длинный стол у окна, два рамена с двумя банками колы из холодильника и невозможность перестать смотреть на чужое отражение, когда делаешь вид, что разглядываешь что-то на улице. — Ну, и в чем смысл брать острый рамен, чтобы потом использовать только половину приправы? — В том, чтобы почувствовать вкус лапши. Тем более, там такая ядерная приправа, что после нее хоть язык ампутируй. Екает внутри. Они связываются одним только взглядом, как пластмассовыми, натирающими до разодранных запястий хомутами. Джонхан будто смыслом своего существования выбирает найти, к чему бы прикопаться, чтобы хоть в чем-то самого себя убедить. — А ты умеешь жевать еще медленнее? — возмущается он, точно чужая манера есть, растягивая момент, сводит его с ума. — Торопишься куда-то? — удивленно поднимая брови, спрашивает Джошуа. — Быстро есть вообще-то вредно для желудка. — Знаешь что еще вредно? Много болтать. — У тебя поэтому такой нездоровый вид? Джонхан закатывает глаза, а потом снова ищет ими, за что бы зацепиться. А можно же, в целом, просто обобщить. — Ты какой-то дурацкий. — Конструктивная претензия, — хмыкает Джошуа играя пальцами с валяющейся на столе салфеткой. — Еще что-нибудь? — И музыкальный вкус у тебя отстойный. — Я пошутил про Синатру. — Что ты. Есть чем удивить? — Фрэнк Оушен, - тихо говорит Джошуа, уже готовясь к атаке. — Вот это да, - наигранно удивляется Джонхан, растягивая лениво слова, - Я в тебе не сомневался. — Ой, заткнись, — Джошуа накручивает лапшу на палочки и недовольно цокает. — фанат слезливого рэпа. Решил, что ты андеграунд? — В сравнении с тобой андеграунд - любая песня в караоке, — он наклоняется через стол, будто это поможет ему лучше донести свою мысль, а заодно и поверить в нее самому. — Более чем уверен, что все, что тебе нравится, это переоцененная шаблонная хуита. Не только музыка. — Надо же, здоровая самооценка. — Что? — Такой умный, а не понял, — пожимает плечами Джошуа, пока возится с трубочкой в стакане газировки. После недолгого молчания, возникшего из-за надобности дожевать еду, Джонхан ворчит тихое: — Я понял. — И? — И ты все еще крайне не неразборчив. — Был бы неразборчив, встречался бы с инстаграм моделью стандартной, как настройки айфона и притворялся бы, что пускаю слюни на Меган Фокс, — хмыкает Джошуа, уже без стеснения пересчитывая взглядом чужие реснички. Новое упражнение для тренировки остроты зрения. — Зачем? — косится на него Джонхан, в полной уверенности, что девушки попадающие под такое описание, как в принципе и любые другие девушки, там не интересуют вообще. Хватило всего пары секунд, чтобы представить человека рядом сидящим за милым столиком, где-нибудь на летней веранде в европейской деревне, на берегу, скажем, адриатического моря. Обязательно с молодой и симпатичной владелицей шпица и страницы в социальных сетях на миллион подписчиков. Хотя, в случае Джошуа, у нее должно быть минимум двадцать миллионов, иначе она и половины его Калифорнийского загара не стоит. Но они сидят тут, в 7-Eleven и, вроде, нет никакого смысла гадать, ни о том, какой должна быть девушка, потому что сколько ее не проектируй, ни одна не устраивает; ни о том, какой тогда должен быть сам Джошуа, потому что он просто не такой. В глазах Джонхана там в первую очередь существо несуразное, странноватое и неприспособленное, хотя созданное для жизни. В ее лучшие проявлениях исключительно. Но потом он вспоминает, что вообще-то сам в первую очередь непрактичный. А практичность - иногда единственное, что заставляет людей держаться друг с другом. — Наверное, для того, чтобы быть проще, — коротко выдохнул Джошуа и звук этот звучал на подобие смешка. — Тебе не стать проще, даже если ты сочинишь себе самую скучную жизнь. Это не про тебя, это про нормальных людей, а ты мерзкое исчадие Ада, которое не может есть острый рамен, потому что язык гореть начинает. Это же нелепо… — Джонхан говорит так, будто просто спокойно озвучивает то, что сидит в мыслях, а не пытается въесться в голову каждым обидным словом, — Такому как ты ничего не поможет, лучше вообще держаться подальше от обычных нормальных людей. Неопределенно усмехнувшись, Джошуа слегка опустил брови и облизал горящие губы. Ему нечего было ответить. Все вокруг казалось извращенной фантазией, ведь с одной стороны по кусочкам собирающийся смысл жизни делил с ним поздний ужин, а с другой, все также его ненавидел. Наверное, это странно, но по ощущениям, не то чтобы неправильно. Просто Юн Джонхан не укладывается у него в голове, но ему все равно нравится пробовать его осмыслить. Даже если процесс болезненный, так куда лучше, чем вовсе ничего не почувствовать к воплощению мечты. Ее нужно рассмотреть со всех сторон и запомнить в красках. Запомнить, потому что больше ничего может не остаться. Может, поэтому фараоны исписывали стены своих гробниц подробным описанием собственной жизни? Боялись забыть кто они есть. Потому что знали, что после смерти сложно даже имя собственное вспомнить. Что они ответят, когда их спросят там о том, кто они? Джошуа и сам не знает, но с чего-то взял, что наверное там о таком спрашивают. Зачем ему запоминать себя? Он освободил бы все место в памяти для того, как Джонхан моргает, вздыхает, глаза закатывает и жует. Блять. Через минут пять молчания стул заскрежетал, и Джошуа поднялся из-за стола: — Я в туалет, — бросил он, зачем-то выдавливая из себя вежливую улыбку. — Нет. — Мгм? — Пх, никуда ты не пойдешь, — серьезно заявляет Джонхан, но глядя на забавное лицо Джошуа не выдерживает и прыскает со смеху. — Да иди уже. В заляпанном зеркале разглядывать себя удовольствия мало, но торопиться не хочется. Возвращаться - попросту страшно. Список претензий к себе, настолько велик, что охота выцарапать его на стекле, чтобы не видеть собственного отражения. Несколько раз умывшись и похлопав себя по щекам, Джошуа привычно прибрал волосы назад. Вернувшись в торговый зал, он сразу двинулся к кассе, чтобы у сонного парнишки попросить пачку сигарет и, немного повыбирав, взять самую розовую зажигалку. Когда у него спрашивают документы, то он даже зависает на пару секунд. — Вот, — протягивает вместо него паспорт Джонхан. *** Заглушая всякие моральные соображения, но не в силах признать собственную слабость. Он идет на поводу у желаний. Никогда еще настолько человеком чувствовать себя не приходилось. Люди одно сплошное недоразумение. Неужели заразился? *** Заглушив двигатель, Джошуа молчаливо вынимает ключи из зажигания, а потом протягивает их Джонхану. Как только металл касается чужой ладони, он готовится отпустить и, чуть поворачиваясь на бок, делает движение, чтобы открыть дверь. Однако руку с ключами сжимает рука поменьше, тянет обратно и не позволяет разжать пальцы. Забавная до коликов в животе картина вызывает у Джошуа легкий смешок. Неужели догадался? Нашел в нем дырявом еще одну уязвимость и жалеть видимо не собирается. Вот так просто напоминает, с какой силой накрывает, когда то, что должно контрастировать, идеально начинает вписываться друг в друга. — Обойдусь без спасибо. — Заслужи его для начала. Еще пару секунд глядя на их сцепление ладони, он тянется свободной рукой вдоль чужого кресла, пытаясь найти что-то на ощупь. Под щелчок ремня безопасности Джонхан приходит к выводу, что все прошлые правила условны. Все эти их минутные слабости ему покоя не дают. Хочется продлить их на часы, дни, недели непрерывного ощущения, как коротит органы. В салоне образовывается собственный вакуум, оттого каждый шорох проникает куда-то под мягкие ткани и от предвкушения щекочет внутри. Тепло и комфорт распаляют быстро, чужие губы пусть и территория уже знакомая, но от этого не менее запретная. Лучше остановиться, пока не поздно, чтобы впоследствии не соскабливать остатки чужой души и плоти с зубов. Но Джошуа тут без шансов, когда Джонхан так пристально смотрит ему в рот и не моргает. Так до дрожи нужно угодить, что сорвавшись, он тут же прижимается распухшими от острой приправы губами к таким же, только еще и остывшим из-за холодной газировки. Ключи они благополучно роняют, когда смуглые руки, в порыве опуститься на шею, разжимают пальцы. А держащая их ладонь тут же ложится на щеку и совсем аккуратно давит. Но Джонхану и этого мало, он старается притянуть еще ближе, хватаясь за талию до треска ткани. Привстает, сам двигается вплотную, чтобы удобнее было окутать собой того, кто заплетает ему мысли в косички одним только языком. У Джошуа окончательно срывает башню, когда в голову приходит мысль, как сделать их еще ближе. Но для этого приходится чуть отодвинуться, и он заводит руку за спину, хватая за ручку, чтобы выдвинуть сиденье назад и откинуть спинку. — Иди сюда, — просит он и тянет пересесть к себе на колени. Джонхан только шипит себе под нос: — Черт, — старается забраться сверху, все еще хватаясь и упираясь руками во все подряд: в приборную панель, ключицы, в мягкие формы сидения, грудь, в подголовник за головой Джошуа, а еще в стекло. Оставляет там исчезающий след ладони. Бьется руками и головой о мягкую крышу салона, та отвечает ему глухими звуками ударов. В них ему мерещится какой-то новый ритм. Срочно нужно услышать продолжение. Даже если для этого необходимо вестись на провокации. Но первым расставить ловушки. Ему трудно, но его подхватывают и помогают найтись. Изящные кисти водят по ключицам, безжалостно растягивая воротник; гладят подбородок, а потом соскальзывают на шею, чтобы мягко сжать. Если бы глаза Джошуа не были закрыты, то в них потемнело бы еще раз. Сложно контролировать звуки, что рождаются в груди и без его разрешения похищают с губ. Место мало, становится еще теснее. Приходится сжать бедра, чтобы чужим было больше пространства, однако ноет от этого только сильнее. Не зная как лучше, Джонхан неловко елозит сверху, давит собой и от вырабатываемой статики обоих бьет током. Какое же нежное выходит электричество. Настолько, что приходится уткнуться лицом в подголовник, уложить голову и отдышаться. Багровый от напряжения Джошуа капризно мычит и забирается ладонью под одежду, задирая ее выше. От того, как становится прохладно, к нему теснее пытаются прижаться, но он не дает. Ему хочется заставить смотреть на себя и он цепляет ногтем торчащий бугорок на груди, заставляя дернуться от неожиданности, стиснуть зубы и протяжно простонать что-то неразборчивое. — Только не прячься, — сжимает чуть сильнее самыми кончиками пальцев и щурится, пытаясь сосредоточиться на чужом рваном дыхании. Его от этих звуков плавит окончательно. Тело сверху извивается, но деться никуда не может, потому тихо хрипит, чтобы не заскулить, и начинает давить всем весом. Как этот распаляющийся хаос контролировать, когда он, хватаясь за волосы, заставляет Джошуа задрать голову. А потом наклоняется, чтобы побольнее укусить за губу. Вены вздуваются на крепкой длинной шее и Джонхан, чувствуя это, обхватывает ее пальцами крепче. Догадывается, какое там сейчас давление. Потому что его скачок начинает тверже в него упираться. — Ты нарываешься, — говорит он и сжимает еще сильнее. Выносить почти болезненные стоны Джошуа становится невозможно, он ими требует прикоснуться к себе. Но сам может только обнять крепче, сжать кулаки до кровавых полумесяцев на коже и зализывать чужие губы, будто оставил на них раны. Воздух спертый, все оттенки ощущений запахами оседают на пластмассе, ткани и шершавых поверхностях обшивки салона. Втягивая кислород с примесями, Джошуа неожиданно задыхается от того, как чужие эмоции воспаляют ему капилляры в носу. Под прикрытыми ресницами дрожит желтый свет, как от жутких фар из фильмов, и Джонхан мечтает оказаться под колесами однажды. Поэтому кладет ладонь на пах и загадывает, чтобы там не справилась с управлением. Гладит сквозь мягкую ткань спортивных брюк, а потом ощутимо сжимает, от чего Джошуа хватается за ручник. Давит с такой силой, что еще чуть-чуть и сломает его к чертям. Мерещится, будто раздается хруст пластика, и он испуганно отпускает. На лбу появляется испарина, ему с трудом удается сфокусировать внимание, когда узкая ладонь поглаживает сверху вниз. Потерянный, ищет в глазах Джонхана что-то, за что бы ухватиться, но там только темнеет, лишая возможности понять мотивы, толкающие руку ниже, сжать до синяков на внутренней стороне бедра. Когда же стоны Джошуа меняют характер, узловатые пальцы тянутся прощупать очертание головки до влажного пятна на штанах. Хотелось бы заставить также сильно в себе нуждаться, но Джошуа боится не справиться с силой. Да и у чужого внимания сейчас другие приоритеты. Ненависть у Джонхана приобретает нестандартные оттенки. Джошуа в нее верит, потому что не в состоянии фильтровать несуразные мысли. Разве должно было все это случиться с ними? Узлы затягиваются, когда пальцами вскользь проводят по дернувшемуся органу, будто пытаясь его поправить. Прикосновения становятся то мягче, то грубее. На срывающем голос Джошуа ставят эксперименты. Так глубоко звуки в голову Джонхана еще не проникали. — Какой же ты громкий. Приходится зажать чужой рот губами, так, чтобы Джошуа мог максимум мычать, когда давление усиливается. Даже удается услышать звук трения сухой кожи ладоней о натянутую ткань. Пульс учащается до аномальных для себя значений, воздух точно заканчивается. В момент, когда вот-вот получится настроить управление чужой громкостью, мир снаружи напоминает о себе. — Ты что спишь, хен?! — вопит смутно знакомый голос. — Джонхан, выходи! — пьяные крики раздаются в тишине улицы как автоматная очередь. Потяжелев, тело на Джошуа резко подается вперед, а пальцы, что ласкали сквозь одежду, замирают. От адреналина вздуваются вены внизу живота и еще ниже, доводя до болезненного стона сквозь скрип зубов. Зависающее возбуждение ноет ужасно. Зажмурившись, Джошуа пытается считать до десяти, но сбивается на трех. Легче не становится, Джонхан сверху ерзает, оборачивается в сторону криков с улицы, но руку не убирает. Наверное, следует снять с себя причину, пусть и рискуя остаться без следствия. Страшно не почувствовать облегчения. — Больно, — скулит Джошуа и, не находя места рукам, беспорядочно хватается то за чужие бедра, спину и руки, то пальцами цепляется за одежду и теребит края. Вроде бы и пытается сдержаться, но у него ничего не выходит и это видно по дерганым движениям. — Я умру, если ты слезешь с меня. Тут Джошуа думает, что ему нужно повернуться, осознать мешающий раздражитель, разбивающий бутылки, так громко, точно в груди, и что-то уже наконец предпринять. Пусть и прекратить самостоятельно он не решится. Однако Джонхан не дает. Заглушает собой абсолютно все, когда оттягивает резинку штанов и шепчет на ухо, предусмотрено зажимая чужой рот свободной ладонью: — Заткнись и дай мне закончить, — забравшись в штаны, Джонхан дрожащими пальцами вскользь проходит по влажной головке. Он возьмет все, что ему причитается. У Джошуа мурашки от ощущения, будто слова губами растирают ему об ушную раковину. Его член в плену неумелой изящной ладони, и только от этого факта вены на нем пульсируют и проступают сильнее. Диафрагма сходит с ума, давит на органы, делает издаваемые звуки плотнее. Голос Джошуа яркий и глубокий, застревает между узловатых пальцев. У Джонхана самого все внутри переворачивается от ощущения того, как Джошуа кричит сквозь его ладонь. Новый ли это фетиш или все дело в интонациях и диапазоне конкретного голоса. Столько всего в нем будоражит кровь. Большие стеклянные глаза открываются шире и, заглядывая в них, уже мало о чем беспокоишься. Пусть снаружи хоть извергаются вулканы, ходуном ходит земля и начинается конец света по календарю майя. Чья-та вселенная переживает большой взрыв в его руках. Джонхану нравится думать, что скоро там схлопнутся все звезды и Млечный Путь размажется о его кожу. Лишенный голоса Джошуа не понимает зачем все это Джонхану, но в порыве нежности ему ужасно хочется вжаться в него до трясучки. Разбиться как об асфальт и всем своим внутренним миром растекаться по его трещинам. Желанию причинить боль нужно найти утешение. Вцепившись в запястье, крепкие загорелые пальцы пережимают так, что связки ноют. Но на это совершенно не обращают внимания. Чем ярче ощущения, тем сильнее оказывается давление на кости. Страдают сухожилия от того, как глубже между ними скребутся когтями. Неразборчивые стоны Джонхана стекают с уголков губ Джошуа. Ему больно. Среди рваных грубоватых движений вверх и вниз по подрагивающему возбуждению, одно единственно нежное прикосновение от головки к основанию становится кульминационным. Давление превышает предел прочности. Выпуская силу из-под контроля, легкость овладевает телом, за ней сложно распознать агонию. Дрожь пытаются сцеловать с висков, но Джошуа коротит до белых пятен умирающих сверхновых и расширяющихся черных дыр. Абсолютная пустота переполняет и начинает полный перезапуск ощущений, сопровождающийся сокращением всех органов и отключением мозга.       — Тшш, — Джонхан хватается руками, скулит в унисон, старается не дать кричать и дергаться так, что нечаянно скинуть себя с трясущихся коленей, вжимается всем телом. Покрывая поцелуями лицо, он ждет, пока вспышка под ним успокоится, чтобы напоследок невесомо прикоснуться губами к губам и выдохнуть пусть не со своим, но облегчением.               Надо же, как может завораживать чужое удовольствие. У него интересная фактура, очаровательный звук и нелепые, но милые очертания. Все, что могло реагировать на него в теле Джонхана, вопит в нетерпении. А еще от боли.               Но не от своей.               — Покажи что ты сделал, — шипит Джонхан находя ослабшие ладони и по чужому болезненному вздоху догадывается, что был прав. Слишком увлеченно возились за его спиной. — Джису.               Нежные ладони разодраны до крови, одно запястье неестественно изогнуто и припухло. Жуткое зрелище, глядя на которое сложно контролировать эмоции.        Первое, что говорит Джошуа, когда отходит: — Можно мне тоже? — произносит одними губами, пытаясь найти свои руки в чужих руках.              — Вот этим? — поднимая большие ладони выше, кричит шепотом Джонхан, на секунду даже срываясь на опасную громкость. — Еще раз так сделаешь, и я сам тебе руку сломаю, придурок!              — Прости. Но тебе…              Джошуа болезненно морщится, но сглатывает слюну, когда гладит взглядом видное сквозь спортивную форму чужое возбуждение.              — Нарываешься?! Я тебя сейчас тресну чем-нибудь. Плевать на меня, не делай так больше. Ты меня понял? — получив утвердительный, но неохотный кивок, Джонхан немного успокаивается и спрашивает, — Сколько это будет заживать?              — Пару часов, может дольше, — стараясь улыбаться, Джошуа пожимает плечами, и кажется, только за это его хочется приложить о руль пару раз. — Если подуешь, за полчаса пройдет.              — Как же ты бесишь.        Тяжесть пропадает. Небрежно заваливаясь обратно на пассажирское кресло, Джонхан прячет возникшую на лице странноватую гримасу. Очень скоро его отпустит, но пока успех щекочет шею и он жмется немного в себя. Обтирает запачканную руку об олимпийку и сжимает пальцы на груди. Теперь самому бы отыскать способ найти спокойствие. — А подуть? — спрашивает Джошуа, но руки убирает так, чтобы Джонхан их больше не видел, или по крайней мере не мог разглядеть в темноте. — Обойдёшься. Мучайся теперь, придурок. Шум издаваемый людьми, где-то там за пределами своеобразного укрытия, зудит на коже. Они все еще пьяно пошатываются у закрытой двери и о чем-то очень громко переговариваются. — Им лучше, — хрипит Джошуа, а фантомы того как он голос сорвал, щекочут возбужденные нервы. — наверное, не знать. — Думаешь?! — на иронию сил все еще хватает. Святое провидение так теперь выглядит? Ватными конечностями Джонхан находит выпавший из кармана телефон и обнаруживает там сотню сообщений и несколько пропущенных звонков. Промахиваясь немного по буквам, пишет краткий текст, повествующий о том, кому и по какому адресу стоит проследовать, но его пытаются одернуть, ткнув легонько локтем. — Что? — Думаю, Хоши тебе не ответит, его тошнит у тебя под дверью, — совсем устало Джошуа кивает в сторону входа в офис журналиста. Поправляя штаны, он еще раз проверяет потерял ли что-нибудь кроме головы. После медленно выдыхает и берется за ручку двери не вывихнутой ладонью. Нужно отвлечься. Не потянуться к Джонхану, который сам пытается справиться с собой. Отвлечься не получается, тут кругом пахнет чужой кожей. — Я разберусь с ними, — ногтями Джонхан впивается в тканевую обивку салона, чтобы не потянуться к своим штанам или к припухшей смуглой ладони. Он точно помнит на ней родинку. На такой большой руке, такая маленькая родинка. — Позаботься о себе, — смешок у Джошуа выходит неловкий и нервный. — Пожалуйста. Как не хочется уступать кому-то эту возможность. Даже самому Джонхану. — Катись к черту. — Ты только что с меня слез. Джонхан даже ответить ничего не успевает, как Джошуа, бесшумно открыв дверь, вываливается из машины. А ведь отпустил, так и не коснувшись губами синеющей кожи на больном запястье. Джонхан пугается, когда понимает, что останься тот на пару минут дольше, то он бы обязательно подул на до смешного ничтожную для бессмертного существа царапину.