The other side of the Sun

Настало время прощупать чужие границы, позволяя при этом щупать свои, только уже изнутри. Зверь уже сорвался с цепи. Но нападать еще рано. В голове у Джошуа вместо мыслей - акростихи и японские пятистишия. Им бы лучше разойтись, но они упрямо стоят у закрытой за ними двери. Сколько минут прошло, если ноги затекают? Какая-то совсем бесконечная осень правит полуостровом, каждым городом, всеми улицами и дышит в лицо тем, кто осмелится выйти из дома. Разве важно, что звуки исчезли? Фонари работают бесшумно, люди будто замурованы в своих домах, отделены от них целым параллельным миром. А может, не люди. Может, они сами провалились. Кажется, дождь собирается. Но тому, у кого кровь точно подсолнечное масло, а кожа закалена горячим песком, стыдно было бы начать дрожать. Его тело должно было впитать каждый сантиметр зноя родного штата, чтобы нести его с собой в холодные объятия забытой родины. Если родина - это худые руки и пальцы с немного узловатыми суставами. — Сынчоль сказал, я забыл у тебя свой пропуск. Вернешь? Поджимая губы, чтобы сдержать ухмылку, Джонхан закатывает глаза. — Твой пропуск, Джису-я, у тебя в кармане, — складывая руки на груди, он стоит в совсем легкой олимпийке, натянутой поверх толстовки, и как же идет ему эта бесформенная одежда. Даже его джинсы длинные и широкие ровно настолько, чтобы, ложась на кроссовки, образовывать идеальные складки. — А Сынчоль бы свой нос в мой стол не совал. — Профдеформация у него такая, — на лбу Джошуа проявились небольшие морщины, а брови немного сошлись. Его улыбка была обращена к самым темным уголкам чужой души, ведь он всего лишь слабый человек. И ему важно разглядеть что-то в темноте, даже если там ничего нет. Однако глаза от него намеренно прячут, и значит ли это, что в них что-то все-таки плещется? — Это проблемы с границами, — у Джонхана от ветра сбиваются волосы, а еще он щурится, хмурится и напоминает своим видом нахохлившегося зимой воробья. И вот-вот большие руки потянулись бы согреть и спрятать от мороза. Но нельзя. Ведь именно так и ломают хрупкие шейки маленьким птичкам. — С чего он вообще взял, что ты у меня был? — Сказал, что догадался по оставленным зажигалке и сигаретам, но они были не моими. — Не твоими, — только коротко подтвердил Джонхан. Сложно сдержать язвительную усмешку: — Ему я сказал, что они мои. — Зачем? — изобразил тут же искреннее недоумение Джонхан, точно силясь понять для себя мотивы поведения животного. Моргает пару раз, так медленно, что у Джошуа зубы сводит, и он вдруг резко издает такой легкий смешок, будто о чем-то догадался. — Мне понравилось как звучит эта ложь. — Зря, — цокает Джонхан языком, потирает замерзшие ладони и прячет их в карманы. — Если со мной что-нибудь случится, станешь у него главным подозреваемым. Нет. Джошуа уже главный подозреваемый. — Забавно, — самыми кончиками губ он улыбается со всей доступной ему нежностью. — Ты же в курсе, что главными подозреваемыми, в первую очередь становятся самые близкие. Насколько я близко? До кульминации ему недостает только протянуть руки и сжать пальцы. — Настолько, что держал бы ты дистанцию. Еще одна минута. Еще бы две. И решение бы пришло само собой. Если бы ад не явился первым. *** Может, хватит уже оттягивать неизбежное? Рано или поздно, но ему придется умереть. Добро не может сдаться, только потому что дрожит от одной только мысли о… Смерти? Добро ведь и есть смерть. Живая смерть. *** И правда, через несколько минут начинается дождь. Темнеет сгустками и в этих тенях поселилось нечто, что воет оттуда ветром. Уже не видно, что там дальше в переулке, что скрывается за забором и лестницей. Пустая улица наполняет барабанной дробью. Они стоят под ближайшим козырьком чужого подъезда, имитируя глубокую раздосадованность и невозможность покинуть два спасительных квадратных метра. Ругаясь себе под нос, Джошуа обжигает кончики пальцев о зажигалку, продолжающую тухнуть и стирать ему кожу на большом пальце о колесико. Искры летят, огонь сбивается. Трудно вспомнить какую по счету выкурил сигарету. Зато Джонхан считает, хмурится, делает выводы. Давно заметил чужую привычку опустошать коробок Мальборо, когда становится некомфортно или нервы сдают. Раньше ему это казалось забавным, но сейчас он и сам заламывает пальцы за спиной. И все от того, что тени образовавшиеся совсем рядом будто тянут к нему холодные конечности. Хотят забраться по ступням, подбить колени и так все выше и выше, пока не схватятся за горло. — Черт! — шипит Джонхан, когда свет с экрана телефона подсвечивает его лицо. — Вот же блядство! Гроза вяжет во рту, путаются мысли, но Джошуа тут же оборачивается на него. — Что? — спрашивает он, но журналист ужасно долго молчит, смотрит на занавес градом бьющей воды и срывается с места в сторону своего офиса. До боли сжимая зубы, Джошуа следует за ним. — Что случилось, Джонхан? Потирая переносицу и ускоряя шаг, тот думает некоторое время, но потом все-таки говорит: — На самом деле была еще одна жертва. Но о ней не было никакой информации. И в полиции и в СМИ молчали. Я просил моего помощника написать, если всплывет хоть что-то. — И что он нашел? — сравнявшись с ним, Джошуа начинает немного щурится из-за летящих в глаза капель. Злее. Все вокруг хочет, чтобы он стал злее. Но куда уж больше, если срочно нужно кого-то обвинить, чтобы узел в груди перестал стягиваться. Зверь в нем боится молний и грохота грозы. — Пока не совсем ясно, но кажется место преступления. В любом случае, если есть адрес, надо проверить, — пытаясь перекричать стихию, Джонхан стряхивает с лица влагу, но дождь назло только сильнее хлещет по щекам. — Даже если там ничего уже и нет. «Бредятина!» — И где это? Под обувью скатывается намокшая пыль и грязь с дорог. Кроссовки давно промокли и, наступая в каждую следующую лужу, все сложнее заметить разницу. — На территории университетского городка, спортивный комплекс. — Я поеду с тобой, — челка прилипла ко лбу и мешает настолько, что Джошуа начинает часто моргать, чтобы сбить крупные капли, тянущие веки за ресницы вниз. Торчащая из-под пальто рубашка остыла и удавкой стягивает шею, но расстегнуть пуговицу было бы слишком легко. — Нет, — добегая до своей машины, тут же возражает Джонхан, ладони его немного скользят по металлу и он, стараясь отдышаться, смотрит с таким отчаянием, что хотелось бы конечно заткнуться. Однако человек перед ним такой же упрямый. — Держись подальше от мест преступления, пожалуйста. «Он приманка, ты в ловушке». — Да мне плевать, Юн Джонхан, — тут же реагирует Джошуа и, открывая дверь, падает на пассажирское сидение. — Ты мне указывать не будешь. — Дерьмо, ладно, — рычит Джонхан, бьет по крыше и, садясь за руль, громко хлопает дверью. Капли сильнее колотят по металлу, разбиваясь о капот. Воде никого не жаль. Джонхану тоже. *** Она плакала. Долго. Грубоватые мужские руки сжимали ее хрупкие дрожащие плечи и иногда поглаживали по голове. От этого она принималась рыдать громче. Так мать умерла вместе с сыном. И дело ей уже не было ни до чего, что касалось жизни. Теперь она вся, как и тело ее бедного мальчика, принадлежат смерти. Его нашли вечером на следующий день после дня рождения Джошуа. В ту ночь она спала крепко. Ей снились прекрасные сны, такие, наверное, редко снятся людям в ее возрасте. Они же так обременены заботами. Она переворачивалась на бок, удобнее располагаясь в объятиях одеяла. Его же в ту же секунду разрывали на части. На небольших морщинках ее образовывалась влага, следствие жарких Калифорнийских ночей и сломанного кондиционера. У него в эту секунду последний раз дернулась нога, предсмертные конвульсии сопровождались громкими стенаниями. Первый, кого она кинулась обнимать, был Джошуа. Ей казалось в ту секунду, что никто кроме него ее страдания понять не сможет. *** Дороги без встречных автомобилей. Неестественно часто мигающие светофоры. Ни одного случайного прохожего, бесстрашно борющегося со стихией. Город напоминал один большой корабль, попавший в шторм, чья мачта уже давно затрещала, преломившись у самого основания. С новым грохотом молнии она рухнула. Только молчание, от которого тянет в органах, хоть как-то успокаивало. Жеванные до крови губы Джонхана то сжимались, то цеплялись за зубы. Руль в его руках скрипел, к радио он не потянулся ни разу. Было ощущение, будто попробуй они его включить, то не услышали бы ничего кроме шуршания помех. Страшно рискнуть и сломать иллюзию. Оставив машину на небольшой парковке у офисного центра, в нескольких кварталах от университетского городка, идти пришлось пешком. Дождь немного утих, но Джошуа все равно кидал недовольные взгляды на неиспользуемый капюшон на чужой толстовке. Не то чтобы он против наблюдать в моменте как тяжелеют пряди длинных светлых волос, прилипая к лицу. Но простудиться сейчас вообще труда не составляет. Как два подростка сбежавших из-под домашнего ареста они перелезают через забор. На территорию проникают быстро, осторожно двигаются между зданий и, наверное, даже если бы их тут кто-нибудь заметил, то принял бы за местных обитателей и потому не обратил бы внимания. Всего-то еще одни неспящие студенты ищут проблем. Чем ближе к цели, тем меньше можно разглядеть в этом логики. Но Джошуа просто хочется быть рядом, даже если у дела, которым они занимаются, абсолютно никакой пользы. Да пусть хоть один вред, быть тут с Джонханом кажется ему само собой разумеющимся. Не идти же спать или спасать свою душу. Нет. Нужно найти повод изуродовать ее еще больше об чужие пики. Если его позовут, он пойдет следом. — Это здесь? — спрашивает Джошуа, глядя на небольшое здание с гигантскими, чуть ли не панорамными, окнами. Стоило оглянуться, чтобы тут же стало ясно - это единственное здание, откуда исходил хоть какой-то свет. Все прочие коробки из бетона лишь темнели пугающим скоплением безжизненных стекол. — Ага, — шмыгает носом Джонхан и сам не замечает, как ежится. Стало как-то не по себе или просто замерз? Погода начинала казаться какой-то аномальной и неправильной. Недавно вроде все шло к снегу, но неожиданно потеплело до грозы. От роя мыслей их обоих отвлекает шуршание листвы стоящего грозным исполином дерева. Такое длинное, что приходится задрать головы, вытянуть шеи и ощутить неприятный холодок. Ветки. Просто лысеющие ветки. Немного откашлявшись Джошуа отворачивается обратно на уже, кажется, приветливо подсвеченные фонарями двери здания. — Ну, я очень сомневаюсь, что труп еще там, — остатками совести он понимает, что хочет отсрочить неизбежное. А потому не слишком спешит куда-то идти, разглядывая природу вокруг, имитируя снисходительную улыбку. Ему нравились их национальные парки в Калифорнии, те, что самые популярные, вроде. В Йосемити он вообще был несколько раз. Мама еще тогда предлагала купить ему годовой абонемент, раз ему так нравится пялиться на скалы и секвойи. По 41-ой трассе на своем видавшем виды форде и где-то через несколько часов уже любуешься водопадами и горами с зелеными ватными шапками. — А я сказал, что рассчитываю найти там труп? — сварливо хмыкнул носом Джонхан, не упуская возможности бросить на спутника раздраженный взгляд. Его эта имитация непосредственности выводит из себя. — Спустя неделю? — Кто ж тебя знает, вдруг считаешь, что жертва превратилась в зомби и учится плавать брассом. — Шутник, — хватаясь за ручку, он дергает ее на себя. — Дай угадаю, закрыто? — хмыкает Джошуа. — Исчезни. Открытая сумку, что прихватил с собой из машины, Джонхан находит в ней набор отмычек. — Даже не знаю, стоит ли удивляться? — заглядывает ему через плечо Джошуа, чтобы разглядеть, что еще с собой таскает журналист. Показалось ли, что на дне сумки точно лежало что-то по очертаниям напоминающее топор. — А ты правонарушитель со стажем. — Армия, — коротко отрезал Джонхан. — На каком внеклассном занятии проходили? На том, что идет сразу за отработкой навыка разбивания лиц сослуживцев прикладом? — Нет. Это была часть программы подготовки. На внеклассных мы рыли траншеи. — Милое место. — Тебе бы понравилось. — Сомневаюсь. Замок щелкает с характерным звуком и Джошуа закусывает губы, пытаясь спрятать улыбку. На это журналист только отводит глаза и как же ему везет, что тут темно и красные уши не видно. Он толкает дверь, пропуская вперед. Оба медлят. Смотрят в темноту, медленно привыкая, чтобы в ней что-то разглядеть. Заходят внутрь и прислушиваются. В холле просторно, буквы на плакатах цветные и большие, Джонхан разглядывает доску объявлений, пока Джошуа мнется у окна. Долго вглядывается в кусты у самого края забора, откуда они пришли. Неужели все так просто? Есть же всегда какой-то подвох. Хлопок. Растерянно обернувшись, Джошуа всем телом подается в сторону журналиста. Тот цокает языком: — Наверное, одна из дверей от сквозняка захлопнулась. — Где? — Там дальше. Они недолго бродят по коротким коридорам, сразу выходя к гигантскому помещению с высоким потолком, большими окнами и слабым освещением. Стены пахнут влагой и бетоном с его пыльным привкусом. Неосознанная тревога заставляет делать каждый шаг осторожнее. Обходят бассейн с разных сторон, осматриваясь, они замечают в дальнем углу душевые, рядом лежат оставленные кем-то надувные круги, матрасы и прочее. Насколько это идеальное место для убийства? Глядя в спину Джонхана, Джошуа желудком чувствует, что на все семь из десяти тут место преступления. Лучше и придумать нельзя для человека с таким контекстом. Мурашки по спине ползают от того, как тут чисто, будто и правда никто давно бассейном не пользовался. Непонятно, что в принципе должно стать зацепкой? — Джошуа, представь что ты жертва, — неожиданно обращается к нему Джонхан, наклонившись к оконной раме и осматривая защелки. — Как ты здесь оказался? — Приехал. — Как зашел внутрь? — он бережно проводит по стеклу, глядя, как исчезают следы. — Через дверь. — Зачем ты здесь? — спрашивает, затем только оборачивается. — Наверное, чтобы поплавать. Как будто сюда приходят за чем-то еще. — Ты один? — Нет. Со мной святой дух. — Смешно. Термометр на стене сообщает, что тут около двадцати четырех градусов по цельсию. Однако, если опустить руку в воду, то она почему-то очень теплая, настолько, что соблазн нырнуть в нее с головой становится все сильнее. Особенно после того, как замерз после дождя. Молчит и только наблюдает. Стоя на самом краю бассейна, Джонхан улыбается, на то как увлеченно Джошуа водит кончиками пальцев по поверхности воды. — Мы ничего тут не найдем, — пожимает плечами Джошуа. — Совсем ничего, — соглашается Джонхан. Все вокруг неожиданно ощущается таким красивым, пугающим немного. Глубина завораживает и тянет познакомиться со дном. Пальцы сами потянулись расстегивать пуговицы на рубашке, привлекая к этому жесту все внимание уставших глаз. Ткань стягивают с плеч демонстративно, желая показать изящные, однако сильные линии мышц, ровную кожу на груди, и живот с легким намеком на аккуратный рельеф. Сталкиваясь глазами, Джошуа замечает как завис Джонхан, и зависает сам. Его гладят взглядом, точно изнутри, - щекочет немного в том месте, где мерещится прикосновение. Единственный, кому хочется быть нужным, чье внимание стоит всей жизни, даже если ошибки ее придется повторить. — Что ты делаешь? — у Джонхана голос звучит непривычно потерянным, чуть ниже чем обычно. Странно для него. Избавившись от обуви, Джошуа расстегивает ширинку на брюках и не может оторвать взгляд от того, как преломляется свет на дне карих глаз. Облизывает губы и чувствует на них вкус очень громких эмоций. Еще немного и сможет прочитать по каждому их оттенку чужие мысли. — Представляю, что я жертва. Не зря же они сюда вломились. Немигающим взглядом Джонхан всем своим вниманием обращен к нему. Вид у него такой, будто он кого-то очень сильно осуждает. И кто угодно увидев его сейчас, точно бы понял, что себя в первую очередь. Втягивая воздух, он моргает пару раз. Его брови сходятся на переносице и он спрашивает злорадно улыбающегося ему Джошуа: — Что? — Ждешь приглашения? Или боишься? — Завались, — скалится Джонхан, проглатывая вызов. Пожимая плечами, Джошуа разворачивается, подходит к самому краю и ныряет, вытянув руки вперед. Он так аккуратно входит в воду, что почти не оставляет брызгов. Проплыв до середины, он останавливается. Уже из воды наблюдает за тем как дергаными движениями Джонхан скидывает толстовку в ту же кучу одежды, затем расстегивает джинсы и медленно забирается за их кромку пальцами, чтобы, стягивая с себя, остаться в одной футболке. Она выглядит гигантской, будь ее края чуть длиннее, могла бы прикрыть почти все нижнее белье. Сложно удержать глаза от падения ниже. Острые колени с идеальной геометрией, аккуратные бледные бедра и… Нельзя. По слогам в голове разбивается колющее в животе: кра-си-вый. Во рту собирается слюна точно в предвкушение самого вкусного блюда за всю историю гастрономических приключений. И черт, как же бесит, ведь самому бы хотелось раздеть его для себя, подготовить к тому перформансу, которым грезит каждый уважающий себя гурман. Страшно даже думать, не то что смотреть. И Джошуа решает, забыв задержать дыхание, нырнуть под воду. Один. Два. Три. Сначала в одну сторону, потом, оттолкнувшись от бортика, в другую. Видимо Джонхану не очень хочется мокнуть, и он, взяв подмышку надувной круг, садится на краю, опустив ноги в воду. Удобнее заваливаясь на импровизированную подушку, он облизывает губы и встряхивает головой, чтобы убрать волосы с лица. В помещении почти не пахнет хлоркой, только каким-то спертым запахом, который возникает в гигантских закрытых помещениях с высоким уровнем влажности. Резиной от спортивных снарядов, немного им самим и его одеколоном. А еще очень явно, по самые гланды, стоит аромат чужого напряжения. Создается впечатление, будто у этого приглушенного света тоже появляется свой запах и вкус. Подплывая ближе, Джошуа цепляется за бортик и рукой убирает волосы, что лезут в глаза. — Нравится тут?— спрашивает Джонхан, когда совсем рядом Джошуа складывает руки на краю и укладывает на них голову. Его волосы убраны назад, глаза чуть прикрыты, губы влажные, стремительно темнеют, требуя тепла. На его лице такое безмятежное спокойствие, что хочется сразу нагнать шторм. — Да, совсем ненадолго, но я почувствовал себя дома, — говорит он и не знает, как его слова откликаются в чужом сердце приятной тоской. На него смотрят, почти не отрывая взгляда от нежного профиля. — Люблю бассейны. — Я знаю, — хмыкает Джонхан, привлекая к себе внимание. — Твоя мать сказала мне, — он видит, как от его слов чужая челюсть напрягается и как хмурятся брови. — Тебе обязательно все испортить? — не продолжительный зрительный контакт вызывает у Джошуа желание рассмеяться. — Ну, я должен был попытаться. — Я тебе не верю. Капля на его щеке сползает ниже, съедает еще одну такую же и уже на подбородке блестит крупным янтарем. Все из-за света, из-за атмосферы и еще Бог знает чего. Но не потому что кто-то влюблен. Опять. — Звонил бы ты ей почаще, она очень скучает, — вместо прямого ответа Джонхан только отпускает из рук надувной круг и наклоняется, чтобы злорадно поморщиться. Сложно. В горле собирается ком, Джошуа пытается сдержать рождающийся в груди гнев и усиливающийся от такой близости голод. — Она бы не сказала тебе этого, — качает он головой, желая хоть как-то избавиться от липкого ощущения. — Я понял это не потому что она это сказала, а потому что она в принципе говорила со мной о тебе, — с дразнящей улыбкой настаивает Джонхан, не удержавшись и принимаясь теребить чужие волосы пальцами. — Не злись на нее, она не поверила мне сразу, я это в голосе услышал, когда сказал, что мы друзья. Но потом я упомянул, что тебе не нравится местный тако и ты скучаешь по Мексиканской кухне. Думаю, ее это убедило. Она была так рада слышать, что ты тут не один. А ведь все должно было быть наоборот, Джошуа следовало зарыться под землю, но остаться одному. Теперь же, точно ему под кожу забрался паразит. Хуже того, он самолично принял инъекцию с ним. Буквально проглотил под видом витаминов. Лекарством от здоровья - должен быть фильм о Юн Джонхане в лабораторном халате, стоящим над Джошуа со скальпелем. И наверняка так было задумано, подарить в качестве награды за старания ощущения будто под микроскопом препарируют. — Если ты хотел разозлить меня, то у тебя получилось, — не повышая голос, но выплевывая слова сквозь зубы, Джошуа старается улыбаться. — Одного не пойму, зачем? — Выглядишь забавно, — пожимает плечами Джонхан. — такой какой есть. Злой и противный. — Только ради этого? — Нет, еще я правда хотел узнать у нее, есть ли что-то, по чему ты точно скучаешь. И она сказала, что скорее всего по вашему бассейну. — он немного помедлил и игриво добавил, — а еще тако. Разыгранный им спектакль доводит одновременно до желания в восхищении аплодировать и хорошенько обрызгать его водой. — Так это ловушка? — расхохотался Джошуа, недоверчиво оглядывая его с ног до головы. — И каков был план? — Дать тебе наплаваться вдоволь, а потом утопить счастливым, — ведет плечами Джонхан, затем наклоняется ниже, его рука ложится на чужой затылок, крепче прихватывая за волосы, чтобы притянуть ближе заставляя задрать голову. — Нравится идея, Шуа? От этого обращения точно сводит диафрагму. На шее вздуваются вены от мысли о точном расчете и что это все исключительно ради него. Бесится Джошуа недолго, но громче шипит от боли: — У меня есть встречное предложение, - улыбаясь, он резко прижимается губами к губам, обхватывает крепкую шею пальцами до белых пятен и тянет на себя. Голыми проводами Джонхан падает в воду. Кожа в районе солнечного сплетения жжется изнутри, глаза краснеют от попыток что-то разглядеть в хлорированной воде. Воздух в легких заменяет паника, но Джонхан даже в полной дезориентации не разжимает пальцев, которыми держится за Джошуа. Футболка тянет вниз плечи. За них сильными руками прижимают к бортам бассейна. Над головой довлеющий бирюзовый матрас рассекают лучи света, но все внимание сейчас приковано к ощущениям теплой кожи и ее трению о холодную ткань. К губам прижимаются губами, остального себя Джонхан найти не может. Странно, но не понятно, у чувства ли этого или у бассейна нет дна? Потом его отпускают, перед глазами все плывет под тяжестью воды над головой. Он руками пытается ухватиться за что-то, что буквально секунду назад держало его в пространстве. Страх бьет в грудь, выбивает последний воздух, когда жмурясь, но открывая глаза, Джонхан не может увидеть Джошуа рядом. Паника и потерянность захватывают сознание. Ребенок в нем вспоминает, какой холодной и черной была пустота, когда тебя теряют. Каково пытаться самыми кончиками пальцев ног пытаться найти от чего бы оттолкнуться, но чувствовать только как уходишь глубже и глубже. Каждой клеточкой замерзать, гореть, забывать себя и помнить разом сотни вещей. Младшая сестра наконец-то ходит и он завидует, каждому ее шагу. Отец поправляет очки на ровном точеном носу и на секунду прошибает осознанием, что вот такой же будет и сам Джонхан. Точно-в-точь. Взгляд холодный, там один расчет. Но безумный огонек в них, улыбка и смех, как у обутой на пороге матери махающей ладошкой, мозоли на которых он целовал. Маленького Джонхана потеряли в черной осенней пустоте, забыли в холодных водах. И так и не нашли, на самом деле. Как затонувший корабль, который на самом деле уже нельзя поднять, потому что он стал частью местной флоры и фауны, новым фрагментом рельефа. Можно ли вообще ностальгировать по плохим воспоминаниям? Неприятным скоплениям картинок проносящимся перед глазами живыми образами из прошлого и отдающих в грудь тяжестью пережитого. Разве должно быть так же больно? Почему сжимается как маленький мальчик и зажмуривается, совсем теряя ориентацию. Неприятное чувство пугает только сейчас, когда чужое присутствие необходимо больше воздуха. Потому что без воздуха Джонхан выживать научился. Задыхаться в отсутствии губ на собственных губах - совершенно новая пытка. У Джошуа, выныривающего на поверхность и суетливо оглядывающегося вокруг, нет идей, только желание позлить, наказать, изуродовать. Себя в первую очередь. Не Джонхана, поэтому он теряется, когда понимает что сделал, рискнул. И чего не делает последний, не всплывает. Назло. Во имя игры и принципа. Агрессия - защита. Нападение - попытка отступить. Снова притвориться что тебя ударили, а не поцеловали - шанс оправдать почему хочется еще. Тело Джонхана, опускающееся на дно, почти не двигается, точно забыло как сопротивляться. Процессы замедляются, но сердце разрывается от перегрузки. Ему не страшно. Он зол. Когда же перед ним возникают желтые огоньки, то он с болезненным и жадным желанием протягивает к ним руку, но не успевает схватиться. Только чувствует прикосновение к пояснице и уже не может понять, где находится. Его будто переворачивает вниз головой от прикосновения, в котором его вновь нашли. Что-то со дна толкает вверх. Вокруг талии смыкаются руки, Джонхан оказывается в объятиях, которые удерживают на поверхности, но он скорее поверит, что его схватили, чтобы, сомкнув челюсти на шее, прокручивать в воде, пока он не утонет или не сломает все кости. Вопреки собственным мыслям, он первый роняет голову на чужое плечо, втягивает кислород поглубже, все еще задыхаясь, а потом в отместку сжимает зубы на смуглом плече. Спустя несколько жадных судорожных вдохов его отпускают, мельком проводя ладонями по спине и талии. Джонхан содрогается мышцами во всем теле, все еще ощущает себя потерянным в пустоте, но выбирается из воды и заваливается на бок, закашливается, пока тянется за надувным кругом, чтобы подложить его под голову. Переворачиваясь на спину, до скрипа сжимает пальцами пластик, все еще чувствуя ногами теплые волны. Он догадывается, кто их поднимает и прикрывает глаза, готовясь к новой атаке. По ощущениям, точно сегодня его тело достали из могилы, чтобы еще раз убить. Мягкое прикосновение к коленям запускает по телу щекочущую цепочку реакций. Частое дыхание, почти животный страх. Ноги слегка раздвигают и, упираясь руками по обе стороны от них, из бассейна медленно всплывает Джошуа. С него стекают крупные сверкающие капли точно переливающиеся блестки. В голове такая вата, что Джонхан не понимает, этими синими и оранжевыми цветами светится чужая кожа или это все играющие блики ночного освещения. Черные волосы, будто еще чернее, тяжелыми прядями тянутся по лбу к скулам. Оттуда свой путь начинает мелкая капелька и прослеживая ее небольшое путешествия до самой груди, самому приходится чуть привстать на локтях, чтобы не потерять траекторию. Но он все равно теряет. Отвлекается на темнеющие на широкой груди две точки. Услышав рваный вздох, поднимает глаза на чужие губы и тут же попадает в персональный Бермудский треугольник. Трудно свыкнуться со странным желанием прикоснуться. Пробивает до ужаса стыдливая дрожь, не то от того, что тело замерзает, не то от боязни соприкоснуться с горячей, точно бронзовой, кожей. Она будто раскаленная и так хочется проверить насколько. Каждый изгиб подсвечивается, делая все разом выразительнее. Всегда ли человеческое тело его так завораживало? Оно ли самое красивое, что когда-либо видел Джонхан? Он поднимался в горы, но даже там не так кружилась голова. Он встречал рассветы, однако и они не были настолько яркими, как ощущения от груди и вниз. Ему нравилось смотреть на небо, а оно теперь кажется шуткой в сравнении с этим видом. Самое время, чтобы отпечатать на сетчатке глаза главное зло своей жизни, единственный соблазн, которому было бы весело поддаться и умереть. — Иронично, — глядя на крепкие руки, Джонхан улыбается им будто удавке. Желая сунуть голову в петлю, он привстает, чтобы сесть, оказываясь еще ближе. — Что дальше? Мокрая тяжелая одежда на нем будто вторая кожа, и Джошуа как никто другой знает, как важно от нее вовремя избавиться. Коленями уперевшись в скользкие края, он забирается сверху, прижимаясь к остывшей футболке на чужой груди, заваливает Джонхана обратно на пол. Одна его ладонь мгновенно падает позади, чтобы удерживать их на весу, пока вторая обнимает за талию, прощупывая по пути ребра, позвонки и мягкий живот. Тело под ним то напрягается, то вытягивается, потом снова сжимается. То, как сокращаются мышцы, волнует до приятных спазмов в желудке. Голод воспламеняет искры в трещинах глаз и те снова загораются, зубы требуют плоти. Сердцебиение учащается. Джошуа сам себя боится. Ненавидит и желает всеми силами остановиться, не брать то, что ему не принадлежит. Знает же, однажды сорвется, и когда это случится, то вгрызаться будет так, что сам себе челюсть сломает. Вопреки желаниям губы оставляют легкий поцелуй на краснеющей щеке. Шире открывая глаза, Джонхан пытается не двигаться. У его страхов нет берегов. Тут смешалось все сразу: к нему пытаются прикоснуться на глубине. Сделать то, чего он боится, сразу же после того как инициировали новую смерть. А он поддается и тянется сам. Смуглые пальцы забираются под футболку, оставляя теплые следы там, где успели прикоснуться. — Простудишься, дай снять. Не уверен, что хочет возразить, но должен хотя бы попытаться - Джонхан мешает тем, что теснее прижимается телом к телу. Оттолкнувшись от пола и рукой обхватив Джошуа за шею, он ищет равновесие. Потому что в себе его давно не находит. Не хочет признавать даже собственную очевидную дрожь. — Слабак, — ухмыляется он, заставляя их принять вертикальное положение, но руки не разжимает. — Не провоцируй, я не поведусь больше. Из-за смены позы Джошуа оказывается сидеть у него на бедрах, но так им обоим удобнее привыкать. Влажная кожа - их новая граница, и легкий сквозняк подсвечивает пунктирную линию. Заставляет одного поежится и мгновенно покрыться мурашками, а второго тут же заразиться. Не встречая даже вялого сопротивления, пока стягивает через голову неприятно прилипающую футболку, он сбивает белые пряди. Они липнут ко лбу, вискам, скулам, и так идет красивому лицу, как змеится этот беспорядок. Но совсем мягко и осторожно, самыми кончиками пальцев волосы убирают назад, а потом спускаются вниз в поисках оставленных царапин на ребрах. Но находят следы расчесанных красных линий. Глубоких, ровно настолько, чтобы остались шрамы. Будто кто-то старательно пытался не дать им зажить, сдирая снова и снова. Зачем так наказывать себя? Что такого нужно сделать, чтобы так ненавидеть свое тело? Смотреть на это трудно, и глаза прячут в плечо, щеки все равно уже влажные, разве возможно заметить разницу? Джошуа, вжимаясь в холодную кожу, пытается сделать так, чтобы никто ничего не заметил, раз уж справиться с собой не получается. Если зажмуриться, то и не видно совсем, как скорбь и сожаление разливаются наружу и текут по щекам. Сжимая в объятиях, пальцы прощупывают содранные на лопатках болячки и как же хочется начать выть, но приходится прикусить язык. И как быть, когда рожден наносить вред? Каждое прикосновение оборачивается злом. Стоило бы привыкнуть, но Джошуа больно смотреть на плоды своих чувств в виде ран, ссадин, гематом и болезненного дыхания. Сложно узнать эмоции на языке, а потому он уверен, что рядом задыхаются от ненависти. Но задыхаться Джонхан начинает не поэтому. Слышит, как меняется приглушенный звук коротких и рваных вдохов через рот, чувствует дрожащие пальцы на своих ранах и замечает как опускаются чужие плечи. Он узнает в том, как к нему прижимаются, собственную слабость и боль. Медленно отстраняясь, руками пытается приподнять чужое лицо, но там поддаваться не хотят, объятия становятся для Джошуа убежищем от собственных эмоций. Но Джонхан настойчиво не оставляет попыток, пальцами находит подбородок, одним только этим жестом прося сдаться. Все ради того, чтобы увидеть легкое покраснение под веками, распухшие губы и продолжающие течь по щекам дорожки, которые, как бы ни хотелось, остановить не получается. Несложно догадаться, чего пугается Джошуа; о чем сожалеет, когда с таким трепетом проводит пальцем по сорванной болячке и всхлипывает почти сразу же. Растерянность заставляет Джонхана отвести ненадолго взгляд, судорожный вздох срывается сам. Голод и вызов, которым планировалось сопротивляться, исчезли, на их место пришла болезненная уязвимость. От нее невозможно укрыться, она разрушает с такой тщательностью выстроенные стены, последняя крепость рискует пасть. И только потому невыносимо сильно нужно затравленного Джошуа объять всем собой. Он не стирает слезы, только просит шепотом закрыть глаза. Но Джонхан, даже если бы хотел, то не смог бы. Тут хрупким становится свет, кости, мысли, намерения и все чего хочется дотронуться. Столько трепета еще никогда не растекалось по венам. Столько желания сохранить себе чуть больше от этого момента, обменять свои страхи на чужие. Когда твои шрамы заставляют чудовище рыдать, разве не находишь ты его очаровательным? Должно ли зло выглядеть так? Как иронично, ведь Джошуа такой красивый, когда несчастный. Виноватыми стеклянными глазами выжигает сомнения, как ребенок лупой разбегающихся муравьев. Это даже щекотно, но не неприятно, к сожалению Джонхана. Было бы куда проще, испытывай он хоть каплю отвращения к ярким, но коротким вспышкам в теле. Впервые замерзать уже не так одиноко. Нерешительно, одним только указательным пальцем, Джонхан проводит по чужой коже; нежная слишком, мягкая, что кажется такая только у детей. Если чуть надавить, то тут же под ней находятся жилы и мышцы. У них совсем разные тела, но по факту же одно и то же. Все те же органы, во всех тех же местах. Ему и смотреть не нужно, чтобы знать, что именно сейчас твердеет о его напряженный живот. От осознания этого точно разряд проходит по позвоночнику, и Джонхан бьется о чужой лоб своим, прижимаясь к самым мыслям. И кто кого здесь пытается успокоить? Большим пальцем убирает последнюю каплю с щеки и неуверенно тянется к губам. Раздвигает их своими, чувствуя соленый привкус, и соскальзывает к самому уголку. Но его подхватывают меняя положение головы и шире открывая рот. Так медленно и не до конца соприкасаются, будто они снова в воде. Сжимая податливое тело, Джонхан замечает, как сам инстинктивно пытается выскользнуть из захвата длинных пальцев на шее. Быть еще ближе - непривычно и страшно. Замечая сопротивление, его немного отпускают, чтобы не давить. Джошуа мягко поглаживает затылок, перебирая пальцами мокрые пряди, и ни на чем не настаивает. Брови чуть сходятся вместе, а взгляд расфокусирован, Джонхан собирает всю волю в кулак, чтобы не издать и звука. Но срывается, когда Джошуа стонет ему в рот, так как будто пытается заполнить этим слабые легкие. Запутались мысли. Он сам запутался. Даже органы связываются в узлы. Такое приятное давление под тяжестью крепкого тела заставляет его кровь приливать к месту соприкосновения. Ладони сами сжимаются на стройных ногах, грудь вздымается и теперь практически полностью прижимается к чужой широкой и сильной. Холодной кожей к горячим большим ладоням. Пробивает холодный пот, хочется всем телом вжаться самому в себя. Уменьшиться и не чувствовать так много, ведь сейчас его будто слишком много. Уже за пределы тела вырос всем тем, чем боится и касается. Между ними почти нет одежды, которую было бы страшно преодолеть. Нет препятствий, которые пришлось бы стягивать с себя. И все, о чем получается думать замерзшему Джонхану, так это то, как же ухватиться за теплую кожу, если так мокро и скользко. — Проклятье, — ругаясь под нос, он закидывает голову назад и, зажмурившись, слабо трется о чужие бедра. Уже не в силах совладать с реакцией тела, он отчаянно старается не стонать. Ему до сих пор холодно. Ужасно, мать твою, холодно, от того как стынет кровь. Как мурашками покрывается спина и потеют ладони. Не должен ничего из этого делать. Поднимающееся давление намекает, что следует прекратить, пока не поздно. — Ты дрожишь, — губы Джошуа исследуют изящные изгибы подбородка и шеи, не давая слишком сильно зацикливаться на неприятных симптомах. Контекст нагло убивает совесть. Тут возникает желание разорваться на части, от того как сильно хочется вцепиться зубами и ногтями в мягкую кожу, но Джошуа старается успокоиться. Ему страшно сделать больно. Очень, настолько, что мышцы сводит. Но то, как напрягается тело под ним, вызывает восторг и ужас. Ведь хочется больше. Увидеть до каких пределов можно довести. Все чужие принципы, привычки и зона комфорта, - оказались пережеванными у него в зубах. Будто еще раз приходится убедиться в собственной избранности. «Он хочет меня» — гонгом бьет в голосе и эхом уходит в грудь. Как же ужасно быстро чувство гордости застилает ему глаза. — Ты тоже, так что заткнись. Иначе я скину тебя обратно в воду,— контролируя дыхание, Джонхан крепче хватается ладонями за талию, и все еще самого себя пытается отговорить от очевидного, чтобы сбавить давление на психику. От ее узости по рукам пробегают мурашки; она изящная, но сильная, и такая теплая, что одной возможности держать ее хватило бы сейчас чтобы сойти с ума. Только бы не спутать приятное жжение с тем, что прячась за ним, его убьет. В смятении бьющееся сердце только быстрее разгоняет кровь, и терпеть становится некомфортно до побелевших пальцев. Джонхан все силы направляет на попытки сопротивляться собственной реакции, слыша над ухом тихое: — Ты такой красивый, когда нервничаешь. Этого много. Слишком. Настолько что идея утопиться кажется разумным выходом из положения. Он прилагает колоссальное усилие, чтобы опрокинуть их обоих в воду, продолжая сжимать в объятьях и держаться вслепую. Крупные капли разлетаются, как фейерверк. Хлопок первым делом бьет в грудь. Наглотаться бы воды, но рот очень быстро занимают. Спутавшись конечностями, сложно найти собственные руки, потерянные где-то на изящной талии, мысли уже давно застряли в чужой голове. Где чье не разобрать. В голову бьет так, что все происходящее скорее напоминает пьяный бред или температурную лихорадку. Когда не чувствуешь собственного веса, точно как во сне, то размывается грань. Твердые поверхности мягче подушки. Вода густеет до состояния, в котором можно увязнуть. Замерзает Джонхан сильнее, чем его гордость и тело готово выдержать, и приходится притянуть теплого Джошуа к себе. С одной стороны прижимаясь к нему он чувствует, каким уязвимым становится, но все мысли плавятся, когда коленом задевают пах. Нет. Пусть его тело будет слабым, хрупким, пусть болеет, умирает или даже боится чужой ласки и нежности, но не он сам. В горле Джонхана застревают звуки. Он сминает слова и стоны о распухшие красные губы. Наконец позволяет приблизиться достаточно близко, чтобы зажать у стены. Практически сдается. У воды своя физика. Одно сплошное слоумо между тел. Джошуа ведет себя аккуратно и пытается контролировать чужие реакции. Как можно быть нежным, когда столько сил в пальцах? Ухватиться бы крепче, но края бассейна скользкие. Вжиматься друг в друга, вжимаясь в стенку, оказывается немного неудобно, но быстро становится все равно, когда находится нужное положение. Одной рукой Джошуа держится за бортик, второй ведет по чужому бедру, разглаживая мурашки, потом подхватывает, чтобы закинуть его себе на поясницу, но из-за сопротивления воды выходит жутко медленно. Так, что у Джонхана коленки дрожат, но тереться о него не прекращают, поэтому он очень быстро отвлекается и сам инстинктивно обхватывает ногами узкие бедра. Крепко обнимает за шею, скулит в губы на каком-то незнакомом языке. Притираясь друг к другу, они знают: между ними всегда останется вода. Насколько бы близко они ни пытались бы приблизиться сейчас. То, что тащит их на дно, потяжелело. Буквально становясь больше и тверже. Джошуа знает, еще никогда его не было так много и все потому что чье-то не менее крепкое возбуждение упирается в него. Хочется посмотреть, разглядеть во всех подробностях, но увы, можно сорваться на прикосновение, а это слишком опасно. Закидывая голову назад, Джонхан шумно дышит, пытаясь захватить как можно больше воздуха. В него Джошуа вжимается с такой силой, точно уже давно потерял контроль, стараясь ощущать хоть немного больше трения самым чувствительным местом. В паху ноет, ускориться не позволяет вода, все выходит так медленно, что невозможно не прочувствовать каждую секунду. На звуки его голоса отзывается что-то внутри, готовое сдаться, отдать уже все что есть. Но телу, боязливо врезающемуся в стену и пытающемуся раствориться сахаром в кипятке, еще мало. Потеряв всякую возможность трезво оценивать себя, Джонхан точно оголившийся нерв. Зубной корень во рту сладкоежки, пьющего холодную колу. Пробивает его так, что еще чуть-чуть и он мог бы кончить только от одной мысли об этих бедрах между своих ног. Но мыслей нет. Только ощущения. И их катастрофически много. И вот-вот будет мало. Невыносимо мало. Своим рукам Джонхан, наверняка, доверяет больше, а Джошуа последними остатками рассудка понимает, как сильно боится доставить дискомфорт. Поэтому мягко накрывая чужую ладонь своей рукой, он задает ей направление вниз от плеча, по вздымающейся груди к напряженному животу. Позволяя ощутить все свое желание; дышит громко, стонет в шею, оставляет руку на своем животе. Немного надавливает и возбужденно мычит. Дальше только если Джонхан позволит. — Помоги мне, — почти жалобно просит на ухо, затем соскальзывает губами по тут же побогровевшей шее к влажному плечу. Воздуха слишком мало, недостаточно для нормальной работы мозга, а потому смысл чужих слов доходит с опозданием, жаром отдает в груди и ниже. Стекается по всем шлюзам в одно единственное место пониманием собственного влияния. Находя уже наконец трещину, давшую течь, Джонхан рвано выдыхает: — Скажи еще раз, — его ногти чуть царапают живот, когда прощупывают напряженные мышцы, и щекотно становится самому. — Пожалуйста, помоги мне, иначе у меня голова взорвется. Терпения не остается. Нужно хоть что-то сделать и бледные пальцы, ведомые не осмысленным еще до конца порывом, опускаются вниз, протискиваясь между телами, чтобы сжать разбухшие под тканью белья члены между собой. Тут корпус корабля целует айсберг правым бортом. У Джонхана картинка перед глазами расфокусировалась, а в ушах то громко, то тихо звучит сирена. Это было близко. Он даже толком не знаком с этим ощущением, но был к нему сейчас ужасно близко. Слишком рано. Кровь приливает к лицу и шее, делая их почти температурно красными. Ему становится только хуже, когда издав гортанный звук, Джошуа всплывает чуть выше, толкается в руку, цепляясь за края бортика, и закидывает голову. Держащиеся за него пальцы до синяков впиваются когтями в кожу на плечах и спине. Когда он опускается обратно, то роняет голову на худое дрожащее плечо и стонет. — Ты нужен мне еще, — целуя в щеки и скулы, Джошуа пытаясь заставить трясущиеся тело немного успокоиться. Хоть даже собственное приходится удерживать на месте с трудом. — Джонхан, ты слышишь? С синеющих губ срываются тихие, почти жалобные хрипы. Если движение - это жизнь, то тело Джонхана ее сейчас боится. Ему нельзя было начинать, теперь так страшно заканчивать. Еще чуть-чуть и он не сможет больше терпеть, ведь ствол Джошуа в его ладони трется об его собственный и даже этого легкого движения чересчур много. Глаза почти закатываются, но чужой язык медленно проходит по ушной раковине и Джонхан, чуть щурясь от прикосновения, вздыхает: — Щекотно, — на секунду на его губах появляется тень улыбки, но быстро исчезает, когда он чуть дергает крепко сжатой рукой вверх. Поглощая в себя каждую реакцию, Джошуа догадывается по острой нехватке в потерянном взгляде, как близко там к тому, чтобы преждевременно подойти к финишу. А ведь пытать Джонхана хочется подольше, наслаждаться тем как он вязнет в новом для себя пороке и сходит с ума из-за одного только прикосновения. Джошуа хрипло выговаривает, почти по слогам: — Стой, — зажимает плотнее, чтобы сковать чужие движения. — Остановись. — Больно? — испуганно щурится Джонхан сквозь громкое дыхание. Он закидывает голову назад, прижимаясь затылком к холодной стене. Не доверяя своему языку, Джошуа только отрицательно качает головой. Демонстративное ведет ладонью вниз, замедляется на груди, цепляя пальцами соски, потом ведет ниже, массируя мягкий живот и наблюдая, как дергаются плечи и мечется взгляд. То, как готовы взорваться от напряжения чужие органы, эхом отдает в собственные. Ладонью Джошуа перехватывает чужой член, все еще оставляя себя во власти ватных юновых пальцев и прощупывает через белье так аккуратно, как только может. Сколько нужно сдерживать все когда-либо возникающие желания, чтобы стать настолько чувствительным? Больше ничего сейчас так сильно не волнует, как бледная, почти вибрирующая, кожа, скулеж в губы и нервный толчок вперед. В ту секунду, когда Джонхан почти сдается и прикрывает глаза, Джошуа пережимает ему головку и давит на уретру. Он прижимается лбом к чужому лбу и слышит как там в голове припев песни обрывается на первой ноте, а сердце почти падает, сбиваясь с ритма. В панике приоткрывается рот, в который озвучивают какое-то испуганное: — Я не хочу, чтобы это заканчивалось, — продолжая несильно давить, он ждет, когда сломанный маятник в груди найдет баланс. — Но… дай мне быть первым. Отрывисто кивнув, Джонхан медленно начинает натирать ладонью через мокрую ткань, наугад выбирая движения; видит, как красные губы сжимают до боли, закусывают и ничего громче мычания услышать не позволяют. Ему кажется, что он делает что-то не так, но нерешительно старается продолжать. — Только не молчи, — с трудом выговаривает; сдавливает между пальцев член, вверх чуть быстрее, чем позже вниз, Ощущает, насколько выросло чужое возбуждение и чуть успокаивается от этого. — Хорошо? Джошуа пытается усмехнуться, но тут большим пальцем проводят по головке, надавливают, и он громко вскрикивает: — Да. Глаза из стекла с такого ракурса кажутся еще больше, и Джонхану хочется втереться под эти веки. Сниться, чтобы каждую ночь доводить снова и снова. От удовольствия хватка на его члене немного ослабевает, снова путая мысли. Дыхание сводит как судорогой, вся кровь уходит разом вниз и из-за этого руки совсем не слушаются, пальцы срываются, задевая нежную плоть ногтями. — Мм-м-м, — Джошуа болезненно мычит, поморщившись носом и зажмуриваясь. — Прости, — Неловко от собственной неумелости. Пальцы замедляются в нерешительности. Приходится отвлекать себя откровенным залипанием на чужую яркую мимику. И страшно продолжать, но Джонхан все равно снова начинает двигать ладонью. Его пытаются подбодрить, чуть шевелясь рукой по стволу. Одно движение вызывает волну. Однако даже до размякшего до состояния сахарной ваты мозга доходит, что кончить ему не дадут. Джонхан в этом убеждается, когда указательным и большим, длинные пальцы сжимаются плотнее в том же месте, пережимая выход для угрожающего уничтожить напряжения. Он опять зависает, точно в подвешенном состоянии вниз головой на аттракционах. С языка в эту секунду слетают экзотические проклятия, что в процессе трения о губу разбиваются в неразборчивый скулеж. — Потерпи, — просит Джошуа. Обе руки заняты, но ему до щекотки хочется убрать волосы с лица и он трется носом по щеке. Вдыхает запах холодной кожи и заводится еще сильнее. — Хватит издеваться, — ворчит сквозь вздохи Джонхан. Насколько бы хорошо ему ни было самому, только написанное между складок бровей удовольствие на лице напротив заставляет стать смелее. Преодолеть уже наконец ужасно мешающее препятствие в виде нижнего белья и забраться туда всей ладонью, тут же обхватывая ею Джошуа. Пытаясь спрятаться от собственных ощущений, Джонхан прикрывает глаза, под которыми на щеках тут же принимаются оставлять поцелуи. Они оба судорожно глотают воздух в окружающем вакууме холодного бассейна и тихом шуршании воды вокруг, открывают для себя совершенно новую реальность. Тут нет правил, кроме тех что диктует геометрия чужого тела. Единственный язык - чужие стоны. Физику запретов и норм съели невесомость и свет. Уже не важно как, Джошуа не хочет останавливаться, ему нужно больше, теснее, глубже. В ладонь, в мысли, в самую душу. Быстрее с каждым новым движением. Сцеловывать все вздохи, слетающие с приоткрытых в панической нехватке воздуха губ. В огромном пустом помещении звуки отдают продолжительным эхом в ушах, наполняют голову ватой. Поверить в то, где сейчас находятся эти узкие аккуратные ладони, Джошуа не может до сих пор. Грубоватые движения шершавых пальцев нивелирует вода, поглощающая в себя большую часть усилий. Нервных и чрезмерных, потому как никто из них не в состоянии контролировать свою физику. Если бы не плотность воды, сопротивляющейся вместо них, то Джонхан точно сделал бы ему больно. Сжимает иногда сильнее и сам же дергается, вжимаясь спиной в холодный борт бассейна, тут же пытаясь прикрыть нервную неаккуратность лаской. Такой сильный и гордый Джошуа, то выстанывает трудно различимые слова в чужие губы, то неожиданно закидывает голову, позволяя видеть как дрожит выступающий кадык. Близко. Руки напряжены, шея и спина тоже. Каждая мышца натянута. Джонхан хочет только продолжать слышать надрывающийся голос и давать больше. Взять тоже как можно больше - все, что готовы отдать. Ему пачкают руки и последний раз надрывно и громко стонут в щеку. Выражение лица у Джошуа при этом точно в секунду полного и тотального обнуления до заводских настроек. Система разом пытается выполнять и обрабатывать разные команды и мозг в итоге клинит. Облегчение, с которым крепкое тело между бедер обмякает, становится самым приятным грузом, который довелось испытывать. И вся эта феерия в моменте посвящена Джонхану, в коленях от этого слабеет, но нельзя позволить отплыть от себя, иначе, кажется, некому будет их держать. Ногами Джонхан притягивает ближе к себе, одну руку заводит назад в попытке удержаться за край за них обоих. Это требует столько усилий и координации, от чего приходится отвлечься от собственных ощущений. Джошуа, топясь в неге, даже не понимает, что конечности совсем ослабли, а потому больше не сжимают Джонхана, удерживая от разрывающего напряжения. Тут одного вида на млеющего в его объятиях Джошуа бы хватило на несколько оргазмов, как хорошо, что все перед глазами плывет. Но они как-то справляются; один жмется лбом в прохладные края бассейна и горячим дыханием сбивает капли с бледных ключиц. Второй, задрав голову, считает балки на потолке, только на четвертой вновь почувствовав хоть какой-то контроль. А сердце между тем - не двигатель внутреннего сгорания, слишком мощное для него было усилие. Будто с кикстартера запустили и даже зная насколько больно умирать Джошуа, согласился бы дважды лишиться головы, только бы еще раз прижаться к Джонхану и ощутить перегрузку. О том, что она была, ему сообщают дрожащие органы, шум в ушах и тепло на самых кончиках пальцев, покидающее с жжением. И можно поклясться, если бы не бессмертие, долго бы мучиться не пришлось. Если бы он был по-настоящему жив, он бы точно сейчас умер. — Если бы я знал, то поцеловал бы тебя намного раньше, — признается Джошуа, хрипло посмеиваясь в шею. Зафиксировав жилистые бедра у себя на талии, он возвращает ладонь на болезненно ноющий стояк Джонхана и даже нагло заглядывает в глаза. Его очередь. — Замолкни, — краснея, Джонхан криво ухмыляется. Роняя голову под тяжестью мыслей, он целует в мокрое плечо. Видит словно в замедленной съемке как под водой пальцы, будто становясь еще длиннее, забираются за кромку прилипшего белья, а потом неспешно вытягивают, чтобы обхватить каких-то совсем непривычных для себя размеров член. У него сильнее скручивает узел в животе и кажется кровь громче пульсирует в висках. Ни о чем умолять не привыкший Джонхан срывается от одного касания. — Прошу, я не могу больше. Если губами Джошуа двигается нерешительно, растягивая каждый поворот головы и языка, то руками он превращает трение пальцев о головку аккуратного члена в аттракцион с неожиданными ускорениями и замедлениями. Забирается рукой глубже, чтобы полностью обхватить, сжать, провести вверх и вниз, потом погладить кожу в самых чувствительных местах и резко переместиться туда, где плоть чуть плотнее и можно надавить сильнее. Слушая тяжелое пыхтение, он понимает, что самому опять становится тесно, но все что его волнует сейчас, это дрожащие ресницы и чувство, будто летишь на американских горках вниз головой. У Джонхана дух захватывает, дыхание спирает, он хватается за загорелые плечи с такой силой, что оставляет там глубокие царапины от ногтей. Трясется жутко, взволнованно вибрирует и если бы не держался до синяков за Джошуа, то уже бы давно нахлебался воды. Вестибулярный аппарат выводят из строя, беспощадно сдавливая пульсирующие венки на члене. Начинает казаться, будто окончательно потерялся в пространстве, когда давят на головку, угрожая снова прервать. Еще раз он точно не выдержит. Дергается со всхлипом, вкладывая в это последние силы. От таких перегрузок давление скачет; плывет фокус из-за того как собравшаяся под веками влага щиплет, слезы уже невозможно сдержать. Джошуа, замечая это, замирает. Гладит взглядом каждую каплю и медленно тянется их все сцеловать, как сцеловывал бы шрамы с бледной кожи, если бы мог дотянуться до них губами сейчас. Ему хочется думать, что возможно он сможет сделать это в следующий раз. Не может признаться себе в том, как быстро снова нарастает возбуждение от этой картины. Загаданные желания исполняются на отданном ему во власть теле. Он старается. Как никогда старается не навредить, находя вызывающий самое частое дыхание ему на ухо темп движения руки вверх и вниз. Сердце имитирует хлопушку, и как же оно того стоит, если в награду получается увидеть, как мечутся огоньки в широко раскрытых заплаканных глазах. У Джонхана получается что-то проскулить.       — Я…              — Тшш, я чувствую, - Джошуа только кивает головой, скользя щекой по щеке и собирая для себя слезы, вызванные эмоциональной перегрузкой. Член в руке начинает недвусмысленно пульсировать. - Давай. Рот раскрывается в немом крике. Скопившееся, тягучее и ноющее волнение последний раз пускает волну по каждому нерву в неестественно изгибающемся теле. Пальцы поджимаются на ногах, все страхи толчками вырываются из тела в чужую руку, мешаясь с напряжением, удовольствием, лихорадкой и паникой от слишком сильных ощущений. Джонхану кажется, что он выскользнул в открытый бассейн, хотя на самом деле вокруг него только сильнее оплетается рука, делая попытки хоть немного успокоить конвульсии и неконтролируемые вскрики. Губы прижимаются к колотящейся сонной артерии, слезы ласково смахивают с красных щек. Резкое опустошение. Оглушенный взорвавшимся фейерверком, Джонхан может только упасть вперед, роняя голову на плечо, провалиться во власть ощущения настолько приятного, что его размазывает о воду. В голове штиль, а по венам точно цунами прошло. Его обхватывают теснее теплыми руками, но тело такое тяжелое, будто отрубили питание; Парализовано каким-то разоряющим и захватывающим каждую щель блаженством. Вода омывает шею, подбородок; звуки вроде есть, однако ничего разобрать невозможно. Лицо точно онемело, а потому он не знает, плачет еще или нет. На кончиках пальцев покалывает, картинка двоится, сознание притупляется, но наконец-то тепло. Нет. Даже жарко. И темно. Как на глубине. — Джонхан? — зовет Джошуа, замечая, как тот потяжелел, повиснув на нем. Удерживать их обоих становится труднее, начинает тащить на дно, под тяжестью парализованного тела сверху. Сначала паника бьет в виски, от чего слабеют конечности. Потом осознание вины давит ему на грудь и губы дрожат, но ни в коем случае нельзя терять контроль. — Джонхан, пожалуйста. Пробивает озноб. Кожа остывшая, почти ледяная, ни дыхания, ни сердца не слышно за громкими ударами крови в висках. От конвульсивных попыток встряхнуть тело, попробовать разбудить, никакой пользы. Он так дрожит, что близок к тому, чтобы сойти с ума. Неужели снова?