The other side of the Sun

Смешок Джошуа напоминает тихое сопение. В момент замедленной стрессом регенерации трудно втягивать воздух нормально. Туго, с кровью, дышать нужно через рот. Как же жаль, что разбитый нос и алкоголь притупляют всякую возможность попробовать на вкус чужую заинтересованность. — Настало время вернуть должок? — У нас бартер? — у Джонхана множество тонов в запасе. Наверняка, ведущие нотки тут кожаные, а может выжженная трава, как будто холодок жалит, - в этом аромате солируют полевые цветы. Ох, замша или бархат, это мог бы быть тот запах, который пульсирует теплом где-то под кожей. И Джошуа сходит с ума, потому что не может его почувствовать. Точно на секунду испуганный одиночеством, зажмуривается. *** Всего один человек. Один выстрел, и мосты сожжены до тла. Больше нет тех других, что приходили вслед за ним. Нет чужих друзей. Нет знакомых. Больше некому улыбаться. А ведь люди никуда не уходили. Они, к величайшему сожалению, никогда по-настоящему не исчезают, хоть и рядом от этого не бывают. На похоронах Джошуа понял это ясно, ведь чем больше человек окружало его, тем более одиноким он себя чувствовал. Тени в черном мелькали перед глазами, время пролетело быстро. И одновременно с этим тянулось до сосущего неприятного ощущения в желудке, долго. Удавка недостаточно сдавливает горло. Возвращаясь домой, он только сильнее затягивает ее на шее. — Ты опять ходил к ним? — Да. — Ей тяжело, Джошуа, не нужно больше, — по новой начинает мать. — Я знаю, она не хочет меня видеть. Но я не могу, когда он там, — пауза, язык заплетается. — лежит. — Дай ей время. Она скоро поймет, что ты тут не причём, что тебе тоже… Ты тоже по нему скучаешь, — мягкие материнские руки ласкают его плечи, потом тянутся ослабить узел, но дышать становится труднее. Всего один человек. *** О чем его спросили? — Джису? Язык немеет. Быть так близко к чему-то всеобъемлющему лишает слов и мыслей. Страшно. Как оказаться между двух сталкивающихся исполинских тел. Чем пахнет абсолютная пустота? Джошуа бы хотелось услышать завершающий аккорд композиции, именуемой вакуумом, но ведь даже между атомами что-то есть. Во рту алкогольная горечь, воспаление с привкусом металла и соли. Он устал страдать от искажений рядом с Джонханом. — Джису, ты меня слышишь? Но, кроме страха, есть же еще целая вечность, что прячется в еле заметных трещинах между чужих бровей. Проглотить бы все те волнения, послужившие причиной каждой морщинки на худом лице. Но на это не хватило бы желудка, даже у опоясывающего землю мирового змея из скандинавских легенд. А так нужно сейчас попросить позвать своим именем. Все, что перевернулось внутри, проявляется наружу чутким, ревнивым, ужасно заметным обожанием. Колени почти касаются пола, но Джошуа сопротивляется и пытается привстать. Подводят ватные суставы. Валится вперёд в руки тут же подхватившему его Джонхану. — Ложись на диван, — шепчет тот и, обхватив поперёк спины, пытается уложить на мягкие подушки. Выходит плохо: тело, что он прижимает к себе будто тяжелеет с каждой секундой. Одно только ощущение веса вызывает сладкое томление, но обстоятельства неправильные. — Нет, — вдруг тянет назад Джошуа и, заваливаясь немного на бок, качает головой, отбиваясь так от давления дремоты. — Там мало места. — Тебе хватит, — худые руки придерживают от неудачного столкновения с твердыми поверхностями. График гастролей по мягкому рельефу сбивается, всему виной изящность линий: лопатки и выступающие позвонки трутся о внутреннюю сторону мозолистой ладони; по сильным бокам к контрастирующей узкой талии. Тут пальцы сжимаются, опускать нужно аккуратно. — Я не хочу, — чего конкретно он не хочет, не объясняет, только валит зависшего рядом репортера за собой на пол. Распутывая их конечности, Джонхан не видит смысла сопротивляться и падает спиной на ковер. Каждый позвонок ощущает на себе силу притяжения и позвоночник почему-то расслабляется. Прохладно, немного поддувает откуда-то из темного коридора. — Ты замерзнешь тут спать, — озвучивает мысли Джонхан и от досады жмется немного в себя. — Тогда ложись ближе, — к нему бы потянулись, но что-то останавливает. И дело точно не в разрешении или границах. Переворачиваясь на бок, Джонхан укладывает согнутую в локте руку под голову и говорит: — Я же кусаюсь. — Я тоже, — принимая зеркальное положение, отвечает Джошуа и прикрывает глаза. Так проще не замечать, как все вокруг окрашено в классическую янтарно-зеленью цветовую схему из кино. Так легче думать, что в комнате один, а человек напротив только хрупкая версия его личного Тайлера Дердена. Потому что, если рассказчик не может ничего сделать со своей жизнью сам, то ему обязательно, кровь из носа как должен разбить лицо тот, кем он бы хотел стать. Как часто можно встретить того, кем бы хотелось быть, чтобы быть с собой каждый день? Они тут вроде друг друга вообще не знают, но думать о таком сродни богохульству. Разве можно сомневаться в собственной вере? Страшно разочароваться в фундаментальных основах бытия, даже если структурно плохо с ними знаком. Чем меньше ты понимаешь о жизни, тем проще принимаешь ее правила. Хотим ли мы по-настоящему знать тех, кого хотим любить? Вроде, да. Но насколько это правда? Кем должен оказаться Юн Джонхан, чтобы Джошуа залпом хлебнул дихлофос, пытаясь отравить обезумевших в животе насекомых. Может, верно говорят, что есть знание, что невозможно осмыслить, они доведут разум до безумия, а тело до саморазрушения. Ищи правду. Всегда находись в поиске истины, но никогда не находи ответа. Слишком большое расстояние. Его срочно нужно сократить. Алкоголь в крови делает только хуже, лёгкость не наступает, усталость смешивается с тревогой, Джошуа хочет признаться в том, как сильно боится. Но он не станет. Только прикрывает глаза и тихо просит: — Расскажи что-нибудь хорошее. Сам с собой бы отказался разговаривать, но хочет этого от других. — Издеваешься? — Пожалуйста. — Новости что ли целый день читал? Подтверждая чужие слова, Джошуа хмыкает и тоскливо растягивает губы, имитируя улыбку. Он мало удивлен тому, что Джонхан догадался. А еще благодарен, что ни о чем другом не спрашивает, а ведь там наверняка знают и об остальных причинах выглядеть (и чувствовать) себя, как разлагающиеся остатки сбитого на дороге оленя. Судя по ощущениям, его принесли в жертву прогрессу. Брови Джонхана немного сдвигаются друг к другу, он задумчиво облизывает губы. Неужели совсем нечего сказать? Лучше бы его спросили, о чем он думает, чтобы ему тогда соврать, что-нибудь о том, что он не думает вообще. Чего тут хорошего можно вспомнить, если ни одного, даже самого дальнего и темного уголка в сознании ему не осталось. Все принадлежит чужому свету, на который он смотрит и не может отвернуться. — Снег, выпавший на днях, растаял; еще моя сестра экзамен сдала; фикус, который мне доверили, засох, я его выбросил, теперь не нужно о нем заботиться, — неуверенно поморщившись, он понимает, что приходится сдаться. — Давай лучше ты. Не открывая глаз, Джошуа корчит тоскливую, но ученую физиономию. Такой простой и нелепый, что до смешного сложно игнорировать этот гармоничный в своей красоте абсурд. — Жаль фикус, а я с утра ел вкусный десерт, — он бубнит, сминая звуки пухлыми губами, которые еле-еле открываются. Завораживает немного. — Знаешь, такой, где совсем мало крема, не сладкий, но вкусный очень. Интересно, как они делают такой biscuit? Уверен им понадобилось three eggs и около 160-ти грамм sugar… Остальную часть, озвученную на английском, понять становится все труднее. Слушая его, Джонхан старается хмуриться, чтобы не улыбаться, и сдерживает щекочущий грудь смех. Ему кажется забавным, что для сонного и пьяного человека Джошуа уж слишком много болтает и при чем достаточно осмысленно. Хотя вряд ли знаний журналиста хватит оценить достоверность озвученного рецепта. — М, что-то еще? — Что за экзамен сдавала твоя сестра? — неожиданно спрашивает Джошуа и приоткрывает глаза, чтобы собрать все свое внимание в одной точке. — Неважно, — отмахивается Джонхан, тут же отворачиваясь, будто в темноте и со своим зрением может разглядеть ворсинки на ковре. — Главное сдала. — Ты часто с ней видишься? — С чего тебе вдруг интересно? — Не вдруг. Ты знаешь о моей семье, я про твою ничего не знаю. Вполне закономерно. Наверное, у выбранного религиозного течения молитва похожа на недосказанность с нотками лжи. — А зачем тебе это? — А зачем было звонить моей матери? Узнать тебя. Длинные пальцы, играя с ворсинками, то ли пытаются защекотать ковер, то ли чужие нервы. Иногда ведь все может быть проще, чем рисует паранойя. — Хотел познакомиться. Ложись спать, ты уже одним глазом сны видишь. — Хорошо, но… — Что еще? — Насчет моей просьбы. — Чего? — Тогда в машине… Резко придвигаясь ближе, Джонхан не дает закончить, зажимая рот ладонью. Картинки наслаиваются друг на друг. Их обоих тут же накрывает воспоминаниями, а за ними приходят фантомы пережитых ощущений. То, как носом пытаются резко вдохнуть, но не получается, щекочет кожу. Игнорируя пустившее корни и зудящее в предвкушении больших прикосновений возбуждение, Джонхан шипит: — Заткнись, — на отсутствие всякого движения он медленно убирает руку, но не спеша, готовый в любую секунду вернуть ее на, кажется, уже законное место. Сложновато вспоминать значения слов, но Джошуа как-то справляется, чтобы, растягивая слоги, произнести: — Я переживал, у тебя же тогда тоже… Джонхан снова зажимает ему рот. Трудно игнорировать, как его коже нравится это ощущение. — Боже, да замолкли ты уже, умоляю. Пьяным редко знакомо чувство меры, поэтому Джошуа, видя возможность, отнимает узкую ладонь от лица, сдавливает ее сильнее и тут же прижимается к худому телу. Утыкаясь лицом куда-то в ключицы, сжимается калачиком. — Пока не скажешь, что сделал, я тебя не отпущу, — его лохматая голова вертится из стороны в сторону, из-за чего волосы щекочут чужую шею и подбородок. Вызванный этим вздох звучит тяжелее, чем должен. — Ерунду не говори, просто заткнись и спи, — Джонхан реагирует не сразу, не может позволить себе обнять, но хватается за чужое крепкое плечо чуть выше локтя. Замершая кожа под пальцами покрывается мурашками, но вряд ли Джошуа может объективно ощущать температуру. Вот только мерзнуть его тело от этого не перестаёт. — Я только хочу убедиться, — он давит собой на грудь Джонхана, валит на спину. Лежа полубоком на нем, проще согреться. Ногу закидывает сверху, она падает между чужих бедер, что тут же пытаются свести вместе, но выходит трутся сильнее. — В чем? — вопрос звучит как потерянная и жалобная попытка не дать сбить себя с толку. — В том, что тебе не было плохо из-за меня. (Без меня) — Мне не было плохо. Спи, — неуверенно рука ложится на поясницу и в попытке успокоить гладит совсем невесомо. Возможно, это была худшая из идей. Рядом могли бы раздаваться жалостливые вои сирен или взрывы, Джошуа вряд ли бы обратил много внимания, но что точно не ускользает от него, так это тот факт, что Джонхан не просит его отпустить. — Точно? — бедром оказывается зажат плотно меж чужих, и крайне (не)удачно Джошуа дергается, чтобы задрать голову и посмотреть в глаза. — Точно, — сквозь зубы мычит Джонхан и предпринимает попытку перевернуть их, чтобы уклониться от приятного давления. Уже сверху он упирается руками по обе стороны от чужой головы и старается не смотреть в глаза, чтобы было проще держать оборону. — Мне было хорошо. Теперь спи. — Не верю. Наверняка, ты терпел и… — Не терпел. Я… мне не было плохо, Джису, ложись спать. — Ясно, — как тут сопротивляться этим большим мягким ладоням, цепляющимся за него? Джошуа так жалостливо поджимает губы, что, кажется, ему правда стыдно. Засмотревшись, Джонхан упускает момент, когда хватка на талии становится крепче, футболка немного задирается, и он теряется, чувствуя теплые пальцы на остывшей коже. — Что тебе ясно? — Терпел значит, — заторможенность, с которой ему отвечают, немного резонирует с тем, как неожиданно Джошуа переворачивается, отчего Джонхан бьется локтем об ножку журнального столика. От неожиданности и резкой боли он стонет в голос и, испугавшись собственных звуков, зажевывает губы. Лицо его тут же оказывается в объятьях ласковых ладоней, что лучше положение не делает, только труднее сдерживаться. — Прости. Лохматый, с потерянным взглядом, Джошуа, старается нежнее подмять под себя, чтобы снова спрятаться лицом в худую грудь и отдать любые привилегии. Ладони большие перемещаются под футболку, обхватывают бока, пальцами поглаживают проступающие кости. Зажмурившись, Джонхан задирает голову назад и начинает громче дышать. — Да как же ты достал! Не терпел я. Из-за тебя, придурок, мне пришлось выкинуть наволочку, — у него напрягается шея от попыток кричать шёпотом, а ещё немного дрожат пальцы от собственного признания. — Ты об подушку… Попытка осмыслить новую информацию заставляет хватку Джошуа ослабнуть, а ладонь, уже практически оказавшуюся на паху, замереть у ширинки. Этим пользуется Джонхан, чтобы одним нервным толчком снова поменять их местами. Предусмотрительно он тут же находит чужие руки, чтобы убрать их за голову. Пусть ладони у того и больше, но запястье удивительным образом изящные и тонкие. Удерживая Джошуа в таком положении, он наклоняется и сердито хрипит: — Заткнись, я сказал, и спи. — Нет, подожди, а стирка? — не сопротивляется, но ерзает под ним Джошуа. Ему становится щекотно, когда и его футболка задирается. Из-за трения чужой голос становится на октаву выше: — Я ее порвал. — Как? — Джису-я, — на последней букве у Джонхана срывается голос, а голова падает на крепкое плечо. — Прекрати, просто прекрати двигаться. — Не-а, — его движения бедрами вверх плавные; вниз еще более медленные. Мягкий хлопок спортивных брюк цепляется за плотные джинсы. — Скажи. — И ты ляжешь спать? Пытается договориться, но знает, что надежды мало. Бесполезно. Как спорить с ребёнком о том, какой раунд будет последним в игре. — Да. Мысли выкручивает от того, как начинает ныть где-то в области ниже, откуда сигналы приходят в виде плохих идей. Неторопливо чужие движения втягивают в махинации с искрящимся, согревающим электричеством. — Я не хотел делать это руками, — признание больше напоминает хаотичные вздохи и выдохи, — так много раз. Не заметил, как сжал слишком сильно и порвал. — О чем думал? — он всем телом извивается, трется лопатками о ковер. Его руки все еще в вялом захвате над головой, вроде в ловушке, но не сопротивляется. Будто так только удобнее играть с терпением Джонхана в поисках статики. А там нервы сдают с катастрофической скоростью. По жилам, как по проводам, подается ток. Сложно сдержать паническую улыбку, когда тем, о чем он думал, сейчас задают вопросы. Не то место и время, чтобы позволить себе поддаться на провокации. Если уступить, то остановиться не получится и вряд ли им удастся скрыть последствия. Тут даже такая близость небезопасна. — Не помню. — Точно? — Да. — Не правда. Раздвигая ноги, Джошуа принимает более удобное для себя положение, не забывая при этом толкнуться вверх. — Язык, — зажмурившись, стонет Джонхан. — Я думал про твой чертов язык. Упоминание вслух заставляет Джошуа вспомнить о том, что такой орган у него присутствует, он облизывает нижнюю губу и удивленно охает: — Он тебе нравится? Ты представлял что-то конкретное? Может как я им… — его шепот сопровождается вялым движением бедер вверх, чтобы сжать между ними напряженное тело. Короткие ногти впиваются в кожу на нежных запястьях. Нагреваясь, Джонхан знает, что давит слишком сильно, и отпускает, чтобы схватиться за плечо, но потом и с него соскальзывает. Упирается в пол в попытке привстать и увеличить расстояние. — Нет, только как откушу тебе его к черту. Теперь доволен? — Вполне, — хихикает тот и руки поднимает, чтобы обнять за шею. — Но это вообще-то обидно, почему подушке досталось то, что предназначалось мне? Я завидую, это нечестно. — пока он говорит, одна его ладонь поглаживает затылок и путается пальцами в обесцвеченных прядях, а вторая небрежно исследует чужие границы от груди и ниже. — Что ты делаешь, Джошуа? — давится словами Джонхан, понимая, что близок к тому чтобы признать - он получает удовольствие от того, как его изводят. — Ты же мне обещал лечь спать. — Я не хочу спать, — бубнит Джошуа, но веки его слипаются против воли. Однако даже в таком состоянии руку, лежащую на напряженном животе, он не убирает. — Ты пьян. — И что? Я хочу, — договорить не получается, конец фразы благополучно сливается в неразборчивое сопение. — Тише, я дам тебе это сделать, но не сейчас, хорошо? — невольно голос Джонхана звучит мягче, с непривычными успокаивающими интонациями. Ему самому не верится, что он говорит нечто подобное, к тому же, кому? Но так хочется задержаться в этом странном уединении. — Обещаешь? — размякший под ним Джошуа тем, как скулит, проще не делает. Наклоняясь к нему ближе, горе воспитатель упирается локтями рядом с головой, чтобы позволить себе прикоснуться к чужим волосам. — Обещаю, — гладит совсем осторожно, играет с отдельными прядями, чем вызывает приятную негу, которая отражается на лице полуулыбкой. — Хотя бы поцелуй меня, — слабо сминая ткань чужой футболки, Джошуа отчаянно пытается зависнуть в моменте. — Капризный, — заключают с усмешкой, пальцами обеих рук приглаживая густую челку назад, чтобы открыть лоб. Измотаный собственными желаниями Джонхан, тихо выдыхает с облегчением, чтобы после из неловкого положения опуститься ниже. Робко задеть щеку носом, поймать расфокусированный взгляд и прижаться губами к приоткрытому рту. Пальцы чуть сжимают у корней, потом отпускают, но перебирать волосы не перестают. Отвечают медленно, растягивая удовольствие и доводя кожу до показывающего тепла в месте самого деликатного прикосновения. Пробирает в процессе обмена температурой. Ненавязчиво меняя угол и направление, Джонхан аккуратничает боясь задеть опухшие места, которые наверняка болят, и делает короткие перерывы между поцелуями. Слишком сосредоточен на них Джошуа, чтобы ему хватило сил не разжать пальцы и не отпустить его футболку. Рука падает, чуть смягчая удар об поверхность ковра. В какой момент он закрыл глаза, а Джонхан перестал замечать хотя бы слабое движение навстречу? Дыхание. Нужно следить за дыханием. Сползает и, заваливаясь рядом, старается не соприкасаться с провалившимся в сон Джошуа, чье расслабленное лицо совсем в чертах смягчается. Неизвестно, сколько минут приходится провести в таком положении, наблюдая за тем, как вздымается его грудь. На полу все ещё прохладно, но тело немного ломит, как от жара в тоскливом томлении. *** Во время допроса Джошуа не совсем понимал, как следует себя вести. Но он готовился тщательно. Например, старался думать о матери. О том, что она, наверное, была бы разочарована. Никогда к этому не стремясь, он стал почти смыслом ее жизни. И он боялся лишить ее этого смысла. Поэтому лгал так, что верил и сам. *** Мягко. Что-то, пахнущее почти выветрившимся ароматом вчерашнего вечера, падает на голову. Скидывая с себя подушку, Джошуа переворачивается и сминает одеяло, в которое оказался завернут. Со стороны кухни доносятся звуки копошения по пакетам, писк приборов и суетливого хождения босыми ногами по полу. Ставя кружки на барную стойку, разграничивающую зал и кухню, Сунен замечает признаки чужого пробуждения. — Доброе утро, — улыбается он, поймав взгляд Джошуа. — Голова не болит? — На удивление нет, но я как будто бы помню чуть меньше, чем должен, — вытягиваясь, Джошуа ногами скидывает с себя одеяло и садится. — Приятный бонус автомобильных аварий, — хозяин бережно разворачивает коричневую бумагу, и запах выпечки доводит желудок до урчания. Демонстративно облизывается и восторженно зовет. — Идем завтракать. К аромату уюта нужно прислушиваться внимательнее, он может раскрываться по-разному. Оседая на коже, приобретать то сладкие, как варенье, то горькие, как пережаренный кофе, нотки. Может на ней же щипать, точно от удара ремнем, а позже ласкать чистыми простынями. И множество прочих оттенков и ощущений меняются в зависимости от конкретного человека. Приглаживая вставшие на затылке волосы, Джошуа ковыляет до барной стойки, чтобы сесть напротив Сунена. В связи с последними событиями, энтузиазм последнего выглядит странновато. — Что это? — Круассаны с сыром, минут пятнадцать назад доставили. Один оборот. Второй оборот. Размешивая сахар, Джошуа хочет спросить у Сунена, не он ли позаботился о нем, так любезно найдя ему одеяло и перетащив на диван. Но понимает, что если получит отрицательный ответ, то рискует нарваться на неловкий разговор (неловкого молчания с Суненом ему не видать как своих ушей. И не потому что последний не умеет молчать, нет, потому что отлично знает, когда нужно что-то сказать). Так выбрать приходится приятное неведение. — Выглядит шикарно. Ты хорошо спал? — Ага, спасибо, — благодарно кивнув, Сунен забегал глазами по столу в поисках ножа. — Еще бы Джонхан ванную не занял с утра, было бы вообще супер. А вот и то, о чем, по всем законам жанра, помнить не должен. Прежняя расслабленность уступает место теплому волнению, обещающему в будущем мимические морщины, если он продолжит примерять на лицо столь обширную палитру выражений за раз. — Он еще там? — Джошуа прячет смешок и улыбку за зевком. — Нет, ушел. Даже кофе пить не стал. Опять торопился куда-то. — Для такого ленивого человека он удивительно занятой. — Не то слово, — неожиданно Сунен поднимает пытливый взгляд на Джошуа и пристально вглядывается, точно оценивает, а потом прогнозирует о чем-то типа дождя по больному колену. Сложно не доверять своему чутью. — И ты бы не показывался ему на глаза хотя бы денек или два. Напрягшись, Джошуа выдает непонимающее: — А? И в душе надеется, что у Сунена не установлены по всему дому камеры наблюдения или чего хуже. Может он, например, догадался по специфическому ощущению, вгоняющему в стойкую убежденность о чем-то. И красочная пародия на инсульт в исполнении Джошуа при упоминании Джонхана - это возможно крышка гроба. — Твое лицо вчера выглядело мягко говоря хреново, а сейчас будто только из спа салона. Думаю, с утра он тебя не видел, ты закутался в одеяло как в кокон. Тем более он вроде спал в гостевой комнате, вряд ли обратил внимание. Непонятная липкая субстанция от сердца отлегла мгновенно. Если Сунен о таком беспокоится, то значит о осведомленности Джонхана ничего не подозревает. Так, наверное, все будут в большей безопасности. — У тебя есть гостевая комната? — сонно гримасничает Джошуа, будто запутался и что-то забыл. — Конечно, — кивает Сунен и делает несколько глотков кофе. Довольно прикрыв глаза на мгновение, он наверняка еще раз убеждается в том, что кофемашин была отличным приобретением. — Ты же оттуда одеяло с подушкой украл. — А, точно, — глаза и улыбка Джошуа напоминают скобки, из которых в сообщениях набирают эмодзи. — Вчера я перебрал и не особо помню детали. Как, кстати незадачливый повар, который уже несколько минут зачем-то пытается нарезать круассаны, снова заговорил: — Слушай, у меня есть одна мысль. А, так он на них кетчуп намазывает. Что за извращения. — Я весь во внимании. — Я же говорил, что планирую заставить эту крысу Ли Сокмина самому ко мне приползти с повинной? Короче, план такой, я в кино подсмотрел, там тоже был коп под прикрытием, который втерся в доверие к бандиту, — с энтузиазмом принялся рассказывать Сунен. — И как там, я подставлю его начальство, доведу до отчаяния и он сам придет мне во всем признаться! Потому что я останусь единственным человеком на его стороне. — И что для этого пришлось сделать в фильме? — заметив еще не испорченный кетчупом кусочек круассана, Джошуа подхватывает его самыми кончиками пальцев и закидывает в рот. — Сбить на грузовике мать героя. — Отличный план, — будто в восторге от идеи Джошуа лыбится и шире открывает глаза, пока пережевывает. — Когда приступаем? Отправь мне смской список всех матерей, которых надо сбить. Или ты собираешься поручить это Мингю? Закатив глаза не в своей, но в какой-то знакомой им обоим манере, Сунен цокает. — Я же не собираюсь точь в точь повторять. Ни одна мать не пострадает, клянусь, — он кладет руку на сердце и поднимает ладонь, будто дает клятву в суде. — Я только похищу его собаку. *** По ночам Сеул подхватывает, стоит только сделать шаг ему навстречу. Задает ритм и направление движения, как бы берет за руку и ведет в этом пьяном танце, пока у жертвы его веселья и нервозности не подкосятся ноги. То дергает резко, то раскручивает до нитки. И Джошуа бы хотел поддаваться ему искренне и по-настоящему, но он только подыгрывает. Одевшись попроще и сменив то кислое выражение лица, что делает его старше и стервознее, на беспечную улыбку, он перешагивает порог заведения. С виду оно невзрачное, но внутри на удивление многолюдно. У барной стойки почти не протолкнуться, тут тебе и выкрашенные во все цвета радуги студентки; вылизанные до воскового блеска парни всех возрастов, даже сальные мужички, натирающие своими щетинками столешницу бара. Кивком благодарит бармена за самый сладкий коктейль. Все это, поистине адское многообразия людей, должно звучать плохо, но уперевшись локтем на стойку, Джошуа оглядывается; облизывает губы и приходит к выводу, что пока в воздухе превалируют фужерные ароматы. Не просто терпимо, а даже интересно. Эмоции разбавленные, смешанные между собой, точно компенсируют друг друга. Ему хочется прислушаться и разложить их на ноты. В той сложной пирамиде из чувств, эмоций, ощущений и прочего, подобно пирамиде, из которой может состоять запах парфюма, есть множество компонентов. И в разных пропорциях, сочетаниях и условиях они играют по-разному. И вроде бы все логично. Потому ценители и знатоки ароматной грамоты говорят, что если какая-то нота не нравится в принципе (Джошуа вот не уверен как он относится к корице), это не значит, что она обязательно испортит собой любую композицию. Возможно, и у неприятных эмоций есть те грани, которые раскроются так, что станут важным дополнением к чему-то завораживающему. К тому же, Джошуа часто замечал, как даже одна и та же черта характера может портить одних людей, а других делать привлекательнее. Вот бы упасть лицом в живой пример, а то в носу свербит от чужеродной какофонии, с которой он уже успел тут породниться. Наконец найдя причину своего тут нахождения, Джошуа отходит от бара, оглядывается и, увидев винтовую лестницу, движется сквозь толпу, чтобы занять наблюдательную позицию на втором этаже. По пути у выкрашенных в серый кирпичных стен, ему приходится протискиваться меж тел. Шума поменьше наверху ожидать глупо, но зато отсюда видно большую часть клуба. Облокотившись на перила, он ждет. Наверное, в первую очередь, когда окажется прав, опасения его подтвердятся и ему придется пойти на еще одно преступление. Все во имя высшей цели. Гордилось бы Джошуа его белобрысое побуждение к действию? Задумавшись, выполняет привычные алгоритмы: потянутся к внутреннему карману, достать зажигалку и, пальцем щелкнув по коробку, выбить сигарету. Зажать зубами и поджечь. Сколько всего вы делаете на автомате? У слез и пота соленый привкус. У их причин миллион тонов и оттенков. А без соли еда кажется пресной и невкусной. Еще продукты портятся медленнее. Тут, наверное, нельзя курить. Недокуренная сигарета отправляется тонуть в коктейле, стильным дополнением к дольке клубники, нанизанной на край бокала. Может, бросить опять? Так вчера нервничал, что забыл о том, что делает, когда нервничает. Хотя если бы Джошуа не отвлекали, находя его губам другое применение, то он обязательно бы уделил внимание своей никотиновой зависимости. Кстати, о зависимостях. Они то и привели его сегодня сюда. Вместе с Ли Чаном, продавшим душу, наверное, за такие виртуозные движения. Возвращаясь к детективам и к вопросу о том, как найти убийцу, стоит еще раз обратиться к портрету его жертвы. Но если все наоборот, и ты знаешь того, кто убьет, а найти нужно того, кому выпадет роль теленка на заклание, что делать? Ли Чан - тот, кто должен убить, если желает переродиться и навсегда связать себя кровью с солнцем. Но этот идол избирателен и привередлив, ему не подойдет кто угодно, Джошуа на своей шкуре в этом убедился. Ему нужен тот, кого потерять - страшнее всего. Но не родственник. Семейные узы делают нас слабее, заставляют идти на преступления и прочее, прочее, что так необходимо пламенеющему в небе шару, чтобы гореть ярче. Но одной смерти мало, так же как мало быть жадным и эгоистичным настолько, чтобы убить самого дорогого человека. Нужно довериться злу настолько, чтобы умереть самому. И наблюдая за тем, с какой самоотдачей пляшет Чан, Джошуа думается, что этот парнишка похож на того, кто готов умереть, чтобы жить. А вот вспомнивший о том, что время от времени нужно подавать признаки этой самой жизни, Хансоль трясет головой и улыбается так, словно его попросил стоматолог. Ну идеальная жертва. И Чан с этим согласен до вдохновляющей, яркой улыбки, направленной на друга. Это так он решил стать бессердечным? Отдать свое сердце кому-то и закопать вместе с ним? Джошуа наблюдал за ними достаточно времени, чтобы убедиться в том, настолько хорошим другом Ли Чан старается стать. Причем так искренне старается. Хочется ошибаться. Но парень подходит к Хансолю, тянет за рукав, чтобы к нему наклонились, потому что иначе ничего не услышишь и говорит что-то. Ему кивают, и Чан, протискиваясь меж тел, уходит. Оставляя бокал на ближайшей поверхности, Джошуа следует за ним. В чуть более укромных коридорах какой-то парень кивает Чану, тот зовет за собой.Тут стены обглоданные ползущей по углам темнотой. Свет мигает хаотично. Тела вокруг обрастают тепловыми пятнами. Вряд ли кто заметит желтые блики на радужке глаз, наполненных разочарованием. Сделка есть сделка. И Джошуа заплатил достаточную цену, чтобы теперь наблюдать в качестве, как кто-то стремится повторить его ошибки. Чану протягивают зиплок, он маскирует за чужими грехами свои намерения, отдает деньги. Обреченно хмыкнув, Джошуа убирает руки в карманы, чтобы нащупать самообладание. Но на дне только оставшийся от терпения прах. «Так вот какой способ ты выбрал». Интересно, что снилось ему в порочащих следующую жизнь снах? Остановка сердца от передоза счастьем? Они там держатся за руки, смотря свой самый фантастичный приход, пока коченеют конечности? Иногда было бы приятно ошибаться. Найдя в этих катакомбах относительно трезвую девушку, Джошуа отрывает ее от ухажера, лет так на двадцать старше, и пихает в крохотные руки наличку. — Вот видишь того парня, заставь его выйти с тобой на улицу, — доброжелательное выражение лица, которым он сопровождает указательный жест, кажется, пугает ее больше, чем если бы он сказал, что планирует выманить того парня и убить. — Пожалуйста. Она убирает деньги в сумку и протягивает к нему хрупкую ладошку. Хмыкнув Джошуа достает еще пару крупных купюр, но она отрицательно качает головой, что его слегка удивляет. — Твой номер, — она так тупо улыбается, что тут должно было стать понятно, что это шутка. Но Джошуа все равно говорит: — Я гей. — Ты недавно сделал каминг аут, да? Людям, которые только сняли брекеты, нравится улыбаться так же широко, как тем, кто недавно сделал каминг аут, радоваться поводу об этом сообщить. Чувствуешь наконец свободу? У меня подруга недавно… В нос бьет навязчивая и стойкая ваниль. Достаточно распространенная, хоть и принтерная эмоция. — Какая ты болтливая, ужас. — За молчание принимаю только переводом. — Еще и хитрая, — со всей свойственной себе изящностью он складывает купюру в трубочку и аккуратно цепляет ее за ухо девушки, как бы убирая волосы. — Буду ждать его на улице через пятнадцать минут. Ты меня поняла? — И как я это сделаю? Придуривается. — Думаю, ты найдешь способ. И она не подводит. Через уже десять минут, если не раньше, лохматая макушка Хансоля появляется у главного входа. Он тащит на себе повисшую трупом девушку и помогает ей сесть, оперевшись на стену. Там же появляется Ли Чан, выскочивший за другом. По тому, как он размахивает руками, можно предположить, что он предлагает отправить ее домой на такси и вернуться. В темноте, на бордюре через дорогу, сидит Джошуа. Тут такие толпы вокруг, что шансов заметить его мало. Одним щелчком отправляет бычок в сторону мусорного бака. Привстает, чтобы проще было достать телефон из кармана и набрать номер. Забавно наблюдать за тем, как человек, которому ты звонишь, тупо пялится в экран своей мобилы и смеет тут вообще задумываться отвечать или нет. — Алло, Джису-хен? Немного меняясь в лице, Джошуа страдальчески хрипит в трубку: — Хансол-я, кажется, твой хен потерялся, — мямлит немного, будто пьян. — Не мог бы ты меня забрать? Но для начала найти? Младший молчит, оглядываться, то на девушку, которой удивительным образом становится лучше, то на недоумевающего друга. А потом все-таки сдается, услышав из динамиков еще один печальный вздох. — Конечно, есть предположения, где ты можешь быть? — Ни малейшего. *** Насколько можно быть уверенным в том, кем ты являешься? Отец говорил, что когда долго смотришь в зеркало, из него на тебя тоже начинают смотреть. Возможно, он хотел так отучить сына заглядываться на собственное отражение, чтобы в будущем люди не посчитали его нарциссом. Однако все те разы, когда мальчик разглядывал свои черты в отражении, он хотел понять для себя, что отличает его от других. Почему из всех людей именно ему досталось нести в этот мир чужую волю. Маленькие пальцы рвут седые волосы на голове. *** На полу аккуратно разложены листы - недавно полученный подарок от профессора Кима; на ноутбуке открыта трансляция новостей и недочитанный пост на форуме. Свет от лампы направлен в загадку, беспокоящую уже долгое время и скрытую меж предложений, цифр и характеристик. Оно должно быть тут, словно уже знаешь ответ, но забыл его. Долго молчавшее сердце бьется чуть быстрее, будто пытается подать знак. Таких как он убивают, за их грехи. Джошуа быстро складывает дважды два. Инициацию проходят в день рождения, к которому должно быть совершенно уже достаточно недостойных поступков. Как только вред становится ощутимым, настает время готовиться принести Солнцу в жертву любимую и дорогую кровь. Руки до боли сжимаются сами. Нельзя убить и остаться в порядке душой, также как нельзя умереть и вернуться в человеческое тело. И убийца идет на опережение. Казнит сам, чтобы не позволить совершить обряд и забрать чужую жизнь. Мотив, который и Джошуа мог бы быть близок. Но наказание, исполняющееся до преступления, само становится преступлением. Раскладывая вокруг себя бумажки из еще одного файла, он скрещивает ноги, сидя практически нагим в центре хаоса. Будто так он будет на одной волне со своим новым сожителем. Который, впрочем, для неразумной твари выглядит заинтригованно. Змея сложилась сама на себе на краю аквариума, изредка поднимая голову и наблюдая, как хмурый из-за чего-то хозяин прикусывает язык. «Все, чтобы решить эту загадку, находится прямо у тебя в руках» Сосредоточенно вчитываясь в документы в поисках даже малого намека на подсказку, глаз немного замыливается. Конечности затекли и, разминая их, Джошуа встает, подходит к шкафчику, чтобы достать бокалы. Один оставляет себе, второй ставит рядом со стеклом, за которым щурится змей. Разливая по ним подаренное монахом вино, он мягко улыбается немому наблюдателю. — Давай думать вместе, — точно тост поднимает. — Почему ты так смотришь на меня? Нет, не как на идиота, а так как будто я что-то очевидное упускаю, — развернувшись на пятках, Джошуа изящно преодолевает полосу препятствий, на носочках проходя меж раскиданных бумаг обратно к постели. Сев, упираясь одной рукой в матрас, второй он легонько покачивает бокал. И, будто услышав откуда-то сбоку вопрос, начинает говорить. — О чем я подумал в первую очередь? О их связи между собой. Змей молчит, но Джошуа кажется, он видит в его взгляде осуждение. — В смысле лжец? Ладно, Джонхан, но… — неожиданно замолкает он. Перед глазами пробегают заголовки, даты и фотографии. — Черт! Его статьи. Подорвавшись к ноутбуку, даже документы раскидывает. В закладках поисковика тут же находятся все прочитанные статьи. Среди них та, которой внимания он не придавал, буллинг в Корее не редкость. Как и самоубийство, однако имя жертвы, как и несовершеннолетних подозреваемых не были обнародованы. За неимением достаточных оснований для ареста их отпустили. Треск бумаги под пальцами заставляют змею зашевелится. — Вот же… Взгляд сразу цепляется за прошибающее током: Травля в школе закончилась смертью подростка. Виновники двое одноклассников. Глаза тут же опускаются на разбросанные листы и среди них находятся характеристики двух одноклассников, соединенные одной скрепкой. По ним проходила проверка. Намджун приклеил к ним бумажку с красной надписью: Оба мертвы, один покончил с собой, второй - третья жертва маньяка. Имена и события накладываются друг на друга. Искусанные губы поджимаются, ощущение странное где-то в груди. Дрожащими пальцами Джошуа хватается за другие страницы из синей папки. Он вспоминает обсуждение на форуме о девушке из клуба, с которой разговаривал в ту ночь Джонхан и которую Джошуа угощал десертами уже в день ее исчезновения. Анонимные сообщения, полные злорадства, его тогда не удивили, но теперь возможно у них появляется больше смысла. А еще это объясняет заинтересованность в ней Джонхана, пытавшегося, по всей видимости, что-то у нее выведать. Но что она сделала? У преступлений со страниц статей появляются лица, имена и фамилии. Жертвы маньяка — второстепенные герои журналистских расследований Джонхана. И Джошуа смотрит на его имя в самом краю под заголовком и вслух спрашивает: — Ты не мог не заметить, так ведь? Почему даже у бессмертных щемит в сердце.