The other side of the Sun

       Высокий тощий администратор не успевает схватиться за пульт и переключить канал. По телевизору над барной стойкой успевают сообщить о теле еще одного чиновника, найденном в угнанной машине скорой помощи. Все было в блюре, но висящий на шее в пару оборотов провод дефибриллятора угадывается легко. Следом, кажется, шла краткая справка о его не самой однозначной биографии. Однако посетители старались игнорировать, хоть по инерции их и тянуло громко выдохнуть в тот момент, когда картинка на экране сменилась. Устали. Их жизнь (лента в соцсетях) полна плохих новостей. Наверное, современный человек состоит из них на несколько большее пугающее количество процентов, чем следовало бы. А действия маньяка приобрели театральный характер. Почерк. Небрежно, немного торопливо, Джошуа выводит гелевой ручкой на салфетке: Сеульский потрошитель. Маньяк в Тондэмун-гу. Пункт первый. Жестокость. Утверждение, основанное на предположение СМИ о том, что смерть наступает после многочисленных повреждений и разрыва внутренних органов. Страшные картинки никогда не пугали Джошуа, но воображение рисует в высоком качестве. Настолько, что даже знакомый вкус металла вяжет нёбо и язык. Эхо звуков и запахов морщит лицо, точно от удара. На руках мерещится кровь, а вместо национального достояния (доброй поп-музыки про любовь) по ушам прокатывает треск высоких деревьев. Черви вины снова тревожат землю в груди. «Это был ты и никто другой» Пункт второй (и весьма проблематичный). Совершенное отсутствие всякого рода улик на месте преступления. Точно призрак или бестелесный дух. Все, что есть у полиции, это изувеченные тела. И возможно, это единственная зацепка, на которую они могут рассчитывать. Но Джошуа — не всякие там офицеры полиции или детективы, он везучий хладнокровный гад и ему нужны подробности. Скомкав салфетку, он убирает ее в карман и подзывает официанта. — Латте со льдом, пожалуйста. Чуть позже ему приносят заказ, а сзади слышится забавно севший голос: — Не боишься простудиться? — обходя со спины, к нему подсаживается Джихун. Его волосы заметно отросли, точно ему давно неохота тратить на них время. В черной толстовке прячутся результаты тяжёлых нагрузок, на лице появляется очевидный недостаток сна. — Я закаляюсь. Набираю ванны из латте со льдом и лежу тридцать минут, — тон такой, будто чистую правду выкладывает, делясь секретом только между ними. — Это что-то из ваших странных американских практик? — Моя авторская разработка. — Так вот почему ты выглядишь как младенец, — хмыкает Джихун. Нет, потому что Солнце для Джошуа глубже неба в своей любви. Но не взаимной, и вот оно, вроде, должно быть обижено, но вместо этого одаривает своим светом. Неужели он где-то просчитался и действовал согласно чужому плану? Обидно подозревать себя марионеткой, но остановиться сейчас нельзя. Разгадка точно почти оказалась в руках. И это ощущение его балует и волнует кровь. — А ты как такого результата добился? — Перестал расти. Так зачем мы тут? Обмениваться практиками? Будто не совсем уверенный в том, что планирует сказать, Джошуа изображает нерешительность и признается: — Мне страшно, Джихун-щи, когда я ничего не знаю, — он качает головой и напряженно выпускает воздух, имитируя глубокую задумчивость. — Я согласился присмотреть за Хансолем, ничего сложного, я рад помочь, но убийства продолжаются, а ты сам говорил, что Сынчоль считает, что первыми жертвами маньяк стали родители Хансоля. Брови судмедэксперта дрогнули, а руки он тут же сложил на груди. Затем голос его зазвучал весьма подавленно: — Прости, мы не должны были тебя… — Ты не понял, — перебивает Джошуа, натягивая слабую, но успокаивающую улыбку. — Мне страшно, но не за себя, я хочу, но не могу помочь, если не знаю, с чем имею дело. Ты сам сказал, что не согласен с Чолем, что преступления совершили разные люди. Это важно. Важно знать разницу. Возможно, мне будет спокойнее, если я буду уверен хотя бы в том, что маньяк не связан с тем убийством. — Ты будешь спать крепче, если я просто скажу что разница есть? — Я буду спать как младенец, на которого похож, если ты объяснишь мне, как ты это понял, как заметил разницу? Долго молчать у Джихуна не получится, он слишком погружён в свою работу, чтобы не иметь привычки желать поделиться своими наблюдениями. И вот его язык, как и мозг, чешутся настолько, что он сдается. — Характер повреждений разный. Перемолоть в мясо плоть и органы когтями и зубами — совсем не тоже самое, что взорвать грудную клетку изнутри, — говорит, будто вскидывает портящие выигрышную комбинацию карты. У Джошуа обработка его слов занимает некоторое время, его отвлекают возникающие перед глазами картинки. — Они разорваны в клочья в обоих случаях, но во втором случае мы имеем дело с какой-то совершенно новой практикой. Я не знаю как, но их будто раздирало в самих себе. Трудно объяснить, на что это похоже. Каша. Серые тени ложатся на лицо, лучше проявляя серьёзную озабоченность. Джошуа ощутил слабый, но всё-таки подкатывающий к горлу рвотный позыв. — Возможно ли, что он отточил свой стиль? Что все это время он совершенствовался, чтобы прийти к тому как убивает сейчас? — Вот и Сынчоль говорит то же самое. Тогда, получается, все это время он не прекращал убивать, ему же нужно было на чем-то тренироваться. Где тела, что служили промежуточным вариантом? Невозможно с ходу прийти к такому результату. Вот что на самом деле ужасно. Мы ничего не знаем и даже в числе жертв не можем быть уверены. — Есть психологический портрет? Как в фильмах про детективов, когда весь участок собирают на бриф и тот, кого назначили вести расследование, зачитывает: мужчина, белый, от 30 до 50 лет, имел судимость, возможно был женат, но брак оказался неудачный, имеет склонность к алкогольной зависимости. И шрам на копчике. Или как там обычно происходит? Джошуа не уверен в процедурах, но хоть какие-то предположения же должны быть? — Херня, Джису, у животного в голове копаться бессмысленно. У животных может и бессмысленно, но Джошуа чувствует, что дело они имеют с чем-то похуже, чем с сумасшедшим зверем в обличии человека. — Тут я с тобой полностью согласен, — подытожил он. — Может, по мороженому? — Давай. И вопреки всем своим воспоминаниям, Джошуа сглатывает привкус крови и уверяет самого себя: «Там нет меня, там нет меня». Чтобы не видеть дело рук своих. Крови по локти. Он где-то увязший со всеми мыслями сплетается с кривоватыми пальцами узкой ладони. *** Минхао в ярости. Рвет и мечет. Неправильная, наверное, реакция для монаха, но корчить недовольные гримасы, полные отвращения, ему это не мешает. Его оплот спокойствия со старой черепицей штурмует толпа молодых крикливых соотечественников. В забытом всеми храме организованный каким-то засранцем день открытых дверей — ночной кошмар Су Минхао. Больше его бесит только тонкая фигура вытянувшегося по струнке мужчины, стоящего у молельни, точно в позиции перед началом перформанса. Растягивая замершие губы в приветливую улыбку, он опускает сложенные в конвертик у лица руки, перестает читать собирающуюся в них по каплям молитву и оборачивается. Встретившись взглядом с монахом, Джун салютует ему и обращается к стоящему рядом Джошуа: — Из него бы получился отличный инквизитор, — интонация при этом будто он концовку мантры дочитывает — трудно на него смотреть и не улыбаться. Вот это погружение в роль. — Он боится ты секту тут организуешь, — хмыкает Джошуа, с удовольствием отмечая, что в этой игре ему нравится подыгрывать. — Так и сказал или все-таки оскорбил меня пару раз? Минхао своим третьим, пусть и затертым глазом почувствовал, что речь идет о нем, и через весь зал направился к ним. И то ли половицы скрипят, то ли его постаревшие на несколько веков от происходящего суставы. Будто одноклассники с последней парты переглядываются. Джун толкает Джошуа в плечо и шикает: — Ух, он сюда идет. Делаем вид, что молимся кришне. — Будде может? — Да кому хочешь, наш надзиратель не поймёт. Подлетая к ним, Минхао сквозь зубы шипит: — Вы! — морщится он. — Вы что тут устроили? Удивлённо корчась, Джошуа сразу же разводит руками: — Я тут не причём. — Я тоже. — А как тут тогда толпа китайцев образовалась? Джун су… Но закончить ему не дает прижатый к губам палец. — Су ты, а я Вэн. Ты не можешь запретить нам благотворительную деятельность, — абсолютно серьезным тоном (невозможным пару минут назад) констатирует Джун. — Они чай во дворе пьют, ты издеваешься? Определенно это Джун и делал. Неведомо какими уговорами притащил толпу китайцев на самоорганизовавшийся митинг в поддержку дряхлой старины (которую все видели в храме, а Джун в Минхао). Или может Джошуа что-то неизвестно о китайских праздниках. В любом случае, их шум разгоняет холод. И пусть ему это даже нравится, Минхао только крепче сжимает кулаки и щурится. Ох, кажется, его мысленный дзен слишком громко прошёлся по помещению. — Идем, Хао-хао, нарежем фруктов для гостей, — пожилая тетушка неизвестного происхождения материализуются рядом и утаскивает за собой монаха, что трагично волочит подолы своей накидки по полу. — Женщина, что вы делаете? — возмущается он, но она видимо игнорирует его корейский за ненадобностью. Наблюдая со стороны, Джун довольно морщится и складывает руки на груди: — Какая тут атмосфера, скажи? И правда, такие все вокруг счастливые. — Ага. Я не понял, у тебя что, выходной? — Неа, я на работе. — Точно-точно, шпионаж, — отвлекаясь на разглядывание исписанных иероглифами дверей, кивает Джошуа. — Как продвигается? На них уже какие-то другие закорючки, от попытки прочесть которые чешутся глаза и почему-то кожа. — Только что устроил диверсию. Из угла Джуну машут какие-то люди, только окончившие странно кривые и неумелые манипуляции с чернилами. Они растягивают гигантское полотно с такими же посланиями, как и на двери. И, то ли от их уродства, то ли еще чего, приходится отвернуться. У Джуна спрашивать что эти каракули значат, почему-то не хочется. А вот что это за бравые ребята в комбинезонах, поинтересоваться можно. — А это кто? — Мои товарищи из международной разведки, агент Ренджун и агент Ченлэ, — докладывает Джун, а потом что-то выкрикивает им на китайском. Парни переглядываются, один из них закатывает глаза, второй смеётся. Плакат в руках они оттаскивают ко входу. Только Джошуа ищет глазами ближайший из способов ретироваться, как та же самая женщина оказывается у него за спиной и мягкими движениями куда-то подталкивает, со словами: — И ты идем, красивый мальчик, — ее пухлые пальцы сухие и совсем бесцеремонные лезут ему в волосы зачесать те назад. — Убери, чтобы не мешали. Красивого мальчика привели к полевой кухне, где уже облаченный в фартук, с миной серьезной и повязанным платком на голове, Минхао помешивал что-то в кастрюле. Его, видать, быстро припахали к работе. В руки Джошуа пихают нож, и ближе подвигают миску с ингредиентами. — Хао-хао сказал, что ты умеешь разделывать курицу, — улыбается ему тетушка и с громким хлопком кладет перед ним доску. Минхао от осуждающего взгляда прячется за имитацией бурной деятельности. Вот же подстава. Месть? Надо же, вот как, оказывается, умеют монахи, если с утра недомедитируют. Перехватывая деревянную рукоятку удобнее, Джошуа оглядывает лезвие. Чистое, без сколов, но с характерными царапинами, которые остаются, если точить не в ручную, а в электрической ножеточке. Неплохой такой Сантоку, но жалко, конечно, подпорченную сталь. Хруст костей напоминает щелчок игрушечного фотоаппарата, который циклично показывает милые картинки. Пока руки заняты привычной рутиной, мысли рассредотачиваются по задворкам разума. Срезая мясо с костей, Джошуа старается моргать дольше, чтобы, когда веки снова сомкнуться, насладиться кривой неловкой улыбкой, которую еще не видел, но загадал. Художнику, чтобы суметь реалистично изобразить движение, нужно хорошо знать анатомию, - Джошуа ее знает. Так долго и тщательно разглядывал чужое лицо, - теперь даже строение мышц под кожей сможет представить досконально. Как выглядела бы подаренная ему мимолетная улыбка, если бы он смог ее заслужить. Что нужно сделать, чтобы желание исполнилось наяву? Сколько всего еще нужно узнать, чтобы иметь хотя бы просто возможность порадовать чем-то. На что он вообще рассчитывает, если толком не знает, что там любят, что нравится, а, самое важное, не нравится. Рецепт чужого счастья интересует сильнее всяких там китайских супов, а потому невнимательность аукается ему тут же. Тонкое лезвие рассекает плоть одним ласковым скольжением вдоль. Будто только погладило, кровь и боль проступают не сразу. «Чтоб тебя! О чем я вообще думаю?!» — мысленно отругав себя, Джошуа хватается за палец. Тут нечему срастаться, когда у этого ножа такой филигранный срез. Глубокий и болючий. Если бы не почти тут же начавшаяся регенерация, то он бы не удивился если бы не заметил и отсек себе палец. «Идиот». Видимо, правда, с ума сходит. Вот же глупость - неловкий Джонхан? И из-за кого? Из-за него? Уши и так красные, поэтому желание провалиться сквозь землю проявляется в закускных губах и сведенных вместе бровях. — Ты в порядке? — подскакивает к нему со спины Минхао, забывая даже о рукавах, что раскатались и рискуют запачкаться. От него инстинктивно прячут раненую конечность. — Да. — Покажи чего там, — он настаивает, хмурится напряженно и как-то совсем взволнованно протирает полотенцем свои и так сухие ладони. — Ничего, — улыбается Джошуа, но Минхао будто вопреки намерениям резко дергает за руку, чтобы развернуть на себя и поднести до этого спрятанные смуглые пальцы ближе. Поднимает к лицу. Там все абсолютно в порядке. Палец на месте. Даже пореза нет. Минхао прощупывает их будто неудачливая медсестра на заборе крови и забавно меняется в лице. — Говорю же, ничего, — смеется Джошуа, пытаясь забрать свою руку. — Но, — хмурится и раскрывает рот монах. — Я же видел кровь, точно видел. Продолжая косым взглядом рассматривать кожу, точно в том месте по которому пришлось лезвие, Минхао напряженно поджимает губы. Точно тут на его глазах житель пустыни достал из-за пазухи молочно чистую руку. — Тебе показалось, мне кстати тоже, я тоже подумал что попал по пальцу, но видимо просто испугался. Забавно, я только подумал, что порезался, а больно стало по-настоящему, — объясняя, Джошуа еще и руками жестикулирует, точно только что обнаруженное явление его удивило. — Тем более, я весь в курице. Ужас просто, пойду руки помою. — Да ты просто смыться хочешь, — бурчит Минхао, с недоверием глядя на знакомого. Не нравится Джошуа его заинтересованность. Он почему-то с трудом верит в благие намерения. Зато вот излишняя осторожность никогда и никого не подводила. Разве что сводила с ума, но это уже другая история. *** Ай-ай-ай. Гулять по лесу одному очень опасно. Рыжий монах рискует упасть еще одним ярким листом. Что собьет его на землю? Добро скучающим взглядом встречает у себя на пороге еще одного путника. Или кем там себя считает Су Минхао, который, пачкая длинное пальто, бредет выученными тропами. Вряд ли тут его ждет просветление. Отнюдь, тут он рискует только запутаться. И его время придет. Только душа покинет тело, точно с губ сбежавшая капля воды. Таково вознаграждения для праведных - даже смерть не посмеет их мучить. Ломая ветки всем весом своего мирского воплощения, он рычит, из теней желая спугнуть еще одного названного гостя в своем царстве холода и тишины. Может, сегодня он загрызет кого-то в терновых кустах. Но а монах пусть бежит к своему храму. Молиться. Молиться. Молиться. И каяться. *** Сыро. Так себя чувствуешь, когда возвращаешься на место преступления? Опавшая листва шуршит и продавливается под подошвой вместе с влажной упругой землей. Ветер стих и больше не гонит аромат костра откуда-то со стороны храма. Где-то тут недалеко он и нашел тело той девушки. Картинки и ощущения будто выцвели, на их место приходят дорисованные фантазией подробности о той ночи, когда ее видели в последний раз. Маленькая девичья рука ощущается крепко сжатой в смуглых пальцах. Держал ли он ее за руку? Наверное, держал. И Джошуа почему-то уверен, она сама пришла сюда со своим убийцей. Но под каким предлогом? Насколько романтично гулять ночью по лесу? Звучит как сомнительное мероприятие. Но самолюбие тут же жалит мысль, что если бы его позвал, например, кто-то отдаленно (естественно) напоминающий одно белобрысое недоразумение, то он бы за ним не только в лес бы пошел, а сразу из окна вышел бы следом. Его будто легко, играючи тянут вперед и он идет. Свет, подглядывающий лучами из-за деревьев, заставляет чуть поморщиться. Собственные ресницы заставляют видеть силуэты. Стоп. Может, дело не в лесу? Из ближайшего только Храм. Это было запланированной частью свидания или его неожиданное продолжение? Кто вообще приглашает на свидание в такие места? Дремучий лес, окутанный тёмной осенней дымкой, стоящий на отшибе храм с потрескавшейся черепицей в полумраке - идеально, наверное, если хочется чего-то особенного. Днем тут, кажется, еще прохладнее, чем вечером. Щекотно. За шиворот будто заползла змея. С запахом разлагающейся листвы смешивается мягкий и уже въевшийся в слизистую аромат сухой обветренной кожи и выглаженной чистой простыни. Но на нее точно пролили испорченный количеством сахара эспрессо. Потом скомкали. Зажмурившись, Джошуа надеется, что сошел с ума, желая чужого присутствия. Но чешуя на загривке проступает мелким покалываем, и он тут же оборачивается. Среди деревьев - черный силуэт. Такой же резкий и угловато четкий, как молния, прошибающаая разрядом адреналина ему внутренности. Сложно не смотреть. Как застать авиакрушение, от удара которого дрожат органы. Профиль, выгравированный чей-то искусной рукой на металлических декорациях леса, совсем нереальный. Черные волосы, ветром сбитые на пасмурно-белое лицо, кажутся такими густыми, что, наверное, стоит опустить в них руки и увязнешь, как в мазуте. Дыхания не слышно. Возник из ниоткуда, точно вырос из мягкой глины и окостенел под грозовыми облаками. От его вида кровь то стынет, то бурлит. «Это не может быть он». Кому следует молиться в такие моменты? У Джошуа больно тянет где-то внутри, когда он понимает, - его заметили. Ощущение, будто встретился лицом к лицу с воплощением всех разом погодных явлений, наряженным в человека. Брови у Джошуа дрожат, когда ему смотрят куда-то за спину. Он резко и на пару секунд оборачивается, но кроме деревьев позади - никого. Развернувшись обратно, он немеет, нарываясь на чужой пустой взгляд. Там в глазах совсем темно. Как в глубоком мрачном колодце. Когда он успел в него упасть? При встрече с дикими животными в лесу никогда не пытайтесь от них убежать, - гласит первое правило. Второе, вроде, не поворачиваться спиной. И Джонхан нарушает разом оба, когда срывается с места. У уважающих себя хищников тут должен сработать инстинкт догнать дичь. И Джошуа задумается о том, почему, только после того, как находит себя бегущим следом. Его добыча почему-то игнорирует дорожки и тропы, ломится через кусты по грязи куда-то вглубь леса. Плутает, сбивая дыхание. Шуршит и хрустит, под ногами и в груди. В ушах приятный звон и биение сердца. От напряжения мышцы точно ожили и счастливо сокращаются, наконец-то потакая смыслу чужого существования. Тело жадно до чувства погони. Ему так нужна была охота. От него убегают играючи, резво преодолевая камни, неровности и сваленные потрескавшиеся ветки, образующие невысокие шалаши. Их местами заносит на скользкой листве, а кроссовки вязнут от скопившейся грязи. Мерзость конечно, но, продолжая глубоко втягивать воздух, скорость сбавлять нельзя. Догнать. Догнать. Догнать. Переломать кости. Холмистая местность не дает расслабиться, дыхалки Джонхану при таких условиях надолго не хватит, так что Джошуа возьмет измором. Ближе. Только бы стать еще чуть ближе. После грузного прыжка через рухнувшее дерево, еле различимое задыхающееся дыхание приятно ласкает слух. Движение сковывает усталость, колени больше не могут так высоко подниматься. Тело тащит вперед инерция. Нужно перекрыть ему второе дыхание. В один рывок Джошуа протягивает руки вперед. Хватается мертвой хваткой за проскальзывающую под пальцами кожаную куртку и тянет к себе. Сжимая в руках свою победу, хочется сделать ее частью себя, впитать кожей и носить. От облегчения ноют мышцы сразу двух тел, что кубарем валятся в овраг. Они, сплетясь друг с другом, катятся вниз, собирая на своем пути всю грязь и ветки. Внаглую тонкие руки обхватываю поясницу, объятья становятся агрессивнее с каждым оборотом. С обеих сторон вжать в себя пытаются сильнее. Раскрытой ладонью Джошуа обхватывает затылок целиком, прижимая к собственной груди. Адреналин в крови маскирует болевые сигналы. Кожу на руках сдирает, на бедрах точно проступят синяки. Они останавливаются, только когда упираются в торчащий из земляной стены корень. Ругательства и рваные вздохи напоминают больше какое-то заклинание, чем связную речь. Сползают немного по рыхлой грязи, но остаются в еще не совсем горизонтальном положении, отчего мажут друг друга по одежде ладонями. Крепче цепляясь за кожаную куртку, Джошуа морщится и хрипит: — Попался, — ему хочется улыбнуться, но поймав себя на том, как тянутся вверх уголки губ, он тут же стряхивает с лица всякие эмоции. — Далеко собрался? А вот Джонхан позволяет себе выглядеть и звучать довольно, как будто даже злорадствует, будучи пойманным: — Хотел бы сбежать, то не позволил бы себя догнать. Его волосы. Запах краски такой отчетливый, что хочется уткнуться носом и запомнить каждый оттенок нового цвета. Но Джошуа спрашивает не об этом. — Ты чего убегаешь? — Потому что ты за мной побежал, — дрожит и на секунду прикрывает веки, чувствуя пальцы в волосах. Сырая земля тянет из него тепло, а он тянет его из мягких прикосновений. — Я побежал, потому что подумал что ты собираешься убегать, — ногтями отделяя друг от друга черные волоски, Джошуа вглядывается внимательно, будто в состоянии разглядеть структуру. Лучше бы так тщательно искал улики. — А так поступают только когда виноваты. Вот бы сейчас думать о чужой причастности, подозрительных связях и пытаться акцентировать на этом свое внимание. Но черт возьми, у него тут потусторонний мир искрится во взгляде из-под полуприкрытых ресниц. Может он и правда зачарован, а это какой-то дремучий лес из сказок? Где тут пряничный домик? — Из личного опыта выводы делаешь? — ладони чужие боязливо оказываются на груди, потом скользят по нежной ткани свитера, по мелким ворсинкам и уже смелее сжимаются на талии. Ему и правда нужно приложить усилия, чтобы разрешить себе в таком положении находиться и не искать оправданий. — Именно, — спрашивает и немного меняет положение, чтобы удобнее опираться на землю позади чужого тела. — Что ты вообще в лесу забыл? Ветер шуршит и встряхивает рыжий осенний ковер. Мурашки пробегают по спине, пересчитывают позвонки и углубляются под кожу, чтобы щекотать изнутри. Планета все еще вертится. И ускоряться, как и останавливаться, ради них не собирается. Так может, это значит, можно еще раз попробовать разогнаться самому? — Вышел на пробежку, — в хитром прищуре столько волнений с предвкушением, что не нужно даже гадать, почему пальцы, сжимающие свитер, дрожат. Но Джонхан продолжает огрызаться, ведь без этого ему видимо слишком скучно. — Врешь. Не любишь ты бегать. — Кто тебе сказал? — Твои джинсы, — медленный движением Джошуа проходит ногтями по строчке на бедре. Тело под ним напрягается тут же. — Так ты еще и ко всему прочему шизофреник, — цокая языком, Джонхан совсем наглеет и руками зарывается глубже под чужую куртку. Процесс адаптации к их новым условиям сосуществования ускоряется. В темноте было легче. — Да, урод и мразь, я помню, — вздыхает Джошуа, точно ему никогда не становилось обидно. А на что тут обижаться? На правду не обижаются. Ей радоваться надо. Кто-то признает в нем его самого. И все еще остается рядом, пусть и не по-настоящему, пусть на время и по своим причинам. Но вот руки, обнимающие его, нервно подрагивают и уверенности нет. — Еще и идиот редкостный, — такому пристальному взгляду сопротивляться трудно. Но нужно попытаться. — Что ты видел? — спрашивает Джошуа, готовый сосредоточится на деле, но вместо ответа Джонхан дергается вперед и прижимается губами к уголку рта. Нервозные прикосновения слишком нежные. Он чуть поворачивает голову, чтобы увлечь в поверхностный поцелуй. — Не затыкай меня, — говорит Джошуа и целует уже сам раскрывая губы навстречу. К черту дело. Нельзя спугнуть чужой порыв глупыми разговорами. Кому они нужны, когда слои защиты сползают, и появляется возможность проникнуть поглубже. Пока язык совсем не запутался, Джонхан чуть отстраняется и шепчет в щеку: — Какой отврат, — выдыхает он с облегчением. — Твою болтовню невозможно слушать. Его тело начинает понемногу расслабляться, становится теплее. — Нравится придумывать отговорки, почему целуешься с идиотом вроде меня? — Мило, ты это признаешь. Не забудь, ты еще и мутант. — А ты, выходит, извращенец. Тут Джонхан неожиданно смеется и откидывается головой назад так легко, что если бы не большие ладони, то испачкал бы уже все волосы. Его совсем не волнует грязь, торчащие рядом корни и скользкие листья, что растираются от движений друг об друга и об джинсы. У него тут опасный хищник ведет себя как обиженный ребенок. И это такой кошмар. Земля холодная и влажная. Джошуа не хочет отпускать, поэтому тянет на себя, чтобы перевернуться и поменять их местами. — С чего вдруг смена имиджа? — прижимаясь носом к черной макушке, шепчет он. Ему искренне интересно любое движение извилин в мозгу этого ненормального. — Стало лень возиться с корнями, — хмыкает Джонхан и пока там не созрел еще один вопрос, утыкается носом в шею. Это срабатывает, и Джошуа уже ни о чем спросить не может, потому что тупо моргает глядя в белое небо в акварельно серых разводах и пытается дышать. Вдох. Еще сильнее запах чужой кожи волнует кровь. Выдох. Теплое дыхание сбивает волосы и щекочет уши, из-за чего тело сверху чуть ерзает. Чему быть более деструктивным: этим странным чувствам или сожалениям по их поводу? Ничего из того, о чем был Джошуа, больше не имеет значения, когда губы уверенно прижимаются к чешуе на челюсти. Философия, о которой он рассказывал профессору Киму, не выдержала натиска тонких пальцев, проскальзывающих под свитер. Что он там говорил про смысл жизни? Фундаментальная изначальная неопределенность, вот корень всех проблем Джошуа. Все вокруг придумывает ему правила, а он ищет смысл им следовать. А ему, как оказывается, нужно дозу деструктивного Юн Джонхана. В груди заскрежетало, точно острием косы прошлись по грубому булыжнику. Совсем тихо. Тело сходит с ума, не понимая команд холодно-жарко, глаза-лампочки мигают и приходится зажмуриться. Только что была охота, за ней должна была последовать трапеза, но они резко меняются ролями. Носом мажут по сухой блестящей замше, втягиваю глубже запах, - ему и самому интересно, чем пахнет его мутация. Солнечным светом, наверняка, раз Джонхан прижимается сильнее. Привыкает признавать свои желания при свете дня. Все же куда проще, когда есть возможность притвориться, что это все ночь и ее влияние. Или что в темноте это были даже не они. Губы сухие начинают оставлять робкие поцелуи на шее, совсем немного времени им нужно, чтоб начать давить грубее. Наконец-то решаются прижаться всем телом теснее. Джонхан не успевает за чешуйками образовавшимися уже где-то под одеждой и спрятавшимися от его пытливого взгляда. — Черт, ты замерзаешь, — сбитым дыханием он ласкает чужую шею. Он так разочарованно шипит себе под нос, что на шутку это совсем непохоже. — Это проблема? — сдавленно шепчет Джошуа, не желая отпускать далеко от себя. (Отдай все свое внимание мне). — Да, если я хочу тебя раздеть, — раздражение сквозит в каждом слове, он бессильно прикладывается лбом в грудь пару раз. — До храма потерпишь? Хочется с себя стянуть все разом вместе с кожей, чтобы вывернуться наизнанку и показать уже, что там хотят в нем увидеть. Внутри там ничего кроме уродства быть не может. — Я слышал, там сегодня многолюдно? — Точно. Тогда нет выбора. Джошуа поддевает подол свитера, чтобы демонстративно потянуть выше. Но холодные пальцы цепляют там же, то ли пытаясь помочь, то ли помешать. — Тут холодно, — в привычку вошло сдвигать брови так, чтобы в другом теле на это реагировало все и сразу. — А когда было наоборот? — Чужой интерес щекочет также, как поглаживающий бархат холодка на загривке. Голос срывается в совсем откровенное довольное урчание. — Я не реагирую на температуру как обычные люди. — Я заметил, но как это… влияет? Только научный интерес, конечно же, заставляет увлеченно разглядывать поры и морщинки на лице, а потом тянет Джонхана за руки пересчитывать пальцами верхние позвонки. По венам течет какое-то дисциплинированное безумие. — Раздень и узнаешь. — С тобой точно все будет нормально? — видимо Джонхан не совсем понимает, его просто дразнят или это и правда вызов. — Волнуешься за меня? Аккуратнее, я могу привыкнуть. — Плевать вообще, — но глаза загораются. Взволнованно поджимая губы, Джонхан не двигается, потому Джошуа чуть отталкивает его от себя, чтобы приподняться и стянуть с себя сначала куртку, а потом свитер. Голой кожей валится обратно на холодное осеннее покрывало, старается не вздрагивать, но все равно немного ерзает и шумно выдыхает. Мерзнуть неприятно, но если так можно заставить смотреть только на себя, то если понадобится, он и штаны снимет. Всё-таки, возможно, Джонхану будет не так страшно, если он поставит себя в более уязвимое перед ним положение. — Покажи, — как только на груди проявляют кроваво-зеленые трещинки, Джонхан неуверенно тянется поддеть когтями сползающую кожу. — Покажи то, чего я еще не видел, — завороженно шепчет он. — Уверен? — Стараясь звучать спокойнее, Джошуа знает, что голос все равно подводит. Он сомневается, что сможет справиться с таким настойчивым желанием препарировать себя. Может, оно обусловлено контекстом тайны и как только все загадки будут разгаданы, незачем будет рисковать своими границами. Их так долго охраняли фобии и страхи. — Уродливее тебе все равно не стать, — давит гладенькую улыбку Джонхан. — Покажи мне, пожалуйста. Чешуя колется, когда проступает через плоть от груди и ниже, но возможно это так взгляд пристальный ласкает кожу. При свете дня тепловой сгусток перед глазами плывет немного. Блики желтые ползут по векам, Джонхан как загипнотизированный смотрит в большие глаза, точно пытается проникнуть через них куда-то внутрь. От ощущения холодных касаний растёт аппетит, привычно ноет челюсть и крупными муравьями разбегаются по коже мурашки. Жалят сильнее в тех местах, где маленькие ладони останавливаются на подольше. Так бьет по мозгам, чувствовать как что-то в твоих руках меняет форму и приобретает новые грани. Трогать. Не совсем понятно, с каких пор тело отдает команды Джонхану, но он даже думать не хочет, почему так. Сходу повинуется и нежнее старается ласкать указательным пальцем смуглую щеку. — Кстати, как ты меня заметил? — Тепло и вибрация, — четче пытается проговорить Джошуа, зная что уже совсем скоро звуки будут совсем шипящие. — Я их чувствую. Смотреть. Оторваться невозможно от этих мягких линий, так удачно накладывающихся на лично разработанное хаосом сознания золотое сечение. Чем больше слов возникает в голове, тем меньше между ними связи. Джонхану хочется трогать тем, чем смотрит, и смотреть тем, чем трогает. Где-то там мир сходит с ума войнами и сотрясается катаклизмами, пока он сходит с ума одним только дрожащим Джошуа. — Я вибрирую? — проводя по маленьким цветным пластинкам, прорезавшимся новой кожей, ему хочется проверить, насколько она чувствительная, и он царапает ее ногтем. Подрагивая, Джошуа тихо вздыхает: — С-сильно. От более настойчивого воздействия стоны становятся чуть отчетливее. Значит, ощущения менее отчетливыми не становятся. Двумя кончиками языка приходится облизать пересохшие губы, - это заметив, Джонхан удивленно вздрагивает и тут же хватает за подбородок. В животе заинтригованно зашелестело нежными крыльями что-то знакомое. Надавливая большим пальцем на полную нижнюю губу, он просит приоткрыть рот. Он не сошел с ума, по крайней мере дело не в обличии, но в том, что ему его показали. Ему добровольно отдались на опыты, и он чувствует иррациональную потребность отблагодарить. И старается показать, что обещает не бояться. Испустив судорожный вздох, Джошуа все-таки открывает рот шире и высовывает язык. Краем сознания он конечно надеется, что кое-кому в голову не придет идея трогать его грязными руками. Привкус земли все равно уже никуда не денется. Но Джонхан оказывается хитрее, наклоняется ниже и зависает совсем близко. Разглядывает некоторое время увлеченно, немного щурится; нерешительно выдыхает, стараясь скрыть мандраж. Но глаза не закрывает. Его волосы гладят смуглые щеки, когда он проходит своим языком по чужому. Тело под ним дергается, он тут же обхватывает чужое лицо руками, чтобы проконтролировать движения, когда пытается повторить. Цепляется сначала за один кончик, потом за другой, странное ощущение, но он давит сильнее и добавляет губы. Целует, будто и правда пытаясь изучить на ощупь каждый миллиметр. Джошуа кажется, что если бы сейчас Джонхан достал из него душу, то он бы вряд ли заметил. Согревает дыханием, руками старается разогнать кровь по телу. — Что ты делаешь? — пытаясь сосредоточиться, говорит Джошуа еле прорезавшимся голосом. Тепловая дымка перед глазами плывет. — Хочу тебя согреть, ты замерзаешь очень быстро. — Не стоит, — слабо улыбается Джошуа, но чувствует, как всем телом прилипает к костлявым ладоням. — Это, возможно, единственное условие, при котором я могу обратиться в… это, и не сожрать тебя. Улыбаются куда-то в шею под челюстью и совсем тихо смеются: — Хочешь меня убить? — Я хочу тебя съесть, это разные вещи, — правда оказывается такой приятной и лёгкой на вкус, что возможно именно поэтому от нее нужно держаться подальше. А может, так работает только, когда на тебя наложили какое-то заклинания. На коже мурашки разглаживают потрескавшимися губами. Дыбом встают ощущения и всем своим весом продавливают Джошуа к упругой промерзлой земле. Все внимание принадлежит ему. Джонхан спускается ниже и, шире открывая рот, несильно кусает за бока под ребрами, движется поцелуями по поперечным мышцам, сначала к впадинке на животе, а потом выше к груди. Сжимает зубы везде, где сможет ухватиться. Контрасты давят на органы возбуждением. — А если я откушу от тебя кусок, у тебя вырастет новый на его месте? — прерываясь ненадолго, шепчет он в плечо, а потом снова спускается поцелуями вниз, замечая, где пропустил еще незапятнанную прикосновениями кожу. Рука Джошуа непроизвольно ложится ему на голову, когда он шипит: — Сразу два, — поглаживает ненавязчиво и чувствует как вяжет пальцы в черных волосах. — А если голову попробую откусить? — ненадолго поднимает глаза Джонхан, чтобы не сильно отвлекаться от попытки смять бархатную чешую на рельефном животе всеми возможными способами. — А ты сможешь так широко открыть рот? — Джошуа тянет его подняться, обхватывает крепче и целует в щеку. — Я смогу. Эту пытку нужно прекращать. Еще немного и переполненный ощущениями он лопнет, без возможности найти всему этому выход. — Покажи, — недовольно тянет журналист и сам прижимается к губам. — Неа. Плоть к плоти. Телом к земле. Тем, что стынет, к давно остывшему. Дрожит Джошуа уже совсем откровенно, не может контролировать и игнорировать это. Его посеревшая смуглая кожа покрыта такими сильными мурашками, что на ощупь у Джонхана под пальцами шрифт Брайля. Он может сейчас столько всего прочесть, это тело говорит с ним. Напрямую отвечает на все вопросы. Сильное бедро, зажатое между худых ног, дергается. Между телами все дрожит. В прямом смысле. И это тоже игнорировать не получается. — Ты вибрируешь, — шепчет Джонхан, чуть отлипая от искусанных губ. — Это мой телефон, — прикрывая глаза, раздраженно шепчет Джошуа. — Избавься от него, пожалуйста. Ему ужасно не хочется разжимать объятья. — С удовольствием, — ловкие пальцы уже вытягивают телефон из кармана. — Тут вибрировать можно только мне, — глаза опускаются, чтобы рассчитать траекторию, Джонхан даже срывается, чтобы глупо хмыкнуть с собственной шутки, но экран снова загорается. Он замирает на мгновение, а потом не может сдержать громкое цоканье. Джошуа смену настроения замечает сразу и спрашивает тут же: — Что такое, — он перехватывает чужое запястье, чтобы развернуть телефон экраном к себе. Там двадцать пять новых сообщений и последнее: «Приезжай» от Ким Намджуна. Черт. Тут следом прилетает еще одно: «Тебе это понравится» И еще одно: «Жду тебя через полчаса у себя дома, Джису» — Видимо, ты ему срочно понадобился, — удивительно, как он еще глаза не закатывает, хотя по тону слышно, что планировал. Нехотя Джонхан слезает с него, чтобы дотянуться до чужой одежды. Когда он кидает ее в Джошуа, то ворчит: — Одевайся, а то опоздаешь. — Я не спешу. — Очень плохо, Джису, — вот теперь глаза он закатывает крайне красноречиво. — Там видимо сюрприз. *** Мяч крутится по кольцу, но так в него и не проваливается. Слетает. Это было понятно ещё в момент броска. Иногда неудача очевидна заранее. Читается в неправильно занятой позиции; в неверно выбранной траектории; и наконец даже пальцы, не успев последний раз огладить резиновую поверхность, знают - нужно было сильнее. И вот мяч летит, и ты уже ни на что не рассчитываешь. Знаешь, что бросок отстой. Времени бежать под кольцо нет. Твой тайм закончился. Так Джошуа запустил всю свою жизнь одним неудачным броском и может только наблюдать, как продолжается в реальном времени неудача. Быстрее бы снова прозвучал звонкий удар по асфальту. Если закрыть глаза, можно представить, что тут с ним есть кто-то еще. Спортивная площадка вечером такая красивая. Тут даже пальмы горят особенно ярко. А еще Джошуа так не хочет прощаться. И как он планировал переезжать без этого придурка? Влажная кожа на щеках снова начинает чесаться. *** Птиц почти не слышно, зато ветер тревожит листву и скрипящие верхушки деревьев. Хоть какие-то признаки жизни, иначе снова становится не по себе, потому что терпеть всегда ожидаешь попасть в имитацию реальности. Опыт был неприятный и повторять его совершенно не хочется. Но где гарантии, что кто-то снова не решит играть с их «большим радиоприёмником» в котором, как сказал судья Бу Сынгван, они живут. Вдруг кому-то от скуки захочется прокрутить колесико и с не меняющей репертуара станции Джаз их переключит на пустую шипящую волну. Бррр. Вот так даже джаз начинает звучать куда лучше тревожного шуршания. Все познается в сравнении, да? Небо со всеми облаками напоминает спелый нектарин раздавленный пальцами-ветками стремящихся вверх деревьев. И в сравнении с давящим потолком - это райская привилегия. Лес грез. Вот как бы Джошуа его назвал. Если недавно его желанием было потеряться где-нибудь с Джонханом, то сегодня оно исполняется. Когда прислушиваешься - живое. Приглядываешься - движется. От облегчения и желания впитать в себя все вокруг грудная клетка расширяется до масштабов до этого непривычных. Картинка становится четче. Все вокруг во сто крат красивее, но не красивее его. Все звучит отчётливо, но не отчетливее тихого дыхания: — Чего улыбаешься? — растрепанные волосы он пытается прибрать назад. Смотреть бы вечно на движение тонких, порозовевших от холода пальцев в черных непослушных волосах. — Тут красиво, — и Джошуа даже не пробует отвернуться или соврать. А вот Джонхан чуть отводит взгляд, будто вот сейчас ему очень важно смотреть под ноги. — О, я счастлив, что тебе тут нравится, — постарайся он чуть больше и язвительности было бы даже почти неслышно. Хорошо хоть глаза не закатывает. — Куда мы, кстати, идем? — интересуется Джошуа, привычным жестом облизывая губы и оглядываясь по сторонам. — Теряться в лесу? — Я иду к храму, чего ты за мной увязался, я понятия не имею, — он убирает руки в карманы и прижимает их к себе, чтобы постараться сохранить как можно больше тепла. — Да мне может просто по пути. Только вот почему курс они держат в каком-то другом направлении, Джошуа решительно непонятно. Однако поправлять Джонхана он не стал, - бессмысленно, да и интереснее позволить тому его упрямство. Куда оно их заведет? — Ага. — Да. — Хорошо. — Ладно. — Джису, — зовет Джонхан неожиданно. — Да? — Сгинь, пожалуйста. Спокойно и от города далеко, ровно настолько, чтобы можно было прислушаться, уже не боясь вместо своих мыслей услышать чужие. Те, что имеют тенденцию отражаться о стеклянные грани бетонных башен. А еще тут настолько чистый воздух, что у некоторых привыкших к недостатку кислорода случился бы приступ эйфории. Или паника. Вот так они и застряли в таком большом холодильнике, где в крио сон впадает даже неловкость. Ну или они уже достаточно взрослые, чтобы притворяться, что такая (не)случайна форма взаимодействия нуждается в нелепых попытках ее обговаривать. Им теперь что, пакт о перемирии заключать, раз они тут обнаружили способ воевать и ненавидеть приятнее, чем грызться? Вскарабкавшись на небольшой холм, Джонхан на секунду оборачивается и спрашивает: — Кстати, а мать твоя в курсе? — О чем? — забираясь следом, Джошуа вскидывает голову и косится на него в недоумении. — О том, что я наполовину рептилия? Нет, думаю такое ей знать необязательно. Тот только хмыкает: — Я вообще-то про то, что ты гей, но ладно, — еще и плечами пожимает. Гад. — Нет, про это она тоже не знает, — закатывает глаза Джошуа, но чуть не падает, зацепившись кроссовком за торчащий корень. — блять. Когда он поднимается, то от него сразу незаметно отходят на пару шагов вперёд. — А мне кажется она догадывается, — намеренно держит дистанцию. — Вряд ли, я мальчиков домой не водил и плакаты с Джудом Лоу на стены не вешал. — Неа, я не про это. Про то, что ты гей, я думаю она на самом деле в курсе, я о том, что твоя мать наверняка догадывается, что ты мог шлепнуть своего дружка. — Заткнись, — вздыхает Джошуа. Однако Джонхан делает вид, что не услышал и начинает рассуждать вслух: — Скорее всего, если вы дошли до той стадии, где пытались убить друг друга, а у тебя это даже получилось, то выходит предпосылки к этому должны были быть, — его шаги становятся какими-то по-детски замысловатыми, он смотрит себе под ноги, где-то чуть притаптывая листву больше, а где-то раскидывая ее носком кроссовка. Ему наверное так проще сосредоточиться. — Вполне возможно, она замечала, как часто и серьёзно вы могли ссориться. Ты сказал, он в тебя стрелял? Это до чего нужно довести человека, чтобы он решил убить своего лучшего друга? Видать, ты его конкретно достал. Раздражает. Как мошкара, от которой нет спасения, ее невозможно запугать или спугнуть, она залезает в самые узкие щели между одеждой и кожей и втирается в плоть, отрывая ее, поедая тебя заживо. А с виду просто черное пятно, букашка, которую ты ожидаешь смахнуть с себя. Но ее укусы мгновенно распухают и болят долгое время после. — Ты наглухо отбитый, — захотелось чем-то в этого придурка запустить, чтобы замолчал уже наконец. — Тебя под каким деревом закопать? — А его тело ты пытался спрятать или оставил животным как есть? — тут он отрывает глаза от земли и смотрит куда-то вперёд, будто сверяясь с маршрутом. — Я слышал, в Лос-Анджелесе много койотов. — Понял, под ближайшей сосной. Симпатичных сосен, к слову, оказалось такое колоссальное количество, что Джошуа буквально разрывается, какая ему больше нравится. Проблемы - вот настоящее имя Джонхана. Он слишком много знает и это уже достаточная угроза. Лезет постоянно, с тщательностью педанта или человека с маниакальными расстройствами. По крайней мере, Джошуа приятнее думать о нем так, нежели как о талантливом специалисте, представляющем угрозу. А ведь она повисла над головой Джошуа, но он почему-то целенаправленно ее игнорирует, хотя следовало бы разобраться с журналистом еще быстрее, чем с теми уликами, что он спалил. «Устроим пожар ещё раз?». Нет. Если Джошуа придётся избавиться от Джонхана, то он определенно придумает что-то особенное. Например, откусит ему голову. Смолоть бы в порошок и вдохнуть за раз, чтобы раздражать Джонханом слизистую и плавить мысли. Тем временем погода лучше не становится, вечерняя прохлада начинает неприятно щипать кожу. Кутаться в куртку приходится сильнее. Погуляв еще некоторое время в тишине, все-таки наступившей после игнорирования десятка дебильных комментариев, Джошуа не выдерживает и спрашивает: — Джонхан, а мы специально по лесу плутаем, чтобы я опоздал? Судя по кучно собирающимся облакам, они рискуют застать тут еще и мерзкий морозный дождь. После такого обычно резко наступает минусовая температура и все застывает тонкой ледяной коркой. — Не понимаю о чем ты, — как бы он ни старался, стук его зубов было отчётливо слышно. — Да? — у Джошуа стремительно кончается терпение. Забавно, как чужое состояние бесит его куда больше тупых комментариев, которые он слушал всю дорогу. Он бы даже согласился на еще один круг ада, если бы идиот рядом с ним не рисковал превратиться в ледышку. Пусть ему и идет подобное амплуа. — А по-моему, ты нас намеренно кругами водишь. Но упрямый идиот сдаваться не собирается. — И зачем мне это? Я по-твоему, люблю теряться в лесу? — А мне-то откуда знать, почему ты не хочешь меня к Намджуну отпускать. Может боится, что профессор сумел нарыть какую-то действительность важную информацию? Вполне возможно оставшийся в неведении Джошуа куда выгоднее журналисту, чем Джошуа, который что-то знает, но не делится. — О, так он теперь просто Намджун, а не профессор Ким, — едко посмеиваясь, Джонхан кривится, так будто услышал, как по заледеневшему стеклу скребут ногтями. — Держался бы ты от него подальше. — Тебя послушай, мне вообще лучше ни с кем не общаться, — не получается звучать безучастно, когда вид чужих красных ушей сводит с ума. Так хочется к ним потянутся, чтобы прижать большие ладони и спрятать от колючего ветра. — Вот именно. Послушался бы и сидел дома, чтобы общественный кислород не портить, — гогочет, будто движок своего безумного моторчика прогревает. — С тобой людям вредно общаться. Кажется, Джошуа давно ничего не ел, теперь даже слегка подташнивает от голода. Настолько, что ощущение это поднимается почему-то вверх и перебрасывается волнами раздражения на прочие органы. Что это за симптомы, если как будто мутит в сердце и легких. Дебилизм какой-то. — А по-моему, дело не в этом, — то, как поплохело, немного отдает в голосе. — Кого ты на самом деле подозреваешь? — Вообще… — чуть кряхтит Джонхан, забираясь в горку. — … всех, но тут смотря в чем. Занимательные суждения у него конечно. Его друзья полицейские, например, либо должны быть честны перед системой, либо перед совестью, а это во многом взаимоисключающие вещи. Тем более, о них подноготной мало чего известно. И вот, сегодня хороший коп завтра подкидывает кому-то наркотики. Казалось бы, есть еще Мингю, говорить тут нечего, но ведь и он сыграл немалую роль в делах того же Сунена. Один только Хансоль максимум просто недоговаривает. И тут Джошуа согласен, все в чем-то виноваты, главное найти того, кто виноват больше всех. — Ты сказал, что убивают таких как я, но откуда тебе знать? — А как ты понимаешь, что встретил такое же существо как ты сам? — Я просто чувствую будто… — он задумчиво тянет подбирая слова. — … что-то знакомое. Стряхивая с кроссовка прилипший с куском грязи лист, Джонхан кивает: — Да, верно, вот и я чувствую что-то подобное, когда дело касается людей. И совершенно ничего не чувствую, когда встречаю таких как ты. Будто имеешь дело с имитацией. А между прочим, люди иной раз не менее похожи на ходячий эффект зловещей долины. Не лицо, а посмертная маска. Интересно, Джошуа для него такая же имитация? Хотя разве похоже что Джонхан к нему абсолютно ничего не чувствует? По крайней мере, к его телу этот идиот интерес испытывает весьма очевидный. И пусть утверждает, что все дело в красоте, - он ради нее пренебрег собственным комфортом. — И все? Только это? — Нет, еще сухие факты, — играет бровями Джонхан, хотя больше похоже на попытку согреть окоченевшие мышцы лица. — Мои догадки всегда подтверждались во время расследования их преступлений. — Тебе не кажется странным, что люди, о которых ты писал, внезапно становятся жертвами маньяка? — давит серьезную мину Джошуа, но чувствует себя в дешевом детективе. А ему сейчас был бы по душе ромком с шутками про поедание мороженого в депрессии. — Не внезапно, — встряхнув головой, Джонхан глядит на своего собеседника как на дурочка. Бровь тоже изгибает крайне красноречиво. Вот будто умоляет взглядом схватиться за эту идею. — Они и жертвами моих расследований стали неслучайно, в какой-то момент преступления, к которым они имели отношение, были на слуху. О них не писали, не было смысла. Всё замяли, но между собой люди это обсуждали, — отвернувшись, он бредет дальше, ожидая, что за ним пойдут следом. — Если ставишь себе задачей видеть то, что хочешь видеть, то нужная информация сама начинает тебя окружать, а прочее уходит на второй план. Преступлений ведь не становится больше или меньше, просто когда ты берёшься с этим работать, это все что ты видишь. Грустная реальность наверное у журналиста. Охота стать паразитом и взглянуть на нее его глазами. — А мне казалось преступлений стало меньше. Настолько, что мы обращаем внимание на каждое. — Неправда, мы все игнорируем. Люди, знаешь, не стали друг друга реже убивать, — казалось, начни с ним спорить, и он согласится, только бы от него отстали. А может, просто расстроен чем-то. — Все равно, дурацкое какое-то совпадение, не думаешь? — Нет. Потому что это не совпадение, — тут Джонхан неожиданно оборачивается и пристально изучает каждое, даже самое мелкое движение на лице Джошуа. — Тебе самому не смешно? То, о чем ты подумал. — Нет, — пожимает плечами Джошуа. — А о чем я подумал? Скорчив рожу в емкое «неубедительно», Джонхан разворачивается на пятках и продолжает путь в направлении «неизвестно» еще более уверенным шагом. Может, если бы он разрешил себе идти ближе к Джошуа, то ему бы не пришлось столько вертеться. — Я не знаю кто убивает этих людей, — глядя ему в спину, видишь только, как он сутулится от ветра. — Мне бы хотелось думать на тебя, но ты размазня, максимум член свой держать умеешь, куда тебе начать охоту на своих же. Своих ли? Джошуа больше не хочет иметь ничего общего с гигантской махиной в небе; уж тем более чувствовать себя причастным к чему-то настолько всеобъемлющему. Да и вряд ли он правильный представитель своего вида, если цвет золота для него меркнет рядом с розовыми пятнами на тонкой коже. Зачем нужна власть, если она не способна вызвать чужой улыбки. Куда девать все заработанные активы, если ими все равно не купить расположения одного конкретного человека. Наверное, именно поэтому таким как он противопоказано влюбляться в кого-то помимо себя. Начинают сходить с ума. — Могу и твой подержать, если тяжело. — Я сообщу тебе как устану. — А как насчет того, что кто-то просто выбирает себе жертв, основываясь на твоих статьях? — О, так может всё-таки ты, раз такой догадливый? — Неа, для этого нужны обе руки, а они как ты до этого заметил, часто бывают заняты. Тем более, соберусь подарить тебе букет - нарву ромашек, из трупов хлопотно собирать композицию. «Хотя если постараться…» — А говорил, что не ищешь маньяка. — Я его и не искал, но теперь я заинтригован. — Джису, — у Джонхана чуть меняется тон голоса, но он продолжает идти, не оборачиваясь и не сбавляя шаг. — Ты боишься, что он придет за тобой тоже? Нечестным, кажется, что он не пришел раньше. Хотя судя по всему, мог и должен был. — Нисколько, — смеется Джошуа, решая наконец чуть сократить безопасное расстояние, чтобы сравняться. — Наоборот, я его ищу, потому что боюсь он до меня не дойдёт. — Дурак. Остаться бы насовсем в этом лесу, но Джонхан, судя по напряженным плечам, прижатым к телу, продрог. Он жмется в себя и в черную кожаную куртку, не способную согреть, и Джошуа уже серьёзно рассматривает вариант обернуться вокруг него шарфом. Как бы ни хотелось по-настоящему заблудиться, еще есть множество нерешенных вопросов и один уставший и замёрзший Джонхан. Который всего на секунду поворачивается и с дрожащей улыбкой смотрит своими сонными глазами куда-то насквозь. Как же бесит. Рывком стянув с себя куртку, Джошуа набрасывает ее на чужие плечи, потом хватается за запястье, чтобы притянуть ближе и иметь возможность поправить использующую верхнюю одежду. Под ее слоями от неожиданности Джонхан чертыхается, недовольно ерзает, но не сопротивляется. — Прекращай, на меня не сработает, — ворчит он, а сам жмётся в чужую куртку. — Я только воспользуюсь. — Не такие уж мы и разные, — аккуратно натягивая на чужую голову капюшон, Джошуа пальцами пробегает по краям шуршащей ткани. — Если ты замёрзнешь, то о кого мне тогда греться? «С таким же успехом обниматься можно и с сосулькой», — если бы у внутреннего голоса были бы глаза, то сейчас бы они закатились. И Джонхан, судя по недоверчивому взгляду, с ним солидарен. Прокашлявшись, он говорит: — Тебе тогда и морозильная камера сойдет. — Ты чуть теплее все же. — Плохо, значит нужно стараться лучше, — будто делая пометку на будущее, бубнит себе под нос Джонхан. Его Джошуа тянет за собой и давит серьезную мину, изображая невозмутимость: — Идём, — им вообще-то давно в другую сторону, — кажется, я вспомнил дорогу обратно. — А мы разве потерялись? — недоумевает журналист, но руку не выдергивает, не корчится и не возмущается. — Я думал мы просто выбрали путь подлиннее. Может, единственное что спасает неудачный бросок это слэм-данк?