The other side of the Sun

Посвящение Юн Джонхану.

Пассионарность — это непреодолимое внутреннее стремление к деятельности, направленной на изменение своей жизни, окружающей обстановки, статуса-кво. Деятельность эта представляется пассионарной особи ценнее даже собственной жизни, а тем более жизни, счастья современников и соплеменников.

*** Очевидно, в большинстве своем жизнь людей обусловлена их нежеланием умирать. Логично, но если подумать, то для смысла жизни как-то мелковато. Действия и принятые решения так или иначе продиктованы инстинктами самосохранения, размножения и прочей дрянью. У кого цель определяет смысл, того и жизнь стоит дороже и вот ее он и не боится отдать. В отличии от тех, кто любыми способами стремится выжить. Зачем они все вообще существуют? Джошуа помнит как сжимал нагретую солнцем спинку деревянной скамейки перед собой, когда мать рядом сказала: представь, какая пугающая жизнь наверное у тех, кто не верит? Они даже не знают, зачем живут. Он бы сильно огорчил мать, если бы тогда поведал, в чем видит свое предназначение? Вроде, у всего этого безобразия должен быть смысл. Столько раз не пытался пришить себя к этому коллажу безумия, все никак не получается найти себе подходящего места. Если картинка кажется завершенной, то может и не стоит? Нет же такого, что без него в самом центре композиции отсутствуют последняя завершающая деталь. Без него точно нет. Джошуа в принципе запутался есть ли у его тушки хоть какая-то ценность и чем эту ценность измерить? В людях, которым он важен? А важно ли тогда их количество или дело в качестве? Мать — это святое. Остальных в списке по пальцам одной руки пересчитать. И то, они у него есть только потому что им что-то от него нужно. Если бы Намджуну не приходилось волноваться за собственную жизнь из-за разгуливающего на свободе маньяка, то предложил бы он так любезно свою помощь? Очень вряд ли. Выходит, все их действия, насколько бы они не противоречили общественным интересам, — лишь такое же следствие инстинкта выживания, как и в принципе существование этого самого общества. Справедливости ради, мысли подобные возникают у него не только в такие моменты как сейчас. Бывает еще, когда у его яичницы подтекают глазки, Джошуа тоже задумывается о всяком. — Класс, — вскидывая брови, констатирует он. Перед ним лежит труп. Нормальное явление для морга, надо отметить, но всё-таки неприятно и как-то не на это он рассчитывал. Даже знать не хочется, откуда Намджун знает всех тех людей в белых халатах, которые даже глазом не моргнули, когда он попросил провести их в морг. Меньше знаешь, крепче… твоя уверенность на допросе. — Ты говорил, тело той девушки пахло солью, помнишь? — закидывая сосательную конфету в рот, говорит Намджун. — Да. Об этом своем наблюдении Джошуа рассказал ему недавно. Правда умолчал, что и от живого человека этот запах однажды уловил. — От этого пахнет также? — Да, — повторяет Джошуа в некотором оцепенении. Продолжает рассматривать серое помятое лицо. Оно тоже будто подтекает. — Кто это? Я его не узнаю. И, наверное, это сейчас очень радует. — Не узнаешь, потому что, если верить документам, он умер от передозировки наркотиками. Но что-то мне подсказывает, что перед нами еще одна жертва нашего маньяка. — С чего ты взял? Но намджун вопрос игнорирует и продолжает: — Этот парень перед смертью пытался продать что-то тому Ли Чану, про которого ты спрашивал. — Ли Чан сидит на чем-то? — Не знаю, но знаю, что именно на него вышел Ли Чан, — безэмоционально докладывает Намджун, но Джошуа не может перестать отвлекаться на цокот конфеты о зубы. — Они почти договорились, но в итоге сделка не состоялась. Дружок Чана мне все рассказал, а коллега по цеху этого несчастного подтвердил. — Как ты? — резко оборачивается Джошуа. Он гигантскими своими глазами смотрит на профессора. Тот вскидывает брови и примирительно машет рукой. — Я его не бил, — уверяет он. Улыбается даже. — Предполагаю, не понадобилось. — Я пацифист. — Ага, конечно. Почему сразу мне не рассказал? — А ты мне все рассказываешь? — будто случайно, сосательную конфету во рту перекусывают. — Все, что действительно важно, да. — А про статьи Юн Джонхана ты просто забыл или они, по-твоему, не так важны? А Юн Джонхан проблема только его и он бы предпочел оставить ее только для себя. — А что в них важного? — однажды Джошуа надоест играть в дурачка, но только не сегодня. Сегодня снова нужно сделать все, чтобы все вокруг не развалилось, а для этого кому-то всегда нужно притворяться глупее, чем он есть на самом деле. — Он пишет статьи про людей, пострадавших от рук жертв маньяка, — подыгрывает, не осуждает совсем, напротив, таким снисходительным взглядом смотрит, что невольно начинаешь чувствовать себя недоразумением. — А это, чтоб ты знал, хоть какая-то, но зацепка. Единственная связь между жертвами, которую можно сейчас наверняка проследить. Вот какого он мнения. Может, Джошуа перестарался и реально отупел настолько, что не способен мыслить трезво? Если бы на месте Джонхана оказался кто угодно другой, так ли беспечно получалось игнорировать факты? Однако журналист — точно не один из них, а значит, и к убийствам вряд ли причастен напрямую. — И что? Я не могу вычислить всех, кто читает его, — несмешно хмыкает Джошуа. Ему бы хотелось запретить слова Джонхана на законодательном уровне, чтобы иметь эксклюзивное право одному их впитать. Однако жадность — это порок, за который наказывают еще при жизни (уродством как минимум). Так что нужно взять себя в руки и как-то жить с мыслью, что кто-то еще может находить утешение в том, что должно быть дорого одному ему. Точно недоразумение. — Это не может быть кто-то из его друзей? — Из таких как мы, я знаю только одного, и он на нашей стороне. — Уверен? — Я больше сомневаюсь в себе, чем в нем. Ты думаешь, у Юн Джонхана есть сообщник, который занимается грязной работой? Такое бюро карателей? Складывая мускулистые руки на груди, Намджун вздыхает: — Тебе, наверное, интересно, почему я вообще обратил внимание на этого мертвого парня и его связь с Ли Чаном? — В точку, — стараясь вдыхать как можно реже, кивает Джошуа. Хочется задержать дыхание, но тогда Намджун точно заметит. — Так вот потому, что в своих статьях твой дружок журналист вскользь упоминал, как в нашей стране много возможностей достать синтетику и прочую дрянь, — хмыкнув, Намджун протер свой на удивление маленький нос и поморщился, — его осведомленность в вопросе меня позабавила и навела на некоторые мысли. Знаешь, что еще мне показалось странным? Что его после этой писанины с брикетом угля в квартире не нашли. Все силы уходят на то, чтобы не пошевелиться. Будто именно загадка, скрытая в лежащем на металлической матрасе теле, заставляет Джошуа поджать губы, а белки глаз зачесаться. — Намекаешь, что за ним кто-то стоит? — Я не намекаю, я прямо утверждаю. — Я понял, — кивнул Джошуа. — В любом случае, я разберусь. Совсем на секунду, но ладони печет будто прикоснулся к раскалённой деревяшке. Мама говорила, что Бог не посылает человеку испытаний, с которыми он не смог бы справиться. Но она ничего не говорила про те, что люди сами взваливают на себя. А ведь пытаться объять больше и больше — совсем не про праведность. — Да? Каким это образом? — Узнаю, кто будет следующей жертвой. — Уже есть кандидат? — Не совсем, но… — улыбаясь совсем натужно, Джошуа умоляющим взглядом смотрит на Намджуна. — … не мог бы ты приглядеть за Ли Чаном? Я боюсь, что в любой момент может стать чуточку поздно. У него день рождения в феврале, но ситуация с ним сложнее. — Насколько сложнее? — Он провокатор. И все делает не по инструкции. Так что его очередь тоже может наступить внезапно. Если ты прав, то маньяк идет по следу Ли Чана. — Ага, и, судя по всему, ему нужно какое-то подтверждение, — с легким скрежетом Намджун задвигает металлические носилки обратно в морозильную камеру. — Да. Он не убьет его, пока он недостаточно созрел. Черт. Что-нибудь еще? — Ну я пытался выяснить, кто еще искал этого парня, — Намджун кивает в сторону трупа и прикрывает за ним дверцу. — Но как оказалось, он был весьма популярен. И вот не поверишь, подозрительных среди его фанатов, — все. — Где его нашли? Тело, в смысле. — У него в квартире с товаром и иглой по самую подмышку. — А где он жил? Есть адрес? — Хочешь сыграть в следователя? Полиция собирается закрыть дело. — Они не связывают его смерть с серийным убийцей, так ведь? — Да, и если к нему в тот день заходил кто-то, вряд ли они сильно парились. Еще один клиент. — У тебя есть кто-нибудь в полиции? — Не уверен. — Что это вообще значит? — Мы поругались. По еще свежим воспоминаниям снова и снова проходятся как ржавыми граблями. Тут в морге, как и полагается, пахнет моргом и вот точно также как в ту ночь в больнице. Чуть теплее конечно, но он сам себе сейчас пробирающий до костей холод сочинит, если пробудет здесь еще чуть дольше. *** Жжется. Выгоревшие волосы осыпаются в раковину. Из отражения на него смотрит сосредоточенный упрямый идиот. Во что он верит? Что сможет остановить процесс собственного разложения? Ничего не получится, если душа спорит с духом, а тело в припадках требует самоуничтожения. Почему он не сдается? Вопреки стараниям зла, небеса еще не отвернулись от него. У него еще остались силы следовать праведному пути. Столько монстров продолжают свою беззаботную жизнь. Разве можно позволить порокам своей души остановить добро? Задушить в себе веру и любовь к справедливости? Нет. *** Пару раз в день Сунен отправлял сообщение, краткое содержание которого было примерно: «все еще живой, если тебе интересно». Интересно было. А еще было чем заняться помимо попытки уследить за тем, как едет чужая крыша. Например, наблюдать в красках, как протекает твоя собственная. В общем-то, если это был намек, то Джошуа настолько искусно делал вид что не понимает, что Сунен не выдержал, вызвал ему такси, настоял чтобы тот усадил в него свою задницу и приехал. И все для того чтобы по прибытию прямым текстом и сходу заявить: — Они хотят меня убить, — он слишком резко дергает рукой, будто от усилия кнопка на пульте быстрее откроет жалюзи и позволит ему увидеть каждого из работников, копошащихся внизу. В помещении, объединяющем сразу два этажа, его кабинет — звукоизолированный аквариум на самом краю. Отсюда-то он и раздает указания, пытливо всматриваясь в чужие (свои) мониторы. Эти, они, которые хотят его убить, слились в какую-то странную биомассу. Такой большой кашеобразный монстр с множеством голов, каждая из которых мечтает проглотить наследника семьи Квон. Ну или откусить от него кусочек, судя по его рассказам. И Джошуа еще раз убеждается в том, что человек все делает, чтобы не умереть, но абсолютно любой его выбор в итоге сводит его в могилу. — Правда? — вытягивая шею, Джошуа разваливается в дорогущем мягком кресле. Признаться честно, офис Квона ему нравится. Такой аккуратный, стильный и, что немаловажно, настолько стерильно чистый, что не нужно обладать особенным даром, чтобы почувствовать любое изменение в настроении человека, оказавшегося здесь. — Ты настолько ужасный начальник? Никогда бы не подумал, твой секретарь чуть ли не из штанов выпрыгивает при виде тебя. — Он за это деньги получает. Четыре тысячи долларов, пусть старается лучше. — С каких пор стриптезерам столько платят? — С тех самых, когда им начали выдавать дипломы университета Енсе. — Кошмар, хорошо, у меня из оконченного только 12 классов школы, — вытягивая ноги на пуф стоящий рядом, Джошуа убеждается, что для полного счастья этому креслу не хватает только оказаться с функцией массажа. По крайней мере, он уверен, оно стоит достаточно, чтобы массаж ему делали маленькие гномики, живущие в этих кожаных подушках. — Чего хорошего? — честно недоумевает Сунен. Он наверное не в курсе, что образование или его отсутствие, как в случае его удачливого знакомого, может вообще ничего не значить. Солнцу все равно на то, в какое учебное заведение ты поступил, если повезёт, закончил; Так же как все равно на бумажки, тесты, уровень ай-кью или количество высших образований. Оно дает кому пожелает и забирает у кого пожелает. Облучает на просвет и находит тех, кому в обмен на вседозволенность нужно будет только творить во славу его. Ничего больше. Уговор простой. — Из штанов выпрыгнуть я готов за меньшее. — Например? — прыскает со смеху Сунен. А дальше предполагает: — За красивые глаза? Джошуа утвердительно кивает: — И интересную историю. Мужчина должен уметь рассказывать истории. В воспитанном женщиной Джошуа поощрялись качества несколько отличающиеся от тех, что посчитала бы хоть сколько-нибудь важными консервативная часть мужского населения. Мать никогда не просила его быть сильным, жертвенным или сдержанным. Напротив, Джошуа мог составить длинный список качеств, делающих настоящего мужчину - где наличие остроумия и пытливого ума точно бы лидировали. Незадачливым ухажерам матери никогда не хватало ни того ни другого; ни для того, чтобы хотя бы попробовать ему угодить, ни для того чтобы впоследствии догадаться, кто виноват в том что их так быстро выставили за дверь. Он с улыбкой вспоминает, как они все просили его называть их папа при матери или давали глупые советы. Кошмар. А когда они брались рассказывать ему истории, то ничего путного у них не выходило. Плохо, наверное, выживать из жизни собственной матери неплохих на самом деле парней, но неплохой — не значит хороший. И она точно ведь об этом догадывалась, но позволяла ему. Ибо если они не могут справиться с Джошуа, то как им справиться с той, кто его воспитала? Но он соврет, если скажет, что всех, хоть вместе взятых внутренних качеств, ему бы хватило, чтобы влюбиться в человека. Когда он понял, что в зеркале тоже отражается мужчина, то сделал простой вывод - что они могут быть вот настолько красивыми. А значит на меньшее размениваться он не станет. Разве что, если ослепнет. Он хоть и был воспитан женщиной, а они как правило вынуждены находить красоту в уродстве, сам он не был способен к такой жертвенности. Разгуливающий из стороны в сторону Сунен, однако, нервирует и сбивает с мысли. — Слушай, хен, мне нужна твоя помощь, очень нужна, — панорамные окна за его спиной открывают такой поразительный в своих масштабах вид на высотки, что сам Сунен становится еще более крошечным. Даже не смотря на тот факт, что с последней их встречи только сильнее похудел и побледнел. Весьма утомительно и печально оказывается наблюдать за тем как столь грандиозный проект рискует потерпеть фиаско, еще до конкретного воздействия извне. Квон-Сунен-проект. — Я опять должен кого-то утопить? — на самом деле, Джошуа мало смешного находит в их положении. — А можешь? — поднимая голову выше, спрашивает он. От такого количества надежды в глазах Джошуа не удается сдержаться и он в недоумении вскидывает брови. Но Сунен сразу опускает плечи и разочарованно кивает. — Не можешь? — Ты серьёзно? После недавних прогулок по моргу, последнее, чего хотелось, так это снова обсуждать чей-нибудь труп. Вся эта идиотия порядком начинает доводить. Так гляди и нервы сдадут. Как всем вокруг объяснить, что вся та удача — совсем не его рук дело? Ведь Джошуа не про гениальные преступления, он про сраное везение. Раз за разом, не хладнокровность его вытаскивает, а только внутренний порыв, заставляющий рисковать. Даже в этой, забытой новыми божками стране, он оказался потому, что в другую сторону света его не тянуло просто. Выбор был сделан одним днем. И дело было даже не в распроданных на тот момент билетах в Мексику. — Не знаю, но если бы ты их всех съел, то моя жизнь стала бы намного проще, — как от подзатыльника Сунен резко опускает голову. Его очень хочется утешить. Возможно, это желание продиктованное воспитанием, возможно, еще чем похуже, но удовлетворить его не удастся — просто сказать нечего. — И правда, — цокает Джошуа, наблюдая за бесполезными движениями Сунена по кабинету. — Для начала не мог бы ты всё-таки объяснить, кого конкретно я должен съесть? — Языком проходит по переднему ряду зубов во рту, точно немного раздражен. — Пак Тэмин, Ли Сок Ель, Чхве Чжэ Ин… — тем временем Сунен принимается загибать пальцы, падая в свое кресло. — Ясно, давай проще, кто из них тянет на новую жертву маньяка? — Все? Предлагаешь устранить их, повесив все на Сеульского потрошителя? — он заговорчески понижает тон и наклоняется через стол. — Нет, просто если мы не можем его остановить, то хотя бы должны подстроиться, — выдает Джошуа идею, уже давно зреющую у него в голове. — Сынгван сказал, что он убивает таких как мы и очень быстро эволюционирует в этом. — И как ты предлагаешь направить его? — Он спалил заживо судью после оправдательного приговора насильнику, — подбородок зачесался и Джошуа потер его длинными пальцами, пока задумчивый взгляд уставился в жалюзи. — Мне нужно, чтобы ты собрал для меня все что на них есть. Надо сделать их мишенью номер один, чтобы до нас с тобой ему дела не было. — О, я долго собирал коллекцию, — покачиваясь на месте, Сунен горделиво задрал подбородок и демонстративно принялся что-то открывать на компьютере. — Только в порядок приведу и будет в лучшем виде, — он чуть поворачивает экран. — Погляди. Кресло скрипит, когда Джошуа поднимается, поправляет пиджак, а потом подходит ближе, чтобы, наклонившись к чужому плечу, заглянуть в монитор. Коллекция чужих грехов, оказалось, хранится на жестком диске, вместе с фотографиями из отпуска, которые не тянули на печать, но удалять было жалко. — Хорошая работа, Хоши. Услышав свое прозвище из уст Джошуа, бедняга Сунен довольно поджал губы и кажется хоть на секунду, но в его глазах промелькнуло облегчение. Все изначально идет не по плану, но теперь, если с этим идиотом что-то случится, Джошуа вряд ли себе это простит. Настало время уподобиться главному антагонисту со времен сотворения и просить у небес отсрочку для себя. Если выиграть чуть больше времени, то, может, у них появится хотя бы шанс отыграться. *** «Я вообще-то скучаю» «Подонок, как ты посмел меня бросить тут?» Седина в рыжей бороде блестит на солнце, словно рыболовная леска. У здоровяка с той части кладбища, где не стоит ни одного креста, в руках лопата. Он улыбается Джошуа чуть кривыми передними зубами и спрашивает, что тот забыл в таком месте. — Просто устал немного. Отчего-то казалось, что мужчина был очень рад хоть кого-то тут увидеть. Грозная физиономия его просияла, когда Джошуа все-таки растянул губы в скупой улыбке. — Это могила, — этот забавный капитан Барбаросса махнул лопатой в сторону короткого столба. — А, да? — искренне удивился Джошуа, но вставать, как оказалось, с могильного камня, не спешил. — Прошу прощения. Я подумал, это забор. — Не хочешь уходить? А придётся, брат, — всей ладонью мужчина взялся за свою бороду, будто решил собрать ее в хвост. — Думаю, им там под землей оно надо. Услышать, как мы уходим жить дальше, — он кинул театральный взгляд вдаль, продолжая наглаживать свою бороду, — ну или хотя бы пересядь на лавку, а то ты мое место занял. *** Из ловушки можно вырваться. Важная часть борьбы системы с пассионарной особью заключается в том, чтобы поместить ее в ловушку собственного мировоззрения. Убедить ее в том, как ей правильно распоряжаться своей энергией. Потому что никакие физические стены ее не удержат, только неверные, подконтрольные общему плану ориентиры, в которые и она сама должна верить. Существу подобного толка ни за что нельзя знать, что из ловушки можно выбраться. И Джонхан для Джошуа именно такая особь. Безумная местами, радикально противоположная чему-то нелепо навязываемому извне. Существующий в своей собственной системе координат, он пугает, вводит в заблуждение и ломает, тех кто не может принять наличие прочих систем. Забавно, как радикал и экстремист в общем понимании превращаются в синонимы, тогда как слово радикал происходит от латинского «корень», а как правило он есть начало и центр. А экстремист от «с краю» или «вне». И вот Джонхан это что-то в центре. Как хаос. Начало всех начал в личной мифологии Джошуа, который себя находит где-то вне. На отшибе всеобщего. Но в итоге, кем бы они не являлись в сути своей, им суждено превратиться в синонимы. Поэтому, наверное, странная тётушка у входа в контору журналиста обращается к нему: — Джонхан-и, — она улыбается так искренне, что ее совершенно не хочется расстраивать. Видимо, она немного слеповата. Уходит сразу как получает вежливый поклон. Убедившись, что больше никого не предвидится, Джошуа наклоняется к стеклянной двери, пытаясь хоть что-то разглядеть. Свет выключен, судя по часам работы указанным на табличке, - они закрылись часа три-четыре назад. В принципе, признаков жизни ноль. У Сунена предусмотрительно было выяснено, что на ближайшее пару часов Джонхан уехал по делам, так что искать его на работе смысла нет. Еще бы понять как внутрь попасть. С обратной стороны стекло обклеено плакатами и прочими бумажками. Приходится щуриться, чтобы разглядеть что-то. А там ничего и не видно, пустой холл и маленький коридор. Где-то там наверняка найдётся подсказка. В идеале, конечно, киношная доска с красными нитями и фотографиями тех, чьи преступления сейчас расследует Джонхан. Такой расстрельный список, и если убийца и правда действует согласно ему, то будет возможность вычислить следующую жертву. Все просто. Так ведь? Может удастся снова влезть через окно? Есть ли смысл имитировать ограбление и бить стекла? Даже воровать для прикрытия там наверняка ничего. Вздыхая, Джошуа продолжает попытку разглядеть что-то внутри. Вот бы иметь возможность чуть заглянуть за… Глаза. На него, меж бумажных краев, неожиданно уставились широко раскрытые карие глаза. Ругнувшись, Джошуа даже отскакивает, принимая боевую позицию. Дверной замок щёлкает. Из-за стеклянной двери высовывается лохматая черная голова. — Ты чего, стучаться не умеешь? — зевает Джонхан, не прикрывая рот. Должно быть, он только недавно проснулся, что объясняло его сонную моторику и неровные отпечатки подушки на щеке. Блять. Еще бы. Он просто соврал Сунену. — Надо же, ты на работе. — Я так понимаю, расчет был иной? — его саркастичный смешок хочется зациклить, чтобы раз за разом проживать некоторый прилив бодрости. Отражающийся, между прочим, в желании скрутить его в фигуру из надувных шариков. — Нет, наоборот, почти расстроился, что опоздал, — стараясь мило улыбаться, Джошуа кивает на табличку. — На часа три. — Что-то случилось? «Да». Все было абсолютно под контролем минуту назад. А теперь Джошуа до побелевших костяшек сжимает пальцы в замок за спиной, когда ощущает запах Джонхана, оказавшегося ближе. Так пахнет сладкий чай, шерсть на морозе и волосы после дешевого шампуня. — Соскучился. Совсем нечитаемым взглядом Джонхан пару раз оглядывает его с ног до головы. По нему трудно определить, насколько он рад видеть своего неожиданного гостя, и только пальцы бледные чуть сильнее впиваются в дверь, отчего когти наверняка неприятно скребутся о ее металлические края. Однако болевые сигналы, кажется, до мозга добираются с трудом. Пробки. — Выкладывай давай, что такое? — он пропускает внутрь и нервно кивает головой, жестом кричащим «поторапливайся, пока я не передумал». Офис тесный, совсем небольшой, тут вроде уютно, хоть все окна и заклеены. Освещение мягкое, - то, что проникает с улицы сквозь щели и волокна испачканной чернилами бумаги. Скамейка, стоящая у стены в этом импровизированном зале ожидания, тонким слоем пыли кричит о запустении. Напротив нее стоит стол, на него взгромоздился пузатый старичок компьютер. Свесив свои провода, он с трудом перестаёт пыхтеть. Видимо, отключение дается ему не легче, чем пробуждение. Джошуа, до этого предположивший то, что Джонхан спал до его прихода, делает вывод, что скорее всего шум этого доисторического компьютера - тут привычный фон. Но что бросается в глаза сразу, так это то, что тут всего несколько дверей. И все наверняка тупик. «Он тут один» Почему ни о чем другом думать не получается? Где бы они не встречались в последнее время - все идеальное место преступления. Шаркая тапками по кафельному полу, Джонхан заходит в комнату, которая видимо и является его кабинетом. Стеллажи, на них бардак. Папки, коробки, книги и… мятая футболка? Во всем этом хаосе главенствует диван с похищенными, точно из детской спальни подушками, на него то Джонхан, скидывая тапки, сразу и заваливается. Ему будто абсолютно все равно, что на нем неудобные джинсы и криво заправленная в них комками футболка. Как в таком вообще можно уснуть? — Давай рассказывай, я тебя…— тут он снова зевает и ложится на бок, подминая под себя одеяло. — … внимательно слушаю. Это недоразумение с глазами явно издевается над терпением Джошуа. Как можно вообще так спокойно укладываться спать, когда тебя хотят сожрать без соуса каждую секунду? Да его же этими дурацкими цветными подушками можно прям тут придушить. Они не виделись максимум день, а ощущение, будто за это время в желудке образовалась гигантская дыра. И она начинает больно подсасывать от одного чужого вида и звука. Зря он сюда пришёл. — Это твой кабинет? — оказываясь в роли гостя, которому никто не собирается устраивать экскурсию, Джошуа сам принимается медленно исследовать помещение, чтобы занять себя. Тут воедино слились чьи-то местами искаженные представления о том, как должен выглядеть кабинет руководителя, склад хлама и притон. — Нет, спальня, — убирая волосы, Джонхан чуть двигается; то подушку поправит, то одеяло соберёт комком между ног; все никак не получается у него занять наиболее удобную позицию. — Вау, как много. Это что грамоты?— грациозно обходя предметы под ногами, Джошуа удивленно надувает губы и указывает пальцем в знакомые буквы. — Ты видел, тут какого-то другого Юна награждали. Равнодушный взгляд, только на секунду метнулся на криво висящие рамки. — Да, моего отца. Ты наверное не в курсе, кто это, отец, — делая акцент на последнем слове, Джонхан будто совсем беззлобно улыбается. — Но есть такие люди… И не совсем понятно, что конкретно перебивает его: то как Джошуа ведет плечами, будто скидывает с них тяжёлое пальто, или как он одновременно с этим говорит: — Фу, какой ты иногда противный. После такого остается только всеми силами пытаться игнорировать чужое физическое существование в зоне своей досягаемости. Может, если не смотреть, получится сделать вид, что совсем неинтересно? Ужасно раздражает, когда все то, что живет снаружи, и что так просто получалось игнорировать, резко пытается забраться через Джошуа внутрь его башки и хозяйничать там. Прокашлявшись, Джонхан чуть переворачивается, чтобы, уставившись в потолок, спросить: — Чего пришел? — Не знал, что ты любишь, поэтому принес это, — вынимая флешку из кармана, он аккуратно выкладывает ее на рабочий стол, заваленный бумагами. В них пытается зацепиться за что-нибудь взглядом. Никаких имен. Но из-под журнала торчит уголок серой папки. — Тут всякое интересное про твой хит-парад главных ублюдков Сеула, — будто невзначай Джошуа проходит пальцами по глянцевой обложке журнала, сдвигая его чуть в сторону. Этот жест почему-то тут же привлекает чужое внимание. Неужели, бинго? Сонливо прищурившись, Джонхан все-таки привстает. Некоторое время он просто смотрит на подозрительный предмет и абсолютно не двигается, точно просчитывает варианты. Во взгляде прорезается огонек интереса, но только поднимая глаза на улыбающегося Джошуа, он говорит: — Тебе что-то нужно взамен? — это мало похоже на вопрос. — Да, — опираясь на стол, Джошуа складывает руки на груди и замечает, как по ним проскальзывает чужой взгляд. — Не пиши о них. Джонхан вскидывает брови и неприятно ухмыляется: — А, так это просто прикроватное чтиво? Ну спасибо, — интересно у него выходит раздражаться, но менее вялым от этого не выглядеть. — Что я должен делать с информацией, которую нельзя использовать? Вот зачем тогда принес? Он прав. Джошуа должно быть все равно каким образом используют флешку. Для его целей подойдет любой вариант, при котором информация доходит до адресата. — Возможно, мне просто нужен был повод. — Или предлог? — журналист откидывается назад, всем своим видом демонстрируя то, как в предложении своем уверен. — Хорошо, я тебе подыграю. Притворюсь, что не понял, чего ты хочешь. Но если я не напишу про них, то твой план не сработает. — Нет других способов распространить информацию? — спрашивать Джошуа старается спокойно, чтобы не было слышно как это ему важно. — Зачем мне искать другие способы? А вот еще одно подтверждение теории Джошуа о биологической неверности Джонхана. Ведь человек как и любое нормальное животное должно подчиняться заложенным в нем основным принципам сохранения жизни и энергии. И если с последним он еще может справиться, то инстинкт самосохранения явно отсутствует. — Это очень неприятные люди, — Джошуа не знает как заменить человеку то, что должно в нем быть заложено с рождения, но пытается. — Те же, что пытались убить Сунена? Не делай вид, будто тебе есть дело до меня, — непринужденно пожимая плечами, Джонхан еще сильнее растекается по дивану. — Если меня убьют, то недолго тебе горевать, забудешь обо мне через неделю. Хотелось бы согласиться, но будь это на самом правдой, то у Джошуа было бы на одну проблему меньше. А ведь вместе с ней появились и все прочие. Так что увы, не настолько он бесчувственная гнида, какой следовало оставаться. — Неделю? — смеется Джошуа натурально, даже не заметно совсем как взгляд усталый соскальзывает куда-то вниз. Там натыкается на спрятанные за стол бутылки соджу. — Думаешь, я способен на такой долгий траур? — Через сколько ты бросил оплакивать своего дружка? Я поделил на два, — а ведь наличие красивого рта никогда не являлось гарантией услышать что-то хорошее. Оказывается, слушать какое ты дерьмо приятнее не становится, даже если ты сам каждый день повторяешь это, глядя в зеркало. На свой счет обманываться глупо, но ведь другим об этом знать не обязательно. — Думаешь, ты так важен, что потянешь хотя бы на неделю траура? — Неа, — зевая, тянет Джонхан закидывая руки за голову, чтобы удобнее устроиться. — Думаю, на друга тебе просто было насрать. Что-то непривычно тяжелое всем весом прижимает ступнями к полу. В горизонтальном положении легче терпеть унизительную слабость. Вроде вспотел, а по коже проходит холодок. Ядовитые слова начинают обжигать глотку, но Джошуа проглатывает их и чувствует как они липкой болезненной массой скатываются в желудок. От голода тоже становится тошно. Хоть камни глотай. Тах-тах-тах. Глухие энергичные удары доносятся со входа. Будто знакомая мелодия. Первым, на удивление, реагирует Джонхан. Подскакивает с дивана, скидывает смятое одеяло и торопливо обходит не двигающегося Джошуа. Тот даже не оборачивается, когда журналист бьется боком о край стола и выглядывает из кабинета. — Блять, — глухо выругавшись, он закусывает губу. — А этот придурок что тут забыл в свой выходной? Продолжая бубнить себе под нос, он неожиданно выталкивает Джошуа в коридор. За стеклянной дверью краем глаза Джошуа успевает заметить тонкий силуэт. Но его тут же дёргают за руку. — Посиди здесь, — нелепо и резко Джонхан пытается пропихнуть Джошуа в незнакомую комнату, как будто грязь сгребает под ковер. — пожалуйста. — Что ты делаешь? — возражает последний, но нормально сопротивляться почему-то не выходит. Будто если попробует, то сломает к черту хрупкое тельце, просто не справившись с силой от которой потяжелели руки. — Не хочу объяснять, что у меня в кабинете делает мутант уродец, — выпаливает на одном дыхании Джонхан, и поводов его придушить становится до безобразия достаточно. — Тут темно, — почему-то первое, что приходит на ум Джошуа. — Тебе страшно? — видимо, приняв за шутку, Джонхан вытягивает руку, огибает стену и бьет по клавише. Красный приглушенный свет наполняет помещение. — Вот свет. — Лучше не стало, — шипит Джошуа и не понимает, почему у него задрожала нижняя губа. — Тебе так трудно угодить. Сиди тихо. Дверь хлопает. Тут же раздается щелчок. Его заперли. Прижав ухо к холодному полотну двери, Джошуа прислушивается, но ничего толком не слышит, кроме дребезжания стекла. Неужели Джонхан там даже на порог не пустил, лишь бы никто Джошуа рядом с ним не увидел? «И каково стать грязным секретом?», — смех неприятно бьет по ушам, заставляя закрыть их большими ладонями. Оглядываясь по сторонам, приходится задышать чуть чаще. По углам скопившаяся тьма давит будто физическими ощутимыми наростами с потолка и с пола. У стен приставлен стеллаж с химией, рядом стоит стол с расставленными на нем квадратными емкостями, а чуть дальше длинная раковина, в которой очевидно смывают с проявившихся фотографий реактивы. На натянутой веревке, как в фильмах, подвешены две фотографии. Совсем уже почерневшие - передержали. Стены красные очень скоро начинают пульсировать. Джошуа пару раз трет глаза и пытается расслабиться, но выходит плохо. Запах химикатов смешивается с чем-то будто горелым немного. Давит изнутри и снаружи. И будто только благодаря этому одинаково сильному давлению он и не складывается будто банка колы. Так батискаф, оказавшийся на глубине, где давление оказывается больше давления внутри, сминает к черту. Так что по ощущениям он сейчас полая труба. Красный интенсивный свет длинной, вытянутой над головой лампы начинает сводить с ума. Будто снова проваливается в другую реальность. Где один. Где заперт. Как на подводной лодке. Или как в гробу. Точно оказался по ту сторону крышки из красивого полированного дерева. Вокруг удавкой оборачиваются воспоминания. Шея чешется ужасно, будто тот самый галстук, затянутый матерью в день похорон, снова трется о кожу. «Тебе и правда было насрать на него?» — Это не правда, — несогласно трясет головой Джошуа. Иначе так больно сейчас бы не было. Но почему тогда в гробу заперт он, а Джошуа еще живой. Тут каждый вздох должен переламывать ему ребра в нескольких местах, а попытки просто пошевелиться сопровождаться болью. Но ничего из этого не происходит. Процессы в организме не делают перерыв на траур. Он и спал, и ел, и смеялся, и плакал. Если остаешься в живых, выбора то и не остается вовсе. Разве это справедливо? Из них двоих, чья жизнь стоила больше? Точно не Джошуа. Он и половины чужой любви был недостоин. Столько всего натворил и не уверен даже, что раскаивается достаточно искренне. Отступая от двери, он прижимается лопатками к чуть прохладным стенам. Неосознанно прижимает руки к животу, будто пытается зажать фантомную рану. Он сбежал на другой континент, но так с тех похорон и не вышел. Джонхан прав. Он должен тянуть эту лямку и дальше, а вместо этого он посмел забыть. Пусть даже на те нелепые секунды, когда его мысли оказываются в совсем других местах - он забыл. О том, что жить остался, чтобы чужая смерть не стала напрасной. Но сейчас он отчетливо вспоминает треск сосен, вкус железа на губах и о том, как расцарапал кожу на коленках о камни в речке, пока смывал кровь с лица. Дышать труднее. И вот именно сейчас как никогда хочется нащупать в кармане сигареты. Но пусто. «А его тело ты пытался спрятать…» — голос Джонхана раздается глухим эхом и разлетается на сотни смешков. И уже другой голос шепчет: «Хочешь, чтобы это прекратилось? Чтобы он заткнулся? Убей его» Змее должно быть уютно в темной тёплой норе. Но у Джошуа приступ клаустрофобии. Он неправильный даже в том как быть неправильным. Сплошное недоразумение. А еще одна смерть бы все исправила. Запри дверь. Запри дверь. Запри дверь. Злость или голод давит на мозги. Сново никакой связи между тем, о чем следует думать и о чем получается. Шлепнув себя по щекам, Джошуа сжимает зубы до скрипа и испорченной эмали. Дверь заперта. К несчастью, с другой стороны. Щелчок. Отвернувшись, приходится схватиться за столешницу и сжать ее пальцами, так крепко, чтобы суметь удержать себя на месте и не дернуться в сторону открывающейся двери. На движение и тепло в теле реагируют даже внутренности. — Выходи, он ушел. То же самое ведь происходит, когда Джошуа запускает в аквариум к своему питомцу маленьких зверьков. Хватит всего небольшой разницы между температурой окружающей среды и телом жертвы, чтобы змея это колебание уловила. Язык проходит по нижней губе - способный уловить даже мельчайшее изменение частиц в воздухе. Но во рту вяжет слюна, и ничего кроме этого Джошуа не чувствует. Они и правда заперты в маленькой комнатке, где почти ничего не видно, а снаружи неслышно. Теперь обернуться вокруг чужой шеи хочется удавкой. Пресечь любую попытку сбежать или снова открыть рот. Интересно, а умеет ли он кричать? Нет уверенности, что его объема легких хватило бы даже докричаться до соседней комнаты. Никто не успеет прийти ему на помощь, если большими ладонями сдавить в крепких объятиях. Хруст. Пальцами длинными зажимают челюсть и сдавливают. Участок в мозге, отвечающий за потребность в пище и чувство голода, тот же самый, что отвечает за сексуальное возбуждение. И вот как быть уверенным в том, что хочешь именно целовать тонкие плечи, а не откусить все, до чего доберутся зубы. — Ты как? — прикрывая за собой дверь, спрашивает Джонхан. Он медленно начинает подходить ближе. Шаркает по полу ногами неуверенно, будто знает, что к диким животным со спины лучше не подходить, но все равно рискует. — Тебе плохо? Но Джошуа молчит. Он ужасно голоден, настолько, что пустым желудком его тянет вниз. Колени подкашиваются - волнение в чужом голосе точно пилит ему сухожилия. Шум работающей вентиляции монотонно сдавливает мысли. Он чувствует, как вовсю работает отопление, а мелкая испарина проступает на лбу. Вот бы Джонхан смог почувствовать то же самое, что заставляет пульсировать кровь в висках Джошуа. Прислоняясь к стене рядом, Джонхан еще раз обращается к нему, но уже громче: — Джису? — он видит как мелко подрагивает чужая спина, как напряжены руки, и слышит глубокое дыхание будто ставшее частью системы фильтрации помещения. Обернувшись, Джошуа смотрит перед собой долгие несколько секунд. Жуть какая, но у змей нет век и они не моргают. А еще на самом деле не отличают хозяина от гостя. Ускоряющиеся удары сердца ласкают слух и точно собственный пульс подстраивается. Как и все тело. Но надо быть уверенным, что пасти хватит откусить такой большой кусок. Джонхан куда шире и объемнее своего хрупкого тельца. Переварить его придется долго, болезненно и сыт окажешься до следующей жизни. Плохие идеи нужно душить в зародыше. Но поздно. Поздно душить в себе Юн Джонхана. Он там давно и намертво. Некоторые люди как наждачная бумага, но им все равно удается заставить других сдирать о себя кожу. Наверное, именно поэтому Джошуа хочется вывернуться перед ними наизнанку, остаться совсем настоящим, даже если кроме уродства там окажется, что показывать нечего. В молитвах важна искренность. Плевать на ритуал, если все твои мысли в другом месте. Все мысли Джошуа сейчас настороженно смотрят в ответ. По подрагивающим в темноте пальцам и мелкой складки между бровей все вдруг становится совершенно очевидно. Джонхан боится. И это бесит и возбуждает одновременно. Хочется уже наконец-то что-нибудь сделать, чтобы собственное тело замолчало и перестало требовать для себя чужое. Шаг вперед дается трудно. Прости пожалуйста. Ему тут, вроде, за его грехи обещан ад, а вместо этого является чудо. Наверное, представ перед чем-то прекрасным, не так страшно признать поражение. И вот Джошуа падает на колени. Трепетом нежным прошибает до самых костей. Не хотелось никогда и ничего так сильно испортить. Как пьянице или дурному школьнику, расписаться своим именем на памятнике культуры, которому больше тысячи лет. — С тобой все норма… — испуганно наклоняется к нему Джонхан, но замолкает на полуслове. Вспотевший Джошуа в таком свете кажется лихорадочно больным, но глаза его безжизненно спокойны, широко раскрыты и, глядя снизу вверх, блестят светом ламп. Одна из них висит недостаточно высоко, и, когда Джонхан резко отклоняется назад, он от неожиданности бьется об нее головой. Она начинает раскачиваться, и огонёк в чужих глазах тоже. Точно маятник. Сложно отвернуться и не смотреть. Не спеша, давая возможность в любую секунду остановить, смуглые ладони тянутся к костлявым бокам. Футболку приподнимают, чтобы мягко, одними пальцами потрогать гладкую кожу на животе, что тут же втягивают. Мышцы через силу стараются расслабить. Ему бы хотелось испортить Джонхана из мести; хотелось бы, чтобы именно она им сейчас двигала. Ведь если он такой отвратительный, почему ему позволяют к себе прикасаться? Лбом Джошуа прикладывается к мягкой коже и прикрывает веки. В таком положении будто и правда становится хоть немного, но спокойнее. Наверное поэтому у некоторых людей меж бровей мозоль, в том месте, где лбом они упираются в землю. Они бьются головами о холодные монолиты, тогда как ему тут досталось что-то совсем эфемерное. Сожмешь чуть крепче и мечта в руках рассыпется. Поэтому, вопреки позывам желудка, прикосновения губами совсем невесомые. «Мне жаль. Мне так жаль». Однако тело чужое продолжает мелко подрагивать. Джонхан дышит, будто готовится к прыжку с тарзанки; сглатывает - видимо без троса. Его пальцы ищут, за что бы ухватиться, но находят только гладкие стены. Сколько не скребись о них ногтями, в черепной коробке все идет ходуном. Непривычно. Он никогда и никому не позволял себя так трогать, потому что был уверен, что просто не способен на ответное желание. Снова и снова ему доказывают, что существуют исключения. Когда установки, на которых основываются убеждения, терпят крах, то вот тогда-то по-настоящему и наступает паника. Так что в день, когда Джонхан впервые увидел, как можно по-детски невинно морщиться, будучи мрачным взрослым, стал для него днем, когда солнце встало на западе. И почему теперь так трудно разрешить себе наслаждаться мягкими касаниями, когда наконец-то даже не привыкшее сердце начинает заходиться от ощущения взаимности? — Тебе не приятно? — Джошуа целует аккуратно, прокладывая дорожку по коже от пупка и ниже, к краю джинсов. Носом трется и пытается вдохнуть разбегающиеся по чужому телу мурашки с прочими признаками страха и возбуждения. — Если ты попросишь, я попробую остановиться. Акт вандализма над чем-то прекрасным. Запутавшийся в черных волосах взгляд и скрытая тенями и красным светом бледность. Разбитые в трещины капилляры, длинные тяжёлые ресницы, что вечно тянут веки вниз. Притворяясь, что вовсе не его пальцы дрожат, Джонхан негромко усмехается: — Не дождешься. Храбрится. Это мило. По его животу гастролируют издевательски нежными поцелуями. Однако этого не хватает, чтобы успокоить, наоборот только ярче по телу прокатывают вспышки тревоги. Если бы Джошуа сейчас попробовал его сожрать, было бы проще. Во рту пересыхает, и Джонхан замирает, наблюдая, как длинные пальцы ловко справляются с его ширинкой. По молнии проходятся ногтями, но он уже ничего не слышит. Зрачки в панике расширяются мгновенно. Приятное покалывание предвосхищает события. Длинными смуглыми пальцами находят холодную ладонь и поднимают ее выше к губам, чтобы поцеловать в паутину линий жизни. Все его беспокойства Джошуа хочется проглотить разом, иначе чувство беспомощности перед чужими страхами начинает раздражать собственную кожу. И даже ее сейчас не жаль, только бы Джонхану стало чуть легче.Все что ему сейчас нужно, это чтобы тело в руках расслабилась и перестало дрожать. Слабо улыбаясь, Джошуа смотрит снизу вверх в попытке поймать чужой взгляд. Как только у него это получается, он говорит: — Я никогда раньше этого не делал, — кладет чужую руку на собственную щеку. Ею же ведет чуть выше, чтобы пальцы дрожащие запутались в его волосах, — поэтому если будет неприятно… — Джошуа пробует улыбаться чуть шире, — просто потяни сильнее, и я сразу остановлюсь. Слова перевариваются медленно. Когда смысл начинает доходить Джонхан все больше начинает напоминать одержимого в состоянии анабиоза. С красивыми такими взволнованными глазами и искусным от напряженной мыслительной деятельности ртом. Тени глубже, свет ложится на худое лицо сгустками красных пятен. Его щекам пошла бы помада. А еще кровь и температурный румянец. И вот будто в любую секунду он полезет на потолок. Не спеша, готовясь к тому, что хватка чужая совсем ослабнет, Джошуа отпускает его ладонь, но та на удивление только крепче вязнет у него в волосах. Кафельный пол не щадит колени, но Джошуа все равно. Не меняя положения, он стягивает чужое белье на бедра. Дыхание у него размеренное, спокойное и тёплое. Застывший без движения Джонхан чувствует это и поджимает губы, пока чужие мягко соприкасаются с его головкой. Фокус сбивается моментально. Все силы уходят на то, чтобы не дать глазам разъехаться в стороны. От того, как резко становится приятно, пальцы в испуге сжимаются, и Джонхан отдергивает Джошуа от себя за волосы. Тот, простонав извинения, пытается отползти, но ему не дают. Тянут обратно, а лицо попадает в объятия пяльцев, что нервно сдавливают щеки. — Я не хотел, — точно немного простужено шепчет Джонхан, гладит большим пальцем острые скулы и испуганно смотрит сверху. — Больно? Чтобы не ослепнуть от такого вида, следовало бы зажмуриться, но Джошуа только шире открывает глаза и не может сдержать глупой улыбки: — Переживу, — он чуть поворачивает голову, чтобы поцеловать прохладную ладонь. Потом поверх нее кладет свою и медленно направляет к уже заметно окрепшему члену. Просит мягко, будто боится настаивать. — Подержи его для меня. Ватными пальцами управляться оказывается куда сложнее, особенно когда горячее дыхание снова ласкает нежную кожу. Следом снова губы, но теперь даже дернуться не получается. Ощущение, будто за пытки берутся с двойной силой. Температура скачет. Голова Джонхана виснет, ему кажется перед глазами двоится, но Джошуа чуть задирает подбородок и полностью высовывает язык, чтобы пройтись им по основанию. Задевает узлы суставов на пальцах и те сжимаются чуть сильнее. Сразу двумя кончиками играет с головкой. Как от скачков напряжения Джонхана всего прошибает: от кончиков ногтей, которыми он вцепился в смуглую кожу, до вставших дыбом мурашек на руках. Джошуа не нужно ускоряться или давить губами сильнее, чтобы почувствовать, как усиливается пульсация и, должно быть, становится труднее терпеть. Стыд нужно съесть. И его медленно пробуют слизать. — Джи-су-я, — по слогам тянет Джонхан, так, будто его легкие совсем расплавились, и сил уже ни на что не хватает. Ногтями, будто на диктанте, Джошуа пишет услышанные буквы на бедре, чуть отстраняется и жадно втягивает воздух: — Со мной тебе не страшно? — голос ломается, будто еще немного и он заплачет. — Посмотри на меня, — перехватывает у Джонхана пульсирующий орган, так, что, сжимая у основания вместо совсем обессиленных пальцев, не позволяет лишний раз дергаться, оттягивает момент. — Теперь я сам, — он снова укладывает освободившуюся ладонь себе на голову. — Вот так хорошо? Да. Настолько, что у Джонхана не находится сил ответить. Одной рукой тянутся крепче сжать его бледное бедро теплыми вспотевшими пальцами. Второй придерживают член, пока стараются постепенно обхватить чуть больше ртом. И тут голос прорезается. Выстанывая неразборчивые слова, Джонхан чувствует, как сильнее и сильнее твердеет его орган, соприкасаясь со стенками у Джошуа во рту. Как нравится ему оказаться под языком и на. И как хочется оказаться еще глубже. Но пошевелиться он не смеет. Отросшая челка липнет к взмокшим лбу и скулам. Сосредоточил все желание в одном месте языком и помогает себе пальцами. Гладит поочередно: указательным, средним, безымянным и так по кругу. Удивительно. Одни только звуки могут касаться кожи. Играть с ней. Проникать глубже и давить на органы, чтоб сводило внизу собственного живота от вибрации чужого возбуждения. Упал на колени и почти готов себе это простить, если ещё раз услышит как от удовольствия коверкается его имя. Как на каждом слоге срываются на стон. Ни о какой стерильности в чувствах речи быть не может, когда ради чужого удовольствия готов раскатать себя по асфальту. Прижимая худое тело к стене, Джошуа позволяет еще раз больно дернуть себя за волосы. Отвлекаться совсем не хочется, тем более когда чужие пальцы сразу после этого начинают массировать затылок. Джошуа только протяжно мычит и плотнее обхватывает губами. От бедра и ниже, его рука скользит ухватиться за тонкую щиколотку. Сверху охают от неожиданности, но подчиняются, когда ступню поднимают выше, чтобы пришлось упереться ею в бедро. В таком положении Джонхан снова тянет за волосы, чтобы Джошуа пришлось задрать голову и увидеть, как дрожат полуприкрытые ресницы, когда он принимает глубже. Сжимая до синяков чужую лодыжку, Джошуа ведёт ею по своему бедру. Останавливается только тогда, когда та начинает давить на пах. Его попытки шумно выдохнуть застревают в горле, от давления вздуваются вены на шее. Самообладания не хватает, чтобы остановить тянущиеся к ширинке пальцы. Расстегивая свои брюки, Джошуа чувствует слабое облегчение, но через секунду желание накатывает с новой силой. Ему очень нужно почувствовать Джонхана ещё ближе, и он трется пахом о внутреннюю сторону худой ступни. Становится сложнее контролировать себя, но он старается не задевать зубами чувствительную плоть. Не выдерживает и закрывает глаза, потому что в уголках уже собирается влага, а колени потихоньку начинает саднить. Рукой направляет движения чужой ступни, что гладит торчащий под бельем бугорок. Сквозь ткань чувствует, насколько у Джонхана холодные пальцы, даже в носках. Толкается задеть, прижаться к выступающим косточкам и давит острой лодыжкой к пульсирующему члену. Даже если сильно зажмуриться, перед глазами все продолжает раскачиваться и мигать аварийным светом. Батискаф, в который превратилась его черепная коробка, не предназначен для таких погружений, трещит и течёт в местах сварки. Джошуа даже уверен, что слышит скрежет. Прижимает пальцами ступню, чтобы посильнее надавить, и старается двигаться в том же ритме, с которым скользит губами по аккуратному члену. Рваные стоны превращаются в судорожные вздохи, которые постепенно начинают напоминать всхлипы. В моменты, когда пальцы в волосах непроизвольно начинают грубо сжиматься, доводя Джошуа до глухих стонов, он старается чуть отстраниться, но кажется, страх потерять прикосновение, заставляет Джонхана вновь расслабиться. Кончики языка разъезжаются в стороны, проходя от основания до головки. Мелкие венки пульсируют сильнее под давлением мягких губ; приходится замедляться в попытке сохранить иллюзию контроля. Потом он снова старается расслабиться и взять целиком. Давится ощущениями, но не за что не сможет остановиться, пока не найдет свой предел. У ласкающего невпопад по волосам и всему, до чего доберется, трясущимися пальцами, Джонхана окончательно виснет мозг, когда всем своим чувствительным и ноющим он оказывается полностью погружён в Джошуа. Так часто чувствует странную пустоту внутри, что теперь с непривычки, переполненный всеми и сразу чувствами, немного задыхается. Если где-то цвет выкручивают на максимум, то значит что-то должно выцветать, и сейчас это остатки страха и беспокойства. Из-за ощущения расходящегося в животе жара контроль теряется, и бёдра срываются вперед. Когда головка с каждым новым толчком начинает все чаще и чуть дольше соприкасаться с задней стенкой горла, Джонхан чувствует как приятно сводит во всем теле и начинает давить ногой без предупреждения. Чуть соскальзывает в сторону и чувствует вибрации поднимающиеся по чужому горлу. Елозит и прощупывает где надавить еще сильнее. В какой-то момент хрипит Джошуа как-то слишком болезненно и надломлено; не шевелится практически, отчего Джонхан сразу разжимает затекшие от усилия пальцы в его волосах. Ими же пытается неловко погладить по вставшей дыбом пряди, будто извиняясь.Теплое тело, что так близко, как будто знобит и потряхивает, однако долго переживать последствия такого нужного сейчас облегчения у Джошуа не получается. Все силы уходят на то, чтобы расслабить челюсть, пока судорога окончательно не пройдет. Глаза как стекла. И они резко запотели. Еще чуть-чуть и крупными каплями по щекам покатится облегчение. Током бить не перестает. Пальцы длинные сжимают у основания чуть резче, чем следовало, но из-за слюны скользить проще, а судя по гортанному вскрику, еще и приятнее. Хватка вокруг головки чуть ослабевает, Джошуа практически выпускает его член изо рта, когда они встречаются взглядами. Возможно, если бы не это, то терпения хватило бы еще на несколько секунд эйфории в теплой ладони. Но по красным блестящим губам начинает растекаться вязкая жидкость. Глаза Джонхана закатываются, точно делают полный оборот. Отпускает не сразу. Он не уверен, где находится, когда картинка сново собирается из кучи красных пятен в что-то более-менее осмысленное. Все остатки его возбуждения собирают с губ языком и проглатывают. То, что попало на подбородок, подтирают аккуратно тремя пальцами и слизывают медленно срастающимися кончиками. У Джонхана ощущение адского трипа и вертолеты перед глазами, чтобы эвакуировать его, видимо, на тот свет. Он пытается нащупать кнопку перемотки, но той не оказывается на чужом затылке. Ладони прижимая к собственной трясущейся груди, Джошуа отодвигается, Джонхан тут же разбито сползает на пол. Его будто трясет, но он все равно неуклюже тянется поцеловать, однако ему не позволяют и отворачиваются. Когда Джошуа от него уворачивается, сердце неприятно сжимает, будто мышцы сокращаются в месте, где прижгли. Потом следует то ли выдох то ли вдох. Все тело вялое тянет к прохладному полу. Колени ноют, а глаза с непривычки болят от красного интенсивного света. Как оказалось, в раю тесно, по стенам разливается поглощающий прочие цвета красный. А еще душно и холодно одновременно, как на подводной лодке. Поднимается Джошуа медленно, держась за края столешницы. Старается дышать медленно и тихо, точно так его существование останется незамеченным. Смеситель чуть дергается под напором. Склонившись над раковиной, он набирает в рот воду, чтобы прополоскать. Заплаканными глазами, Джонхан на него смотрит потерянно, будто тут есть в чем запутаться. Осознание прижимается к нему сзади холодом стен и кафельного пола. Моргает несколько раз, точно у него онемел язык. Это краем глаза замечает Джошуа, сплевывает и говорит: — Рот грязный, — пытается объяснять очевидное. — А ты целоваться лезешь. — он снова набирает воду руками, только теперь чтобы умыться. — С мутантом уродцем. Уже мало что имеет значение для Джошуа, но он боится почему-то, что это только пока их обоих кроет, Джонхан к нему так просто тянется. Позже, он уверен, ему станет противно. От Джошуа в первую очередь, а потом и от себя, потому что позволил этому случиться. Вдруг существует еще какая-то красная линия, которую нельзя пересекать? Чужие минуты слабости — не его вина, но кроме нее ничего чувствовать он себе не разрешает. — Твои колени, ты стоял… — Не долго, — тут же обрывает Джошуа. Уши Джонхана краснеют, но тут этого все равно не увидеть, и он, отвернувшись, бубнит: — Неважно, — не пробуя даже привстать, кое-как натягивает штаны обратно. — Я… — не придумав для себя никакого оправдания, Джошуа тоже отворачивается. Ему тошно от самого себя, — почему он умеет только калечить и портить. Кто ему разрешил прикасаться к прекрасному? — Мне пора. Рядом оставаться — сплошные риски. Хочется поскорее сбежать куда-нибудь, но Джонхан подрывается с места и крепко хватается своими холодными пальцами за тонкое запястье. — Да хватит бегать! Неужели он умеет кричать? Даже на ногах еле держится, но прикрывает собой единственный путь к свободе. Вырывая руку, Джошуа до раздражающего тихо и спокойно говорит: — А ты правда уверен, что тебе нужно, чтобы я остался? — он пытается растянуть уголки губ в стороны, и у него почти получается, пока он не замечает яркие отблески обиды в красивых глазах. — Вот! Ты сомневаешься! Это хорошо, значит еще не все потеряно. Сам же сказал, что я вредитель. Помнишь?— Джошуа несерьезно играет интонациями, боясь, что голос его выдаст. — Ты мне ничего не сделал, — растерянно возражает Джонхан. — Сделал, но когда ты поймешь, как со мной облажался, поздно будет. Отойди пожалуйста. Худой спиной Джонхан больно бьется о дверь и запускает пальцы в волосы. Мысленно считает до десяти, но ни хрена не помогает. Приходится зажмуриться, чтобы глаза перестало так чесать. Дурацкое чувство, оказаться переполненным словами, но не иметь возможности ими воспользоваться. Еще немного, и он вырвет себе клок волос. От удара головой о полотно металлической двери раздается хлопок, и Джонхан цедит сквозь зубы: — Перестань сводить меня с ума, — его взгляд, запутавшийся в черной густой челке, пугает немного. — А вообще знаешь что? Проваливай, я ни черта не понимаю. И Джошуа уходит, оставляя позади все, что хотел бы забрать с собой. Для себя сохранит только то, от чего избавиться никак не может — дебильное чувство вины за чужую испорченную жизнь. И тут даже лучшее из воспоминаний грозится стать злым флешбэком. Однако перед тем, как окончательно бросить единственного, ради кого хотел бы переворачивать мир с ног на голову, он забирает с чужого стола серую папку.