Unvoiced

За утренним кофе Сайлас даже не глянул в её сторону. Он выглядел сдержаннее чем обычно: сидел, уткнувшись взглядом в чашку, и ни с кем не разговаривал. А вот Ниру вовсю пытался втянуть её в обсуждение. Он обращался только к ней, словно у него не было других собеседников, а когда Тара отвечала на очередной вопрос, то встречала по-особому добрый, почти отеческий взгляд. От этого у неё вставал ком в горле. Раз уж Тара не может остаться, ей нужно оставить им настолько подробные инструкции, насколько это вообще возможно. После завтрака она вернулась в спальню. На смятой постели валялась записная книжка, исписанная почти до конца, а на прикроватной тумбе теснилась чернильница. Ещё позавчера Таре было настолько плохо, что она начала морально готовиться к смерти. Она лихорадила: то проваливалась в забытье на пару часов, то приходила в сознание; кашляла, задыхалась. А один раз, она точно не могла сказать когда, она отчетливо увидела, как над ней склонился отец. Он обвел Тару взглядом, и на его длинном лице появилось раздосадованное выражение, словно заболев она до смерти его разочаровала. Теперь же от этого не осталось и следа. Тара без проблем могла встать с постели, с аппетитом поесть и провести весь день за заметками, не отвлекаясь на кашель и приступы слабости. Кто бы ни была та девушка, спутница ведроголового, огромное ей спасибо. Однако, Ниру решил, что ей пока не следует переохлаждаться, а теплее, чем под одеялом, места не найдется. Её это более чем устраивало: рабочее место многократно увеличилось. Теперь она могла разложить вокруг все нужные ей книги, не переживая о том, что какая-то из них затеряется под толщей остальных. Тара забралась под одеяло и придвинула поближе тумбу, думая, чему ещё стоит уделить внимание. О патогенезе, закономерностях течения болезней и инфекционном процессе она писала вчера днем. Вечером, когда Сайлас сидел в кресле и пролистывал очередную книгу, она сделала несколько заметок о работе иммунитета и иммунопрепаратах. Тогда она отвлекалась от работы чаще обычного, чтобы бросить на него короткий взгляд. Зачастую Сайлас сидел, наморщив лоб и уставившись в книгу. Иногда его губы принимались едва заметно двигаться, а указательный палец начинал потирать висок. Приятно было наблюдать за ним — таким сосредоточенным и увлеченным. Но сегодня не на кого было смотреть. На привычном месте — только пустое кресло с вытертой спинкой. Как же не хватало темной фигуры, сидевшей у камина и изредка поднимавшейся, чтобы поворошить угли или подкинуть пару брёвен. Без Сайласа комната выглядела пустой, будто бы незаконченной, и больше не казалась такой уютной. Пришлось вернуться к работе. Готовых листов, исписанных аккуратным и разборчивым почерком, оказалось около сорока. Тара проштудировала их в очередной раз и задумалась. Чем больше она писала, тем больше появлялось мыслей о том, что следует написать ещё. Но за полдня она вряд ли успеет расписать тему достаточно подробно. Однажды отец сказал: иногда неполная информация — хуже лжи. С тех пор, как она узнала о возвращении, он вообще не шел у Тары из головы. Как он отреагирует на её возвращение? Станет злиться? Или натянет личину хорошего отца, примется расспрашивать, где ей довелось побывать и что пережить? Начнет уверять, что все, кто ответственен за её исчезновение, понесут наказание? Тару атаковал озноб, заставивший её лечь и укутаться в одеяло. В голове билась только одна мысль: я не хочу туда возвращаться. Не хочу встречаться с ним. Если бы у неё только была возможность навсегда остаться здесь, не мучаясь угрызениями совести, и больше не видеть отцовские глаза, никогда не глядевшие с любовью и нежностью. Но Гвен наверняка пропадет без неё, а значит, она обязана вернуться. Никто из них не заслуживает страданий, но ведь и счастья не заслуживает, если одна из них в опасности. И Тара принялась думать о сестре. Как-то раз Гвен украла в магазине несколько упаковок жареного миндаля и стала продавать его одноклассникам, чтобы выручить немного денег на карманные расходы. А через месяц после того, как это вскрылось, она сбежала из дома и ночевала на вокзале, чтобы попасть на джазовый концерт. Отец был в ярости, а Тара буквально с ума сходила от беспокойства, но спустя годы воспоминания вызывали улыбку. Вместо того, чтобы вариться в мыслях о вечно недовольном и раздраженном отце, лучше вспоминать о Гвен — хаотичном лучике света в её жизни. И совсем скоро Тара сможет обнять её и вдоволь с ней наговориться. Одно это уже стоило того, чтобы покинуть Эсперию. Но ещё лучше, конечно, думать о деле. Тара поставила сноску и принялась за правила противоэпидемической безопасности. Она исписала разворот и принялась ждать, пока чернила высохнут. Потянулась за графином и налила воды в старый щербатый стакан. Отпила и поморщилась — она оказалась холодной, такой, что начинали ныть зубы. Взгляд снова поднялся к креслу, такому же пустому, как и несколько минут назад. А ведь до ссоры Сайлас сидел рядом, пока она корпела над очередными отчетами и статьями для Ниру. Он принимал исписанные листы бумаги и внимательно читал, иногда задавая вопросы о значении того или иного термина. А теперь Сайлас дулся, как ребенок, и делал вид, словно её не существует. Как же не вовремя. Мысли кружились то вокруг ожидаемой злости отца, то вокруг Сайласа, с которым ей осталось провести последний день. И уж точно не вокруг мер, которые стоило предпринять, чтобы не заразиться. Она написала ещё несколько пунктов и в очередной раз посмотрела на проделанную работу. В этом уже не было смысла — глаза настолько замылились, что Тара практически не понимала, о чем читала. Но выпила ещё несколько глотков, надеясь привести мозг в чувство, и снова пролистала записи. Может, осталось что-то ещё, не такое очевидное или не приходящее на ум с первого раза, но, конечно же, важное? Однако, в голову ничего не шло. Больше ей нечего добавить. Оставив чернила сохнуть и убрав с постели книги, Тара принялась мерить шагами комнату. В запасе ещё несколько часов, и их она могла бы провести с Сайласом, не будь он таким упёртым. Без дела время тянулось, словно резина. Тара бродила по комнате, изредка останавливаясь, чтобы подкинуть щепок в огонь, смотрела из окна на солнце, едва пробивающееся из-за облаков. Жаль, что она не спросила у ведроголового мага, когда именно он придет. Тару накрыло раздражение. Нет, ну что за детский сад! Сайлас решил проигнорировать её именно тогда, когда так нужен ей. Как бы он ни злился, Тара прямо сейчас отправится к нему! У неё нет времени ждать, когда он решит простить её. Она уселась в кресло, чтобы покрепче зашнуровать сапоги, и услышала стук в дверь. Но не в дверь своей комнаты, а в одну из соседних. Кажется, во входную. В гостиной раздался негромкий скрип кресла, и в прихожую, еле слышно ворча, зашагал Ниру. Кто бы ни стоял за порогом, он принялся нетерпеливо колотиться. — Здравствуйте, уважаемый. А Тара у вас? — произнёс гость во весь голос. Она без труда узнала в нем Фераэля. Это уже что-то интересное. Тара выглянула за дверь и уставилась на могилорожденного. Фераэль оделся по-зимнему: в длинный плащ без рукавов и с широким капюшоном, отороченным мехом, в потрепанный свитер и плотные кожаные перчатки. К счастью, он больше не ходил босиком по улицам, и достал где-то поношенные сапоги. — Привет. Как тебя сюда занесло? — У меня предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — он вошел в дом, просочившись мимо Ниру, и прикрыл за собой дверь. — Помнишь бар «Однокрылая голубка»? Его хозяйка сегодня сказала, что у неё готовы новые настойки, да такие, каких ты раньше не пробовала. У меня есть с собой пару бутылок, так что пойдём прогуляемся, пока потеплело. — Нет, — вклинился в разговор Ниру. — Тара ещё болеет, и прогулки по холоду ей противопоказаны. Эти двое никогда особо не общались, однако Ниру проникся к нему глубокой антипатией. Он считал Фераэля крайне ненадежной и деструктивной личностью и вряд ли доверил бы ему даже набрать раствор в шприц. Только в отличии от Сайласа Ниру никогда не высказывал недовольство напрямую. — Тогда можем мы посидеть у меня? — появление Фераэля было как нельзя кстати. Он куда как лучший вариант, когда нужно излить душу. Ниру кивнул головой и удалился вглубь дома. — А ты хорошо здесь устроилась, — воскликнул Фераэль, плюхаясь в кресло у камина. Он во все глаза смотрел на широкую кровать, на просторный шкаф, способный вместить в себя их обоих, и на каминную полку, уставленную безделушками. — Спасибо. Закончив осмотр, он вытащил из внутреннего кармана бутылки со спиртным и нетерпеливо потер руки. Тара отлучилась на кухню, за стаканами, и уже через пару минут они наслаждались настойкой с кислым ягодным вкусом. — Давненько мы не виделись, — зашитые губы растянулись в улыбке, и Фераэль покрутил в пальцах пустой стакан. — Расскажи хоть как живешь? Слышал, у вас прибавилось работы. — Ты просто представить себе не можешь, насколько её теперь много, — невесело усмехнулась Тара. — Мы даже толком не поняли, как передается болезнь. Но что мы точно выяснили — это заразно, так что береги себя. Он лениво махнул рукой и потянулся к другой бутылке. Когда Фераэль откупорил её, до Тары донесся густой ржано-чесночный запах. — Да чего ты обо мне беспокоишься? Ничего со мной не случится. Таким тоном, как у него сейчас, впору объяснять детям, что гром во время грозы никак им не навредит. За месяцы общения с ним Тара сделала вывод: Фераэль либо совершенно не умел оценивать риски, либо верил в собственную неуязвимость. И вся проблема в том, что в условиях эпидемии такое отношение обычно приводит к заражению и смерти. — Я не шучу! — она скрестила руки на груди и серьезно посмотрела в его сторону. — Трое уже умерли, я лично присутствовала на вскрытии. Вопреки всем надеждам на то, что Фераэль прислушается к ней, он только рассмеялся и принялся разливать настойку как ни в чем ни бывало. — Могилорожденные умерли? Да быть такого не может! — он пододвинул к Таре стакан, наполненный почти до краев. — Вы, скорее всего, что-то напутали. — Не веришь мне — спроси Ниру. Они с Фераэлем, несомненно, ладили, но в такие моменты он начинал нестерпимо раздражать. Ситуации, в которых Фераэль бывал серьезным, Тара могла пересчитать по пальцам. В остальных же случаях он вел себя как последний разгильдяй. — Да не хочу я с Ниру говорить, — Фераэль заправил выбившуюся прядь за ухо и поднял стакан с настойкой. — Я ведь к тебе пришел. Так что давай-ка выпьем. Бесполезно. В таком настроении ему ничего не докажешь. Говорят, удача любит дураков и пьяниц. Оставалось только молиться, чтобы Фераэлю повезло не подхватить Lumen Caeruleum, или по-простому «Свечение», до того, как удастся найти лекарство. — Ты сегодня какая-то мрачная, — он в два глотка осушил стакан и откинулся на спинку кресла, заложив руки за голову. Тара даже не притронулась к выпивке. — Так волнуешься из-за болезни? Или, дай угадаю, наш гениальный ученый снова что-то вытворил? — Это потому что ты — безответственный раздолбай, — хмыкнула она, заставив Фераэля рассмеяться. — Ладно-ладно. Поберегу себя немножко, но только для того, чтобы моя дорогая подруга почаще улыбалась. Веры ему не было ни на грамм, но Тара постаралась убедить себя, что на этот раз Фераэль серьезен. Она пригубила настойку и поморщилась — на вкус она оказалась такой же, как и на запах. — Улыбайся давай, — он ущипнул Тару за щеку. Только вместо этого ей захотелось расплакаться. — Знаешь, Фераэль, мы в последний раз видимся, — произнесла она невпопад и опустила взгляд. Однако успела заметить, как беззаботно-веселое выражение сходит с его лица. — Что значит в последний?! — возмутился Фераэль. — Ты собираешься бежать в земли смертных? Надоело со мной общаться? Собираешься наложить на себя руки? — Всё намного сложнее. Сегодня ночью я вернусь домой. — Но ведь ты теперь здесь живешь, — он непонимающе посмотрел на неё. — Ты уже дома. — Я же говорила, что этот мир мне не родной, — Тара допила остатки настойки, только для того, чтобы немного успокоиться. — У меня появилась возможность вернуться обратно, и мне придется уйти. — Как? — только и спросил Фераэль. Он застыл с открытым ртом, уставившись на неё. Нити, скрепляющие его губы, натянулись. — Ко мне пришел один могилорожденый и сказал, что моё присутствие здесь вредит существованию вашего мира. Он говорил: из-за того, что я здесь, могут произойти ужасные вещи, вплоть до конца света. Он предложил мне остаться… — Тогда почему ты решила уйти? — воскликнул он. Тонкие брови встретились на переносице, и он наградил Тару нетерпеливым и рассерженным взглядом. — Дома осталась моя сестра, Гвен. Я рассказывал тебе о ней. Она осталась с отцом, понимаешь? — И что в этом такого? — Фераэль не переставал хмуриться. — Когда я был ребенком, куча ребят продали бы душу демонам, чтобы у них был отец. Тара застонала. Она находилась в шаге от того, чтобы начать раздеваться или дать заднюю, заявив, что не желает об этом разговаривать. Ни того, ни другого делать не стоит. Ей нужно рассказать обо всем, иначе негативные эмоции продолжат назревать в ней, словно нарыв. — Мой отец — очень жестокий человек, — неспешно начала Тара, сжимая в руках стакан. — Он легко выходит из себя. Это заканчивается тем, что он придумывает изощренные и болезненные наказания даже за малейшую провинность. А Гвен постоянно влипает в истории. — Это она подожгла урны в школе после ссоры с директором, да? — усмехнулся он. Ещё бы, для него это смешная история, а вот им добрые три недели пришлось сидеть так, чтобы не касаться спинки стула. — Да. Гвендолин очень непредсказуемая, сложно понять, что взбредет ей в голову. А отец очень не любит, когда к нему привлекают внимание. Сам понимаешь, насколько это плохая смесь. — И что он, бьет ее? — на этот раз Фераэль посерьезнел. Видать, наконец, понял, насколько все сложно. — Он бил нас, запирал в кладовке на несколько дней, заставлял есть испорченную еду, тушил о нас сигареты… и еще много чего. Сшитые губы задрожали, то ли от злости, то ли от страха, и Тара решила остановиться. Фераэлю ни к чему знать всё, через что им довелось пройти в детстве. Это, по большей степени, дела давно минувших дней. Она поднесла стакан ко рту, но тот оказался пустым. Глубоко вздохнула. — До этого я всегда была рядом. Могла принять удар на себя, уговорить отца не наказывать нас так жестоко или разжалобить его. Я могла спасти Гвен и снова могу сделать это. Она, наверняка, страдала без меня… Горло бутылки склонилось над стаканом, и оттуда полилась красно-малиновая ягодная настойка. Тара выпила всё, что ей налили, в два глотка, отчего во рту закололо и она сморщилась. — Знаешь что? Я думаю, ты все делаешь правильно, — воскликнул Фераэль и на несколько секунд приник к стакану. — Если ты чувствуешь, что должна вернуться и помочь сестре, то иди. Ножки кресла заскрипели по деревянному полу — он решил придвинуть кресло поближе, чтобы потрепать её по макушке. Тара позволила ему сделать это, а затем уткнулась лбом Фераэлю в плечо и закрыла глаза. — Как хорошо, что ты есть… — она улыбнулась, а затем продолжила, немного неожиданно для себя. — Сайлас, например, меня не понял. — Чего и следовало ожидать, — фыркнул он. Едва теплая ладонь опустилась на макушку и принялась гладить по голове и шее. — Он же умный только в науке, а когда дело доходит до общения с обычными людьми, он тот еще придурок. — Я сегодня весь день думаю о том, как вернусь домой, и о том, что станет говорить отец… Мне так страшно. Он обязательно начнет злиться. Даже если я скажу, что меня похитили и силой принуждали к тому, чтобы оставаться здесь, он начнет обвинять меня. Скажет, я сама виновата во всем. Господи, я так не хочу это выслушивать… В глазах вдруг встали слезы, затуманивая обзор на плащ Фераэля. Тара закусила губу. Ну всё, хватит об этом думать. Она же не хочет расплакаться перед ним? По щеке-таки прокатилась слезинка, но Фераэль очень кстати притянул её к себе, чтобы обнять. Тара надеялась, что он ничего не заметил. — Ну и козел же твой папаша, раз настолько запугал тебя, — проворковал он прямо над ухом. — Ты точно не хочешь остаться? — Я не знаю. Может быть, хочу, но я должна уехать, понимаешь? — Понимаю. Тара потеряла счет времени. Она лежала у него на плече, пока Фераэль неспешно гладил её по голове. Он наматывал волосы на палец и отпускал, растягивал пряди, словно пытался выпрямить, а потом и вовсе уложил на колени и принялся плести косу. Для Тары это оказалось прекрасной возможностью поплакать. Фераэль не старался заглянуть ей в лицо, и скорее всего понимал, какие эмоции она испытывает. Он бормотал под нос что-то вроде «ты справишься» и «всё будет хорошо», в камине танцевали ярко-красные языки пламени, а за окном завывал зимний ветер. Тару начало клонить в сон. Кто-то заглянул в комнату, но Фераэль негромко шикнул и замахал руками. Кто бы там ни был, он ушел, ничего не сказав. Наконец, когда Тара глубоко задремала, он принялся трясти её за плечи. Солнце за окном клонилось к закату. — Пойду я, пока там совсем холодно не стало, — виновато произнес он. — Я очень рад, что повстречал тебя. Будь молодцом — разберись со своим отцом и заживи счастливо. Я в тебя верю. Хотелось попросить его остаться ещё ненадолго. Потому что швы раны, над которой он старался последние часы, грозились разойтись в одиночестве. Но Тара ничего не сказала. Фераэль накинул на голову капюшон, потер руки, словно замерз, и обнял её на прощание. А затем, вдруг, поняла — его старания не прошли даром. Да, ей будет больно и страшно, но она справится. Тара глядела на Фераэля, ловко скачущего по снегу на фоне рыже-розового заката, махала ему на прощание и улыбалась сквозь слезы.