белая ода.

— Ты веришь в Бога? — Боже упаси, — давится чипсами, что уже успела напихать в рот, пока никто не видел, глупо хихикает и прячет в ладонях лицо. — Щас как поверишь! — бровь Алата взлетает вверх, но он молча ждёт этого «чего-угодно» от Вени. А тот демонстрирует с пафосностью фокусника-иллюзиониста стакан с колой, делает магические пасы, что-то шепчет-колдует, а следом в дверь стучат. — Да, мам? — и пока Аня с Алатом смотрят на Дину Евгеньевну, Веня неслышно сваливается с кровати, подползая к пыльным книгам на этажерке. — Я ушла в ночную, буду завтра к четырем. Не сидите допоздна, хорошо? Милые детки послушно кивают, милые детки тепло прощаются, милые детки может даже искренне верят в то, что не будут сидеть допоздна, но Венти — тот который не милая детка — всё-то знает. И делает вид что на полу он в общем-то случайно, а если не случайно — это часть плана. Протягивает руку с все тем же стаканом Ане и она, доверяясь, делает глоток — чипсы запить-то нужно. И она тут же испуганно смотрит на хохочущего Веню, на уже-все-постигшего Алата, и хлопает ресницами. А виски с колой тепло согревает горло. — Только не спаивай меня, пожалуйста, — едва находит силы произнести. Хорошо, хоть крохотный глоток сделала. Веня, надув губы, отбирает стакан. — Творца обидеть может каждый, — на бледных губах Сяо расплывается мягкая усмешка и он вновь берет джойстик в руки, возвращая взгляд к экрану. У него осталось одно сердечко, в то время как Веня с Аней лидировали пополам — у каждого по четыре. Обогреватель старается, честно, но девушка все сильнее кутается в махровый плед, пока на неё буквально не залезает Веня с пола — захватывает всё пространство собой, пылит, открывает доступ к холоду, перекрывая кислород — целует — как умеет только он. Она путается пальцами в его двух косах и усмехается. — У тебя волосы совсем отросли, — шепчет ему на ухо, пока наглые руки шарят по ребрам и груди. К этому она уже попривыкла, в этом находит свою забавность. Он укрывает и свои плечи пледом, а Аня возвращает взгляд на экран — Алат уже на девятой ступени, до победы осталось еще немного. Он увлеченно закусывает губу, щурится — а вены на руках выступают от напряжения. Она кивает Вене на него головой и они вместе вкрысу хихикают-умиляются. А затем пальцы парня нащупывают соски даже сквозь ткань и у неё в силах только тяжело выдыхать куда-то ему в плечо. Ногти впиваются в предплечье, пока юноша тихо шипит и касается губами её щек. Каждую следующую секунду она хочет его мягко оттолкнуть, мол они не одни, но через каждую — стопорится, мнется и снова тяжело выдыхает. И по бесконечному кругу. Выдох-вдох, теплые ладони, греющие самое сердце, мягкие губы, косички, касающиеся ключиц, забытьё. — Я покурить. Аня вздрагивает, почти-что шарахается Вени, будто проснувшись и рефлекторно смотрит на экран. Хлопает дверь балкона. У Алата не осталось ни одного сердечка. От этого щемит в груди и дыхание — странно-испуганное. Ей всё так ясно и не ясно одновременно. Молчать — неприятно, говорить — невозможно. Дышать же хочется не в одиночку. Веня отстраняется первый, резко бледнея, не лицом — глазами. Хочется поторопить, сказать-спросить, но набирает в рот слюны и молчит-молчит-ждёт. Поторопит — обожжется. — Он, — и в выдохе вся тоска этого мира, — ревнует? Может, ему бы хотелось, что бы Аня разубедила в этом? Сказала, что глупости. Что выдумал себе, что человеку просто покурить хочется — а он тот еще курильщик заядлый. Что расстроился, проиграв. Что просто злится. И сколько об этом не думай, всё четче понимают — это отговорки на всех. — Я бы тоже ревновал. Вот только Аня, в отличии от Вени — не понимает еще ничего. Ей просто больно, ей просто тоска режет сердечные камеры, а скулёж — горло. В её руках чужая воля и вся ласка этой квартиры, она хочет поделиться-отдать не только придурку-с-косичками, но и придурку-без-единого-сердечка, потому что ну нельзя отдать это одному. Она хочет смотреть и в его глаза с неподдельной отдачей, но разве так можно? Разве так позволительно? Нужно ведь выбирать… одно. — Не нужно, — перехватывает дыхание, — винить себя. Ты тут совсем не причём. Это давно гноится. Я знаю, просто — столько времени — не знаю как подступиться. Он смотрит на меня с собачьей преданностью, он ластится к твоим рукам, он… уходит, отрекаясь от своих желаний. Я же, блин, не слепой. — Нет… — вторяет тихим эхом, — не слепой. — И мне больно, что… — Что он себя терзает чувствами и к тебе, и ко… мне? — пытаясь с надеждой закончить, невольно обхватывает себя руками. — Нет. Что он даже не даёт шанса на взаимность. Понимаешь? — Веня поднимает перепуганный взгляд на неё, пытаясь сфокусироваться на чем-то одном, но выходит плохо. — А ты бы его дал? — А ты? И даже для разговорчивого Вени ответа уже не нужно было. Он лишь слабо ей улыбается, облегченно выдохнув. Он лишь тыкается лбом ей в плечо, пока улыбка расплывается шире и шире. Он лишь… радуется. Не так часто по-настоящему. — Поговори с ним, ладно? Сейчас. Пожалуйста. Я не выдержу. Он лишь усмехается и мгновенно улетучивается в сторону гостиной, к выходу на балкон. Тревожно. Странно. Предвкусительно. Кисло. Бархатно. Веня выхватывает его на балконном пороге, стоило Алату лишь захлопнуть дверь и скинуть с напряженных плеч куртку. Он судорожно хватает его дрожащими пальцами за всё те же плечи, тянет вниз — наклонись, пожалуйста, высокий придурок — и жмется ближе к губам, целуя. Целуя, не давая вырваться, руку перекладывает на загривок — зверь дикий, не рвись — зверь не рвется, зверь хочет исчезнуть с лица земли, пока это выглядит как очередной приколяс. Но с каждой секундой, с каждым миллиметром того, насколько Веня глубже залезает языком в его рот, декорации рушатся, а льда трескаются. Он стоит, замерзший, дрожащий, греется о ветренное худое тело, всегда непостижимое, всегда запретное, всегда только во взгляде. Даже не может заставить себя что-то сделать: руки безвольно висят, пока кончики пальцев судорожно дрожат, хватаясь за воздух. Но ему приходится найти в себе силы — отвернуть лицо-взгляд-душу. Больно. Будто издёвка. — Я влюблён в тебя года, а ты целуешь меня… просто так? Практически на глазах у своей девушки? Внутри что-то рвётся, пока Алат делает шаг назад и озлобленно смотрит на Веню исподлобья. — Блять, ты просто… — дыхание рвётся на куски, — ты просто нахуя это делаешь? Ты нахуя рушишь сейчас, блять, всё то, что я, сука, я… Я так… старался. Я так старался, Вень. Что бы вам было хорошо и спокойно. Без мешающего меня. Что бы тебе было хорошо. А ты топчешь. Тебе похуй. Но Веня обхватывает щеки Алата ладонями и тянет снова его ниже. Ближе. К себе. Где тепло. — Не прячься. Конечно же, ему похуй. Настолько, что каждые переглядки зависают где-то вне времени и длятся годами. Настолько, что самый большой страх о том, что рядом его не будет. Настолько, что дышать становится комфортно только в одном помещении. Настолько, что и жизни другой — на отдалении — представлять не хочется. У Алата — плечи дрожат. И носом шмыгает, пока Веня гладит его по волосам, пытаясь то ли убаюкать, то ли успокоиться самому. — Ал, почему ты не даешь нам шанса? Почему ты решил за меня и за Аню? Ты настолько себя ненавидишь, но даже при этом у тебя нет права решать за нас, — в конце, лишь в конце, Алат впервые услышал этот голос серьёзным, — Надеюсь тебе стыдно, придурок. Веня чувствует как тот слабо кивает, все еще утыкаясь лицом в его плечо, но при этом не перестает трястись. Действительно придурок. — Эй, куряги, что вы ту… Аня затыкается на полуслове, издавая слабый вскрик-выдох. Усидеть на месте было слишком тяжело. Она искусала все пальцы, удалила общий прогресс в игре (теперь у всех по десять сердец), пересчитала все флуоресцентные звездочки на потолке, перебрала голубые локоны в длинную косу, истерзалась изнутри — и не выдержала. Они стоят обнимаются так, как не обнимались на её памяти никогда. И хочется не просто дать им покоя, но и быть к нему причастной. Хочется чувствовать наравне и под боком. Она вцепляется в его запястья, хватает и тянет к губам в поцелуях — они пахнут сигаретами и тоской. В какой-то момент руки и лица путаются. Кто-то гладит Аню по щекам и шутливо кусает за кончик носа, а потом кто-то этот же носи целует. Кто-то трогает Алата за поясницу и ребра, тянет ближе-прижаться-нужно, будто щекочет. Кто-то расцеловывает мокрые — от чужих слёз — щеки Вени, долго, самозабвенно, громко. Они стукаются лбами, трутся щеками, тянутся и вниз — и вверх. — Погодите, мне в ванную нужно, — Алат, будто нехотя, выпутывается из чужих рук. — Зачем? — обиженно шепчет. — Потому что я весь мокрый, хочу умыться. — И все? — А еще у меня встал, не души, — он отводит взгляд и тут же поскорее ретируется, не оглядываясь. — Скажи спасибо, что у меня на твои сопли не встал! — кричит вслед Веня, в унисон хихикая с Аней. Хотя на самом деле не хватило еще чуть-чуть, — Я пока чай сделаю нам. — Может еще еды закажем? Аня смотрит исподлобья, будто на это нужно его разрешение и воля. Веня, конечно же, соглашается, но не смеет и заикнуться о своём незримом недовольстве её поведением. Он все еще не слепой и уж точно не глухой. Он все еще замечает её тремор и урчание живота, он все еще надеется, что она одумается — но Аня, милая Аня, ничерта не понимает или делает вид. В комнате Ал находит только её, пока любитель косичек гремит чашками и что-то напевает на кухне. Он садится на край кровати отрешенно и скованно, а она и замечает его не сразу — сбилась у стены, с упоением выбирая какой бы еды заказать побольше и повкуснее. Ему все еще страшно — менять жизнь, поддаваясь простым чувствам, затыкать голос разума вечным кляпом в этом вопросе, переживать не только теперь по-дружески, по и, видимо, больше. Романтически? Как глупо звучит. Глубже? — И ты… тоже? — Я? Смеется тихо, откладывая телефон, подползая ближе. Он все еще холодный-ледяной-испуганный, хотя это обычно её прерогатива. Её позиция. — Хочешь этого? Я так запутался. Я ничерта не понимаю. У меня нет никакого «я», для меня есть только вы, но сейчас всё будто крутится вокруг лишь меня. У него рука плющом обвита и профиль будто озлобленно-серьезный, но она видит — растопленный. Напуганный. Всё еще зверь. Ане так тихо смешно. Она подползает ближе, тыкаясь носом между выступающих лопаток. — Может, нам всегда не хватало тебя? То есть ты всегда тут, да, но не с нами, когда мы вместе. Аргх. Ты понял, — руки плавно обвивают его за пояс, поглаживая кончиками пальцев грудную клетку, — Так что, наверное, да. И я тоже. — Ой, какие вы хорошенькие! Может вы еще поцелуетесь? Пожалуйста! Я сфоткаю и буду дрочить по ночам, — дверь открывается с ноги, пока поднос с тремя кружками перемещается на нотные листы, что заполонили весь стол. — Я тебе сам подрочу. — Перед смертью? — тихо-из-за плеча Алата, что не смог удержаться и расплылся в хитрой усмешке. — Какие вы токсичные. В любом случае, чур, целовать сначала меня! Бесхитростно. Откровенно. Нагло. К Алату на колени, захватывая снова всё собой. Выбивая выдохи из легких. Сжимая чужое плечо, выгибаясь навстречу. Стукаясь зубами. Бездумно пытаясь царапаться. Веня отрывается от лица Алата и тянется дальше — за его плечо чуть в сторону, к Ане — до этого в упоении смотревшую на их поцелуй. И там, где-то дальше — уже туманная мгла. Он ощущает кончиками пальцев. — А можно немного экспериментов? Боги, я знаю что это выглядит наигранно, но пожалуйста. Я хочу посмотреть, как вы целуетесь. Блять, звучу как куколд. Не могу сказать что мне это не нравится, — и вновь не без сожаления, Веня перемещается — падает на кровать рядом, толкая Аню в спину, поближе к Алату. — Ань, тебе тоже кажется, что ты влюблена в тупого школьника? — В целых двух. — Можете закрыть глаза, так уж и быть, — великодушно махнув рукой, он усаживается напротив двоих, предвкушающе кусая нижнюю губу. Хотелось — до чертиков. Посмотреть со стороны. Почувствовать эту блядскую химию между ними — с лютым напряжением, с рваным стеснением и точечным рвением. Но всё, на что их хватает — просто закрыть глаза и, подрагивая, едва потянуться навстречу, — Ну и кто еще из нас школьник? Может, грубо. Может, даже слишком. Но он просто берет их обоих за волосы: Ала за короткие волосы чуть выше выбритого затылка, Аню — легко намотав косу на кулак, — и вынуждает. И кажется, это работает. У обоих — мурашки. У обоих — лютое сопротивление и желание доказать. У обоих — эйфория после прыжка. Глаза открывать и не хочется, ведь так чувствуется больше. Мягкий чужой язык (не такой наглый, как у Вени), пухлые губы Ани и искусанные Алата, руки, которые… смелеют. Ал хватает её лицо, тянет на себя сильнее, неопытно почти-что вылизывая каждый сантиметр, но что бы глубже-еще-поцеловать, что бы не отстранялась; Аня впивается ногтями в его же запястья одной рукой, а второй случайно нащупывает бедро Вени и впивается уже в него. И оба — вздрагивают, когда Веня оказывается слишком близко. Настолько, что они снова перестают различать с кем целуются, кто трогает и кто — так тяжело дышит. Все, что ли? Хочется раствориться. И она падает — летит в пропасть — на спину, утаскивая всех за собой. Лопатками на мягчайшую подушку Вени, проминающуюся, создающую опору. И парни — по обе стороны — давят. Давят так, что хочется захлебнуться, давят слишком горячо, давят слишком возбуждающе, что хочется еще-сильнее-ближе, кожа к коже, ребра в ребра, мурашки к мурашкам. Руки где-то шастают, в чьих-то волосах, по шеям, подрагивая. Хочется скулить, что бы они ещё — просто ещё, без комментариев ещё, без объяснений ещё. Просто пожалуйста. И они делают всё, что бы это ещё сбылось. Она вновь чувствует знакомые руки на своей груди — и как же она сейчас не против, и впервые — незнакомые губы-зубы на своей шее, выше, за ухом, на мочке. Стонет. — Эрогенная зона разблокирована, — Веня тихо посмеивается ей на ухо, не без удовольствия наблюдая за тем, как Аня краснеет, а затем снова подавленно стонет, пока мурашки кусают позвонки снова и снова. А Алат и не знает куда себя деть — сначала ему думалось лишь быть наблюдателем, на подхвате, но чувствовать себя на главных ролях — сумбурно. Целовать дальше, а руки… куда? — А ты в этих штанах дрочишь дома? — Чего? Бля, я, знаешь ли, без штанов это делаю. — Жаль, я бы тебе подрочил в этих штанах. Аня, не в силах сопротивляться любопытству, с усилием поднимает запрокинутую голову, что бы посмотреть на те-самые-немного-облегающие штаны Ала и нервно сглатывает слюну, остановившись взглядом на бедрах. — Окей, я поняла. Поцелуйте уже меня кто-то лучше. Пожалуйста. И они снова наклоняются, сталкиваются, чуть ли не ругаются за возможность поцеловать, но молчат-целуют-выполняют. Потому что от такой просьбы отказаться невозможно. Не в этой жизни. Она целует больше Ала, компенсируя будто всё то, что он недополучил от них, но так же тянется навстречу им обоим. Руки Вени снова на груди, ловят каждый вдох, сползают ниже на талию, к тугому джинсовому поясу, сжимают еще сильнее, вынуждая снова и снова выгибаться. И в какой-то момент справа становится холоднее — Веня отстраняется, ускользает куда-то вниз, в ноги, и вот его руки касаются щикотолок, плотно обтянутых тканью колгот. И ведёт выше. Под косточку, мягко, но с силой, разводит чуть шире, наклоняется — кончиком носа касаясь пуговиц на юбке. И ведь — глупости какие — но Аня сейчас познала ебаный дзен и осознала ткань, как продолжение кожи, новый её слой. Первая. — Ал, ближе. И Ал кусает её за шею ближе к загривку. Вторая. — Чёрт, я… Тонкие пальцы касаются под коленками. Третья. — Ты явно издеваешься… Веня посмеивается и трется щекой о её бедро, словно кот. Четвертая. — Естественно. Я хочу, что бы ты стонала и просила расстегнуть последнюю. Пятая. — Ты такая красивая. Алат целует её в висок, нащупывая руку — сплетает пальцы между собой. Шестая. — Да блять, я… Он издевательски гладит внутреннюю сторону бедер, слишком медленно, слишком чувственно, слишком нарочито, слишком, чёрт, слишком. Семь. — Пожалуйста! Она почти что рычит, когда Веня расстегивает последнюю пуговицу, жмется к Алату грудью, выворачивается, а он продолжает трогать — залезает теплыми руками под ранее заправленную футболку, обжигает, трогает живот, чуть оттягивает широкий пояс колгот и лицом — черт — слишком близко-низко: кусает за внутреннюю сторону бедра. Сначала ниже. Потом — снова — выше. И снова. В прогрессии — не важно какой. И снова хныкает на ухо Алу: «Пожалуйста». И снова Сяо не в силах устоять перед этим голосом — ведется, как подросток. Узловатыми пальцами несмело нащупывает край футболки, и чуть задрав, ведет по коже выше, пока не упирается в пояс бюстгальтера под грудью, на секунду замирая. Знатная преграда. Одновременно с этим чувствует — дышать стало однозначно легче, насколько это возможно в такой ситуации — Венти все так же не спеша стягивает с неё колготки. — Тебе не будет холодно, если я их сниму? Лишь отрицательно качает головой и снова в смущении прячет лицо в плече Алата. Наоборот — жарко. Да и будто есть другой вариант. Она сжимает колени, ерзает до тех пор, пока рука Алата — не касается успокоительно бедра, а Веня — не касается колен, мягко разводя в стороны. Будто судорога. Ал снова пытается — от бедра и выше, по животу кончиками пальцев, по дрожащим ребрам и, на этот раз, не останавливаясь на нижней части белья — вверх — сквозь ткань едва надавливает на соски, неловко прощупывая. Футболка сминается-задирается, пока Аня то и дело норовит впиться Алу зубами в плечо — то ли почти игриво, то ли от перенасыщения эмоциями, то ли всё вместе и не взбалтывать. — Ты немного колючая, — тянет осторожно зубами край голубого белья в сторону, отодвигая. Беспардонность — его конёк-горбунок. — Я, знаете-ли, не планировала оказаться в таком положении. — Не слушай его, он хамло, — Алат поднимает голову и расцеловывает её покрасневшие щеки, — Всё в порядке. — Вот в таком? Он лишь снова смеется и практически укладывает её бедра себе на плечи, ничуть не стесняясь хоть как-то управлять всем процессом, ибо если не Веня — то никто. Ал стягивает верхнюю ткань бюстгальтера вниз, оголяя большую часть груди — благо, тонкая ткань позволяла такие фокусы. И смотрит — в глаза-моря — пока кончиками пальцев обводит соски, чуть дразня, иногда сжимая, но все же слишком осторожничая. — Ты такая красивая. И в глазах — фейерверки. Она жмурится, кусает губы, тянется ближе к лицу Алата, пытаясь задушить в себе стоны поцелуями, прогибается в пояснице — и в такие моменты он тянет сильнее — поджимает пальцы на ногах, сжимает его волосы, пытаясь чуть ли не вырвать, и шепчет — что-то совсем нечленораздельное. Когда Венти поднимается выше — то целует Алата первого, отчего-то счастливо жмурясь, кусаясь, облизывая шутливо еще щеки и, куснув того за край челюсти, падает обратно по правую сторону от Ани — снова прижимаясь. И возвращается это неописуемое ощущение комфорта-давления, тепла и близости, смешанные с еще большим чужим возбуждением. Рука — теплая-горячая — на низ живота, пусть, можно, на лобок, клитор и ниже, внутрь, пока он снова не заставляет её ерзать на месте, только сейчас не зная, к кому жаться сильнее. — Тебе комфортно? Может смазки? — но Аня лишь отрицательно мотает головой и, прикрыв дрожащие веки, тянется слепо целовать Веню в уголки губ, прижимаясь мокрыми щеками, — послушай, Ань. Нас, если ты не заметила, двое, поэтому тебе придется решить, чего ты хочешь. Алат, наклонявшийся до этого целовать чужую шею, поднимает голову и вопросительно смотрит на Веню — а потом осознает. — Двоих? — она шепчет в какой-то неосознанности до дрожи, до побелевших костяшек, судорожно хватаясь за его и так растянутую футболку, поворачиваясь всем телом к Вене, рвано выдыхая от каждого движения пальцев внутри. — Мне кажется, для двоих ты слишком… — Ал оказывается снова ближе, не давая ей уже развернуться вновь на спину — и теперь она еще больше зажата между двух чужих — совсем не чужих — тел, чьи руки слепо-нагло её трогают всюду. — …узкая. Если не шутить про две дырки, -- заканчивает предложение уже Веня. — Почему не шутить? — растерянно шепчет. — Фу, какой ты грубый. У нас тут нежная дама, — Алат подлезает рукой под неё, обнимая за талию, к себе-ближе, присваивая и нежно-ласково целует в изгиб плеча. — А, ну раз так, то хорошо. Ал, подменишь меня? — хитро сверкает усмешкой, выскальзывая из тесных объятий Ани, что до последнего цеплялась в его рукава футболки. — Как скажешь. Иди сюда только, а то нам будет неудобно, — Ал отползает чуть дальше, что бы упереться спиной в стену и наконец-то выпрямить уже начавшие затекать ноги; тянет Аню за собой, усаживая её на коленки боком и прижимая — грейся, не мерзни лишь. Она и не противиться — шарит руками под воротом его темно-серой футболки, слепо тыкается носом в щеки, пока Алат, как Веня до этого, мягко раздвигает её бедра чуть шире, пока мягко не поглаживает низ живота, водит по внутренней стороны бедра, ненароком размазывая тыльной стороной ладони её смазку, пока не скользит между половых губ, трепетно ощупывая, с интересом, пока не вводит один палец, а затем и второй — только Аня выдыхает излишне громко и Ал понимает, что его пальцы, видимо, не такие как у Вени. Может, так даже лучше? Чаще? Он даже не в силах сдержать усмешку на уголках губ, поэтому прячет лицо в её растрепавшихся волосах. — Как тебе больше нравится? Глубже? — крайне тихо, пытаясь не спугнуть момент, и каждый раз вытаскивает пальцы медленно, а входит — рвано, — Грубее? Скажи. Но Аня и слова вымолвить не может, только жмется ближе-куда-еще-блять и задыхается в чужих руках. Вскоре ему приходиться поднять взгляд на Веню, заметив как он вошел сразу, но не обращаясь к нему — прерываться будто грех. Возможно, кто-нибудь другой на месте Вени бы и помер к чертям, увидев-то как лучший друг мастурбирует его девушке, но он — извращенец ли? — стоит-замерший и чувствует не просто ошпарившее возбуждение, а и тягу к ним же, в гущу событий. Алату приходится приостановиться, когда друг залезает на кровать к ним, отчего девушка разочарованно морщится и скулит. — Тише, сейчас продолжим. — Я вызываю вас на дуэль! — Веня шутливо кидает Сяо в лицо черную перчатку, но тот её перехватывает мокрыми пальцами. — За мою жопку? — А как же! Не переживай только. Перчатки — не в укор тебе, — еще бы, Веня-то знает сколько дней она не ела ничего, — а как дань безопасности. — Я и не думала обижаться, — в очередном приступе стеснения отводит взгляд, а потом и вовсе прячет лицо в ладонях. Скрипит латексный нитрил. — Ты выглядишь фетишно, — Сяо лишь хмыкает на этот комментарий, чуть разминая руку в перчатке. Что-то он пропустил момент, когда он оказался не на-подхвате, а непосредственно главным персонажем. И, как говорит Веня, «не сказать что это не нравится». — Может лучше… — Бесцеремонность его погубит. Он подхватывает девчонку под коленки и наглецки задирает ноги выше, от чего Аня — от неожиданности — падает на спину, вскрикивая, — Всё в порядке. — Ты же знаешь что мы тебя не обидим, а если ты передумаешь, то можешь в любой момент сказать и мы оставим тебя в покое без каких-либо претензий? — Алат наклоняется к ней, уперевшись на локоть свободной руки и уже ведет другой по её бедрам, опускаясь ниже к ягодицам. Но она лишь смело-часто кивает, вновь пряча лицо в ладонях. Веня ведет же выше, чуть разминая напряженные — еще бы, в таком-то положении — икры. Хочется укусить — выглядит слишком сочно. — А еще, ты же знаешь, насколько ты красивая? — Веня наклоняется с другой стороны, прижимаясь губами к её груди с до сих пор просто спущенным бюстгальтером, — Тебе не мешает? В какой-то степени хочется её отвлечь лаской и трепетом, пока Алат мягко оглаживает внешний сфинктер, чуть надавливая. Надеюсь, он не ошибся, доверив это дилетанту — но более нежному дилетанту, чем сам Веня. Он протискивается рукой под её спину и нащупывает застежку — уж в этой сфере он профессионал — поэтому девушка через несколько секунд выдыхает с явным облегчением. От того, как она жмется хоть к кому-нибудь, когда Ал едва проникает, жмёт сердце и хочется выцеловывать. Всю. И от такого снова грех отказываться. По ключицам и плечам, по декольте и ореолам сосков, по ребрам и мочкам ушей — он проходится стайками поцелуев, иногда шутливо облизывая, иногда кусая, но пытаясь расслабить. И нельзя сказать, что ему не удается. В какой-то момент он осознает простую истину — и затянув девушку в долго-мокрый поцелуй — касается клитора, начав мягко массировать. Алат совсем не замечает, куда летит время. Он иногда смотрит на настольные электронные часы — но цифры в памяти смазываются, меняясь слишком резво. — Может, кинчик включим? Ал и Аня одновременно смотрят на Веню с непониманием во взгляде. А у того лишь чертики в голосе. — Ну что бы скучно не было. — Ты правда думаешь, что мне тут скучно? — шепчет Аня, которая уже третий раз стонет от непривычного ощущения чего-то в себе не там, где это ощущать привычнее. — Уже пошутить нельзя. Он тянется теперь к Алату, через девушку, затягивая эту сосредоточенную мордашку в очередной долгий поцелуй, настолько — что слюни чуть ли не капают Ане на грудь. — А меня кто целовать будет? И вновь ныряют оба вниз, зацеловывая — самозабвенно, в упоении, в этом клубке лиц и языков. Пока Веня в очередной раз, но спустя лишь тонну времени, не отвлекается: — А у кого член больше? — бесхитростно улыбается, тут же пытаясь оправдать своё любопытство, — Нет-нет, это в стратегических целях! — Ты как? — будто проигнорировал Веню, Ал поворачивается к Ане, уточняя, готова ли она двигаться дальше. — Лучше, чем ожидала вначале, — даже кивает для достоверности, чуть отползая, и буквально выскальзывая с пальцев Ала, — Меряйтесь. — Он хочет — пусть меряется. Ал усмехается и стягивает с руки перчатку, кинув её куда-то на стол, но это не становится единственным — дальше следует футболка, спортивные штаны и когда он касается пальцами пояса боксеров, Ане хочется уже умереть от восторга и облизать его всего полностью. Просто так. Веня же чувствует примерно то же, только еще — обещает себе сделать это. И в суматохе стягивает свою футболку, путаясь в горловине, чертыхаясь. Ситуация выходит очень неловкая — до этого им было в прикол, когда раздета была лишь Аня, но сейчас на щеках что Алата, что Вени — жжется марево. И в один прекрасный момент — Веня понимает, что меряться — он не будет. Это даже незачем. А драться членами смешно, конечно, но не сейчас. — Уже не хочу, — недовольно ворчит под хихиканье обоих и тянется куда-то на пол, куда кинув презервативы, — Падай на спину, Ал. У меня вариантов не очень много. Аня лишь чуть отползает в сторонку, наблюдая за презабавной картиной: Веня, который пытается надеть презерватив на Ала; Ал, который пытается не умереть со стыда с подушкой под поясницей. И после этого всего она осознает, что её участь была еще не столько комична. Всё возвращается на круги своя быстро, когда возбуждение снова подкатывает к горлу комком. Она нависает над Сяо, придерживая его член рукой, и медленно опускаясь. И это непривычно-сладко. Когда приходится еще ниже — до конца — рвано выдыхает прямо ему в губы, слабо улыбаясь. Когда Сяо ненароком двигает бедром — теряет равновесие, падая снова ниже, в пропасть. А потом — Веня касается руками её талии, у него и бедра — ледяные: чувствует всё. Как внутри — блядски узко, больше некуда и боишься совершить лишнее движение. Но секунды; чужие руки, обшаривающие всё тело; чужие голоса, шепчущие нежности; чужое сердцебиение, что будто синхронизируется отрывками; чужие хрипы и захлебывания эмоциями — рвут грудину, отдавая всю смелость. Стоит ей осмелеть-озвереть — сделать легкое движение крупными бедрами — оказывается, что это еще более взаимосвязано, хотя казалось бы. Ал — прячется в её распустившихся волосах, почти-стонет на ухо и кусает, Веня — искренне громко дышит, нервно впиваясь пальцами в её линию талии. Она двигается сама — но с каждым движением, как бы не двигалась она — им приходится смещаться, двигаться следом, пытаясь в унисон. И Если сначала это все выходит излишне разрозненно, но через несколько минут таких закатанных глаз и стонов — они нащупывают ритм. И рвется чья-то цепочка. И руки — всё еще лапают, оттягивая за соски. И руки — не знает даже чьи — трогают клитор. И руки — кажется её — царапают грудину Алата. И им, блять, громко. Каждое сердце стучит в висках, каждое дыханием находит своё место на коже, каждое движение тянет за собой последующее, каждый стон цепной реакцией вырывает их из другого горла. Алат выше, уже не лежит, а они не так сильно и двигаются — но они вновь зажимают её между тел, гладят, ощупывают всю, заполняют собой — не просто внутри, а изнутри: легких, сердечных камер, отражений в глазах, пульса. Венти сдается первый, самый наглый — стонет ей прямо на ухо, отодвигаясь — но у Алата манер больше и он продолжает, пока у Ани — пятна перед закатанными глазами и плечи не обмякают. Она чувствует себя слишком пустой без двух членов внутри, но настолько счастливой, что можно и пережить. И сквозь вату: — А ты? — А мне и так замечательно. Кажется, её баюкают. Когда ей на телефон звонит курьер, Вене приходится, замотавшись в простыню, забирать у него еду с боем — не сильно он похож на человека с именем «Аня». А потом — она, в чужой смазке, своей смазке, силиконовой смазке — ест роллы руками, счастливо жмурится, смеется с набитым ртом и слышит, как Сяо шепчет: «Не спеши, пожалуйста. Чувствуй, когда наешься.» И нет. Это чувство наполненности больше не исчезнет.