белая ода.

Они танцевали на балконе под песни Меладзе и ≪шальную имератрицу≫ давно за полночь, хохотали под ворчание Ала, целовали кисти друг друга и много, чертовски много, кусались. У Вени не было живого места на руках, на губах, на душе, но Аня продолжала его зажимать в объятия, пока тому бежать было некуда — лопатки тыкались в грудную клетку Алата, а сам он грозился защекотать до смерти при попытке побега. Завтра был четверг — или уже сегодня — у всех были свои занятия, но то ли много вышло адреналина, то ли пива, то ли любви. Они хотели честно пойти на первые пары, но спустя откровенные монологи Вени и его хвалебные оды, решили посетить новую азиатскую кафешку, нажраться там до потери пульса так, что бы потом сидеть икать и вызывать такси на троих куда-нибудь, только подальше от вкусноты. Веня с Алом уснули в обнимку, скомкав все одеяла на свете, раскидав подушки под ноги и закинув руки друг на друга. У Сяо были холодные ступни и Веня морщился сквозь сон, пока Аня уезжала на такси домой будучи помятой и счастливой. Тогда, в семь утра, ей позвонил Ал: — Ань, война началась. Война началась еще во сне, стреляя проклятыми копьями в каждую мысль, пачкая их неразборчивостью и страхом. В кафе они так и не пошли. Тогда же, где-то через пару дней, Алат сказал им, что уходит на фронт. И никому з оставшихся двоих такие слова никогда не представлялись реальными — но Ал стоял, небрежно чесал затылок, тупил взгляд и сжимал кулак. Они не смогли ему сказать ровным счетом ничего, а что ему скажешь? Уж точно не они что-то будут ему говорить — девчонка и парень, всю жизнь бегавший от военкомата. Веня проглотил поганый язык и ломал пальцы. Ане хотелось забиться под кровать и вскрыться. Но пришлось заткнуться после чьей-то истерики. Аня даже не помнит, кому снесло крышу. ≪Я защищу вас.≫ А им это нахуй не нужно. Им нужен он — живой, дышащий, целый, близкий, трогательный, хмурый, холодный, резкий, противный, надоедливый, ворчащий, родной. Он — их Родина. Они сами себе эта блядская Родина. Но сейчас она разваливалась и сыпалась осколками пробитых вен. Аня сделала ему нашивки, а Веня, кажется, наревел целый магазин колючих слёз-пуль, пока пытался ей помочь. И с ним постоянно что-то случалось, Аня потеряла счёт его залётов в госпиталь, потеряла счёт дней, потеряла счёт пропущенных ударов сердца и обещаний сходить к кардиологу. Она переехала к Вене и пряталась в его худощавых руках каждый раз, когда были обстрелы. И он дрожал сам, скорее от беспокойства за всех, чем от страха, и пытался гладить по пшеничным волосам — краска вымывалась и снова она не подкрашивала. Сказала, что сделает это — когда война закончится. ≪Ребята, я еще жив. У нас всё нормально. Сегодня к нам приходила медсестра, которая отравила целую дивизию своих. Её звали как-то так странно, на Р, но я не запомнил, потому что был слишком восхищён. Ань, ты достаточно ешь? Вень, не запускайся, я знаю, ты склонен. Я очень вас люблю.≫ Он писал так редко, одно сообщение и никогда сразу не отвечал. Всегда отправлял только в конце черное сердечко. Им некуда было бежать — не за чем. Алату должно быть куда возвращаться — к кому возвращаться. Они хотели остаться тут, вместе, даже если подохнуть или словить стёкла в ебло. Не заклеили. Они иссушали вечерами алкогольный запас Вени, а потом, когда немного сняли запрет — купили два ящика пива, поставив вместо засохшего цветка в углу кухни. Они рыдали как две тупые тёлки, выли и давились соплями, когда выпивали особенно много — и вырубались там же. Аня похудела и Веня пытался готовить. Выходило плохо, но результативно. Спали только вместе — прижавшись друг к другу, и Аня обязательно подскакивала каждую воздушную тревогу, пока Веня не затаскивал её обратно к себе, баюкая. Она засыпала только когда был отбой, а до этого не могла избавиться от мыслей, что там с Алатом. По правде говоря, она думала об этом всегда. Выходить на улицу было страшно, но им пришлось заставить себя уйти волонтерить. Тогда Аня научилась делать лучшие коктейли в мире и находить любые вещи из-под земли. Веня нагребался эмпатией по самое не балуй, но каждый раз стоически выдерживал — пока Аня вытягивала из него чужие переживания по ниткам клещами. Уши закладывало часто. Тремор стал постоянным спутником. Веня еле находил в себе силы сходить в душ и почистить зубы. Но жить надо было дальше. И тогда это стало обыденностью. От взрывов больше не вздрагивали, хоть и так же держались вместе. Горько целовались, лениво и мягко, может даже монотонно. Недопитый ящик пива так и стоял. Цветок воскрес и пустил новые побеги. Солнце садилось всё позже и вставало раньше, а комендантский час сокращали. И в конце концов, они визжали от радости после неожиданных звонков в дверь. После трёх чертовых коротких звонков в эту чертову дверь, как звонил только чертов Алат. Будь он проклят.