I
— У Сени кожа тонкая, как мотыльковое крыло. Ему нельзя раниться. Он не такой, как ты. Сеня пугливо вбежал в дом с таинственными запахами, а Ян остался в дураках и как на паперти. Он облизал соленые губы с мягким, чуть заметным привкусом железа. Очень колотилось сердце. Зоя Ивановна смотрела строго, и Ян боялся, что она узнает и поймет, извлечет из головы, из мыслей — все преступное, что случилось на крыльце. — Простите… Она не сказала больше ничего. Молча развернулась и ушла. Дверь ухнула за ней по-совиному, глухо. Ян вспоминает эту сцену, когда видит Сеню снова — там же, где и в первый раз увидел. На лугу. Ян, как трус, не приезжал четыре года, а теперь явился — смотрит. Чем Сеня живет, чем дышит. Не режет ли он пальцы о цветы с травой. Зажили у него коленки?.. Ноги у Сени обнаженные, шорты выше коленок, коленки — без ран. Ян прикусывает губы — со всем преступным, что случилось на крыльце. Ян думает: как же она разрешила надеть Сене шорты?.. Он исцарапает все ноги. Ян представляет, как каждая травинка тянется — коснуться. И каждая оставляет порез. И хочется пальцами и губами — залечивать. Сеня стал совсем высокий, но все такой же ломкий, с проступающими жилами и венками. Он не ребенок больше. Ян считает в уме классы: восьмой, девятый… Одиннадцатый уже? На улице летняя жара, сухая и густая, палит солнце, нагревает луга — от деревни до самого леса. Пыльная дорога — раскаленная. И все стрекочет перед Яном. Громко, зазывающе. А вокруг — тишина. Деревенская тишина. Ян не решается — шагнуть с дороги и в траву, к Сене на луг, как в другой мир. Стоит. Небо над ними ясное и голубое, почти совсем без облаков. Ян щурится на Сеню. Сеня в нелепой белой панамке. И вдруг поворачивается, и вдруг видит. Переламывает внутри Яна прошлое. У Сени теперь такое лицо — совсем взрослое, немного острое, а глаза все еще — очень голубые, и стыдно говорить «как небо», даже если они — небо. И волосы, как раньше, светло-рыжие, засвеченные солнцем. И ни одной веснушки. Сеня, Сенечка, Арсений. Ян думает: узнал он или нет? Сеня опускает взгляд и продолжает собирать ярко-синие васильки, как будто не заметил. Узнал.II
Ян молча собирает с ним цветы. Целую охапку васильков. Ян сокращает расстояние. Подбирается все ближе. Пытается сказать: — Привет. И Сеня вздрагивает на его «привет», и поднимает взгляд — какой-то злой. Теряется и спрашивает строго: — Приехал? Вот у него и поломался голос. Теперь совсем мальчишеский. Высокий все равно, какой-то шелестяще-хриплый. Ян неуместно шутит: — Ждал? Сеня поджимает губы — и уходит в сторону дороги. Дорога — желтая лента. А к его дому на холме от этой дороги вьется лишь тропинка. Ян плетется за ним по тропинке. В молчании. Подходит к дому. Смотрит на крыльцо. Оно как будто спустя годы стало меньше… Он кладет цветы на стол в тени открытой маленькой терраски. Сеня забирает. Спрашивает хмуро: — Будешь чай? Какой-нибудь травяной. Ян кивает.III
Вот чай в графине. Ян усмехается. А в этом доме все такое. Чай — в графине. Цветы — по стенам, вздернутые на веревках. Пахнет — засушенными травами. А в комнате у Сени все пропитано васильковым пьянящим духом. Ян смотрит на Сеню — сидящего напротив. На светлые золотистые ресницы. Сквозь золотистые ресницы просвечивает небо. Небом просвечивают венки через нежную кожу век. Красивый все-таки — Сеня. «Сеня, — сказал как-то Ян, — сколько девчонок на тебя заглядывается в классе?» — Так что, Сеня? — Что? — Много у тебя поклонниц? Сеня поднимает взгляд. Небо — не мечтательное, очень приземленное — и заземляет. Сеня ничего не отвечает. Четыре года прошло. А Ян заявился. Ворошить — прошлое, о котором, может, Сеня ничего не хочет вспоминать. Как сбегали из дома — с хлебом, пожаренным в печи, и втихомолку рвали с Сениного огорода горькую редиску. Как Сеня ковырял с бабушкой грядки костляво-скрюченной рукой мини-грабель и аккуратно подрезал цветы в саду, а потом видел Яна, все бросал — и уносился следом. Ничего из пережито-яркого она не одобряла. Зоя Ивановна. И все время Яна отчитывала — за синяки и ссадины. За поле, за речку, за велосипед. После ее словесной порки они сидели у Сени в комнате, где пахло пряно и нежно — васильками. Скучали — с телевизора. Ковыряли страницы книжек с картинками. Но в основном лежали на кровати и плевали в потолок, соприкасались и коленками, и пальцами — и все время было колко в груди и смешно. Сеня показывал свою странную жутковатую коллекцию: он в спичечных гробиках держал мертвых жуков и бабочек. Ян безобидно целовал его в хрупкую щеку обветренными губами — и долго смотрел, не останется ли порез? Потом они опять сбегали из дому. Тайком. А затем Сеня упал — и разбил коленки. Так страшно и ужасно, словно саданулся о терку. Сидел на крыльце и плакал. Ян, перепуганный и преисполненный лучших намерений, эти разбитые и хрупкие коленки целовал, чтобы прошло. Сеня плакать перестал. А после — пугливо скрылся в доме. И оставил Яна в дураках и как на паперти. Потом Ян приходил — сначала к двери, затем к окну. Хотел с окна — украсть, но Сеня спрятался и задернул штору. Сто лет прошло. Теперь Сеня спрашивает ровно: — И на сколько ты? — Здесь или в целом? — В целом. — Не знаю, честно. Разговор все еще не клеится. Чай сначала долго не остывает в чашках, потом долго не допивается. Сеня спрашивает: — Зайдешь? — Она не будет против? Сеня пожимает плечами. И не говорит. Яну хочется — проникнуть в его комнату, которая так пахнет — маняще — мятой с васильками. Но Сеня забирает чашки, уносит все. Потом выходит. Стоит, прячет руки в карманах. Ян смотрит на ноги в свежих царапинах. И спрашивает у него, словно — у этих царапин, виновато: — Хочешь, пойдем погуляем? Сеня пожимает плечами. — Хочешь — пойдем.IV
Идут. По жаре и по пыльной дороге. После пыльной дороги мочат ноги в реке под мостом. Как-то так уже ходили босиком здесь, давно. Ян спрашивает: — Помнишь, как ты проколол ногу стеклом? — Камнем. — Камнем? Камнем… и была большая рана. Кожа раскрылась, словно взвился от ветра тюль. Долго кровило. Долго промывали. Потом Ян бегал за бинтами, перевязывал, вез на велосипеде. Потом Сеню забрали в дом — таинственный, с терпкими запахами. И его неделю не пускали к Яну. Поэтому Ян Сеню крал с окна. Целых два лета крал — пока опять не разрешали честно забирать. — У меня шрам остался. — Большой? — Такой… посреди ступни. Разговоры теперь надсадные. И Ян думает, что Сеня весь покрыт всякими шрамами — в память о каждой встрече.V
Вечер наступает, прохлада — нет. Ян провожает Сеню до дома. Ухает по-совиному дверь. Ян спускается со ступеней, идет мимо слепых, латунных от солнца окон. Сеня стучит в свое — костяшками, как крылом. Открывает. Ян подходит. Смотрит на Сеню, потом — ему за плечо, в комнату, откуда веет — прохладой, свежестью, васильками. Вытаскивает из памяти что-то бесполезное: — Помню, у тебя висели шторы. Сиреневые такие. — Нет, сиреневых штор не было… — Не было? — Не было. — Хочешь сказать, мне померещилось? — Нет, правда, не было, Ян. Привиделось в темноте?.. Был очень милый Сенечка. Теперь он такой серьезный, даже почти не улыбается. Это едва выносимо. И Ян говорит: — Ладно, пойду. — Постой. Сеня хватает ломкими пальцами за край короткого рукава футболки. Ян возвращается обратно — ближе. Стоят. Сеня не поднимает глаз, Ян устает ждать — когда он поднимет. Они молчат, и в этом молчании так много всего — и ничего не произносится. Ян говорит: — Прости за твои шрамы. Сеня растягивает губы — вспоминая: — Было весело. Сейчас тоскливо. Выросли?.. Лучше бы не вырастали. — Постой еще немного, — просит Сеня. Ян усмехается. И спрашивает снова: — Ждал? — уже не нападая. Сеня кивает. Говорит тихо: — Думал, будешь приезжать еще. Приходил к дому. Там закрыто. Вы бабушку с собой забрали? — Да, чтобы вылечить. — Она болела чем-то? — У нее рак нашли. Мы надеялись, что в городе помогут. — Помогли? — Нет. Третья стадия была, метастазы дало в легкие. — Ужасно. — Да. — Ты поэтому не приезжал? — Как-то не по себе в том доме. Только в этом году оформили наследство. Чтобы продать. Не хочется там жить. — А сейчас ты где живешь? — Да там живу… Куда деваться? Сеня молчит. Потом он шепчет: — Можешь остаться у меня. Ян взвешивает «за» и «против». Отзванивается домой — что не придет, переночует у друга. Отзванивается — как раньше, сидя на скамейке — как раньше. Смотрит на небо — а оно такое… с завалившимся набок солнцем, рыжее снизу. Сверху еще голубое, но уже остывающее. И летит легонько тонкое облако — рассекает небо над солнцем по диагонали, как перо, взмывает как будто, и фигура у этого облака — вытянутая и стремящаяся наверх. На ангела похожа: вся из света, вся — свет. — Сень? — М? — Хочешь увидеть ангела? Сеня выглядывает в окно — и смотрит на Яна. Ян усмехается, шутливо оборачиваясь себе за плечо. — Стоит? Сеня растягивает губы и смущается. А потом говорит: — Плохая шутка. — Почему? — Мне всегда кажется, что ангелы — когда что-то плохое. — Это у тебя от нее. Все в иконах. Ты по вечерам молишься? Сеня молчит. А Ян отворачивается к солнцу, щурится и говорит: — Я думаю, это к хорошему. Ангел. Как Сеня — хрупкий. Сейчас ветер разойдется, сдует ангела, как видение. Потом погаснет солнце. Лягут сумерки, опустятся сиреневыми шторами. Ян долго будет смотреть на тонкие светлые ресницы, подложив под подушку руку. — Хорошо тут, — не констатирует, вспоминает. — Идешь?