I
Вечером Сеня занимается таинством. Яна это завораживало с детства. Как он вымачивает марли в васильково-мятной воде, делает компрессы. Ян годами представлял, как пахнет его кожа. Ярче всего, когда уехал и выл от тоски. Теперь вот она — эта кожа — в паре сантиметров. Ян все еще боится ранить, навредить. Касается тихонько пальцем Сениной руки, кладет палец боком, боком проводит, поднимает тонкие и бледные взволнованные волоски. Сеня вдруг ежится, смешно ведет плечом. Если сильнее надавить, может, возникнет электричество. Останется от детской химии — химический ожог. У Яна сердце в глотке колотится. Сохранилось ли между ними хоть что-нибудь? Не казалось же в самом деле, не придумал ведь. Прошло? Ян поднимает взгляд. Вопросительный. В сумерках. На голубые глаза, спрятанные за веками и ресницами. Об лампу бьется дурной мотылек, приманившийся слабым светом. И звенит над ухом комар. Сеня своих глаз не поднимает. Ян не настаивает на близости. Хочет оправдаться чем-то слишком личным, спросив: «А ты не скучал?». Сени не хватает в пространстве. Не хватает в собственных руках. И звенит дурацкий комар, и звенит полумрак. — Зря ты открыл окно, налетело всякого… Налетев, хочет сесть на Сенину тонкую кожу, проткнуть ее без труда хоботком и создать зудящую ранку. Сеня ее расчешет в два счета, и потом будет красная язвочка. «Хочешь, Сеня, я поцелую? Сразу пройдет», — сказал как-то Ян. Сеня смутился, потом выдал смешное и неловкое проглоченное: «Ну…» Ян поцеловал Сене плечо. Тот начал нервно мять губы, потом сказал: «Не прошло». «Не прошло?!» «Ну… Можешь еще? Попробовать» Ян улыбается — и не может еще. Все закончилось. И ничего не отпускает.II
Васильковая вода вываривается особым хитродолгим способом… Маленький Сеня гипнотизировал Яна, промывая цветы в родниковой воде. Потом эти цветы он иногда подсушивал, а иногда прямо так клал в сито. Ставил на плиту кастрюлю, разливал воду — на самом донышке. Ставил сверху сито — чтобы не касалось воды. Потом клал миску, прямо сверху на цветы, и закрывал все крышкой — ручкой вниз. В крышку из морозилки выкладывал пару кубиков льда. И потом сидел, мотая ногами, на стуле, смотрел. Как кубики становятся прозрачными и начинают оплавляться, проседать. Как по запотевшей крышке в миску стекает капельками васильковая вода. По кухне расходился нежный цветочный запах. Весь Ян пропитывался этим запахом. Летом, запечатанным в этом запахе. Потом Сеня сидел по-турецки на постели и сам накладывал себе компрессы. Очень серьезный и сосредоточенный. В окно светило солнце, бегали повсюду зайчики и тени. Сеня сказал: — Бабушка васильковую воду еще как туман использует. — В смысле?.. — Ну, — смутился Сеня, — он так называется. Потому что когда разбрызгиваешь, очень мелкие капельки, облако… Сеня осторожно слез, потянулся к тумбочке, достал флакон. Улыбнулся — и распылил волшебство. Васильковая цветочная вода рассыпалась объемным облаком, и Ян почувствовал, что тонет.III
Комната пахнет так же. Так же пахнет подушка. Когда Сеня выходит, Ян ее проверяет. Завалившись на кровать, обнимает, сжимает в руках, вдыхает запах, кладет на нее повинную щеку. Повернув голову, смотрит, как бьется дурной мотылек. — Мне очень нравится, как у тебя тут пахнет, знаешь? — говорит Ян входящему в комнату Сене. — Да? Терпеть не могу. — Почему? — Не знаю. Ты вот любишь, как лекарства пахнут? — Твои? Сеня улыбается, потом перебирается через Яна, укладывается рядом. И не шевелится, не накрывается одеялом. Просто затих — и все. Ян ложится на спину, поворачивается к нему. Смотрит на его лицо, вспоминая ангела, и закрывает глаза. Сеня тянется сам. Нос к носу. Касается. Ян спрашивает: — Почему ты сбежал тогда? — Стыдно было. — За что? — За то, что ты так… — Сеня сминает слова, сминает губы. — Как? Удержал за худенькую икру, подул. Долго остужал. Следил, поднимая взгляд: ну как? Сеня плакал и плакал. Ян сдался: «Прости. Ну что мне сделать?». Потом поцеловал. Все стихло. И на губах остался влажный след. Сеня шепчет: — У меня не встал тогда. Потом… Я постеснялся к тебе с этим выходить. — Что, прямо с этим? — Нет. Ты совсем? — Ты фантазировал, как я тебя целую? — Ян. — Нет, подожди, разговор наконец-то пошел… Сеня молчит. — Я сначала боялся, что ты поймешь. А затем ты исчез. Ни телефона, ни адреса… Дом — пустой. — А я боялся, что сделал гадость. Я без подтекста. Понял потом… Когда ты перестал выходить. Они замолкают. Потом Ян говорит: — Я не хотел плохого. Наоборот. — Ты очень мне нравился. Ян улыбается. — Хорошо. Ян закрывает глаза, прячет тоску в растянутых уголках губ. Нравился — это приятно. Жаль, что не в настоящем времени. — Ты надо мной смеешься? — спрашивает Сеня. — Нет. Почему? Потому что не сказал «Взаимно». Сеня кладет пальцы ему на грудь, почти на колотящееся сердце. Ян открывает глаза. Напротив глаза — бойкие как будто бы, с вопросом. С требованием почти. Мечутся по лицу. Сеня напуган. Он, когда напуган, злится. Бросается вещами в темные подозрительные тени, выключает телевизор — и на самом интересном. Дуется за страшилки: «Ерунда», «Да ну», «Придумаешь тоже…» Ян шепчет: — Прошло? И Сеня теряется. А потом руку сдергивает, отворачивается совсем. Обиженный как будто. Ян говорит: — У меня не прошло… Закрывает опять глаза. Лежит в тишине. Бьется крыльями мотылек. Звенит над ухом комар. — Ты бы накрылся чем-то. Может, спираль поджечь? Сеня поднимается резво, как будто ждал — чтобы соскочить. Соскакивает, ищет спираль — от комаров. Чиркает спичкой. Разжигает огонек, запускает дым. Возвращается — в постель. На четвереньках. Наклоняется над Яном, роняет прядь тонкой челки на свой белый лоб, забирает себе волосы за ухо и склоняется, целует Яна мягко в губы. Быстро, несерьезно. Забирается под одеяло, накрывает Яна — как-то тоже бойко, требовательно почти. Чтобы вот так лежал — не уходил. Ян не уходит. Только касается снова его носа. Не целует больше — первую любовь. Говорят, с первой любовью спать нельзя. Испортишь впечатление, недосягаемость, величественность, остроту мечты. Ян боится, что поранит. Он часто думал: лучше языком, чем пальцами. Везде. Целовал бы Сеню — везде. И не может вдруг — в теплые губы. Мягкие такие, чуть припухлые. Ян говорит: — Купить гигиеничку, что ли. Ради тебя. Сеня улыбается. Потом опять поднимается. За бальзамом каким-то, за восковым. Нависает снова. Мягко гладит губы Яну подушечкой пальца. Потом заворачивает баночку, ложится рядом. — Скоро смягчит… — говорит ласково, словно собираясь ждать и радуясь, что ждет. — У меня есть однокурсник. С зеленой помадой. Ну, гигиеничкой. Просто она яркая такая. Не на губах, вообще. Заметная. Девчонки, увидав, очень смеялись. — Он при них накрасился? — Надо было пальцем, наверное… Если пальцем, выглядит не так. — Зачем при всех намазал? — Думал, никто не смотрит. Лекция была. — Ты в универе учишься? — Я в медицинский поступил. — Серьезно? — Четыре года еще. Потом интернатура. Буду зарабатывать гроши. Воинственно. — Воинственно? — Затянув потуже пояс. — А на каком ты курсе? — На третьем. — Семь лет учиться? — Да. Ты на кого планируешь? — На химика-технолога. Я хорошо это умею. А больше — ничего. — И чем ты будешь заниматься? Как технолог. — Производством косметики. — А. Будешь сидеть в лаборатории в белом халате? А как же собирать цветы, сушить, вываривать, толочь? — Не буду резаться о траву. Ян ищет руку Сени под одеялом, находит его пальцы — в пластырях. — Не бережешь себя ты, Сеня. — Мне нравилось, как ты берег. Без фанатизма. Много разрешал. Не охал, не пугался ран. Всегда так осторожно обрабатывал. И теперь будешь других лечить? — Уже ревнуешь? Сеня молчит. Потом трогает ему губы, проверяет пальцами на ощупь. Говорит: — Сильно обветрились. Почти разочарованно. Потом как будто обижается снова. На этот раз — за то, что обветрились. Поворачивается спиной. Ян смотрит в медный затылок какое-то время, а потом кладет на Сеню руку, прямо на худенький бок. Ведет ладонью вниз, обхватывает поперек живота, подвигается ближе. Вдыхает запах под самым ухом, щекоча себе нос волосами, которые тоже пахнут так — луговыми цветами, росой — утренней. Облаком с ангелом на закате. Первой самой влюбленностью. Сеня покрывается мурашками, а Ян не может надышаться, наскучаться, перескучать уже — годы. Хватит. Столько времени тосковал, теперь незачем, но, кажется, что все чувства обострились, в сотню раз обострились, когда вот так — вся детская химия — стала взрослой и досягаемой. Разрешенной. Но все еще какой-то запретной, трепетной, беззащитной. Ян прижимается щекой к чуть выпирающим позвонкам, и ему кажется: теперь не отскучать, не отлюбить — за все утерянные минуты. Не накасаться. Давно надо было вернуться, думает Ян. И не говорит. Запинается на мысли, когда Сенины пальцы обнимают его руку, как будто обнимают его всего. Почти достаточно. Почти — всё.