×××
Хуайсану хочется преувеличивать, но до приезда Не Минцзюэ всего несколько часов остаётся, а он уже несколько раз вылизал квартиру начисто, пряча всё, что может показаться подозрительным. Помявшись, срывает фотографии с друзьями, с бывшими возлюбленными, которые стали друзьями, даже с Вэнь Цин и с Вэнь Нином: мало ли. Коробка со всеми вещами убирается в самый дальний ящик, а пустые места занимают пейзажи и пара постеров с доисторических времён. Он бережно прячет декоративную косметику — вот что-что, а он не хочет, чтоб она как-то могла пострадать от гнева брата — и тщательно подходит к выбору одежды. Он обещал встретить брата на вокзале, но как же хочется оттянуть этот момент! Он не готов, нет, абсолютно нет, его тошнит от нервов, хочется то ли запереться, то ли по-глупому сбежать и никогда больше не появляется. Вдох. Выдох. Руки подрагивают, когда он завязывает шнурки на кедах. Рюкзак с собой, документы, деньги, такси уже ждёт внизу. Пока он едет, успевает написать несколько панических сообщений Вэнь Цин, потом стереть, потом снова написать и снова стереть, так и не отправив ни одного. Он переживает, что выглядит как-то не так, и совершенно не знает, как себя вести: прошлый Хуайсан кинулся бы на брата с объятиями, но они не виделись так давно, что, наверное, это будет неправильно? Он не знает, совсем, совсем не знает, и, когда оказывается на месте, губы его кровят, потому что он изгрыз их все. Подготовиться ко всему невозможно. Не Хуайсан, например, не был готов к осознанию того, насколько же Не Минцзюэ красивый. Возраст ему только к лицу: из симпатичного парня, которого помнил Хуайсан, Минцзюэ вырос в потрясающе красивого мужчину. Биение глупого сердца сбивается, когда он видит его улыбку — Хуайсан прикрывает глаза на мгновение, чтобы помочь себе справиться с этим. — А-Сан, — зовёт его Минцзюэ, и Хуайсану хочется плакать: как же давно он не слышал подобного обращения вживую. Он старается не бежать, но ускоряет шаг, буквально врезаясь в брата, и не смеет обнять его, пока Минцзюэ сам не обнимает, гладя то по спине, то по волосам, шепча что-то успокаивающе, потому что да. Потому что Хуайсан позорно всхлипывает, вцепляясь в футболку брата так, будто тот исчезнуть собрался, совершенно забывая в этот момент, что все встречи откладывал он сам, а не кто-то другой. — Гэгэ, — он заставляет себя оторваться, отходит на пару шагов и прячет руки в карманы, чтобы перестраховаться, — рад тебя видеть, гэгэ, — он улыбается, улыбка ломаная наверняка, но Минцзюэ не говорит ничего, лишь улыбается едва заметно, да перекидывает сумку в другую руку. — Пригласишь гэгэ к себе, А-Сан, или мне искать отель? — Минцзюэ ухмыляется лукаво, не подозревая, что от этой ухмылки у Хуайсана всё внутри переворачивается, взрывается на осколки, рассыпается в крошку, из которой цельного больше не собрать. Он только кивает в ответ и протягивает руку: — Давай что-нибудь понесу. — Ух ты, — Минцзюэ хотел бы прокомментировать как-нибудь, но опасается пока: прошлый Хуайсан бы на все подначки только улыбнулся бы или отшутился, а этот… этого Хуайсана, взрослого Хуайсана, он абсолютно не знает. Минцзюэ послушно отдаёт спортивную сумку, поправляет рюкзак и, посомневавшись, закидывает руку на плечо брата, притягивая поближе: мелкий всегда был очень тактильным, Минцзюэ всё ещё удивлён тем, что тот не повис на нём сразу. Неужто он так обидел его в последнюю встречу? — Давай, рассказывай, как у тебя жизнь молодая, как ты сам? — он пытается втянуть мелкого в разговор, и Хуайсан реагирует, как положено: тут же отзывается, говорит много и слегка торопливо, будто волнуется из-за чего-то. Минцзюэ сдерживает смешок, но, честно говоря, он скучал. Скучал по безобидной трескотне мелкого, что не замолкает всю дорогу, переливаясь трелями диковинных птиц — и голос у Хуайсана ломался давным-давно, но, несмотря на это, всё ещё звонкий, как когда-то в детстве. Минцзюэ не столько слушает, сколько просто наслаждается речью, интонациями вживую — за годы их расставания Хуайсан виртуозно научился владеть своим голосом, увлекая, завлекая, заставляя улавливать каждую деталь. Минцюэ прикрывает глаза, только кивает в нужные моменты, тем самым не позволяя речи смолкать. — Гэгэ, — Хуайсан осторожно дотрагивается до плеча, — мы приехали. Ты как, сильно устал с дороги? — он качает головой, и Хуайсан расплывается в улыбке, пока расплачивается с таксистом, а после ведёт домой, схватив за запястье. Минцзюэ тихо хмыкает: хоть и пытается изо всех сил показать, что вырос, а всё такой же. Как в детстве. Поэтому, едва они заходят в квартиру, Минцзюэ притягивает его в объятия, сжимает в руках крепко. — Не смей больше пропадать. Никогда, — бурчит он в макушку брата и не видит ломкой улыбки в ответ. «Ты сам прогонишь меня, гэгэ, стоит только узнать…» — думает Хуайсан, прижимаясь ближе, жмурится, чтобы скрыть подступившие слёзы, и всё-таки решается взять от жизни всё, что можно, в эту неделю. Кто знает… может, больше и не удастся. У Хуайсана впереди ещё семь дней. И в последний, седьмой, он скажет. Быть может, прямо перед отъездом. Хуайсан очень верит, что не струсит. В крайнем случае приползёт к Вэнь Цин, правда ведь?×××
Не Минцзюэ осматривается в квартире, внимательно рассматривает всё, что можно, будто пытаясь исправиться, захватить все упущенные годы, заполнить те семь дней, что у них есть, по максимуму. Не Минцзюэ обживает гостевую комнату, но также заглядывает в гостиную и на кухню, и его не отпускает чувство неправильной пустоты. Хотя, может, это и к лучшему? Раньше комната А-Сана всегда была заполнена кучей глупых мелочей, всякой ерундой, больше подходящей девушкам, нежели взрослому пацану. Может, наконец-то Хуайсан бросил свои дурацкие хобби и занимается чем-то действительно достойным? Не военная академия, конечно, иначе бы Хуайсан обязательно похвастался, да и не выглядит он как человек, способный протянуть там хотя бы полгода, но что-нибудь тоже такое… сто́ящее. Настоящее. А не эти его глупые фантазии о творческой тусовке, тьфу. Но решает уточнить прежде, чем тешить себя надеждами на исправление непутёвого братца. — А-Сан, — обращается он, не замечая, как Хуайсан вздрагивает от громкого голоса, — ты давно тут живёшь? — А? — он смотрит несколько удивлённо, задумываясь над вопросом, и, посчитав, кивает: — Да, давненько, года три как, а что? — Нет, ничего, — Минцзюэ качает головой, — но у тебя как-то… безлико? Извини, — он смущённо улыбается, чувствуя, что может залезть куда-то, куда лезть нельзя. — Всё в порядке, — Не Хуайсан деланно равнодушно пожимает плечами, обмирая внутри от испуга, — я тут только ночую в основном, — и понимает по взгляду брата: тот ему не верит. Иногда Не Хуайсан забывает, что Не Минцзюэ порой бывает слишком внимательным, особенно когда нужно что-то скрыть. — Неужто у тебя появилась девушка, А-Сан? — он взлохмачивает волосы Хуайсана, портя причёску, и Хуайсан уворачивается от рук брата — каждое такое прикосновение напоминает ему о детстве, о беззаботных временах, когда их отношения с братом были почти что образцом гармонии: они даже не ссорились ведь. До тех пор, пока не остались одни. Пока Минцзюэ не взвалил на себя заботу о нём, пока… Не Хуайсан морщится, прогоняя дурные воспоминания. Всё давным-давно прошло. Забыто. В том числе и те отношения, когда для Хуайсана Минцзюэ был только старшим братом, тем, кто спасёт, защитит, никогда не оставит и поддержит всегда, тем, кто обнимал ночью после кошмаров, пряча в своих объятиях. Это было так давно, что Хуайсан почти забыл, но присутствие Минцзюэ вытягивает все эти воспоминания из глубин памяти, одаривая очередной порцией боли, сдобренной осколками давно разбитого сердца. — Девушка? — у него улыбка до того болезненная, что даже Минцзюэ понимает: что-то не так. Неужто безответная влюблённость? Он и обдумать не успевает, как вопрос сам слетает с языка: — Что за дама такая не замечает моего брата, раз ты настолько сильно страдаешь? — он ухмыляется, но руки больше к Хуайсану не тянет — тот выглядит до того настороженным, что, кажется, дотронься — отскочит. «Да вот, стоит рядом. Красивая такая, двухметровая», — с горечью думает Хуайсан, не спеша с ответом. Он пожимает плечами, уходя на кухню. — Будешь обедать? — возится в холодильнике, бездумно перебирает контейнеры с едой и тихо выдыхает, слыша нет. Так лучше. Впереди ещё целых семь дней, а ему хочется сбежать к Вэнь Цин уже сейчас. Но он держится. Даже не пишет ей. Минцзюэ появляется на кухне неслышно. Наблюдает за занятым делом братом — мелкий такой смешной, когда увлечён чем-то. И чувствует тепло в груди: наконец-то. Наконец-то он дома. И можно представить, что не было этих семи лет разлуки. Он, не раздумывая, подходит к Хуайсану, обнимает со спины, отчего тот вздрагивает, испугавшись. — Я так скучал, А-Сан. — Гэгэ, — голос у Хуайсана внезапно сиплый, — гэгэ, отпусти, мешаешь, — он осторожно пытается чужие руки убрать, но Минцзюэ целует его в макушку, а после кладёт подбородок на плечо. — Да ладно тебе, я и не особо мешаю. Просто не обращай внимания, — он прикрывает глаза, не замечая покрасневших ушей и шеи Хуайсана, а Хуайсан пытается вспомнить, как дышать. Глупое сердце рвётся наружу, готовое упасть в огромные ладони Минцзюэ, и, честно, Хуайсану самому хочется отпустить себя. Позволить себе наслаждаться прикосновениями, которых был лишён так много лет. Прикосновениями, которые не несут для Минцзюэ никакого подтекста, пока Хуайсан фантазирует об их совместном быте. Но Хуайсан помнит о том, как больно возвращаться из фантазий в реальность, поэтому нет. Он затыкает глупое сердце, запирает его в невидимую клетку, усыпляет проснувшуюся надежду — нельзя. Нельзя-нельзя-нельзя, иначе будет больно. Его ещё ждёт признание, и от этого он в ужасе. Заранее. Минцзюэ мурчит глупую мелодию, пока Хуайсан кулинарит немного, и не отлипает ни на мгновение — вызывая удивление Хуайсана, ведь это он всегда был более тактильным. Его удивляет подобное поведение Минцзюэ, но он только мысленно пожимает плечами, может, Минцзюэ тоже накрывает этой невыносимой сладко-горькой ностальгией по прошлому? Минцзюэ молчит. Молчит и давит в себе желание прижать брата ближе, вжать в себя, сделаться единым целым, чтобы никогда — никогда больше — не отпускать, не терять. И много разных-разных «не». Ему слипнуться с ним хочется, настолько, что он забывает обо всех своих делах и планах, и поэтому день они проводят в квартире, откуда выбираются только к ночи, когда улицы пустеют и света фонарей недостаточно, чтобы разогнать тьму вокруг. Они разговаривают обо всяких незначительных мелочах, не затрагивающих их жизни — словно оба боятся, что, стоит об этом заговорить, как волшебное ощущение близости разрушится в тот же миг. Хуайсан кутается в свою куртку, жалея, что не взял шарф, и продолжает говорить-говорить-говорить. А Минцзюэ — слушает. Так было всегда, и Хуайсану кажется, что они каким-то образом всё же смогли вернуться в прошлое. Он замолкает: горло саднит от долгих разговоров, и он надеется, что завтра голос не пропадёт. Минцзюэ, наблюдая, стягивает свой шарф, чтобы укутать в нём Хуайсана, бормоча что-то про «глупого диди, который совсем не умеет одеваться по погоде», накидывает капюшон куртки Хуайсана, подвязывая всё тем же шарфом так, что остаются видны только блестящие отсветами фонарей глаза да покрасневший от холода кончик носа. Хуайсан тихо возмущается, что давно уже вырос, но не сопротивляется — его греет не столько сам шарф, сколько забота Минцзюэ. Они гуляют, наверное, до полуночи, пока Хуайсан не замерзает окончательно, и Минцзюэ, заметив слишком поздно, ругает за то, что тот ничего не сказал. По возвращении он заставляет Хуайсана принять тёплый душ, а сам лезет в рюкзак за фирменным чаем, которым всегда отпаивал Хуайсана, чтобы тот не заболел. Хуайсан и душ — это надолго, поэтому он колдует на кухне, творя то, что Хуайсан называл когда-то магией, а на деле было всего лишь рецептом особого чая только для Хуайсана. Минцзюэ делает с запасом, чтобы можно было заварить больше двух чашек, и смиренно ждёт брата. Хуайсан — румяный от горячей воды, со слегка вьющимися влажными волосами и в мягкой тёплой пижаме — умиляет до такой степени, что он не может сдержать улыбки. Он подпихивает чашку в сторону брата, сам принимаясь за свою и молчит. Хуайсан тоже не говорит ничего, садится подальше, чтобы даже случайно не соприкоснуться, и гонит из себя навязчивые мысли. Такого Минцзюэ — расслабленного, умиротворённого — ему хочется видеть постоянно. Желательно, каждый день. Тело прошивает болезненным возбуждением, и он залпом выпивает обжигающе горячий чай, отвлекаясь на боль (к счастью, Минцзюэ никак не комментирует его поведение, чему он и рад). Он старается не думать, не_думать, но мысли всё равно крутятся вокруг Минцзюэ и только Минцзюэ, поэтому Хуайсан закрывает глаза, притворяясь сонным, лишь бы не выдать себя. Лишь бы не выдать своё отвратительно глупое сердце с настолько же отвратительно глупыми чувствами. Не Хуайсан наслаждается, пока может, но его воротит от отвращения к себе, от того, что он, будто одержимый, запоминает каждый маленький жест Минцзюэ, кладёт в шкатулку бесценных моментов, которую потом можно будет заляпать своими грязными чувствами. Ему отвратительна его собственная жажда прикосновений, поэтому он боится шелохнуться, хоть и ощущает, как Минцзюэ осторожно убирает чашку, слышит, как шуршит чем-то, моет неспешно посуду, а после подсаживается рядом, осторожно трясёт его за плечо — и Хуайсан глаза почти не открывает, так, смотрит из-под ресниц, смотрит растерянно, чтоб сильнее походить на сонного, чувствуя себя уродом, облеплённым паутиной собственной лжи. Он пытается что-то сказать, но сипит только невнятно, и Минцзюэ, обронив: «Молчи уж, горюшко», — берёт его на руки, как в далёком-далёком детстве, несёт до комнаты, вслух удивляясь его лёгкости. «Я не лёгкий, — хочется сказать Хуайсану, — это ты стал ещё сильнее». Но он молчит и, кажется, действительно засыпает ещё до того, как голова касается подушки. Потому и не знает, что Минцзюэ сидит рядом какое-то время, гладит по спутавшимся волосам, бормочет рассказ-колыбельную, что когда-то напевала мама, а после и он сам: сон А-Сана с детства был беспокойным, так что он не уходит до тех пор, пока не убеждается, что тот дышит ровно и спокойно. Хуайсан давно скинул с себя одеяло, на что Минцзюэ только качает головой, укрывая брата — в чём-то тот совершенно не изменился. Хуайсан спит крепко, чего с ним давно не случалось. И просыпается рано-рано — рассветные лучи пробиваются в комнату, тёплым светом окрашивая всё вокруг. Хуайсан жмурится довольно, подходит к окошку, взбираясь на широкий подоконник, подставляет лицо солнцу, греется — ему так хорошо, как долго не бывало. Тишина мягко обступает, не нарушаемая ничем, и он уютно кутается в такое прекрасное утро. Он сидит на подоконнике, болтая босыми ногами, где-то ещё с полчаса, пока время не доходит до семи — и только тогда, переодевшись в домашнее, выбирается на кухню. Дверь в гостевую комнату закрыта, и Не Хуайсан старается делать всё тихо, чтобы не разбудить брата. Хочется кофе, но кофемашина будет шуметь, поэтому он пока обходится стаканом сока. Стакан сока растягивается на час, если не больше, потому что Хуайсан погружается в собственные вязкие мысли, которые не хотят отпускать его из своих удушающих объятий, не позволяют переключиться на что-то другое. Он думает о вчерашнем дне, он думает о Минцюэ, он думает о его тёплой улыбке, которая точно-точно разобьётся, стоит ему узнать правду. Часть правды, которую он всё ещё не слишком-то готов раскрывать. Телефон вибрирует от входящего звонка, и он не может не улыбнуться, отвечая на вызов. — Утречко, — шепчет в трубку, получая удивлённое «Вау, звучишь бодрым!» в ответ. — Ты тоже, — он хмыкает. — Волновалась? — Конечно же! После того, как ты описал мне своего брата, я думала, он тебя растерзает при встрече! — Вэнь Цин говорит наигранно строго, и он несдержанно смеётся. — Ух ты, твоё ледяное сердечко всё-таки чуть подтаяло? — Дурак! — беззлобно ругается Вэнь Цин и вываливает на него новости: пусть они и виделись недавно, но вчера даже не списывались, а Вэнь Цин не любит, когда что-то нарушается. Пускай даже и по уважительной причине. — Кстати, как А-Нин? — Хуайсан вспоминает, что давненько не слышал от него ничего. Насколько он знает, сейчас вроде у него проектов нет, поэтому удивительно его молчание на кучу сообщений от Хуайсана. — О-о-о, А-Нин… помнишь, он хотел попробоваться пройти в клип? — голос Вэнь Цин радостный до ужаса, и он понимает, что ждут его только хорошие новости. — Получилось? — Да! Съёмки начнутся на следующей неделе, и его кандидатура подошла идеально! Он такой счастливый ходит, кошмар, — Вэнь Цин усмехается, — неудивительно, умудрился-таки попасть к своим любимчикам. — Это точно, — он кусает губы, сдерживая улыбку, — надеюсь, сможет выловить того неуловимого вокалиста и поборет своё заикание, чтобы попросить автограф. — А! И ещё он рекомендовал тебя и показывал твои работы с гримом. Ты ведь не против? — вопрос задаёт, скорее, для проформы, потому что от его ответа ничего не зависит. — Не против. Тем более, у меня был подобный опыт, и было бы здорово что-то такое повторить, — он пожимает плечами и чувствует на себе взгляд. Ох. Он разворачивается на табуретке, чуть не упав, и, прикрыв микрофон рукой, виновато спрашивает: — Разбудил? Прости, гэгэ. Тот качает головой, подходя ближе, и тянется к его волосам, но Хуайсану удаётся увернуться в самый последний момент. — Не Хуайсан! Ты меня вообще слушал сейчас? — возмущается Вэнь Цин, на что он хихикает: — Прости, гэгэ проснулся. Так о чём ты говорила? — он наблюдает за действиями брата, внимательно слушая Вэнь Цин и поддакивая в нужных моментах. Та закругляется неожиданно — как раз дошла до работы, вестимо, поэтому они быстро прощаются, и Хуайсан ненадолго зависает, запоминая детали разговора, которые нельзя ни за что забыть, иначе Вэнь Цин голову ему откусит. — Это она? — спрашивает брат, и он непонимающе смотрит. — Девушка, которая тебе нравится? — О господи, нет! — он хохочет: даже гипотетически представить их вместе невозможно. Минцзюэ неловко улыбается. — Просто вы так разговаривали… я и подумал, что… — но Хуайсан не даёт договорить, только отмахивается, продолжая смеяться. — Чур меня, чур! — он с удовольствием наблюдает за смущённым до ужаса Минцзюэ, а тот любуется улыбкой Хуайсана — кажется, мелкий наконец-то смог расслабиться и чувствует себя рядом с ним спокойно. Минцзюэ не может удержаться и растрёпывает чужие волосы, путая ещё сильнее, на что Хуайсан ворчит и обещает окатить гэгэ водой, если тот не перестанет. Минцзюэ смотрит грозно и ни на секунду не верит, что он сможет это сделать, поэтому позорно пугается, когда Хуайсан и правда брызгает ледяной водой. Хуайсан своей диверсией доволен, но спешит скрыться с места действий, от греха подальше. Минцзюэ ругается громко, но шутливо, однако Хуайсан на его тон не покупается, зная, что его ожидают ответные действия: он наваливается на дверь своей комнаты и выходить не собирается в ближайшие несколько минут. Минцзюэ тем временем спокойно завтракает, отписывается в чатах — коллеги потеряли — и ждёт, пока покажется брат. Мстить? Что вы, он же не ребёнок. (Хотя мысль о том, чтобы устроить мелкому ледяной душ, всё же мелькает.) Хуайсан отсиживается не так уж и долго: любопытство подставляет его, поэтому он крадётся в гостиную, надеясь застать Минцзюэ врасплох. И испуганно вскрикивает, чувствуя, как кто-то (кто, кроме гэгэ) хватает сзади, закидывает на плечо, чтобы донести и уронить на диван, благо, тот мягкий очень, и… щекочет-щекочет-щекочет. Не Хуайсан визжит, пихается изо всех сил — но куда ему. Минцзюэ хохочет, не переставая щекотать до тех пор, пока Хуайсан не начинает задыхаться от нехватки воздуха из-за смеха — только тогда Минцзюэ отпускает и, выглядя непомерно гордым, заявляет: — Будешь знать, как нападать. — Гэгэ меня совсем не жалеет, гэгэ такой жесто-о-о-кий, — плаксиво тянет Хуайсан, вызывая очередную улыбку брата. — Ты облил меня водой. И после этого я жестокий? — он щипает его за бок, заставляя ойкнуть. — У тебя были какие-нибудь планы на сегодня? — Сегодня? Нет, гэгэ, я освободил все дни для тебя, — Хуайсан надеется, что не краснеет. — Интересно, что у тебя за работа такая, что ты можешь освободить неделю, — хмыкает Минцзюэ, а Хуайсан замолкает, напряжённо думая над ответом: ему и врать не хочется, но сказать, чем занимается… Повисшее напряжение разбивает неловкий смешок Минцзюэ: — Неужто что-то такое секретное? — Нет, вовсе нет… просто я живу заказами, поэтому на эту неделю не стал ничего брать, — Хуайсан смущается — он любит свою работу, он любит то, чем занимается, но боится быть непонятым братом. В который раз. Минцзюэ никогда, никогда не одобрял даже его увлечений, каково ему будет узнать, что часть из них превратилась в работу? То, что должно не выходить за рамки хобби, да что там, даже хобби недостойно быть. Минцзюэ смотрит заинтересованно, но Хуайсан игнорирует, изо всех сил притворяется, что не понимает. Он всё такой же трус, как и семь лет назад. — Покажешь город? — Минцзюэ решает пока не выспрашивать, но запоминает. Хуайсан, всегда такой болтливый, такой открытый, радостно делящийся даже мелочами, теперь рассказывает только о неважных вещах, которые практически его самого не затрагивают. Минцзюэ от этого больно, но он молчит, понимая: в этом есть и его вина. Поэтому он пытается переключить внимание брата на что-то другое, и от предложения устроить ему своеобразную экскурсию Хуайсан расцветает на глазах. Минцзюэ предвкушает долгие прогулки, сопровождаемые беспечной болтовнёй Хуайсана, и оказывается прав. Хуайсан, кажется, знает всё о тех местах, с которыми знакомит его, а, когда они устают, ведёт в своё любимое кафе. Хуайсан не затыкается ни на мгновение, и Минцзюэ мельком думает, что вечером тот снова будет хрипеть. Он с улыбкой наблюдает за братом и с трудом останавливает себя, когда хочет погладить того по волосам — всё-таки, он давно вырос из того возраста, когда можно было позволить себе подобные жесты на улице. Хуайсан затихает только на время обеда, кажется, и Минцзюэ исподтишка фотографирует его — таких фото у него скоро будет под сотню, и все они показались бы Хуайсану неудачными, если бы он их увидел. Возвращаются они затемно, и Хуайсан надолго зависает в ванной комнате, чем пользуется Минцзюэ: он внимательнее осматривает гостиную, надеясь найти хоть признаки какой-то личной жизни брата. Его внимание привлекает фотоальбом, заполненный наполовину, и он не чувствует никаких угрызений совести, открывая его. Часть фотографий аккуратно распределены по местам и даже подписаны, часть просто лежат меж страницами, и Минцзюэ перебирает их первыми. На фото мало самого Хуайсана, но много других людей — видимо, его друзей. Он улыбается, понимая, что всё это время мелкий не был один. Это не может не радовать. Он замечает знакомые лица и хмурится, всматриваясь в фотоснимок: фото со свадьбы, очевидно. Но… походу, это та самая свадьба тех — он морщится, не сумев совладать с чувствами, — из-за которых они тогда и поссорились. Осторожно убирает фотографию, переворачивает страницу, чтобы снова увидеть всё те же лица, только теперь на фото есть и Хуайсан. Жених (или как они там друг друга называют) в чёрном смачно целует его мелкого в щёку, жених в белом с невероятно хмурым лицом целует в другую, даже, скорее, просто изображает поцелуй — а Хуайсан только знай себе, что улыбается, обнимая обоих за шеи. Минцзюэ раздражённо выдыхает, закрывает фотоальбом, откидывает его на стол. К чёрту. Вдох-выдох, он не должен орать, хоть и хочется, тем более сам полез туда, куда не просили. Что-то ему подсказывает, что там подобных фотографий немало, поэтому он убирает альбом на место, стараясь его особо не трогать. Фу, какая гадость. Мерзость. Он не может выкинуть фотографии из головы и массирует виски, надеясь успокоить разрастающуюся головную боль. Отвратительно, как же бесит. — Гэгэ? — Хуайсан снова в своей пушистой пижаме, смотрит тревожно. — Гэгэ, что такое? — подбегает. — Голова болит? — убирает руки брата, массирует кожу головы, помня, что это обычно помогает. Минцзюэ закрывает глаза, медленно успокаивается — в конце концов, это же просто его друзья. Минцзюэ болезненно морщится. — Гэгэ? Может, таблетку от головы? — Не надо, А-Сан, — Минцзюэ открывает глаза и старается улыбнуться так, чтобы отогнать подозрительность Хуайсана. — Всё в порядке, просто устал, лучше иди сюда, — он затягивает брата в объятия, утыкается носом в его макушку, окончательно приходя в себя. Находит какое-то странное умиротворение, и Минцзюэ кажется, что так бы он мог просидеть целую вечность. Или даже чуть дольше. Хуайсан переживает за здоровье брата, и даже слова того о том, что всё в порядке, не могут убедить его, поэтому он остаётся с Минцзюэ до тех пор, пока тот не засыпает, доверчиво положив голову на колени. Хуайсан перебирает чужие волосы и думает о том, что, будь он более бессовестным, поцеловал бы его. Но он сдерживается, позволяя себе только невинные прикосновения, прикосновения, которые были обыденными когда-то, которые заполняли раньше каждый день. Он приучил к ним брата, он приучил к ним себя, и первые годы без этого всего были просто невыносимыми: он готов был виснуть на первом встречном, лишь бы утолить эту постоянную жажды тактильного контакта. Возможно, останься он в городе, то мог бы рассчитывать на помощь того же Усяня (хоть Ванцзи и очень ревновал своего супруга ко всем, даже к нему), но в столице не было никого мало-мальски знакомого. Это сейчас у него большой круг общения, он обзавёлся близкими друзьями, да и Усянь с Ванцзи, и младшие Цзян перебрались в столицу, но тогда… Он мотает головой, стараясь отогнать дурацкие мысли, но они липнут к нему, словно мошки на фрукты, заставляя углубляться в не самые приятные воспоминания. Минцзюэ поворачивается на другой бок, отпуская его затёкшие ноги, и Хуайсан, наконец, уходит к себе. Он ворочается всю ночь, не в силах уснуть, и проваливается в вязкий сон-кошмар только с наступлением сумерек. И снится ему Минцзюэ, вновь Минцзюэ. Он тянется к нему, кажется, что-то объясняет, кажется, просит понять, кажется, умоляет не бросать, кажется… — Гэгэ-гэгэ-гэгэ, — стонет во сне Хуайсан, и Минцзюэ гладит его по голове, шепчет утешающее: — Гэгэ рядом, чш-ш, всё хорошо, — обнимает за плечи, целует в висок, и Хуайсан ненадолго затихает. Минцзюэ держит его ладонь в своих, поражаясь, насколько та крохотная по сравнению с его лапищами, и продолжает шептать всякую ласковую чушь, пока дыхание Хуайсана не выравнивается. Только убедившись, что тот спит крепко, он позволяет себе выйти из комнаты. Минцзюэ в гостиной, полубоком сидит в кресле. Рядом с ним разбросаны фотографии: и те, что были спрятаны в коробке, и те, что были в фотоальбоме. У Минцзюэ взгляд пустой-потерянный, и Хуайсан не знает даже, как объясниться. Брат смотрит на него с осуждением и обидой какой-то непонятной, а Хуайсан не может ничего сделать, кроме как осесть на пол, оказавшись совсем близко к нему, и уткнуться носом в чужие колени. «Прости меня», — хочет сказать Хуайсан, но с губ срывается жалобно-просящее: «Поцелуй меня». Он испуганно отшатывается, но Минцзюэ ничего не говорит. Он просто поднимается и уходит. Минцзюэ уходит от него. Даже во сне. Хуайсан, толком не раскрыв глаза, понимает: этот день будет не очень. Один и тот же сон… повторяется из раза в раз. Он устал. У него болит голова, он выпивает сразу две таблетки, зная, что одна не подействует, и лежит с закрытыми глазами ещё какое-то время. В комнату заходит Минцзюэ, шуршит чем-то, а после садится на кровать, кладёт прохладную руку на лоб, и Хуайсан невольно улыбается. — Проснулся? — тихо спрашивает, на что он только кивает. — Лежи, я принесу поесть, хорошо? — и снова кивок: на большее Хуайсан сейчас не способен. Ему хочется подумать обо всём сразу, но он заставляет себя погрузиться в умиротворённое состояние практически без мыслей — если начать нагнетать, то голова разболится только сильнее. Минцзюэ возвращается, ставит тарелку на прикроватный столик. — Поешь обязательно, хорошо? И не вставай, пока не станет получше, — он целует его в висок и уходит, а Хуайсан старается удержать своё сердце. Это просто старая привычка, привычка, к которой возвращается Минцзюэ, чтобы напомнить о прошлом — это не значит ровно ни-че-го, но как же хочется видеть в этом подтекст, а не просто братскую заботу. Хочется, чёрт подери. Он осторожно садится на кровати — голова всё ещё трещит — и завтракает, надеясь, что после станет полегче. Он планировал отвести сегодня брата в парк аттракционов, уговорить на чёртово колесо, чтобы тот ругался, а после сдался под его напором — но, увы. У него нет и малейшего желания выходить куда-то, даже из комнаты, и он с трудом отправляет себя на кухню: негоже множить грязную посуду, когда можно позаботиться о ней сразу. Минцзюэ замечает его, поддерживает за плечи, будто Хуайсан может в любой момент упасть, и задаёт множество вопросов о самочувствии, на которые Хуайсан отвечает не сразу. Они проводят день дома, устраивая себе незапланированный киносеанс, долго спорят о выборе фильмов, пока не соглашаются чередовать. День наполнен уютным молчанием, тихим бормотанием телевизора и заботой друг о друге, и Хуайсан купается в этом чувстве, вбирает его в себя, чтобы вспоминать об этом дне, когда будет совсем холодно и одиноко. Остаётся четыре дня. И на душе у Хуайсана всё тяжелее. К счастью, следующий день ознаменовывается прекрасным состоянием, и Хуайсан чувствует себя так, словно может мир вверх тормашками поставить, а энергии в нём — хоть отбавляй. Он будит Минцзюэ, готовит завтрак и не замолкает, рассказывая о грядущих планах. Минцзюэ хоть и хмурится на слове «аттракционы», но всё же улыбается и, кажется, даже не очень-то и возражает. В таком настроении Хуайсан обычно любит краситься, да и одежду подбирает более чем вызывающую, но тут не рискует: он не хочет испортить себе день ни в коем случае. Хоть и косится на ящик, в котором спрятана косметичка, с тоской. — Гэгэ! — выбегает их комнаты и смеётся, заметив, как вздрогнул Минцзюэ от неожиданности. — Готов, пойдём? — он тащит его к двери, не давая вставить и слова, но Минцзюэ вдруг резко останавливается и скрещивает руки на груди. — Что? — Хуайсан не понимает его сурового вида, на что Минцзюэ только громко выразительно вздыхает и достаёт из ниоткуда широкий шарф, который сам повязывает поверх воротника куртки. А ещё, помявшись и выглядя несколько смущённым, тянется к своей сумке, откуда извлекает чёрные меховые наушники. — Насколько я знаю, шапки ты не очень любишь, поэтому, вот… — он надевает наушники, чуть поправляя, и Хуайсан, разглядывая себя в зеркале чуть позже, замечает маленькие кошачьи ушки. Щёки краснеют, поэтому он, пробормотав: «Жду тебя на улице», — вылетает из квартиры, скрывая пылающее лицо в шарфе и пытаясь отдышаться. Сердце колотится, словно сумасшедшее, и Хуайсан проклинает Минцзюэ за то, что тот такой. Шапки Хуайсан не любит, а вот Минцзюэ очень даже. Хуайсану удаётся заставить Минцзюэ прокатиться на всех работающих каруселях, да, даже на детских (по крайней мере, на тех, куда пропустили), а вот тёплый кофе Минцзюэ покупает ему сам — причём даже не спрашивая, какой, выбирает тот. Хуайсану казалось раньше, что любить Минцзюэ сильнее уже невозможно, но каждый такой жест заставляет прятать глупую улыбку, которая со стороны наверняка выглядит слишком очевидно влюблённой. Возвращаются они до наступления темноты и то лишь потому, что Минцзюэ вдруг хочется домой, хотя обычно первым устаёт Хуайсан. Минцзюэ уходит в комнату и, кажется, даже запирается (всё-таки Минцзюэ и социальная активность не очень совместимые вещи, хоть и делает заметные успехи), а Хуайсан заказывает ужин, ибо готовить самому ему слишком лениво. И залезает в соцсети, где его ждёт больше сотни сообщений от Усяня, который его потерял — Хуайсан пролистывает их, читая по диагонали, отписываясь скупым «я жив, всё в порядке, встретимся на следующей неделе?»; Вэнь Цин прислала за всё время ему только фотографию счастливого Вэнь Нина с автографом и требованием обязательно написать, иначе она ударится в традиционную медицину, методы который обязательно опробует на Хуайсане (Хуайсан тут же оставляет заметку, что стоит позвонить); парочка писем от клиентов, которые он решает пока не смотреть и… обновление в чате с Ванцзи, который вчера попросил его при появлении тут же отписаться Усяню. Хуайсан удивлённо смотрит на это, жмурится и снова смотрит — но оно никуда не исчезает. Удивительно. Он качает головой, не сдерживая улыбку, и таки звонит Вэнь Цин. Минцзюэ выползает из комнаты, только когда еда наконец-то добирается до них. Он садится за стол и поначалу никак не реагирует на Хуайсана, пока тот не садится рядом и не кладёт голову на плечо. Минцзюэ слабо улыбается, гладит по голове и кивает на хуайсановское «Устал?». — Поешь и отдыхай, — Хуайсан хочет подняться, чтобы достать тарелки, но Минцзюэ вдруг удерживает его. — Погоди, — он убирает неизвестно откуда взявшееся пёрышко с волос и, не сдержавшись, целует брата в висок. Хуайсан отворачивается, неловко скрывая смущение, и спешит к шкафчику. Минцзюэ не помогает — стоит ему встать, как кухня резко станет слишком маленькой для них двоих — и просто наблюдает за Хуайсаном. Тот суетится отчего-то, чуть не роняет тарелки, но всё-таки берёт себя в руки. Минцзюэ качает головой и душит эгоистичное желание привлечь брата к себе, усадить на колени и обнимать-обнимать-обнимать днями напролёт. Оказывается, и он сам успел стать тактильным, вот только касаться ему хочется одного лишь Хуайсана. Они едят в тишине и после расходятся по комнатам: Хуайсан потому, что чувствует себя уставшим, Минцзюэ — в попытке сбежать от собственных желаний. Привыкать к Хуайсану плохая идея, ибо у Минцзюэ поезд совсем скоро. У Хуайсана нет особых планов на оставшиеся три дня, поэтому он старается следовать желаниям Минцзюэ. Не то чтобы угождает или исполняет каждое его желание, но… он просто пытается создать как можно больше приятных воспоминаний, стараясь не думать о том, что у них остаётся совсем немного времени. Хуайсан Минцзюэ слегка ненавидит: они не виделись семь лет, но ему потребовалось даже меньше недели, чтобы вновь привыкнуть к тому, что старший брат с ним постоянно не только в мыслях, но и наяву. Он хранит в памяти каждый крохотный знак, которыми Минцзюэ одаривает его автоматически, пока в районе сердца Хуайсана растут цветы с влюблёнными бабочками в бутонах, которые в один день продерут грудную клетку, выламывая рёбра, в попытке обрести свободу. Хуайсан старается не думать о том, что Минцзюэ собственноручно убьёт каждую из глупых бабочных влюблённостей, превратит крошечные тельца в пыльцу, стоит ему узнать об истинных чувствах своего обожаемого брата. Хуайсан не мазохист ни капли, но чувство внутри болезненное и сладкое одновременно, когда Минцзюэ по привычке целует в висок или обнимает так крепко, что, кажется, готов удушить. Хуайсану иногда хочется признаться просто для того, чтобы убить в себе эти все чувства. Чтобы увидеть, как Минцзюэ сам их уничтожит. Хуайсан уверен — у него и шанса не будет на спасение. Не с Не Минцзюэ. Не Минцзюэ не замечает многого, не замечает он и попыток Хуайсана отстраниться. Стоит Хуайсану только сделать шаг назад в надежде спасти самого себя, как Минцзюэ притягивает обратно, заботится неуклюже, но так тепло-привычно, что сердце в который раз сжимается. Дышать трудно, он и забыл, каково это — вдох без боли, но он держится. Остаётся всего чуть-чуть, совсем капля. Они дни проводят в прогулках, говорят обо всяческих разностях, Хуайсан, наверное, знакомит его со всеми любимыми местами (но не показывает самые сокровенные, понимая, что после посещения Минцзюэ они таковыми перестанут быть), но так и не находит в себе сил рассказать хотя бы о работе. Он старательно избегает даже похожих тем, но на шестой день Минцзюэ его всё-таки вылавливает в комнате, дверь закрывает и смотрит так, что Хуайсан понимает: в этот раз ему от откровенностей не отвертеться. Минцзюэ сидит напротив него, взгляда не сводит, пока Хуайсан кусает губы, не зная, чего ожидать. Ему не то чтобы страшно, но всё нутро холодеет от одной мысли, куда может завернуть разговор. Минцзюэ вздыхает, чуть склоняет голову, наблюдая, и, наконец, спрашивает: — Почему ты вечно увиливаешь? — Ч-что? — голос у Хуайсана дрожит, он опускает голову, стараясь хоть видимое спокойствие сохранить (бесполезно). — Ты не рассказываешь о работе, даже намёком. О себе. О друзьях. Я завтра уезжаю уже, а так толком ничего о тебе не узнал, А-Сан, — Минцзюэ садится рядом, обнимает за плечи, а Хуайсану хочется вырваться. — Ничего интересного нет, — он рассматривает свои пальцы и думает о том, что хотел бы купить кольцо, которое видел недавно: оно совсем не в его стиле, но отчего-то хочется. То кольцо массивное, оно больше Минцзюэ подошло бы, но Хуайсану хочется его себе. Представить, что он стащил его у брата, как когда-то таскал его одежду. — Разве? — Минцзюэ поднимает его лицо за подбородок, заставляя смотреть на себя. — А-Сан, семь лет прошло. Ты очень вырос, — он свободной рукой заправляет длинную прядь за ухо, но после этого руку не убирает, гладит его по щеке, а Хуайсан внутри умирает. — Ты сам себя обеспечиваешь, у тебя своя жизнь и свои секреты. Но, А-Сан… — Минцзюэ закрывает глаза, собираясь с мыслями. — Я хочу быть частью твоей жизни. Пусть не такой большой, как раньше, но… я всё ещё твой гэгэ. «Но я не хочу, чтобы ты был моим гэгэ», — думает Хуайсан. И молчит. Не вырывается, когда Минцзюэ наклоняется совсем близко, так, что их лбы соприкасаются. Молчит, только глаза закрывает и дыхание задерживает. Нет. Нет-нет-нет. Он кусает внутреннюю сторону щеки, лишь бы не сболтнуть то, о чём пожалеет. — А-Сан, — дыхание Минцзюэ опаляет губы, и Хуайсан резко отстраняется. Он даже отсаживается подальше, поворачивается к Минцзюэ спиной, надеясь, что ни лицо, ни шея не горят. Минцзюэ личных границ никогда не видел, и Хуайсану больно от того, что это привычно, обыденно для него, и не значит ровным счётом ни-че-го. Он стискивает зубы, давится невысказанными словами, чувствуя, как Минцзюэ обнимает его. Ему хочется и убежать, и прижаться ближе, чтобы Минцзюэ спрятал его в своих объятиях от остального мира. Беда в том, что спрятаться от Минцзюэ тогда не выйдет. — Ты разочаруешься, — Хуайсану удаётся взять себя в руки. С трудом, не без того. — А-Сан, — Минцзюэ кладёт подбородок на его плечо, — нет. Обещаю. — Даже если я не бросил свои девчачьи увлечения? — хмыкает. Хватка Минцзюэ ослабевает, и он уже хочет вырваться, как тот отвечает: — Нет. — Даже если я… зарабатываю одним из этих увлечений? — Нет, — Минцзюэ усмехается, — даже могу похвалить за то, что сделал работой любимое дело. — Ладно, хорошо, — Хуайсан зажмуривается и выпаливает: — Я гей. Мне нравятся парни. И только парни. И всегда нравились, и… — Минцзюэ убирает руки, даже отсаживается. — Серьёзно? — голос его звучит глухо, и Хуайсан поднимается с кровати, отходит подальше. Минцзюэ горбится, уменьшается словно раза в два, и кривая улыбка разрезает лицо Хуайсана: что ж, могло быть и хуже. — Серьёзнее некуда, — Хуайсан покидает комнату, оставляя Минцзюэ с мыслями один на один. Он не хочет думать. Ни о чём. Абсолютно. Совершенно. Он запирается в комнате — и не то, чтобы он боится, просто хочет дать ему время переварить новости. Без возможности спросить что-то у него самого. Он не выдержит, правда. Сердце колотится, и Хуайсан шепчет: «Куда ты рвёшься, сумасшедшее?» — и ему хочется разреветься, но слёз нет, в голове пусто, а руки лишь слегка подрагивают. Совсем не так, как когда-то давно. Он пишет Вэнь Цин, что, как только Минцзюэ уедет, они обязательно напьются. И Вэнь Цин даже не посылает его к Вэй Усяню, как это делает обычно, только соглашается. Она не спрашивает ничего, и Хуайсан за одно это её обожает. У него не хватило бы сил. Он такой слабый сейчас, что даже с пола не может подняться. И погружается в полубредовую дрёму, надеясь забыться, надеясь пережить эти часы, что остались до отъезда Минцзюэ. Он не знает, что Минцзюэ, если бы мог, прожёг дыру в стене взглядом, чтобы увидеть Хуайсана. Он не знает, что Минцзюэ ещё перед поездкой пообещал себе ни за что, что бы то ни было, не отказываться, не терять брата снова — одного раза хватило. Минцзюэ ярости не чувствует, даже брезгливости не возникает, как то обычно бывает. Он чувствует себя опустошённым и не знает, что делать дальше. Завтра последний день, и Минцзюэ собирает вещи, хотя всё внутри противится этому. Он не хочет. Хуайсан просыпается ближе к обеду, с чугунной головой, которая болит от переживаний, и плетётся на кухню, надеясь посидеть в одиночестве и тишине, но нет. Минцзюэ, кажется, специально поджидает его и, стоит зайти, как подходит. — А-Сан, — выдыхает и притягивает к себе, обнимая, и в который раз дивится тому, какой же Хуайсан крохотный по сравнению с ним. — А-Сан, всё в порядке, правда. Я тебя люблю, и это не изменится, — он гладит брата по волосам, чувствуя, как тот замирает под его рукой. — Гэгэ… — Хуайсан смотрит на него, хочет что-то сказать, но не может и слова из себя выдавить. — Гэгэ-гэгэ-гэгэ, — бормочет сбивчиво; глаза слезятся, но он сдерживается изо всех сил. — Всё хорошо, А-Сан, — Минцзюэ улыбается едва заметно и целует его в макушку. — Давай поедим и прогуляемся напоследок, м? — и Хуайсан кивает, расплываясь в яркой улыбке. Минцзюэ доволен: так намного лучше. Хуайсан не боится рассказывать теперь о курьёзах с работы, но каждый раз прерывается, заслышав смех Минцзюэ: он всё так же глупо залипает на нём. Минцзюэ же ничего не замечает, лишь обнимает постоянно, словно боится, что Хуайсан куда-то от него денется. Вечером они мнутся в дверях — Минцзюэ с трудом отговорил от идеи проводить его, поэтому прощаются они вот так вот неловко, не желая расставаться, на самом-то деле. Минцзюэ получает уведомление от такси и кивает самому себе: пора. — А-Сан, приедешь на Новый год? Мы можем отпраздновать вместе, по-семейному, — и Хуайсан сияет счастьем так, что это говорит громче любых слов. Минцзюэ гладит его по волосам и добавляет слегка смущённо: — Хочу познакомить тебя со своей девушкой, — Хуайсан кивает, а Минцзюэ целует его в висок на прощание. Улыбка Хуайсана застывает неестественно, чего Минцзюэ не замечает. И едва дверь захлопывается, как Хуайсан оседает на пол, закрывая глаза. Влюблённых бабочек не убили, влюблённые бабочки рассыпались сами, оседая пеплом на рёбрах. Хуайсану пусто.