×××
То, что его привлекают парни, он, кажется, понял ещё в детстве. То, что парни привлекают Вэй Усяня, но тот яростно это отрицает — наверное, при переходе в среднюю школу. Примерно тогда же он узнаёт значения слов «гомофобия», «гей» и «каминг-аут», а также, тщательно подчищая историю поисковых запросов, нормально ли то, что с ним происходит, и как с этим бороться, если нет. За два года до выпуска из школы он наконец-то набирается храбрости и аргументов, чтобы, в крайнем случае, доказать свою нормальность, поэтому, напросившись в гости к «героям Юньмэна» (отчего так Вэй Усянь и Цзян Чэн называют себя, Хуайсан за столько лет их дружбы так и не смог выяснить), совершает свой первый в жизни каминг-аут. Хотелось бы приврать, что голос его не дрожит и что под конец признания он не разрыдается позорно, но нет, всё заканчивается всеобщим его утешением. Усянь, видимо, вдохновлённый его примером, тоже признаётся в том, что мучает его сколько лет, заставляя Цзян Чэна закатить глаза и пробормотать: «Боги, как же трудно быть единственным гетеросексуалом в этой гейской компании». Яньли, бессовестно их подслушивающая, врывается в комнату с порцией обнимашек, поднимая всем настроение и отвлекая Хуайсана и Усяня от их страхов, а Цзян Чэна — от обрушившейся на него двойной порции информации. В тот же день, но чуть позже, Цзян Чэн шутит о том, что Хуайсан прямо-таки решил пойти по канонам стереотипов, полюбив макияж, разные косметические процедуры, танцы и… Договорить ему не даёт щелбан Усяня и добрые упрёки Яньли об увлечённости Цзян Чэном сборниками стереотипов, и разговор завершается потасовкой между «героями». Яньли тем временем отводит его в сторону и шёпотом просит обращаться, если есть какие вопросы и проблемы, а Хуайсан отнекивается только потому, что та и так всегда слишком добра к нему, да и без того и так уже познакомила его с азами макияжа, ничего не прося взамен; но её не переубедить. И постепенно их «чисто мужская компания» разбавляется присутствием Яньли, а у Хуайсана возникает ощущение семьи. Семьи, которая когда-то была у него самого, но потерялась после смерти родителей, после резкого взросления, после… После окончательного осознания собственной влюблённости в Не Минцзюэ. О том, что его чувства из братской привязанности превратились во что-то совершенно иное, он начинает подозревать лет в четырнадцать. И упорно пытается избавиться от них на протяжении почти шести лет — но абсолютно, абсолютно безнадёжно, все его попытки разлетаются в прах после одной-единственной ситуации. Ничто тогда не предвещало беды: до совершеннолетия оставался месяц, отношения с (очередным) парнем закончились буквально пару дней назад совершенно безболезненно для них обоих, на неделе он вновь пытался красить кого-то, а не только самого себя и Яньли (которая со смешком утверждала, что не зря же она его учила, нужно как-то пользоваться его умениями) — и вполне сносно, судя по отзывам подруг Яньли, — косметика теперь занимала большую коробку, будучи надёжно спрятанной в доме Цзян, подальше от брата, Вэй Усянь наконец-то решился сделать первый шаг в сторону Лань Ванцзи, Цзян Чэн устроился на подработку в «Mona’s Cafe» и теперь постоянно рассказывал как о животных в нём, так и о питомцах посетителей — в общем, всё было совершенно мирно, жизнь текла полноводной рекой, принося если не радость, то спокойствие. То самое спокойствие, к которому так стремился Хуайсан, пытаясь спрятаться от собственных отвратительных чувств, что не могли притушить ни краткосрочные отношения, ни новые увлечения, ни-че-го. Всё рушится ровно в тот момент, когда Вэй Усянь притаскивает «женскую» одежду (зная, что Хуайсан питает маленькую слабость к некоторым дизайнам) и с нездоровым энтузиазмом предлагает Хуайсану в неё обрядиться. — С ума сошёл?! Ты у Яньли одежду стащил, что ли?! — Хуайсану хочется гореть праведным гневом, но руки так и тянутся к мягкой ткани, и он подзависает, разглядывая плиссированную юбку — слишком короткую, чтобы оказаться в гардеробе Яньли. — Не-а, но она помогла выбрать и определиться с размерами. Тебе ведь нравится? — голосе Усяня сочится искушением напополам с довольством, Хуайсан только и может, что кивнуть. — Во-о-от, видишь? Это тебе. — Мой брат… — А-Сан, то, что у нас, помимо твоей косметички и ещё какого-то барахла, будет храниться эта одежда, мало что изменит как в твоей, так и в нашей жизнях. Так что давай, я что, зря стоял в магазине в муках выбора, не имея возможности воспользоваться помощью консультанта и полагаясь только на свой вкус и на ту хрень, что вместо него, А-Чэна? — от этих слов Хуайсан краснеет, закрывает лицо ладонями, стеная: — Цзян Чэн тоже участвовал во всём этом?! — И Яньли-цзэ, — напоминает Вэй Усянь, коварно улыбаясь, и хихикает на очередной горестный стон. — Давай-давай, вот, — вытаскивает пару предметов одежды, — надень вот это, давай, — он аж в ладоши хлопает. Хуайсану подчиняться не хочется, но искушение слишком велико, чтобы устоять… тем более, Минцзюэ не узнает. Он мнётся ещё с минуту, но всё же берёт одежду и уходит переодеваться в ванную комнату — Вэй Усяня он не стесняется, однако выслушивать его комментарии желанием не горит. И он не знает, кого хвалить за глаз-алмаз, но… он рассматривает себя в зеркале, видит свою краснющую морду лица, чувствуя неловкость со смущённым восторгом одновременно, крутится на месте, пытаясь посмотреть со всех ракурсов, и, видимо, уходит в себя надолго, потому что в дверь раздаётся нетерпеливый стук и усяневское «Ты там утоп, что ли?!», на которое Хуайсан нервно смеётся, прося дать ему ещё пару минут. Усянь что-то недовольно бурчит и отходит от двери, грозясь, что ворвётся через ту самую пару минут, если Хуайсан таки не выйдет. Ему неловко, ему кажется, что юбка коротковата, хотя она всего сантиметров на пять выше колен, что футболка какая-то не такая, хотя мало чем отличается от привычных ему, но он всё-таки заходит в комнату. — О-о-о, — тянет Усянь и вдруг кричит: — А-Чэн, поди сюда! — Зачем? — Хуайсан прячет лицо в ладонях, смущаясь донельзя. — Потому что на такую красоту в одиночестве глазеть нельзя, — а Усянь и доволен: когда ещё удастся вывести друга на подобные эмоции? — Или ты стесняешься, что твоя первая любовь увидит тебя в этом? — Он не моя первая любовь! — Хуайсан аж подскакивает на месте и испуганно оборачивается, заслышав: — А вот сейчас обидно было, — Цзян Чэн скрещивает руки на груди, с любопытством разглядывает Хуайсана, даже обходит его, чтобы не упустить ничего. — Я-то уж думал, что хорош настолько, что в меня даже парень может влюбиться, а ты… разбиваешь моё сердечко. Жестокий, злой А-Сан, как ты так можешь поступать со мной?! — добавляет драматизма в голос, на что Хуайсан качает головой: — Придурки, — но способ отвлечься выбрали самый верный, ибо стеснение уходит куда-то, не собираясь возвращаться. — Теперь я ещё и придурок, ну спасибо… мало того, что сердце разбиваешь, так к тому же и обзываешься, — ворчит с насмешкой Цзян Чэн, плюхаясь на диван рядом с братом. — Тебе очень идёт. Примеришь что-нибудь ещё? — Хуайсан кивает, сгребая одежду в одну кучу и вновь скрываясь в ванной. Примерка как-то незаметно превращается в чуть ли не модный показ, и парни даже уговаривают его попозировать для фотографий, которые обещали показать Яньли, а потом сразу же удалить. Когда Хуайсан возвращается в своё, родное, Усянь смотрит на него задумчиво, и этот взгляд Хуайсану не нравится: обычно после такого всегда начинаются приключения, в которых сухим из воды удаётся выйти только самому Усяню, а вот всем остальным не везёт. — А-Сан, — обращается вдруг Цзян Чэн, после обмена взглядами с братцем, — когда там Минцзюэ собирался приехать? — Обещал к моему дню рождения, но я не уверен… — Хуайсан морщится, пытаясь вспомнить последний разговор, но в голове каша. — А что? — Как думаешь, если ты обрядишься в одну из этих шмоток, — Усянь кивает на неопрятную кучу, — напялишь парик какой-нибудь и накрасишься, он тебя узнает? — Я не буду этого делать, — Хуайсан мотает головой и не может без содрогания представить, что с ним сделает Минцзюэ, если раскроет. — Спокойно, никто и не предлагал, — Цзян Чэн осторожно сжимает его предплечье, успокаивая, а Усянь мелко-мелко кивает, однако дело уже сделано: мысль крепко засела в голове Хуайсана, ни в какую не желая её покидать. Это начало конца. Он не может перестать думать об этом: сначала им руководит простое любопытство из серии узнает или нет, а после… после это переходит в соблазнительное «а что, если нет, и можно будет?..» — что грядёт после «можно», переходит в разряды неприлично-пошлого из фильмов для взрослых и собственного опыта. Но Хуайсану хочется рискнуть. Попробовать. Вдруг выйдет? Он уверен, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не сможет признаться. Так может… пусть это будет маленьким обманом. Грязным секретом, о котором будет знать только он. Попробовать. Просто попробовать дотронуться до мечты, воспользоваться шансом, если получится… Хуайсан пытается все мысли и надежды отогнать — это же его гэгэ, человек, который знает его, как никто другой, который точно поймёт! Но… соблазн слишком велик. Эта идея живёт в нём больше месяца; совершеннолетие Хуайсан празднует с Минцзюэ и его девушкой, с которой тот расстаётся двумя днями позже и решает оторваться перед возвращением на службу: Хуайсан выжидает день — Минцзюэ идёт в свой любимый бар, выжидает второй — Минцзюэ вновь идёт туда же, отказываясь брать брата с собой, несмотря на то, что «можно» уже официально, и на третий день Хуайсан понимает — сейчас или никогда. Днём он уходит к Цзянам, советуется с Яньли, что лучше надеть, одалживает у неё обувь на высоком каблуке, что поможет хотя бы немного скостить разницу в росте, и тщательно готовится: надевает парик, который прикупил пару недель назад, снедаемый навязчивой идеей — благо, уже приноровился, и выглядит он вполне естественно, — красится не то чтобы сильно, но достаточно, чтобы его можно было спутать с кем-то другим, и после, матерясь на собственную глупость, переодевается в выбранную свободную светлую футболку, открывающую живот, но при этом прекрасно скрывающую недостаток в груди (которую он, конечно, попытался сымитировать, но всё-таки) и довольно короткую пышную юбку, которая преотлично задницу прикрывает и, если что, скроет и стояк. Делает несколько пробных шагов на каблуках — получается вполне сносно, поправляет мешающуюся прядку — волосы непривычно длинные, до плеч достают, разглядывает себя в зеркало и, подумав, цепляет серьги-гвоздики и белое кружево чокера. Осматривается ещё раз, вновь сдавленно матерится, осознав, что карманов-то нет, поэтому вытаскивает джинсовку, благо, в ней карманы огромные. А после зовёт Яньли, вслед за которой, будто на привязи, припирается Усянь. Яньли кивает чему-то своему и, подойдя, поправляет что-то, незаметное ему, пока Усянь приглушённо восхищается. А после со стороны входа в комнату раздаётся какой-то грохот, и, обернувшись, Хуайсан видит Цзян Чэна, потирающего бок. — Слушай… если б я не знал, что ты парень, принял бы за девчонку, — Цзян Чэн улыбается, подходит ближе. — Я тебе нравлюсь? — кокетливо спрашивает, вызывая смех у всех присутствующих. — Девушка из тебя не в моём вкусе, но позаигрывать с такой я бы не отказался, — Цзян Чэн усмехается. — Дай руку, — и, стоит Хуайсану послушаться, как стягивает с пальцев пару колец, чтобы надеть их Хуайсану. — А-цзэ, как думаешь, стоит что с его руками сделать или так сойдёт? — Яньли внимательно разглядывает ладонь и пожимает плечами: — И так хорошо. Но… А-Сан, что насчёт голоса? — Хуайсан откашливается и пытается сделать голос хотя бы на тон выше: — Так сойдёт, как думаете? — Цзяны и один Вэй синхронно кивают, а он признаётся: — У меня руки трясутся. А вдруг он… — Скажешь, что просто розыгрыш, — Усянь беспечно отмахивается, — а попробует что сделать — натравим Яньли-цзэ, она заставит эту двухметровую шпалу сгореть от стыда! — и Яньли только хихикает, но соглашается. — Подвезти? — Цзян Чэн хмурится. — Так, погоди… — уходит, чтобы вернуться буквально через минуту с телефоном, и поясняет: — Мало ли… мой старый, там мой номер вбит, Усяня, а-цзэ, такси и экстренные службы. Может, его возьмёшь? — Собираете, как на войну, — нервно смеётся Хуайсан, но от телефона не отказывается: может, никто из и не знает, но для него это… точно первый и единственный шанс. Шанс, который нельзя проебать. Ни в коем разе. — Подвези, — он кивает, вспоминая первый вопрос, — но меня не жди, хорошо? — Угу, — Цзян Чэн всё ещё хмурится, явно волнуясь за него — тревога Хуайсана каким-то образом передалась и ему. — Устрой там охерененный розыгрыш, — Усянь улыбается широко, скрывая своё беспокойство, а Яньли вскидывает кулачок вверх, шепча: — Файтин! Хуайсан сидит в автомобиле Цзян Чэна какое-то время, пытаясь собраться с силами. Тот осторожно гладит его коленку, но ничего не говорит — и Хуайсан благодарен ему за это. — Пожелаешь удачи? — он криво улыбается, напрасно пытаясь скрыть своё волнение, на что Цзян Чэн серьёзно кивает: — Всё будет хорошо. Вдох. Выдох. Хуайсан накидывает джинсовку и, взглянув в последний раз в зеркало и слегка поправив макияж, выходит. Вывеска ослепляет своей яркостью, у входа приходится отстоять небольшую очередь — но, к счастью, никаких вопросов ему не задают. Душно. Внутри стоит духота, жар распространяется от толпы, слившейся в многорукое и многоногое единое целое, и он чувствует себя донельзя неловко. Какие-то люди сталкиваются с ним, кто-то успевает даже погладить по спине, благо, не спустившись ниже, пока он втыкает, стараясь понять, куда лучше идти, растерянно осматриваясь по сторонам. Крохи уверенности, которые он с таким трудом собрал, испаряются в полутьме, кажется, возвращаться не собираясь. — В первый раз? — чувствует, как его обнимают за плечи. — Может, присоединишься к нашей компании? — Нет, спасибо, — скидывает с себя чужие руки, поводя плечами. Взглядом выцепляет барную стойку и решает пройти пока туда: всяко лучше, чем стоять в толкучке посреди танцпола, привлекая к себе нежеланное внимание. По пути к намеченной цели его успевают пригласить на танец пару раз, разок он ловит на себя явно перебравшую девушку, за которую извиняется её подруга (или сестра?), сам чуть не врезается в танцующую парочку и, наконец, добирается. Заказывает коктейль полегче — в задуманном ему нужна трезвая голова — и рассматривает толпу, надеясь увидеть там Минцзюэ (по крайней мере, его рост в ровно два метра должен послужить хорошим помощником в этом деле). Минцзюэ он не сразу, но находит и, сделав глоток сладковатого коктейля (не будь он тут по делу, попробовал бы больше: Хуайсан был из тех людей, кто эффекту от алкоголя предпочитает вкус), целеустремлённо направляется к нему. Брат, кажется, занят разговором с какими-то девушками, но ему вдруг резко становится наплевать, и он, избавившись от бокала, чувствуя какую-то опасную бесшабашность, нагло отталкивает собеседниц: — Эй, красавчик, потанцуем? — и даже не даёт времени на ответ, хватая за руку и вытаскивая на танцпол. Минцзюэ улыбается ему залихватски — у Хуайсана сердце подскакивает к горлу от этой улыбки — и, стараясь перекричать музыку, наклоняется, губами мочку уха задевая: — А ты, как я понял, отказов не принимаешь? — Не-а, — Хуайсан смеётся, ловя отблеск заинтересованности во взгляде брата, и закидывает руки на его шею, притягивая к себе (хотя, казалось бы, куда уж плотнее). — Отдыхаешь? — разговаривать, когда вы окружены постоянно движущейся толпой и оглушены музыкой, идея не самая хорошая, но им обоим, кажется, наплевать. Минцзюэ кладёт руки на его талию, пока не выходя за рамки приличий, и мотает головой: — Склеиваю разбитое сердце. — Неужто? — брови удивлённо взметаются вверх, а Минцзюэ на мгновение кажется, что где-то он эту девушку уже видел. Может, когда-то давно… но мысли его прерываются лукавым: — Не похож ты на того, кому можно разбить сердце. — Вот как? — он одной рукой хватается за сердце, демонстрируя оскорблённую невинность, но «спутницу» не отпускает, наоборот, привлекает к себе ещё ближе, практически вжимает в себя, и та хохочет: — Совсем-совсем не похож! Но, может, я смогу чем помочь? — они практически соприкасаются носами, и девушка смотрит на него с внимательным прищуром, будто ожидая чего-то. Минцзюэ усмехается, осторожно продвигаясь в менее людное место — и, судя по хмыку, его манёвр не остался незамеченным. Едва людей становится меньше, как он наклоняется, шепчет: — Мелкая такая, а наглости и самоуверенности на троих, не меньше, — и коротко, словно на пробу, целует, тут же, не давая возможности ответить, поцелуй практически сразу разрывает. Ярко-розовые ягодные губы — помада от них не ощущается, не липнет, и ему это нравится, даже слишком. — Ещё скажи, что тебе это не по нраву, — у Хуайсана бедное сердечко заходится, колотится так, словно вылетит сейчас, руки вцепляются в Минцзюэ, боясь отпустить, боясь, что заметит нервозность, а ноги держат еле-еле, а ведь это всего лишь простое прикосновение! У Хуайсана вспышки перед глазами, ему с трудом удаётся держаться на ногах ровно — балансирование на каблуках внезапно помогает прийти в себя. — Очень даже по нраву, — от улыбки Минцзюэ перехватывает дыхание, и Хуайсан вновь притягивает его к себе, держит крепко и целует сам. Так, как хотелось давным-давно. Целует агрессивно, губу нижнюю не прикусывает, а кусает пару раз, отчего Минцзюэ дёргается и пытается утихомирить, но Хуайсан держит его крепко, не позволяя вырваться. Минцзюэ весь, в его руках, Минцзюэ целует в ответ, Минцзюэ его целует с нежностью, самым кончиком языка проходясь по губам, не старается углубить, лишь едва ощутимо чмокает, чуть отстраняясь, чтобы поцеловать в уголок губ, кончик носа, подбородок — Хуайсан в этой тёплой нежности вязнет-тонет-утопает добровольно, он тянет Минцзюэ на себя, одаривает коротким чмоком, шепчет в самые губы: — Неужто это всё, что можешь показать? — в глазах Хуайсана отражаются черти, и Минцзюэ этими чертями заворожен, этой всей ситуацией очарован-завлечён: отчего-то ему так легко и хочется окунуться в это безумие, которое ему предлагают, хотя обычно он на такое не покупается от слова совсем. Но любопытство жжёт грудную клетку, и он не отказывает себе в удовольствии огладить чужую спину, провести кончиками пальцев по оголённой талии, опускаясь ниже и слегка сжимая ягодицы сквозь несколько слоёв пышной юбки. — Нет. Но я не сплю с первыми встречными, — Минцзюэ ожидает всего, но не громкого смеха в ответ: — Как очаровательно. Я тоже, — Хуайсан смеяться не может перестать, настолько ироничной ему кажется всё происходящее, но объяснять своё веселье не спешит. — Ограничимся хулиганством? — надувает пузырь розовой жвачки, лопает — Минцзюэ морщится, но ничего не произносит. — Эй, здоровяк, наклонись-ка, — Хуайсан играется с огнём, знает, что брат брезгливый донельзя, но потакает своему сумасшествию: когда Минцзюэ вновь наклоняется, целует его глубоко, настойчиво раздвигает языком губы, проходится по кромке зубов — Минцзюэ ему поддаётся, послушно раскрывает рот, отчего Хуайсана захлёстывает безудержным восторгом; Минцзюэ инициативу никак не проявляет, но Хуайсана это не смущает, он языком оглаживает кончик чужого, перекатывает жвачку, «даря» её Минцзюэ, и тот давится, тут же отстраняясь. Минцзюэ вытаскивает жвачку двумя пальцами, заворачивает в какую-то бумажку — совесть не позволяет бросить на пол — и оставляет на близстоящем столике. Хуайсан улыбается сумасбродно: укоряющий взгляд Минцзюэ его только больше смешит. — Играешься? — хватка у Минцзюэ цепкая, он крепко держит за талию так, что синяки должны остаться, но Хуайсан от этого лишь кайфует, поэтому ничего не отвечает, только тянется за очередным поцелуем, который Минцзюэ ему, несмотря ни на что, дарит — короткий, чувственный, совсем не похожий на его. Минцзюэ гладит по щеке отчего-то слишком ласково, и Хуайсану так плохорошо, что, пожалуйста, дайте два. Он хочет ответить на вопрос, но стоит ему только открыть рот, как Минцзюэ снова целует, в этот раз не позволяя руководить, целует с жадностью, и Хуайсан только и может, что подчиниться, полностью отдаться чужому контролю, пытаясь хотя бы отвечать на равных, но безуспешно. Как поцелуй из нежного становится яростным, Хуайсан не понимает, не успевает уловить ту тонкую грань между, может только беспомощно простонать, прекращая поцелуй. Облизывает ноющие губы (которые наверняка распухли до неприличия) и с Минцзюэ взгляда не сводит. Кто-то врезается в него, отчего Хуайсан морщится: — Тебе не кажется, что тут слишком людно? — он крепко держит руку Минцзюэ, прорезает толпу, не обращая внимания ни на кого. Тёплая ладонь Минцзюэ и возможность провести немного времени наедине — всё, что занимает его мысли, пока они не оказываются у туалета, который, к их удачи, общий: а, значит, предусмотрены кабинки. Хуайсан, не произнося ни слова больше, затягивает Минцзюэ в ближайшую (благо, та такая большая, что, кажется, и трёх человек вместит), запирает замок и вновь тянет Минцзюэ на себя — несмотря на каблуки, между ними всё ещё добрых сантиметров двадцать разницы, что становится особенно заметной в ярком освещении. — Что ты задумала? — Минцзюэ целует в кончик носа, дразнясь, а Хуайсан закусывает губу, обещая: — Тебе в любом случае понравится. И, кажется, эти слова срывают тормоза окончательно: Минцзюэ вдавливает его в дверцу, целуя так, словно души лишить пытается — Хуайсан впервые понимает, что значит выражение «вытрахать ртом». Он стонет во весь голос, уже не сдерживаясь, облапывает торс Минцзюэ, подбираясь к ремню на джинсах, но отвлекается на поцелуй-укус в шею, от которого наверняка останутся следы (отчего-то вдруг думается, что гэгэ сейчас ужасно неудобно, поэтому он старается откинуть голову назад, насколько это возможно). — Я не сплю с первыми встречными, — повторяет Минцзюэ, на что Хуайсан широко улыбается: — Никто тебе и не предлагал, — и толкается языком в щёку, зная, что выглядит сейчас пошло до отвращения. Минцзюэ, хмыкнув, кивает и возвращается в прерванному занятию: целует, облизывает, кусает шею, оставляя огромные отметины (Хуайсан радуется, что кадык у него никогда особо не выделялся, ибо Минцзюэ тянет чокер, случайно ломая застёжку — тот теряется где-то на полу, и Хуайсану его даже не жалко), а Хуайсан, наконец, расправляется с ремнём, расстёгивает ширинку, запуская руку в джинсы — и с упоением понимает, что у Минцзюэ стоит, на него стоит! Отталкивает от себя, на что Минцзюэ ворчит недовольно, и командует, не позволяя голосу дрогнуть: — Сядь. И руками не трогать, — подталкивает к унитазу, и Минцзюэ послушно садится (от этого послушания у Хуайсана крышу рвёт, ему хочется наплевать на всё, исполнить своё самое заветное желание — остатками разума понимая, как это нереально в подобных условиях). Хуайсан приспускает его джинсы, насколько это возможно, оглаживает пах сквозь бельё — у Минцзюэ большой, даже очень — и жмурится от удовольствия; медленно стягивает бельё, не сводя взгляда с члена, с покрасневшей головки — он любуется, даже ненадолго зависает, пока Минцзюэ не выдыхает: «Сделай уже что-нибудь», — но руки при себе держит, как ему и было велено, и Хуайсан на пробу проводит, на что Минцзюэ сдавленно шипит. Хуайсан улыбается виновато — не подумал, на сухую, хотя знает, как это неприятно, — и осторожно дует на головку, вслушиваясь, отслеживая реакцию Минцзюэ. Тот застывает, не двигаясь, а Хуайсан облизывает ладонь, обхватывает ствол, медленно, чересчур медленно надрачивает — Минцзюэ рычит что-то неразборчиво-матерно-нетерпеливое, отчего Хуайсан ухмыляется и смотрит на него, пытаясь поймать взгляд, но Минцзюэ упорно глаза закрывает, и тогда смачивает слюной головку, кончиком языка касается уретры, специально замирая в ожидании, пока Минцзюэ не посмотрит на него. Тот тоже не сдаётся, дышит только тяжело, и Хуайсан решает больше не тянуть: облизывает головку, спускаясь ниже, невыносимо неторопливо, надеется, что у Минцзюэ терпение раньше закончится, однако тот упёртый, когда не надо. Хуайсан руку заменяет языком, но в рот брать не собирается, надеясь добиться своего. Минцзюэ руки в кулаки сжимает, сдерживаясь, чтобы не запустить в чужие волосы, чтобы не заставить сделать так, как нравится ему… Хуайсан вздыхает и рот приоткрывает, обхватывает губами головку — и тишину разрывает звонок. Звонок, от которого Минцзюэ резко дёргается, чуть ли не подскакивая, а Хуайсан тут же отстраняется, натягивает понимающую улыбку: — Срочное? — Очень, — Минцзюэ с сожалением проводит по его щеке, пальцами оглаживает нижнюю губу и целует. Хуайсан отвечает в который раз, понимая, что это — последний. Последний… — Иди, — он улыбаться не прекращает, помогает заправить футболку и, пока Минцзюэ в спешке застёгивает штаны, стряхивает с плеч невидимые пылинки. — Извини. Может..? — Нет, — Хуайсан усмехается. — Как знаешь, — вздыхает, — но ты мне понравилась, — коротко целует в губы и ускользает. «Понравилась», — стучит набатом в голове Хуайсана. Понравилась-понравилась-понравилась. Жаль, что её не существует. Хуайсан кое-как приводит себя в порядок, решив спектакль продолжать до конца, хоть главный зритель и ушёл, а потому поправляет чуть съехавший парик, стирает тёмные пятна от «несмываемой» туши («А вот тинт не смазался, действительно стойкий», — думается ему; от этого хочется одновременно смеяться и вздёрнуться) и, одёрнув юбку, выходит в зал. В нём свербит желание и напиться, и расплакаться от разочарования, и что-нибудь ещё, но он выбирает пока что первое, заказывая несколько коктейлей у улыбчивого бармена. Он разговор не поддерживает, кивает только в нужных местах, и когда ему вручают бокалы, вежливо благодарит, осторожно относя всё за столик в дальнем углу, лишь чудом ничего не пролив по пути. Столик идеально спрятался за другими, поэтому Хуайсан наслаждается одиночеством. И коктейлями, да. Он пишет сообщение Цзян Чэну с просьбой его забрать, если получится, и смакует оставшийся напиток — вкусно, но трёх, не считая самый первый, который выветрился давным-давно, ему достаточно. От Цзян Чэна приходит ответ, но прочитать сразу Хуайсан не успевает: к нему нагло подсаживается подвыпивший парнишка на вид младше его самого. — А что ты одинокая такая, красавица? — Хуайсан мысленно закатывает глаза, жалея, что снял туфли — иначе можно было бы просто выйти и забыть об этом инциденте. — В компании не нуждаюсь, — бурчит, демонстративно утыкаясь в телефон: Цзян Чэн пишет, что приедет через полчаса максимум, и он отправляет «ок» и «будь аккуратен». Теперь хочется спать дичайше — усталость, переживания и нервы удачно сочетаются с алкоголем, и его вырубает, — но подтянувшаяся к тому парнишке компания напрягает. До него пытаются докричаться, видимо, потому что приходит в себя только от прикосновения руки к предплечью. Он морщится, скидывая чужую конечность. — Мальчики, отвалите, — тут он даже не старается подделывать голос, но наглецы это, по ощущениям, даже не замечают. Он пожимает плечами, поднимает ногами туфли с пола и, взяв их в руку, помахивает перед лицом ближайшего из них: — Если не съебётесь, каблук в глаз воткну, — и, видимо, этот аргумент действует куда лучше любых слов. Телефон звенит сообщением, и Хуайсан медленно поднимается с диванчика, продвигаясь в сторону выхода. Ноги гудят от усталости, поэтому он решает наплевать на всё и идёт босиком, весело помахивая туфельками и умело обходя все подозрительно блестящие места. Цзян Чэн ждёт у самого входа — хоть его и пропустили, но проходить дальше он не стал — и, заметив его состояние, всплёскивает руками: — Ты совсем очумел? — останавливает, ощупывает, будто целостность проверяет, осматривает внимательно, прищуривается на начавшие лиловеть засосы. — Устал? — Хуайсан только улыбается широко-неестественно и кивает. — Иди сюда, — он распахивает руки, словно бы для объятий, но Хуайсан намерения его просчитывает, поэтому отступает на пару шагов назад. — А-Сан! — Цзян Чэн хмурится, делает медленный шаг к нему, Хуайсан — от него. — А-Сан, не беси меня. Хуайсан закатывает глаза, явно передразнивая самого Цзян Чэна, и ставит туфли, осторожно пытаясь в них влезть. Ноги, натёртые и уставшие, против. Пока он борется сам с собой, Цзян Чэн незаметно подкрадывается и подхватывает на руки, сразу закидывая на плечо (юбку предупредительно придерживает, чтобы не задиралась), а заодно поднимает туфли. Хуайсан что-то ворчит, хлопает его пару раз по спине, из-за чего Цзян Чэн подкидывает его — Хуайсан ойкает и обиженно затихает. — Так-то лучше, — довольно кивает Цзян Чэн, доходит вместе с ним до автомобиля, куда и сгружает свою ношу на переднее сидение и пристёгивает заодно, а сам садится на место водителя. Ехать он не спешит: рассматривает шею снова, мысленно пытаясь подсчитать количество засосов, но сбивается. — Что? — бурчит Хуайсан. Туфли и джинсовку он закидывает на задние сиденья, стаскивает парик, морщась. Состояние лениво-застывшее, мысли ворочаются нехотя, и зацепиться ни за одну не удаётся — верный признак того, что накроет его позже. Через пару часов, наверное. — Он не узнал? — иногда Хуайсану хочется, чтобы Цзян Чэн не был таким внимательным к тем, о ком заботится. — Я ему почти отсосал, — бесстрастно выдаёт, и Цзян Чэн на автомате отвечает: — Хорошо… — и задумывается. — Погоди, ты сделал что?! — ошарашенно смотрит. — Отсосал, — повторяет. — Потому что хотел это сделать. Давно хотел, — взгляд Хуайсана направлен куда-то в никуда, пока Цзян Чэн пытается осмыслить. — Так. Ладно. Хорошо. Допустим, — и всё-таки не выдерживает, хватает его за руку: — Ты уверен, что ты сам хотел? Он тебя не принуждал? Он точно не… — Хуайсан затыкает его банально, ладонью, и качает головой, тихо продолжая: — Сам хотел, — улыбается криво, — мечтал. Я бы отсосал ему, если б не тот идиотский звонок! И подставился бы с огромным удовольствием, будь у меня возможность, — резко руки убирает, отворачивается в сторону. — Это с самого начала не было просто розыгрышем для меня. Я так хотел. — А-Сан… — Цзян Чэн осторожно гладит его по плечу, но Хуайсан отстраняется, хмуро уставившись вперёд. Цзян Чэну зябко от его взгляда: настолько он безжизненный. Словно… Его осеняет: — Так, А-Сан, не смей надумывать херь про то, что я от тебя откажусь, или Усянь откажется, ни за что, ты ещё проклянешь тот день, когда связался с нашей семьёй, — старается вложить в голос побольше строгости. — Всё, едем к нам, ты приведёшь себя в порядок, заварим вкусный чай и поговорим, хорошо? — Хуайсан кивает на автомате, но, кажется, не слышит его. Цзян Чэн только закатывает глаза: что ж он натворил такого в прошлой жизни, что его преследуют чужие драмы одна за другой? У Цзянов спокойно. Хуайсан принимает душ, смывает с себя косметику вместе с липким послевкусием вечера, остатками алкоголя и горечью, от которой избавиться труднее всего. Хуайсан рассматривает засосы в зеркале и жалеет, что нельзя запечатлеть их навечно. Он бы оставил… Чёрт. Кажется, придётся в ближайшее время париться в водолазках и потратить огромное количество тональника, потому что если Минцзюэ догадается… Он мотает головой, стараясь изгнать дурные мысли хотя бы временно. В комнате Цзян Чэна его ожидает горячий чай, мягкий плед с подушкой и, помимо самого хозяина комнаты, Усянь. Усянь, который не пытается подколоть с порога, а смотрит обеспокоенно. Хуайсан кусает губы, формирует себе одеяльное гнездо прямо на полу и забирается в центр, поджимая ноги под себя. Руки греет чашка — на этот раз она со смешным лупоглазым лягушонком, — и Хуайсан отвлекается на него, разглядывая преувеличенно внимательно. — А-Сан, — Цзян Чэн садится рядом, но гнездо его не рушит, — как давно? — к нему осторожно подкрадывается Усянь, будто Хуайсан его не видит. — Около шести лет, наверное, я особо не считал, — пожимает плечами деланно равнодушно. — Я… я не хотел. Я, правда, не хотел, я пытался избавиться, но оно… оно сильнее меня! — Тихо-тихо, — Усянь привлекает его к себе, укачивает в объятиях, будто маленького, пока Цзян Чэн осторожно убирает чашку, чтобы не уронить ненароком. — Ты ни в чём не виноват, тебя никто не обвиняет, ты всегда можешь рассчитывать на нас, понимаешь? — Хуайсан хочет ответить, но горло будто чем пережимает, поэтому он кивает и закрывает глаза, чувствуя, как с другой стороны его обнимает Цзян Чэн. Хуайсану требуется достаточно времени, чтобы прийти в себя и начать рассказывать: всё, без утайки. Он выплёскивает то наболевшее, как в своё время ему выплёскивал Вэй Усянь, как когда-то проговаривал Цзян Чэн — теперь, кажется, его очередь. Они не перебивают, слушают внимательно, лишь изредка обнимая крепче. Хуайсану не легче, но чуть более пусто. Место, что занимали мысли — погрязшие в липких сомнениях и ненависти, — освобождается, и что его займёт, пока непонятно. Он робко улыбается им — «юньмэнским героям», которые действительно становятся героями для него сегодня. — Слушай, А-Сан, — у Цзян Чэна глаза загораются, и Хуайсан отползает от него подальше, на всякий. — А давай, если до тридцати трёх никто из нас не женится, мы с тобой распишемся, а? Не быть же нам единственными холостяками среди всех! — и Хуайсан хохочет, впервые за всё это время — искренне. — Это же невозможно, — он не может перестать смеяться, не замечая укоряющего взгляда Усяня и робкой улыбки Цзян Чэна, словно бы говорящей: зато смотри, отвлёкся и смеётся теперь. — Невозможно здесь, заключим заграницей, — не унывает Цзян Чэн. — А что, соглашайся! У нас будет самый настоящий бромансный брак двух лучших братишек. — И доведёшь госпожу Юй до нервного срыва, — ехидно добавляет Усянь, на что Цзян Чэн беспечно отмахивается: — Да что, матушке впервой, что ли? — заставляя Усяня воздухом поперхнуться. В дверь стучат особым стуком, а после в комнату проскальзывает Яньли. — Я подумаю над твоим предложением, — важно заявляет Хуайсан, не переставая хихикать, представляя шок на лицах госпожи Юй и брата. Цзян Чэн кивает и откидывается назад, со стоном протягивает: — Вот за что мне суждено постоянно в гейские драмы вляпываться? Горе мне, горе, — патетично возводит глаза потолку. — А-цзэ, спасибо, что остаёшься верным оплотом нашего крохотного островка гетеросексуальности посреди этого гейского океана. — Не забывай, что мне в одинаковой степени нравятся и парни, и девушки, так что я, скорее, побережье, — Яньли пытается скрыть смешок, но проваливается в этой нелёгкой задаче, а Хуайсан снова хохочет под возмущённое цзянчэновское: «Вот что за подстава от тебя, а-цзэ!», меж приступами смеха сумев выдавить только «клоун».×××
А ведь они тогда действительно заключили контракт, правда, заверить не заверили, но прописали всё до мельчайших подробностей. Хуайсан резко поднимается с места и лезет в самый высокий шкафчик, где хранит все важные и не очень бумажки, чуть не валится с табуретки — благо, Цзян Чэн успевает поддержать. — И зачем ты туда полез? — Смотри. Помнишь? — машет листами с вручную выведенными пунктами контракта. — Конечно, — Цзян Чэн хмыкает, нагло забирает, пробегается взглядом по условиям. — У нас ещё пара лет в запасе есть. И теперь даже не обязательно заграницу мотаться, — шевелит бровями, на что Хуайсан только качает головой и выпаливает на одном дыхании: — Минцзюэ хочет познакомить меня со своей девушкой. Он никогда… — Никогда не знакомил после того твоего дня рождения, — Цзян Чэн хмурится, — видимо, всё там серьёзно, — Хуайсан кивает, сутулится, сразу становясь ещё меньше. — Ну, не унывай. Хочешь, представь меня своим парнем? — А-Чэн, перестань шутки шутить, — Хуайсан морщится, — жизнь себе испортить хочешь? — и ойкает от подзатыльника. — А-Чэн! — Ты не будешь чувствовать себя настолько одиноким и у тебя будет поддержка, если ты не будешь один, — Цзян Чэн притягивает его к себе, обнимая, а Хуайсан тяжело вздыхает. — Лучше мы с тобой вне дома встретимся. Прогуляемся по старым местам, разрядим сначала твой, потом мой смартфоны звонками Усяню и Яньли, чтобы они о нас не забывали. Зайдём в то кафе, где ты подрабатывал, когда учился в колледже, помнишь? У них, кажется, появились две очаровательные собаки. — Отлично, — Цзян Чэн улыбается и растрёпывает его волосы, превращая аккуратный хвостик в воронье гнездо. Хуайсан ворчит на него полушутливо и ненадолго забывает обо всех тревогах. В конце концов, он не один. И осознание этого, наверное, сможет помочь пожелать счастья Минцзюэ, общаться с его девушкой доброжелательно и не свихнуться.