не любовь, а насилие над собой

Кажется, к началу лета норма сна для Игоря побила рекордные двадцать один час в неделю. Количество еды в день тоже ушло куда-то слишком далеко от нормы. Тошно. От дела, от погоды, от того, что сегодня ночью пришёл новый дохляк, — третий за месяц, — и похоже это всё-таки на серию, а не на отдельные эпизоды. Исключительно добивала традиционная планёрка по понедельникам, которую придётся отсидеть, пару вещей сказать, о том, как у него сейчас идут дела, и дальше за работу. В Питере по-летнему душно. В отделе ещё хуже: дышать нечем и даже открытые настежь окна не спасают. Редкий ветер с улицы бумаги шевелит, но от жары не помогает. Гром устало глаза трёт, с утра пораньше закидываясь уже четвёртой чашкой кофе и совершенно не собираясь на этом останавливаться. Голова плыла от навалившихся задач, его же никто не освободил от других дел: к примеру, вот бытовуха с Васьки, — два алкоголика не сошлись во взглядах на жизнь и схватились за ножи. Почему только это ему поручили, а не кому-то ещё. Зевает так, что челюсть, кажется, вывернет. Игорь голову устало кладёт на руки, прикрыв глаза и в лёгкую дрёму проваливаясь. Только вот совсем ненадолго. Небольшой офис, в котором ютится их отдел на время ремонта в основном здании, заполняется людьми и приносимым вместе с ними шумом. Гром морщится, разгибается, хрустит позвонками, с трудом продирая глаза. Сейчас бы сна нормального, в кровати, а не на диванчике у патрульных, как последние пару дней. На кровати мягкой, а не… — Итак, граждане алкоголики и тунеядцы, начнём! Голоса затихают. Стоит только Фёдору Ивановичу начать говорить у импровизированной кафедры, сооруженной на быструю руку из стола, затащенного на условное возвышение, так все быстро замолкли. Расселись по местам, у кого столы здесь. Остальные стулья из других кабинетов притащили, двигаясь поближе к начальству. Гром на стуле лишь поворачивается, ладонью зевок прикрывая. Текучку начинают разбирать с документов. Фёдор Иванович отчитывает за криво и косо заполненные отчёты, но Игорь всё мимо ушей пропускает, — знает же, что его это не касается. Гром взглядом медленно по отделу скользит, стараясь тоску разогнать — получается совсем наоборот. Грачева лениво ногти ковыряет, невпопад кивает; Цветков, их новенький сержант откуда-то из Нижнего переведённый, с открытым ртом слушает, но Гром лишь мысленно хмыкает, ожидая, когда же наконец реальность парня прибьет всей своей грязью. Он сам тоже такой был, — шёл, тогда ещё в милицию, за идеалы, а остался, потому что больше работать-то и некому. Остальные — кто в телефон залипает, кто лениво что-то записывает. А потом что-то незаметно меняется в атмосфере. Фёдор Иванович поднимает голос, отчитывая какого-то капитана: кулаком по столу стучит, первые ряды брезгливо отодвигаются, надеясь чужой отравой не захлебнуться да от крика не оглохнуть. Игорь тихо усмехается, откинувшись на стуле. — А ты-то чего там смеёшься, Гром? У самого, что ли, всё без проёбов? — Гром напрягается, вставая, руки на груди скрещивает, аккуратно предчувствуя пиздец. Если уж Фёдор Иванович до мата опускается — значит, дело точно шляпа и генерала довели. — Что там у тебя по делам? — Так всё по плану. Бытовуху оформляю, за третьим трупом сегодня в морг поеду, — он мочку уха нервно чешет, глаз разве что не дёргается. Что же это его как маленького ребёнка-то отчитывают, как совсем зеленого пацана, а не вот уже сколько лет как майора с таким послужным списком, что некоторым и за всю жизнь не сделать. — Сегодня поедет он. Третий труп, а подвижек никаких! — стол от удара содрогается: кружка на месте подскакивает и несколько капель кофе на бумаги капают, ручка со звуком на кафель летит. — Через пятнадцать минут ко мне с бумагами! Всё! Все свободны! Работать, лодыри. Тяжело выдохнув, Игорь на место заваливается, и устало лицо руками трет. Ничего хорошего это «ко мне» не обещает. По отделу тихий шумок проходит: Игнатенко Гаврилова, — младший лейтенант со старшим, — в бок локтем пинает, сотку протягивает, кто-то поддерживает и так с задних рядов до центра доползает уже приличная сумма в купюрах. Гром выдыхает тяжело, трёт пальцами переносицу, приводит в порядок разбросанные по столу документы и сортирует их по папкам. Иногда он весь этот цирк поддерживает: свою бумажку вкидывает, мол, да не уволят-то на этот раз. Но сейчас было прекрасно понятно, что речь об увольнении (впрочем, как и всегда, если на чистоту говорить) даже не идёт. А этим лентяям лишь бы очередной тотализатор устроить на пустом месте. — Вызывали, — даже не вопрос — утверждение. Гром в маленький кабинет заходит и бумаги на генеральский стол кладёт. Прокопенко сразу в них зарывается, наискосок проглядывая, и ладонью на неудобный офисный стул напротив показывает. На время ремонта дядь Федя один из немногих, кому достался хотя бы условно приличный кабинет — с дышавшим на ладан вентилятором, хрупким шкафом, полки которого уже прогибаются под весом бумаг, и крепким дубовым столом из старого кабинета, который одним своим фактом существования из всего антуража выбивается и занимает добрую часть помещения. — Устал я с этими дебилами. Прости ты меня, — Игорь лишь отмахивается. У Фёдора Ивановича характер действительно не из простых, но Гром за годы жизни уже привык. Даже обижаться перестал на это лет так в двадцать, — Так чего я тебя по поводу этих трупов-то вызвал. Результаты по третьему пришли? — Нет, к вскрытию ещё не приступали, — Гром спокойно кивает, садясь на стул, который под ним сразу же скрипит своими алюминиевыми ножками, по полу с характерным звуком проезжаясь. — Так поторопи! Там у этой женщины наверняка тоже наркотики в крови, — генерал брезгливо в сторону смотрит, губы старые морща в отвращении. Игорь знал — у Фёдора Ивановича с наркошами разговор совсем короткий. И у него на то были веские причины. — В общем, я тебе парня из ГУНКа выпишу. Он с этой частью поможет. У Игоря глаза от удивления по пять рублей. Он громко фыркает, руки на груди скрещивая, головой из стороны в сторону мотает, а потом губы кривит в усмешке. — Что я на этот раз натворил? За что такой воспитательный момент? Я уж как-нибудь сам справлюсь. — Я сказал будете работать в паре, значит будете, — дядь Федя брови хмурит, из-под них волком смотрит. Не кричит даже, по столу не стучит, но в голосе нотки именно что генеральские. Приказные, такие что ещё чуть-чуть и снова по собственному писать. — Со всем уважением, — только по тону Игоря понятно, что уважением тут даже не пахнет. Голос тише становится, ещё более хриплым, чем обычно, — как пацан из ГУНКа мне поможет? Нарика поймает? Так ни одна из жертв не употребляла, это ещё вскрытие показало: мужик курил, а девчонка вообще здоровее всех была. Дело-то с наркотой никак не связано. Нахрена он мне, Фёдор Иванович? Только мешаться будет, а я нянчиться со взрослым мужиком не собираюсь. Стол всё-таки под ударом содрогается. Бумаги в стороны летят, а Игорь невольно сглатывает, в хлипкий стул вжимаясь, от чего тот лишь больше скрипит. У Прокопенко губы старческие нервно дёргаются, челюсть он плотно сжимает — ещё чуть-чуть и хруст зубов слышно будет. Таки довёл. — Да это тебе нянька нужна! — Игорева папка, с которой он пришёл, громко хлопает о стол в генеральских руках и разве что в лицо Грому не летит, — Распоясался совсем! Хочу — не хочу! Совсем охамел! Хазин свой отдел почти за полгода построил так, что я к ним прикопаться не могу! А у тебя-то всё через жопу. Да, справедливо, честно, но по закону надо! А сейчас ещё один труп и это дело до журналюг точно дойдет! А ты с ними как? Корочку в лицо и послать нахуй?! Нельзя так, Игорь, нельзя! А мне лучшие на этом деле нужны. Фёдор Иванович, конечно, прав, и Игорю бы это всё проглотить, кивнуть, принять к сведению и откланяться, уйдя дальше всё делать по-своему. Но что-то внутри играет, что-то злое, что-то твердящее, что он отсюда должен победителем выйти, хотя полоски и звездочки на погонах определённо говорят обратное. В голове образами всплывает этот Хазин. По работе-то и не пересекались вовсе: игоревские трупы от наркоты разве что дохли, но не торговали. Визуально-то даже опознать сложно, среди ГУНКовских ребят он только шапочно знаком с парой мужиков из группы захвата, а этот… Точно. Вспоминает, что-то из слухов, которые патрульные распространяли вместо работы, как первый месяц в уголок наркоконтроля даже случайно было лучше не заглядывать, а то эта мелкая псина сожрёт. Нет, всё-таки один раз даже пересекались лично: поздним вечером на кухне, когда Гром за очередной чашкой кофе пришёл. Этот Хазин сам как раз у машинки стоял, всё в телефон смотрел. Оба сонные, в своих мыслях, только этот не то Паша, не то Петя руку протянул, здороваясь и представляясь. Игорь тогда ответил тем же. — Он-то лучший? — судить по человеку лишь по слухам и одной даже не встрече, а так — идея ниже среднего, но Игорь хочет до последнего свою правоту отстоять. — Да что он может, кроме как на своих орать и в телефон влипать! — Вот на тебя наорет, может, и у тебя мозги на место встанут! — генерал с силой вновь по столу бьёт, а потом устало в кресло заваливается. — Всё! Забирай бумажки свои и идти работать с глаз моих долой. Хазин в этом деле работает с тобой. Это приказ. Закроете дело, а дальше обратно как в море корабли разойдетесь. Глаз нервно дёргается. На подкорке чувствует, что всё — проиграл, сейчас-то уступить надо и сдаться. Битва проиграна. И Игорь выдыхает, забирая папки и громко хлопая дверью. Надо этому Хазину — сам найдёт. А Гром на поклон в чужое логово идти не собирается. Надо с результатами вскрытия ознакомиться, возможно, что они ситуацию понятнее сделают, а ещё надо доехать до Михаил Юрьевича, их патологоанатома. Сейчас-то в голове ничего стройно не складывается, только интуиция и общий состав наркотиков в крови с экзотическим способом убийства твердит, что это всё связано. Только план весь, конечно, в пизду летит. Гром идёт по узкому коридору, всему в строительной пыли, погруженный в мысли, аккуратно лавирует между вёдрами с побелкой и рабочими, чтобы ни в кого не впечататься. Но столбом застывает, когда его со спины окрикивают. Голос тихий, — с какими-то резкими нотками, — припечатывает, заставляя медленно повернуться. Узнавание в голове не щёлкает, когда к нему навстречу двигается какой-то парень. Хоть на голову ниже Грома, а когда подходит, всё равно спина в струну вытянута, руки за спиной сложены, словно демонстрируя своё превосходство, и подбородок горделиво поднят. Над головой мигает и без того тусклая пузатая лампочка, лопаясь и оставляя слабый рыжеватый свет только от других дальше по коридору. Ремонтники громко матерятся. Гром очень их понимает. — Хазин Пётр Юрьевич, мы вроде напарники теперь, над одним делом работаем, — Игорь голову чуть вбок склоняет, мимолётно человека напротив оценивая. Что-то чужеродное в Петре на уровне подкорки чувствуется. Ещё и фамилия больным воспоминанием на задворках сознания всплывает, какая-то генеральская вроде. За то короткое первое знакомство он не мог бы это почувствовать. Но сейчас интуиция просто трещит, что Хазин — куда сложнее, чем все слухи, домысли и первое впечатление. И вот им придется вместе работать. На этот раз руку ему не протягивают. — Это моё дело, и мы не напарники, — каждым словом, как гвоздями вонзает, но Грому так уже плевать, что он готов развернуться и уйти восвояси. У Хазина своя работа, у него — своя и к чему весь этот цирк устроенный Прокопенко — не понятно. Только уйти ему не дают, — за плечо дёргают, не давая развернуться. У Петра глаз нервно дёргается, на руках вены вздуваются, а кулак на игоревой футболке сжимает разве что не до побелевших костяшек. — А ты думаешь мне очень хочется с тобой работать, да? Думаешь у меня своих дел нет? — только голос не в пример спокойный, вкрадчивый. В нём теперь есть что-то хриплое; в глазах — что-то тёмное. Не разгадать, но Игорь и не пытается, только сбрасывает руку чужую с себя, пока Пётр продолжает. — Словно я сам не знаю, какие слухи тут о тебе ходят. Да из-за этой поеботы у меня дело с барыгами в Мурино капитану передать пришлось. А он тупой, не справится! Так что хватит из себя хуй пойми какую звезду строить. Быстрее с этой хуйней закончим, быстрее каждый и дальше будет заниматься своими делами. В его словах есть доля смысла и логики. И Игорь, кажется, уже просто устал спорить, все силы и воздух зазря потратил в кабинете Прокопенко. Гром тяжело выдыхает, отходит на шаг назад и снова переносицу трёт пальцами. Возможно, скинуть на кого-то ещё хотя бы часть задач — не такая уж плохая идея. Потому что он очень устал. Сколько уже не спал нормально? Третьи сутки точно. Вот и Пётр не виноват, что попал под горячую руку и ледяное отношение. — Просто под ногами не мешайся, — от Хазина он отмахивается, как от назойливой мухи, уходя за свой стол. Вернувшись на своё рабочее место, Гром вновь в документы утыкается, параллельно распечатывая заключение по третьему трупу. Вчитываясь в бумагу, глаза устало трёт, но различия в заключениях минимальны. Тихое «сука» по кабинету растягивается, а в руках карандаш трещит и едва не ломается. Хотел доказательства того, что это серия — получите, распишитесь и не забудьте поставить печать. Если в случае первых двух трупов это ещё могло быть совпадением, то теперь даже не приходилось сомневаться в том, что это дело рук одного и того же человека. Органы вырезаны одним и тем же способом — не очень аккуратно и наживую. Так же были срезаны отпечатки, а зубы — выбиты, очевидно, чтобы затруднить опознание. Но картинка всё равно не складывается. Почему убийца выбрал именно их в качестве жертв? Первые два трупа — мужчина и девчонка, третий — женщина. Разные социальные слои, а деньги и драгоценности остались при них. Они все вообще совершенно разные люди. Возможно, третий труп что-то прояснит, но Игорь на это уже практически не надеется. Чёртов тупик. Чёртов-чёртов-чёртов тупик. Он же не может их случайно выбирать, не может просто идти по улице и убивать первого встречного? Да и то, тогда хотя бы район должен быть примерно один, а тут разные концы Питера. Логика должна быть, даже самая ебнутая, может быть даже какая-то самая неочевидная, но логика. Получится найти этот шаблон — получится и поймать. Погруженный в дело, Игорь и не замечает, как их своеобразный душный офис на шестнадцать душ пустеет, стоит только наступить обеду. Всё бубнит себе что-то под нос, делает в блокноте пометки и в который раз прикладывается к уже давно пустой кружке с кофе, в очередной раз забыв вновь сходить и сделать себе ещё. Гром глаза поднимает, только когда чувствует, что кто-то над душой стоит, сверля взглядом. Снова Хазин. Конечно. С чего он вообще мог подумать, что будет иначе. Стоит, руки на груди скрестив, теперь хотя бы рассмотреть можно. Под темными глазами залегли синяки, свободная рубашка даже в такую жару хорошо выглядит. Пётр вообще слишком хорошо для такой погоды выглядит — весь опрятный, вылизанный. Для кого только старается. — Дал бы хоть с делом ознакомиться, герой, — последнее из его рта вылетает, как оскорбление. Игорь усталый взгляд от бумаг отрывает и губы кривит в тонкую линию сжимая. Ответить хочется что-то злобное, ядовитое, но вместо этого выдыхает, все документы сортирует обратно по папкам и отдает их Хазину. — Прошу, — бумаги практически в грудь пихает, ничуть не церемонясь. А сам встает из-за стола, компьютер с кнопки выключает и подцепляет со спинки рубашку. — А сам-то куда, — ему в спину слова летят, холодные, едкие в своем напускном спокойствии. От такого в пот даже в эту жару пробивает до лёгкой испарины на шее. Словно ему в вину вменяют, что он работу свою делает. — Не буду мешать, — только почему-то про то, что едет на опознание третьего — молчит. Игорь, конечно, может простроить четкую логическую цепочку, почему он не хочет брать Петра сейчас с собой, — от того, что тот ещё не знаком с материалами дела, заканчивая тем, что банально ему не доверяет. Но это всё потом. Сейчас же Хазин за ним следом из общего пространства выходит, уходя в другую сторону, очевидно, к собственному кабинету. Улица встречает духотой, кашлем от поднявшейся пыли и кучей туристов, которых уже по привычке удается избегать, срезая дворами-колодцами до набережной. К моргу проще дойти, ногами шаркая по мостовой, ловя редкую прохладу Мойки и Фонтанки, чем заставлять себя впихнуться в и без того редкие автобусы. Игорь любил метро, его прохладу летом и тепло зимой, но ненавидел толпящихся людей, особенно в центре. Автобусы же казались с самого детства квинтэссенцией всего худшего, что могло быть в общественном транспорте — брюзжащая тётка-контролёр с химозного цвета волосами, которая сальными пальцами отрывает билетик, галдящие дети, едущие куда-то, без зазрения совести во всю глотку горланя что-то из этого новомодного рэпа, и обязательно будет какая-то бабка, которой придется уступить место. Даже если Игорь едет с ночной, даже если ноги и без того едва ли держат. Так что дойти всегда было проще. Вилять знакомыми дворами, не давая себе слишком сильно погрузиться в мысли. Получалось, откровенно говоря, не очень. Ведь эту, третью, в таком же колодце нашли. Только логики в местах нахождения трупов никакой: три тела — три разных места. До сих пор неопознанный мужчина в парке, девчонка в фонтане и теперь вот, женщина под аркой. И если первое место ещё понятно, — в парке темно, сразу могут и не найти, — то вот что двигало их маньяком в следующие два раза, Гром понять не мог. Людные места, попасть на камеры — как раз плюнуть. Но на них пусто. Фонтан — слепая зона, а над тем, что удалось, — да тут главное удалось ли вовсе, — увидеть на камерах придётся поработать позже. В морге же до мурашек прохладно, Игорь, спускаясь, рубашку на плечи накидывает, ёжась от холода. Чтобы открыть дверь в кабинет патологоанатома, к ней приходится привалиться, плечом толкая. — О, Игорек! Я тут как раз тебе звонить собирался. Только со всеми бумагами закончил, — Трентьев Михаил Юрьевич, наверное, один из лучших судмедэкспертов по Питеру, но каждый раз, когда Гром к нему заглядывал, чувство было, словно по кладбищу решил прогуляться. И дело было даже не в том, что Михалюричь трупы разделывал. Трентьев черт знает сколько лет назад был достаточно хорошо знаком с Громом-старшим и каждый раз, стоило только закончить с делами, начинались бесконечные истории о том, что вот Константин Сергеевич-то… И разговоры эти могли тянуться до вечера, воняя нафталином, упущенным временем и чувством, что Игорь никогда не станет лучше своего отца. — Добрый день, — рукопожатие у Михалюрича крепкое, до трещащих костей. Он ведет к телу, выкатывая его из холодильника. И Игорь на мгновение замирает, ладони в кулаки сжимая. Это всё кажется вновь таким несправедливым, нечестным. Смотрит на бледное лицо с прикрытыми глазами, а в голове только, как вызвали полторы недели назад на ту, вторую девчонку. Хорошая, красивая, волосы светленькие, длинные, платье приличное и руки аккуратные с необгрызенными ногтями. Михаил Юрьевич сказал, что в воде всего-то полчаса провалялась. И точно так же, как и в первом случае, — неаккуратное вскрытие с вырезанными, на этот раз, лёгкими. Опознали чудом — по татуировке-браслету на запястье. Девочку звали Олей, всего двадцать два года, студентка художественного, а до выпуска всего один курс оставался. Ушла из дома гулять и не вернулась. Тревогу подняла старшая сестра на следующий день — подала заявление. Уже через сутки нашли, а в карточке значился только привод за участие в митингах и пятнадцать суток из-за этого же. Грому кошмары не снятся, ему вообще давно и ничего не снится. Но ещё неделю после опознания он глаза закрыть нормально не мог — всё виделась ему рыдающая сестра девчонки, — больше из родственников никто не пришёл, — и как он сам в углу стоит и кулаки сжимает-разжимает не в силах ничего сделать. Он так и не смог рот открыть, чтобы пообещать, что этого урода найдут. Потому что пустые обещания это всё. Игорь-то знает. Трентьев руку на плечо кладёт, заставляя обратно в себя прийти и начинает рассказывать. Что всё, как с двумя прошлыми телами, — вырезанный орган, явно по-дилетантски, и следы метамфетамина в организме. Смерть наступила около полуночи, нашли в пять сорок утра, — добавляет Гром про себя, потому что во столько и пришлось вылезти из кровати, чтобы ехать на место преступления, — смерть наступила в результате болевого шока. Зубы и отпечатки отсутствуют, поэтому опознание вновь затягивается. Сам же Игорь подмечает на безымянном пальце след от кольца и тонкий шрам на животе, точно от кесарева. Деньги и украшения снова не забрали. Гром тяжело выдыхает, мочку уха теребя. Она была замужем и у неё был ребенок. Нихрена от этого не легче. — Следы насилия? — Трентьев лишь головой отрицательно машет. Нет ничего, словно они сами добровольно за ним шли. На девушках нет ни синяков, ни каких-либо других следов, что о первом, неопознанном, мужчине не скажешь, у которого травмы были по всему телу. Если бы не вырезанное сердце, Игорь, может быть, даже и не подумал бы, что эти тела — одна серия, но наркотик и вырезанный орган говорили об обратном. Получив заключение, избежать даже получасового, но экскурса в прошлое о том, каким Константин Сергеевич Гром был хорошим человеком, не удалось. Игорь это всё равно мимо ушей пропускал. Может человеком-то и был хорошим, весь двор знал, если что к Грому можно обратиться, он поможет даже в самые тяжелые времена. Да вот только отцом он был, откровенно говоря, не лучшим — вечно отсутствующим дома, его никогда не было рядом, чтобы помочь и посоветовать, вечно в работе, скинувший всё воспитание на деда генерала в отставке и бабку. А потому самого Игоря каждый раз от этих воспоминаний душило, словно о чужом человеке слушал. В отдел снова вернулся только уже ближе к вечеру, на входе пересекаясь с ребятами патрульными. Ему приветливо машет пацан на голову ниже, с копной русых, почти коричневых волос, с веснушками по всему лицу. Рома Малютин — хороший парень. По меркам Игоря они даже неплохо общаются, — здороваются, желают друг другу хорошего дня и спокойных выходных. Гром бы с ним, может быть, даже дружил, — умей он. Но вместо этого быстро машет рукой, мол, да, заметил. И тебе привет. Только разговора избежать всё равно не получается. Рома подбегает, улыбкой светясь, что-то там своим отмахиваясь. — Я слышал, ты сейчас над этим жутким делом работаешь, а то у нас тут уже шепотки идут, — голос только непривычно тихонький, Рома же обычно — душа нараспашку, звонкий и громкий. — И что за шепотки? — Игорь останавливается, руки на груди скрещивая. — Да так, всё шутят, что одна серия расчленёнки в Питере это ещё спокойный июнь, — и смеётся главное так, словно лучшую шутку выдумал, с которой сразу хоть в камеди клаб, хоть в КВН. Но Гром сам почти что смеется, — уголки губ скорее в кислой усмешке приподнимает, — Роме кивая. — Ничего, всё лето ещё впереди. По возвращении, на своем рабочем столе Игорь находит все папки, а поверх него лежат несколько написанных от руки замечаний с комментариями. Почерк прямой, ровненький и буквы почти не скачут, в отличии от игоревских. Гром мягко усмехается, пролистывая записи. Касательно первого тела: вообще не густо. Но из заключения судмеда могу сказать, что пацан сидел на чем-то тяжелее мдмашки. Ставлю на какой-нибудь эйфоретик, но пусть глянет вены в паху и под коленями. Про вторую девчонку: не увидел информации про жертву. Я бы посмотрел её соцсети, ещё раз опросил родителей и сестру. Мне кажется, они там недоговаривают. На наркопотребителя она не похожа — ни по данным осмотра, ни по соцдем портрету. Не мой клиент. Пометки в общем: этот наш маньячело ебнутый в край вскрывать на живую. Больной ублюдок. Знаю, что есть третий, спасибо что просветил. Жду информацию по нему. Мдмашку найти не так уж и сложно. Так что тут сузить круг подозреваемых не получится. Распространенная формула, такой же хуйней на той же Думской балуются. Так что всё ещё не понимаю, нахер в этом деле я. Из отдела Игорь выходит только снова ближе часам к одиннадцати, подсунув Хазину под дверь кабинета копию заключения судмеда по третьей жертве и небольшую записку на оборванном куске бумаги своим кривым почерком. Спасибо за комментарии. Тогда сам и займись социальными сетями. Помогай, раз назначили. Вторник проходит так же быстро, как и бесполезно. С ещё одной запиской «отдал техникам» и очередным визитом к родителям Оли Шахматовой, который не дал ничего. Мать угрюмо молчала, в руках трепля платок с бахромой и всё отнекивалась: нет, я не знаю почему моя дочь пошла гулять, нет, у неё не было друзей, о которых я бы не знала, нет, что вы, никаких вечеринок, я её никуда на такое не пускала. Наркотики? Что вы? Я бы знала. Никаких наркотиков. Отец же, сидевший рядом, только плюнул, что-то тихо пробормотав: «Она даже человеком не была. Никого и не потеряли. Вся в свою сестру-шлюху.» Игорю от всего этого тошно, от непонимания того, как так можно относиться к собственному ребенку, который тем более был так жестоко убит. Тяжелые отношения в семье, ничего не знающая о собственном ребенке мать и ненавидящий её отец. От родителей Шахматовой не было никакого толку, Грому только одно понятно стало — вряд ли Оля была счастлива в этом доме. От встречи этой не было никакого толку, только горькое послевкусие, и вечером дома удалось провалиться в беспокойный сон на несколько часов, не принесший ничего, кроме ещё более разбитого состояния. Какие-то подвижки по делу появляются только ко дню среды. Духота в отделе хотя бы чуть-чуть спала: кто-то вчера додумался притащить вентилятор, а Гром утром по дороге до отдела взял большую бутылку воды, от которой к середине дня уже ничего и не осталось. От заполнения бумаг по бытовухе его оторвал звонок — их дежурка. — Гром, слушаю, — Игорь подбородком о руку опирается, сонно что-то в блокнот чиркая, пока на другом конце не начинают говорить. Вроде голос знакомый чей-то, а вспомнить по имени не получается. — У нас тут заявление на пропажу некой Мировской Ирины подали. Вроде как раз один из твоих жмуров, — на кончик карандаша слишком сильно давит, и он ломается. Игорь на месте подскакивает, телефон плечом к щеке прижимая и бумаги по третьему телу собирая, — Что делать-то с ней? — В допросную веди, сейчас буду. Остаток разговора уже почти не слышит. Осторожное чувство воодушевления к горлу подкатывает, его давить приходится, не позволяя себе радоваться раньше времени. Может быть, вообще не их тело, может быть снова ничего полезного не будет. Ещё с минуту приходится подумать о том, стоит ли Петра в это втягивать — решает в итоге, что стоит, уже только стоя перед его кабинетом. Заходит даже без стука, особо на обстановке не концентрируясь. — Там свидетель по третьему трупу появился. Сейчас в допросной. Идем, — Игорь в проходе стоит, плечом о косяк опершись. Видит, как Хазин на него взгляд усталый от компа поднимает и, кажется, за такое вторжение в личное пространство на месте прибить готов. — Стучаться не учили? — Грому лишь плечами остается пожать, пока Петр компьютер выключает, за Игорем следуя. По дороге молчат, Хазин ни слова не говорит, словно и не интересно ему это все. Гром же развлекать не намерен. Не хочет работать — ладно. Ему же легче, пусть только для галочки будет, а Игорь сам со всем справится. Уже в допросной их встречает сидящая за столом прилично одетая женщина, навскидку точно больше тридцати пяти будет, которая заметно нервничает: руки трясутся, нервно оглядывается постоянно, по сторонам смотрит и губы поджимает. И, с одной стороны, это чувство легкой эйфории никуда не ушло, что ещё вот чуть-чуть и он за что-то ухватится, что поможет дело раскрыть. С другой же стороны, к этой женщине ещё нужно найти подход. А вот в чем, так в разговорах с людьми словами, а не кулаками, Игорь никогда не был силен. — Майор Гром Игорь Константинович, старший следователь по особо важным. Мой коллега — Пётр Юрьевич Хазин. Для протокола назовите себя и с чем пришли, — боковым зрением Гром видит, как Хазин остается стоять у двери, к стенке привалившись и руки на груди скрестив, пока лишь наблюдая. Игорь напротив садится, кладя перед собой пока ещё тонкую папку с документами по третьему телу и блокнот с открытым пустым листом. — Боровская Светлана Андреевна, — женщина кивает осторожно, начиная ещё сильнее пальцы изламывать, а голос совсем дрожит. Взглядом постоянно с Гром на Хазина скачет, — Моя подруга пропала, вечером воскресенья домой не вернулась. Она же всегда отвечает. Да и Есеньку так не оставила бы. По спине мурашки. Игорь вспоминает шрам от кесарева на трупе и сглатывает нервно, доставая из папки пару фотографий из заключения судмеда, где кровь уже отмыта, а тело не выглядит настолько страшно, как тогда, когда его нашли, протягивая их Светлане. — Вы узнаете на этих фото Мировскую Ирину, о пропаже которой вы писали заявление? Боровская моментально в лице меняется, её трясет, короткими ногтями в предплечье впивается, так сильно, что под ними тонкие струйки крови появляются, едва держась, чтобы на вой не сорваться. Всхлипывает, запястьем слезы утирая, не позволяя себе окончательно в истерику сорваться. Игорь Хазину машет рукой, мол, воды принеси, а сам теряется, что делать. Вновь может лишь в кулак до боли ладони сжимать. По крайней мере, они смогли подтвердить личность жертвы, это иррационально радовало. Продолжить получается только после того, как Светлана немного успокоилась, — руки всё ещё тряслись, но говорить более-менее спокойно она уже могла. — Ира в воскресенье после рабочей встречи не вернулась, я переживать начала. Она на телефон не отвечала вообще, я же говорю, ей это вообще не свойственно. Встреча эта чертова ещё, и так все дни в офисе почти до ночи, а тут только это воскресенье и… — Так что ж вы раньше-то, милочка, не чухнулись, — Пётр голос подает, поставив стакан с водой на стол, а следом вновь там же вставая, руки скрестив. Игорь на него зло смотрит, одними губами шепчет «захлопнись, » но Хазин лишь ухмыляется. — Да эти же ваши, — у Светланы лицо кривится в гримасе презрения, словно ей о полицейских говорить даже тошно. Она ежится вновь, а в голосе злые нотки появляются, — Три дня, три дня. Думаете я не пыталась? Звонила это ваше сто-двенадцать, а меня нахуй послали. Ждите. А я знаю, что Ирка после офиса всегда домой идет. И встречу эту на понедельник хотела перенести, но дедлайны же горят. По Еське всегда скучает. Господи. Скучала. В истерике Светлана снова лицо руками закрывает, тихо всхлипывая, — плечи дрожат, — потом выдыхая, волосы откидывая и рукой слезы с красных глаз утирая. Стакан залпом допивает и взгляд на Игоря поднимает. — Спрашивайте, что нужно. Я всё отвечу. Только найдите мудака, который сделал с Ирочкой это, — у неё голос решительный, пусть от эмоций и ломающийся. Гром вновь в себе давит это тихое и робкое «обязательно найдём, » в котором правды нет, и лишь кивает, начиная задавать вопросы. — Кем вы приходитесь погибшей? — Игорь карандашом о бумагу скрипит, грифелем пальцы пачкает и взгляд на свидетельницу поднимает. Светлана сначала вновь, то на Петра смотрит, то куда-то в стену, в руках уже пустой стакан вертит, и спустя минуту начинает. — Мы близкие подруги. Я ей с Есеней помогаю, дочкой её. Ира работает всегда много, после того как родители умерли и того больше. Раньше в Москве жила, но несколько лет назад по работе сюда переехать пришлось, — пусть камера в углу и снимает, Гром все равно каждую маломальскую деталь себе записывает, чтобы ничего не упустить. Только едва, на фоне, слышит, как Петр тихо хмыкает, но сам значения этому не придает. — Она в Газпроме работала, у неё свое подразделение, что-то там с культурным развитием связано. Очень работу свою любит. Мы в воскресенье утром поругались из-за встречи этой дурацкой, что-то ни то про фонд какой-то благотворительный, ни то про организацию фестиваля. Я же и подумала, ну, перебесится и вернётся. Тем более Еське с домашкой помочь сама хотела. А тут… Я же сразу почуяла, что что-то не так. А кому звонить и не знаю, с работы никого у неё и не знаю. А ваши вот, послали. — А её муж? — Светлана замирает, словно это на неё решили сейчас напасть. Глаза в страхе округлила, за края стола схватилась, подушечками пальцев до побелевших ногтей сжала. Спину выпрямляет и снова зверем смотрит, разве что глаз сильно не дёргается, — так, лишь самую малость. Чтобы дрожь в пальцах унять, руки на груди скрещивает. — Какой муж? Ира замужем никогда не была. Она… — Светлана запинается, сглатывая, взглядом вновь куда угодно, только б не на Игоря и явно ёжится, плечами вздрагивая, и руки то в замок складывая, то собственное обручальное на безымянном крутя, — Никогда не была. У неё вообще с мужчинами всё было сложно. Еська — случайный ребенок, там её отец лет до трех продержался, а Ира потом сбежала просто от него. Он их жизнью никогда и не интересовался. В блокнот идет очередная пометка, мол, погибшая была не замужем. Только Хазин за спиной вновь что-то себе под нос хмыкает. Допрос затягивается ещё на добрых полчаса, за которые удается выяснить, что да, были, конечно, по бизнесу конкуренты, но до убийства они бы точно не опустились, так что работа точно ни при чем. И что у ребенка других родственников не осталось, заставляя Игоря в очередной раз невольно вздрогнуть, вспоминая, как сам после смерти отца чуть в детдом не угодил, если бы не Прокопенко. — Позвоните, если чего вспомните или если помощь понадобится, — наконец, закончив, Игорь оставляет свой номер телефона, начиркав его на куске бумажки. Выдохнуть получилось только закрыв за собой дверь допросной, выйдя из неё последним. — Меня дёргай, только если напрямую с наркотой связано, — Игорь дергается на чужие слова, резко поворачиваясь. Петр раздражения в голосе скрывать даже не пытается, стоит, даже так, вполоборота на Грома смотря, а у того внутри закипает. У них тут мудак орудует, из-за которого ребенок единственного родителя решился, а этот дёргаться не хочет. — Что, Хазин, руки об оперативку марать не хочешь? О трупы настоящие? Слишком чистенький, что ли, для этого? — злость неконтролируемая наружу лезет, отражаясь вновь сжавшимися кулаками, и до хриплого низким голосом. Хазин оборачивается резко, смеется в пустом коридоре гулко, почти что страшно, смотря глаза в глаза, а потом резко в лице более серьезным становится и смотрит на Грома как на последнего идиота. Лыбится ещё так, из-под бровей смотрит, голову чуть склонив. — Да мне насрать на эти трупы, веришь-нет. И на дело это тоже насрать. В коридоре Игорь остается один, смотря в спину уходящему Петру, не в силах даже что-то вслед бросить. Такие безразличие и похуизм обескураживают. Пятница же начинается с нового трупа и звонка во втором часу ночи с вызовом на место преступления. Ночная прохлада хоть как-то позволяет дышать, перехваченный в каком-то круглосуточном по дороге мерзкий кофе из пакетика едва ли спасает от желания завалиться на ближайшей скамейке и поспать ещё хотя бы час. Ещё и практически в самом центре, а от прошлого убийства и недели не прошло. Черт. Их маньяк совсем страх потерял. Обезображенный вид трупа на набережной как-то не оставляет надежд на то, что этот день будет хорошим. От вида мертвого тела, как и каждый раз — мурашки по хребту. Вроде и трупы, и всё в жизни видел, но каждый раз как-то не по себе. Наверное, это в нём все те остатки человечности говорят, что ещё не выжжены реальной жизнью и сложившимися стеклами внутрь розовыми очками идеалов. Около патрульной машины стоит пацан, трясется, рюкзак всё одергивает, с ноги на ногу переминается и с какой-то девчонкой из патрульных разговаривает. Игорь боковым зрением видит, как ему машут — снова Рома. Уже не такой улыбчивый. Они рукопожатиями обмениваются, пока Гром на пацана не кивает. — Он нашел? — Ага. Турист. Возвращался с Рубинштейна, и вот, со всеми красотами Питера за одно познакомился, — Игорь устало глаза трёт, стараясь проморгаться. Труп на земле лежал лицом вниз, — это по натекшей крови понятно, — видимо патрульные или пацан перевернули. Плохо, но ладно. Мужик лет тридцати, черт, снова мужик. Значит это всё не на какой-то извращенной сексуальной почве. — Труповозку вызвали уже? Судмедов? — Малютин неуверенно кивает, а взгляда от тела всё не отводит. Гром внимание переключает на пацана смотря — губы подрагивают, руки в карманах прячет и сгорбился сильнее привычного. Игорь руку ему на плечо кладет, и пацан всем телом вздрагивает, едва не подпрыгивая. Из себя удается выдавить подобие усталой улыбки одними уголками губ. — Ром, слушай, если тебе стремно на труп смотреть, так это нормально. Я когда своего первого увидел сначала блевал, а потом неделю спать ещё не мог. Иди в машину, я дальше сам справлюсь. Малютин облегченно выдохнул, невпопад кивая и что-то вроде «спасибо» пробурчав, действительно ушёл. Разбираться пришлось до рассвета. Пока все описали, пока труп погрузили, пока свидетеля опросил. Конечно, как и в прошлые разы — ничего. Шёл пьяный, увидел тело на мостовой валяется, подумал такой же бухарик. За плечо подергал — ноль реакции. Перевернул, а там всё в крови. Сразу полицию и вызвал. Было ли тело ещё теплым, конечно, не помнил. Потом быстро приехал патруль, вот и всё. А камер в округе тоже, конечно, ни хрена. Нева же, с другой стороны, хрен что увидишь. Хотя у завода на этой стороне хоть что-то, но должно было быть. Впрочем, Игорь искренне сомневался, что у них хоть одна работающая камера найдется. Свою пару часов пришлось досыпать уже в отделе, вновь устроившись на диванчике в каморке патрульных, подложив кепку под голову импровизированной подушкой. Но до обеда всё равно как в коматозе ходил: бумаги заполнял, протокол опроса свидетеля, чертовы запросы на камеры у завода на набережной и подсунутая с утра пораньше записка под дверь хазинского кабинета, с адресом их морга и времени, к которому туда подъехать надо будет. Собственно, самого Петра Гром встречает уже у старой обветшалой парадной. В какой-то легкий пиджак кутается, словно холодно, и судя по окуркам рядом уже не первую сигарету смолит. — Я же просил меня не дергать, если с наркотой не связано, — вместо приветствия — претензии, процеженные сквозь стиснутые зубы. Меж пальцев всё так же сигарету сжимает, затягиваясь, и бычок о перила тушит, не попадая в банку из-под растворяги, стоящую на полу, которая тут вместо пепельницы. Конечно, нагнуться и нормально выкинуть — выше его достоинства. — Судмедэкспертиза. Может, ты на теле увидишь что-то, что нам простым следакам не дано, — слова снова какими-то едкими выходят. Не говорить же, что это больше по той причине, что Гром не хочет слушать очередную выволочку от Фёдора Ивановича. К залу спускаются все в такой же тишине, только двери скрипят да с трудом открываются. Михалюричь Игоря тепло приветствует, руку пожимает, а вот на Хазина внимания словно и не обращает. В зал их проводит, привычно тело из холодильника выкатывает и поднимает простынь, открывая тело жертвы. — Торопился наш голубчик, на этот раз отпечатки и зубы оставил. В общем, знакомьтесь, покойный Зимин Константин Вадимович, тридцать два года, — Игорь брови хмурит, пытаясь припомнить, почему ему это лицо смутно знакомым кажется, словно где-то уже виделись и, может быть, не раз. В предрассветной тьме особо-то и не вглядывался, а сейчас вот что-то в памяти колышется, да очень легко ускользает. — Умер в результате вырезанной трахеи, хотя, по правде, я вам скажу, ему просто горло раскурочили. На этот раз в крови целый коктейль: и традиционный наш метамфетамин с той же формулой, и кокаин, и алкоголь. Так что даже если бы его на живую не резали, то от передозировки все равно умер бы. Да и внутренние органы там в таком состоянии, ну… понятно, что употреблял и курил наш молодой человек разное. Смерть наступила в районе между одиннадцатью вечера и часом ночи. Следов сопротивления нет. Резко обернуться приходится, когда рядом слышит судорожный вздох, обращая внимание на Петра. Вместо привычной едко-хитрой улыбки, у Хазина тонко сжатые губы и пустой взгляд прямо на лицо трупа. Гром видит, как его трясет — дышит часто, рот открыв, а глаза широко распахнуты, точно в страхе, сглатывает тяжело, двинуться с места не может и всё смотрит. Взгляда от раскуроченного горла не отводит: ошметков мяса, в разные стороны торчащих, ниточек сосудов вытянутых и уже иссохших, от крови, которую даже в условиях морга стереть не получилось. От лица смертной маской окаменевшего с подернутой белизной глазами и уже синей кожи, со слипшимися кровавой коркой волосами, все оторваться не может. — Трупов никогда не видел? Нашатырчику? — хотелось сказать без упрёка, но получается как всегда — грубовато и абсолютно не тактично. Хазин голову вскидывает резко — глаз дергается, но это уже не тот потерянно-шокированный взгляд. Теперь же Петр на него смотрит так, словно убить хочет, словно видит, как сам Игорь уже на этом столе лежит с так же в хламину разодранным горлом, с y-образным вырезом через весь корпус. — Отъебись, — Хазин головой резко трясет, снова натягивая на себя маску безэмоциональности и назад отшатываясь. Игорю остается лишь плечами безразлично пожать, не желая вникать в суть чужих психов. Может быть он и сам, конечно, не сама деликатность и стоило бы вести себя тактичнее, но так и Пётр — не кисейная баба, а такой же майор, как никак. Игорь недовольство своё грубой ухмылкой показывает и на Хазина больше не глядит, осматривая вещи покойника. Дорогие, но не ярко-вызывающие. Цену выдают бирки, качество ткани и швов. Гром в этом всем не то чтобы разбирается, но понять, что куплен костюм был совсем не на Уделке — может. В первую очередь карманы проверить. В штанах мелочью двенадцать рублей и салфетка, рубашка порвана местами, в крови, грязи, — нужно попросить проверить эту кровь, но Гром практически уверен, что она принадлежит только жертве. Пиджак оказывается интереснее, через дырку в кармане в подкладку забилось несколько скомканных чеков, — Игорь их бережно разглаживает, складки расправляет и на пальцах остается черная краска, которую он рефлекторно о джинсы вытирает. Один чек стерся так, что едва можно разобрать только сумму покупки в двенадцать с чем-то там тысяч большими цифрами. Со вторым интереснее, он был затёрт намного меньше и тут уже можно было разобрать и однозначную дата: восемь вечера, тридцать шесть минут вчерашнего дня, совсем незадолго до убийства, — радость на лице Игоря отражается только кривым подобием улыбки, — и, что важнее, целое название кафе с адресом. Ещё один беглый взгляд на тело, что самому осмотреть, прикинуть кем был этот труп, чтобы хотя бы чуть дальше сдвинуться с этой ебаной мертвой точки. Работает точно не руками, — ладони и подушечки слишком мягкие для этого, — в черепе за ушами симметрично небольшие выемки, словно очки не по размеру носил долгое время, игнорируя особенности его трупного состояния вполне себе ухоженный парень был, своему дорогому костюму соответствовал, позвонки на задней стороне шеи немного выпирают, плечи кривоватые. Скорее всего сидячая офисная работа, какой-нибудь менеджер. Это казалось логичным вариантом, но далеко не единственным. — Наш маньяк монстра Франкенштейна, что ли, собирает, — Гром устало переносицу трет, смотря на Петра. Тот вроде отошёл и не выглядел таким шокированным, но от голоса чужого и хриплого всё равно дёргается. — А черт его знает. Это тебе, Игорек, виднее, — Трентьев как-то обстановку разбавить пытается глупой не то шуткой, не то констатацией факта, а получается иначе. — Я окружением займусь. Раз уж у нас есть имя, — Хазин отмирает, перчатки после осмотра снимает, выбросив их в мусорку около входа и выходит громко дверью хлопнув. Вот уж кого действительно только черт знает. Из морга Гром выходит ещё спустя минут тридцать, держа аккуратно чек на девять тысяч пятьсот семьдесят три рубля ноль-ноль копеек из какого-то безумно модного ресторана и выслушав дежурное трентьевское причитание какая нынче молодежь пошла. Лучшая зацепка из тех, что есть сейчас. В интернете по названию выдает плашку с адресом, а потом сразу несколько страниц, где даже из превью понятно, что этот ресторан входит в какой-то там топ питерских заведений и вообще во что-то там мировое целит. Входная группа пестрит дорогим отсутствием избыточного: открытые настежь окна на летнюю веранду, идеально черные вычищенные двери, несколько сухостоев вроде бы пшеницы стоят в алюминиевых кувшинах и, кажется, готовы от любого прикосновения рассыпаться, иссушенные солнцем. Игорь практически не специально задевает один из них, чтобы с каким-то внутренним удовлетворением услышать внизу булькающую воду на дне. Ресторан какой-то там ни то модели, ни то бывшей жены популярного исполнителя, встретил Игоря неприветливо хмурой хостес, которая взглядом из-под бровей на майора смотрит, явно внешний вид оценивая. Честно говоря, Грому плевать. — Прошу прощения, но мы, — девчуля губы облизывает, взглядом всё по сторонам, лишь бы не на Игоря, — мы не сможем вас обслужить. — А мне обслуживание и не надо, — Игорь корочку достает, показывая, и ухмыляется про себя. Он же прекрасно всё ещё по входной группе и сумме в чеке понимал и себя не обманывал, — обед в таком месте ему спокойно влетел бы в копеечку и такое расточительство казалось безумно глупым. Не просто для Грома. Вообще. Всё-таки удостоверение сотрудника полиции открывает много дверей. Девчонка, — на бейджике вроде Аксинья, но почему-то Гром был готов поставить на то, что в паспорте имя-то другое, — сразу улыбнулась широко, но, очевидно, натянуто, рукой в сторону пустого зала махнула, что-то очень нервно прощебетав про «сейчас администратора позову». Следующей подходит мужчина лет тридцати, запыхавшийся, красный, словно бежал, голову чуть набок склоняет, словно внимательно слушает, а губы в той же фальшивой улыбке тянет, руки на груди скрестив. — Владимир, администратор. Чем я могу вам помочь, товарищ майор? — Игорь костяшками щёлкает, опираясь на диванчике. Из папки тащит фото Зимина, нормальное ещё, какое-то из архива в форме да при параде, которое достал, заехав в отделение. Там же и понял, что с Константином этим всё интереснее и сложнее. Уже не просто труп — коллега. Подполковник Следственного, был на хорошем счету, вёл несколько громких дел и несколько лет назад по не озвученным причинам перевёлся из Москвы. Тогда-то и сложилось, почему Грому лицо показалось знакомым — пересекались на одном деле года три назад. — Узнаёте этого человека? — Владик мины лица не меняет, всё такое же надменно-самодовольное. Аж блевать тянет. Он головой отрицательно машет, — Тогда мне нужны официанты, которые работали вчера вечером. Возможно, потребуется весь персонал. — Это займет время. Может быть вам принести что-то, пока мы всех собираем? — Воды. На всё про всё ушло где-то около получаса. Ещё минут сорок абсолютно бесполезного допроса троих официантов, которые практически ничего не знают, никого не видели. Всё одно и то же — милая улыбка и как заведенные головой из стороны в сторону мотают. Видели, бывает, но давно уже не обслуживали. Игорь глаза устало трёт, по новой раскладывая бумаги и голову вскидывает на очередную девчонку смотря. — Вы узнаете этого человека? — вопрос уже на языке мозоль набил, а от летней духоты проще не становилось. Внезапно мигнувшее осознание в глазах у собеседницы обнадежило. Она, наконец, кивнула. — Да, Константин. Он часто у нас бывает. Я его столик вчера обслуживала, — Игорь кивнул, мол, давай, продолжай, — Вчера ругался с каким-то парнем, а потом расплатился и ушёл. Даже чаевых не оставил, а обычно не скупится. Только вот такси не заказал. Он в этом ответственный — пьяным за руль ни-ни. От нас всегда на такси, а если переберет, так просит заказать. А тут перебрал, но не попросил. А что с ним случилось? Или натворил чего? — Так, погоди-погоди, девчуль. В какую сторону-то ушёл? О чём ругались? — официантка тараторит так быстро, что основное Гром едва успевает подмечать. — Да не помню я, у нас тут кроме него полная посадка была, я поела-то в первый раз только уже после смены. Точно про клуб что-то говорили, когда ругались, но я больше ничего не слышала. У нас приличное место, знаете ли, товарищ офицер. Не принято подслушивать. Гром цепким взглядом проходится по девчонке. Из плотного пучка неаккуратно выбивается несколько прядок, да и в целом вид довольно взлохмаченный. Коротко смотрит на других официанток, которые нервно пальцы заламывают, всё перешептываются и в их сторону глядят. У них на голове всё аккуратно. Волосок к волоску. Форма тоже аккуратно у всех застегнута, вплоть до пуговки, а у собеседницы этой рубашка не на ту пуговицу, снизу не заправлена и топорщится, но ворот прямо под горло. Под нижними ресницами темные разводы, ни то словно плакала, ни то замазывала что-то неаккуратно и в спешке. — Можете ещё разок ваше имя повторить, пожалуйста? — Анна Леонидова, — Игорь в блокнот чиркает себе что-то, анализируя детали. И говорит Аннушка тише, чем остальные. С лёгкой хрипотцой в голосе, почти сорвано, слишком тихо для официантки. Гром ещё раз аккуратно взглядом окидывает толпу работников, которая около бара собралась. Шушукаются все, кроме администратора, который на них постоянно смотрит, но стоит только им взглядом с Игорем пересечься, так сразу глазами куда-то в сторону входа глядит. У него брюки мятые и слегка мокрые, точно оттирал что-то в районе паха. Гром тихо хмыкает, наклоняясь ближе к официантке и говорит тихо так, чтобы только она слышала да по губам не получилось бы со стороны прочитать. — Так в приличных местах, Аннушка, администраторы официанток вроде как не ебут, — девчонка быстро алыми пятнами стыда покрывается, взгляд отводит, смотря Игорю за спину, и что-то одними губами бормочет, а Гром вопрос с упорством повторяет, — О чем они ругались? — Расстались, — говорит ещё тише, а Игорь внутри ликует, что, наконец-то, хоть что-то с мертвой точки сдвинулось. — Один у другого бабу увел? — девчонка глаза поднимает и совсем тихо, практически губами одними говорит, лишь бы никто точно не услышал. — Не, они ну… Эти, товарищ майор. Константин Вадимович постоянно этого Максимку приводил к нам, всегда за него платил, а потом они вместе уезжали. Целовались иногда. А вчера вот поссорились. Как по голове ударили. Гром моргает медленно, брови хмурит и вдыхает поглубже. Уж на кого-кого, а на пидораса Зимин не был похож. Ни по записям в личном деле, не по тому короткому периоду, когда вместе работали. Ну да, объективно не запущенный мужлан с пузом, следил за собой, но таких нынче много наберется, чего не сделаешь только, чтобы девчонку подцепить. Игорь губы поджимает, пытаясь на себя такое переложить. Он же, объективно, тоже ничего себе, — не слепой же, видит, как на него некоторые девчонки смотрят. Но это же не причина хуи сосать да по мужикам ходить. Гром глубоко вздыхает, а следом тихо хмыкает. — И где же этого Максимку найти? — Да откуда мне знать-то? — А если подумать? — Игорь пальцами нервно по столу стучит и взгляд быстрый бросает в сторону этого Владимира, администратора. Девчонка губы нервно подгибает и плечами дергает. — Нуу… если подумать они что-то о другом баре говорили часто. Эффа, эффи. Черт его знает. Я не запомнила. Это всё правда! — голосок чуток поднимает, но тут же тушуется, замолкая, говоря уже сильно тише, — Вы только про Влада ну не говорите… Руку поднимает, мол, нормально всё. Не скажет. Игорю-то резона в этом уже никакого. Анну просит пока не уезжать из города и выходит из ресторана, тяжело втягивая летний воздух. Сворачивает в подворотню, где солнце хотя бы не печет, где дышать становится чуть легче. Он телефон в руках вертит, старенький смартфон далеко не последней модели с треснувшим экраном и заклеенными камерами. Номер по памяти набирает, слушая гудки. — Какие люди и не лично! — по ту сторону раздается с детства знакомый голос с одесским акцентом и Игорь мягко ухмыляется. Ему нужна информация, но времени ехать на другой конец города уже нет. — Игнат, дело есть, — Гром по памяти во дворы углубляется, двигаясь куда-то в сторону центра. — Вот вечно у тебя так. Чуть что, так помоги, а как мне в моих делюгах нужно… — Ты это, не разгоняйся. А то сказанешь чего — жалеть будешь, — хриплая усмешка, пока Игорь привычно щёлкает костяшками пальцев, быстро идя, в поисках, где бы перекусить. А то с утра ни крошки во рту не было. — Угрожаешь, товарищ майор, — Гром по голосу знает, что Бустер не в обиде, так, их привычное дружеское задеть да подтрунить. — Конечно, товарищ жулик, — в хрипловатом смешке ирония и спокойствие. Потому что знает — Игнат в помощи никогда не отказывал, да и не откажет. — Да шо ты сразу жуликом-то обзываешь. У меня, между прочим, абсолютно чистый бизнес. — Кончай этот горох нести, знаю я твой честный бизнес. У меня времени нет. Мне нужен клуб Эффа, что-то такое. Какой-то до пизды модный, — Гром сам себе под нос усмехается, наконец, заметив ларек с шавермой. — Эффи. А шо это тебя в дыре для гомиков понадобилось? Аль с девчонками не удается всё, так решил за пацанами приударить? Ну знаешь, я не то, чтобы осуждаю, но, учитывая, что… — Игорь глаза закатывает, давая другу возможность над ним поржать спокойно, пропуская все шутки о собственных склонностях мимо ушей. — Ага, одну в сырном, пожалуйста, — наличку сразу высыпает, в кулак зевая. — Ты че, всё это не слушал? — Игнат искренне удивляется, и, судя по голосу, кажется даже немного расстроен тому, что все его чувство юмора в никуда ушло. — Неа. Жрать больно охота. В общем, организуй мне туда проходочку, — Гром с пару секунд медлит, думая спрашивать или нет, под нос себе хмыкает, понимая, что да, надо, — У меня будет к тебе ещё одна просьба. С ней точно в накладе не останусь. — Ой да к Васо в центре съезди, он тебе одежку как надо оформит, он не настолько пафосный, чтобы прямо по приглашениям, — Игнат всё шутливым голосом своим продолжает, словно бы и не обращая внимания на вторую просьбу. — Сам-то откуда знаешь? Заглядывал, что ли, на парней поглазеть? Или тебе в качалке не хватает молодых пацанчиков? — только по тишине на том конце, понимает, что здесь надо остановиться — перегнул. У Игната голос в момент более серьезным становится, другие тона, другие интонации. — У тебя вторая просьба была, — пустота в голосе друга резала. Игорь готовую шаверму забирает, сразу делая укус, говоря с набитым ртом. — Была. Можешь мне одного кента посмотреть по своим каналам. Майор Пётр Хазин, ГУНК. — Хуя се у тебя запросики. Самому-то не проще будет? Ну и это тебе, конечно, в копеечку влетит. — Влетит так влетит. Сегодня до вечера управься. Не нравится он мне, — Игорь на поребрик садится, от солнца по теням зданий прячась, телефон к уху плечом прижимая. — А есть поводы? — беспокойство в чужом голосе игнорировать сложно, но у Игоря и это получается. — Да так. Ладно. Бывай. Обнял, — сбрасывая звонок Гром устало трёт глаза, присаживаясь на разгоряченный камень около набережной, погружаясь в мысли. До Васо идти минут тридцать отсюда — успеет. Но это странное, обоснованное только на собственной интуиции подозрение к Хазину, жрало. Им приходится работать вместе и, судя по тому, как он отреагировал на последний труп, теперь намного плотнее. Словно это стало чем-то личным. И Игорь не хотел оставлять у себя за спиной бешеную карту. К клубу Игорь подъезжает уже сильно к вечеру в более-менее приличной одежде. Сам одергивает, конечно, постоянно слишком тесную в плечах рубашку, да и футболка слишком крепко облегает в районе груди, хотя бы кроссовки удобные дали, какие-то модные, конечно, но это всё ещё ужасно непривычно. Контролировать себя, чтобы не растрепать волосы, уложенные гелем и черт знает чем, или рукой не проводить по аккуратно подбритой бороде. Ещё в такси удается поговорить с Игнатом, и информация оказалась не из приятных, заставляя всё сильнее хмуриться и нервно себя за мочку уха чесать. Бустеру удалось так быстро достать разного о Хазине, — мало что из этого было хорошими новостями. Началось всё с того, что Игнат знает человека, который брат другого человека, который сидел в одной камере с кем-то, кого посадил Хазин, при задержании отметелив так, что сначала в больничке проваляться пришлось и, конечно, подкинув. Этому можно было и не верить, ведь, как известно в тюрьме каждый второй сидит: кто по сфабрикованному делу, кому подкинули, кого подставили. Но остальное сходилось с тем, что слышал сам Гром: в Москве очень сильно жестил на задержаниях, вел себя как ебнутый, и, кажется, есть даже несколько замятых дел с превышением полномочий, другой кент Игната говорил, что и вовсе видел, что Хазин угашенный был в ноль на какой-то московской тусовке, да и вообще, мол, весёлый человек этот Петя — всегда весёлый такой, точно заряд внутри неиссякаемый, — Игорь уж самостоятельно домысливает, что весёлый скорее не из-за характера, а благодаря чему-то химическому. Закончил Игнат уже своими мыслями: нихуя этому майорчику за такое поведение не будет, всё-таки генеральский сынок. Так что на справедливость рассчитывать не стоит. Говно этот человек, даже по его, Игнатовским, заниженным меркам. Ещё не дойдя до поворота к клубу, который был во дворах, со спины он увидел Петра. Игорь стал невольным свидетелем разворачивающийся сцены и был охотно готов поверить в сказанное Игнатом.