["Сюита темноты"]

      Чересчур тихо вокруг, если не считать мерное жужжание чего то. Или кого то? Может быть громадного веселого и добродушного шмеля? Милого, мягкого шмелика, деловито выжужживающего свой монотонный мотивчик. Едва слышно еще чье то хриплое, неровное дыхание. Или спокойное, неторопливое, как у спящего?       Хотя, почему это должно заботить, если мир так прекрасен и хорош, несмотря на вгрызающуюся в мозг тупую боль? Да, определенно окружающий мир темноты великолепен даже при таком раскладе. Но что же ожидает там, в мире света и колоссальной, абсолютной радости?       Он едва приоткрыл глаза, жмурясь ака довольный кот на теплых камнях.       Свет, бивший прямо в зрачки, был неумолимо жесток, став в разы, нет, в десятки раз ярче, но это сущие мелочи перед ликом вечного счастья? Яркий, холодный, всепоглощающий свет позволял миру видеть поводы для радости, поэтому зачем страдать от какого то неприятного ощущения в глазах?       Внезапно промелькнули мысли о чем то старом, напоминавшем о чем то серьезным. Кажется, что то в душе поменялось, но что, он уже не поймет (а была ли у него душа?). Слишком далеко это знание от света веселья, счастья и блаженства.       Привыкнув к свету, чудной взор начал выхватывать и другие детали: яркую железную оправу главного источника света — хирургической лампы; мягкие пастельные обои, почему то с розово-голубыми гномиками и лошадками; стоящие угрюмо в стороне шкафы, вероятно с необходимыми медикаментами и приборами. Кое где проскальзывали матовые пятна, не различить, что именно… Все это не пугало, не огорчало, не вводило в заблуждение, нет. По крайней мере первое время.       Эта обстановка казалась ему пасторальной, спокойной.                   Приносящей счастье.       Он задумался. Когда же еще он испытывал столь всепоглощающий радостный покой? Когда другие чувства притуплялись, оставляя главное место беззаботности?       Никогда такого не было — такой ответ едва заметно проскользнул в его сознании. Впрочем, к чему это все? У него есть его персональное, вечное счастье. Он стал подобен монаху, нашедшему спасение от необходимости в материальном.       Нет, не монаху. Подобен Богу.       Он уже не мог сопротивляться лавине чужих радостей, позволив счастью прорвать плотину рассудка, вместе с головной болью заболнять все его тело. Блаженная улыбка преобразила бледное лицо.       Ощущения, подобные действию неправильных таблеток, совсем не смущали его. Не хотелось задуматься, почему это проходит именно так, почему он вообще здесь, да вообще кто он сам такой? Нет, даже думать совсем не хотелось. Ему хотелось слиться в этой вселенской радости с высшей целью, закружиться в лихом танце в обнимку с тем шмелем.       Дазай-сан наверняка не признаёт его, ему нет дела до какого-то там пса Мафии, он же возится с тигренком…хотя, впрочем, какая разница? Смысл жить всю жизнь ради простых слов, если она не ограничивается только признанием в силе?..       Странно, что его монотонный монолог стих.       А вместе с этим стих и поток блаженства. Холодное осознание промелькнуло сквозь этот поток сладкого безумия, бесконечной радости, подобно ведру ледяной воды за шиворот. Был на задании, не справился?.. Что скажет Мори, как теперь обернется ситуация? Вдруг все теперь кардинально изменится, и не в лучшую для Портовой Мафии сторону? Что будет с другими? С Чуей, с Кое, с Рин?..       Мысль о последней больно резанула, ибо как обрывок промелькнуло воспоминание, где она рядом отвлекает других на себя, дабы дать возможность развернутся Расемону во всю мощь…       Блаженство испарилась, и кажется, что шмель зажужжал чуть более злобно?       Надо что то делать, и желательно побыстрее.       Досадуя на глупое чувство радости и умиротворения, недостоин же чувствовать такое, резко поднялся, и мир как то странно изменился, совсем не в лучшую сторону.       Безобидный шмель вдруг сменился зловещей осой, гномики и лошади на обоях зловеще усмехнулись, растягивая громадные пасти в кривом оскале, а матовые пятна приобрели строгие очертания, как будто снялась завеса цензуры — зачем столько медицинских принадлежностей и черепов в миловидной детской комнате с розовыми обоями,?       Но тут раздался чей-то голос, заставляющий обернуться в парализующей панике. Правда, почти паники — дело привычное не показывать, что внутри… — Далеко собрался?..)       Обладатель голоса был явно эспер, ошибиться в таком просто невозможно. Длинная челка, закрывающая фиолетовые глаза, выглядела слегка безумно, как и сладкий яд в глазах юноши. Белая ушанка и плащ навевали образы плакатов в полиции, с просьбой сообщить в участок при виде этого «особо опасного преступника».             Искусанные губы, кажется, насмешливо задавали тон неначавшемуся разговору, давач пончть, что этот юноша сможет, сумеет дать отпор…       Придержать Расемон было неплохой идеей…наверное?.. (непонимание ситуации заставляет отстраняться, наблюдать, анализировать)       Взгляд зачаровывал, предлагал окунуться в то розовато-фиолетовое болото бескрайней радости и удовольствия, которое открыто не каждому. В конце концов, настрадавшись, было бы не плохо качнуть весы кармы в свою сторону наверное?..       Неуверенность в действиях была видна тому эсперу, и внутри за сердце взялось ощущение того, что он читает людей как открытые книги…копается в их головах…       …а в отражении зеркала он заметил аккуратные, но пугающие стежки на новых шрамах в области виска…       Вдруг за ним что то мелькнуло, заставляя обернутся растерявшегося пса Мафии. Розовато-фиолетовая фигура закрыла тому глаза, проникая в голову, как текущая вода, наполняя думы дремотой и радостью…                               ***       Мерное жужжание лампы изо всех сил изображало полет шмеля, когда эспер с опасными чарующими глазами вновь взялся за скальпель.