Предай меня. В тебе утопая

— Фрэнки! — выдыхаю его имя едва слышно. — Фрэнки-Фрэнки-Фрэнки! — шепчет мне в рот, передразнивая. Его манера складывать губы уточкой, чтобы казаться чересчур сексуальным, действует именно так — будоражит сильнее. Но не меньше прочего — злит! Хочется вцепиться в наглую физиономию, хотя бы для того, чтобы не обольщался, что все подвластно. Я вижу его насквозь и знаю, что не должна поддаваться, но все равно ломаюсь. Припертая к стене, без возможности к отступлению. Он не целует — это какое-то страстно-животное лобызание, на которое даже не получается ответить, потому что не успеваю, а схваченная за подбородок крепкой ладонью, и вовсе не могу повернуть голову. Остается только выдыхать какие-то гортанные, утробные звуки и захлебываться. С нажимом прикосновение переходит на шею — сначала рука, а потом губы. Влажное дыхание и дикое мужское сопение доводит до исступления. Кажется я вот-вот сползу по стене вниз, но мне не дает рука, которая держит за спину, под блузкой. Я слышу, как ткань трещит — в порыве Фрэнк дергает сильнее. От этого я выдыхаю громче, но приходит ясность и недоумение. Портить одежду — уже перебор! — Тс-с! — надавливает мне пальцем на губы, чтобы я не успела ничего сказать. А потом говорить становится невозможно — я теряю воздух, когда он снова «не целует» влажно и пошло. У меня давно все исцарапано щетиной. Шея. Щеки. Губы. Это почти противно. Было бы. Не будь он хорош для меня. Не будь он для меня приятен. Мне еще помнятся похабные мужики итальянской наружности, которые когда-то пытались соблазнять. Их озабоченность всегда мерзкая. Каждый страстный порыв — похоть, ничего возвышенного и чистого, одна грязь… И кажется, что они готовы долбиться в бедра сзади, пускать слюни, лапать и приговаривать: «Да, детка! Да!», совершенно не думая о том, нравятся подобные ласки или нет. Вся ирония в том, что Фрэнк тоже частично итальянец. И я чувствую себя практически мазохисткой, наслаждаясь тем, что вызывает неприязнь. Но что-то идёт не так. После приказа замолчать, я напрягаюсь, потому что вижу одного из этих похабных извращенцев! Внутри живота все сжимается, запираясь на замок. И теперь каждый поцелуй и прикосновение обжигают далеко не приятным огнём. Вот почему был Том. Светлоглазый. Элегантный. Выдержанный. Но мне же не хватало перца! Конечно, и в Томе была частичка неудержимой страстности, граничащей с дозволеным, но чтобы так — никогда. — Фрэнки! — пытаюсь позвать нежно, но он передразнивает снова, сцепляя пальцы мне на челюсти. — Фрэнки-Фрэнки! — Бесишь! — толкаюсь в грудь, но вырваться не могу. — Знаю! — обхватывает за поясницу крепче, так, что расстояния между нами не остаётся. Пряжка ремня больно давит. Мне тесно в этом захвате и очень жарко. До дурноты. — Кончай свое гребаное извращение! Извращенец! — Мы только начали. Я-то кончу, но ты не успеешь! — он наматывает прядь волос сначала на палец, а потом на кулак целиком. Мне достаточно больно, чтобы испугаться окончательно. Хотя он не дёргает, только тянет, чтобы смотрела в глаза. Я с шипением жмурюсь и вскрикиваю: — Господи! Придурок ненормальный! — Придурка мы опустим… Я твой lord? — шепчет елейно. От этого пробирает до самых костей. — Скажи снова. Скажи имя. Фрэнки-Фрэнки-Фрэнки… У тебя так сладко выходит. — Пошёл ты! Он очевидно вознамерился придушить меня по-настоящему, вторая рука сжимает шею. Кружится голова. Я хватаю ртом воздух, забывая о кодовом слове, потому что, кажется, сейчас потеряю сознание. — Черт тебя дери… — выдыхаю с подступившими слезами. Безумие в медовых глазах угасает. Руки перестают крепко стискивать. Наверное, я всё-таки уношусь в бессознательную безмятежность. Становится хорошо-хорошо. И спокойно. — Ты в порядке? — интересуется с неприкрытой заботой. Рука уже не оттягивает за волосы назад, наоборот, Фрэнк заправляет растрепавшуюся прядь за ухо нежно и аккуратно. А потом я понимаю, что нахожусь в кровати. Фрэнк нависает, словно я болею и лежу с температурой. Видимо, я действительно отключилась. — Да, — отвечаю хрипло. — «Черт-тебя-дери» — это не код! — он обеспокоен. — Я не помню этот чёртов код… — «Чёртов» через каждое слово! — Сам научил! Он тихо посмеивается на мою сердитость и спрашивает, приподнимая брови: — Завязываем? — Ну уж нет! — Порядок? Точно? — Точно! — И оно того стоило? Стоило ли? Сложно сказать, когда парализует настоящий страх, что рядом не любимый человек, а посторонний — чужой в манерах и даже во взгляде. — Стоило. Мне легче стало. Хотелось поорать на тебя. — Так вот зачем это нужно, чтобы орать. На меня! Мы недолго молчим, смотрим неотрывно. Я восхищена и честно признаюсь: — Ты прекрасен… — Сейчас или тогда? — Постоянно. Прекрасно то, что все это неправда… Фрэнк не станет таскать за волосы, слюнявить с головы до ног и приговаривать: «Да, детка, да!». Не смотря на то, что эти замашки в нем врождённые, он чересчур аккуратен в вопросах близости. Или, вернее, аккуратен со мной. Иногда меня несёт на разные штучки, типа поролевить и подобного. Приходится выпрашивать, чтобы проявил себя. Чтобы пройтись по грани, получить свою порцию перца. Но горячие итальянцы все равно не в моем вкусе. Просто я ему доверяю. И мне нравится именно он. — Фрэнки-Фрэнки-Фрэнки! — вытягиваю губы трубочкой и теперь передразниваю его. — Повтори снова. Это так сладко. Его глаза вспыхивают, язык проходится по губам — не для меня, скорее, бессознательно. Фрэнк щурится. — Ты ведь так и не вспомнила чёртов код. — Я не против поорать ещё! — приподнимаюсь и хватаю его за затылок. — Фрэнки. Сладкий Фрэнки. My lord…