Все, что тебя не убивает

С тревожными мыслями про рыцарский турнир, Виктор поднимается с кровати. Он уснул только тогда, когда затеплился рассвет, а до того провел ночь, свернувшись в скулящий, дрожащий клубок. Голод сплетал кишки в тугие веревки, и если бы не Жаклин, Виктор полагает, что потерял бы рассудок. Она не спала тоже, и не смыкала глаза все время, что длился агонический приступ. Девичье прикосновение приносило только временное облегчение, но каждый краткий миг осознанности Виктор использовал для того, чтобы извиниться. Он извинялся и извинялся, пока не расцарапал язык от клыки. Жаклин убеждала, что просить прощение не за что, но он не верил. Когда боль наконец-то отступила, и король провалился в нездоровый, поверхностный сон, он слышал, как княгиня еще долго ворочалась. Он обессилено прижал Жаклин к себе, и кажется, так и не менял положение, пока помещение не наполнил колокольный звон. Надеясь, что княгиня не проснется, мужчина аккуратно раздвигает тяжелые занавеси, запуская в будуар солнечный свет. Он открывает витражное окно и кривится, когда слух ранит птичье пение. Скоро оно умолкнет. Свежий воздух щекочет нос. Виктор делает глубокий вдох и морщится, — голодный спазм болезненно стягивает желудок. Мысли затхлые и протухшие, и все про одно: есть, пока не придет насыщение, и охотиться, пока не утолиться жажда крови, но это невозможно. Пока что. В будуар тихо входит прислуга с подносами, и Виктор желает сказать, чтобы они не будили Жаклин, но связки сковывает немота. Княгиня открывает глаза, — готовая, кажется, убивать, — и в ответ на радостный лепет служанки, что сегодня отличная погода, лишь прячется под одеяло. — Хорошо, у вас есть еще немного времени, миледи, чтобы подремать — смиренно вздыхает прислужница, расставляя чайный сервиз. — Я принесу пока платье. Голос возвращается, когда слуга ставит на подоконник поднос с сырыми, еще кровоточащими бифштексами. Виктор вгрызается клыками в сладкое мясо и удовлетворенно стонет — но еда не утоляет, а только распаляет голод. Разочарованный, король переворачивает поднос на пол, но прислуги уже покинули помещение, и убирать беспорядок уже некому; пушистый ковер впитывает розовые капли крови. — Я не думаю, что тебе стоит принимать участие, — пробивается через красный туман женский голос. Виктор вздрагивает, сбрасывая с себя оцепенение, внутри которого представлял, как охотиться. Кажется, Жаклин повторяет это в третий или четвертый раз. — Прости, — только и произносит одними губами мужчина, когда княгиня недовольно вздыхает. Княгиня лежит на кровати, перебирая пальцами кружево прозрачной ночной сорочки. Виктор хотел бы притвориться, будто бы ничего не происходит: опуститься на колени у постели, поцеловать сонную Жаклин в лоб и на целый день позабыть про королевские обязанности. Но он опускает взгляд на почерневшие ладони, ловит в зеркало слепое отражение с красными бельмами,закрывающими глаза, и понимает, что это уже невозможно. Конец близко. Даже если снять с себя парадный костюм и спрятаться под одеялами, Виктор все равно останется проклятый звериный король, которого от моральной смерти отделяет только любовь прекрасной девушки. — Если я откажусь, это сочтут за проявление слабости, — наконец-то собирается с мыслями мужчина. Думать невыносимо тяжело, логические цепочки давно растопила желудочная кислота. Повисает молчание, которое прерывает только тихое дыхание княгини. Он боится, что Жаклин плачет, но нет — она равнодушно изучает расписанный фресками потолок, которые приказала отреставрировать. Некоторые рисунки уже блестят свежими глянцевыми красками. — Ты опять не завтракала, — вздыхает король, когда пауза затягивается. Он указывает на стол, заставленный подносами. Над сладкими пирожными крутится пчела. — Мне не хочется, — лениво отзывается Жаклин; она опускается за туалетный столик и берет коралловый гребень, чтобы расчесаться. Служанка, отправленная за платьями, запаздывает, а часовая башня не ждет; в полдень уже начнется турнир. — Что говорит лекарь? — Что я истеричка, — слишком внимательно изучая зеркальный двойник, отзывается девушка. — Что мне нужно пить успокоительный чай. Что если я буду так переживать за тебя, то покроюсь морщинами или поседею. Он еще не решил. Поток бурной речи останавливается. Виктор предугадывает момент, когда княгиня неожиданно бледнеет и косится на пол; он подставляет ночной горшок и осторожно гладит Жаклин между лопатками, пока она очищает желудок. Это происходит уже третий день, и мужчина отгоняет от себя мысли, что заразил Жаклин, потому что пропавший аппетит — первый тревожный признак шахтерской хвори. Виктор успокаивает себя строками, который вычитал из книги: проклятие не передается, как обычная простуда — заразиться можно только от оскверненной земли. — Прости, — виновато произносит княгиня и утирает пальцами рот. — Это нервное; я боюсь, что произойдет, когда начнется рыцарский турнир. Виктор разделяет это плохое предчувствие. — Я выиграю, — отвечает мужчина самоуверенно, хотя прекрасно знает, что Жаклин волнует не победа и даже не поражение. — Я не сомневаюсь, — вздыхает девушка, пряча лицо в ладони. Моровой камень падает на туалетный столик, и у того подламывается ножка. — Но я боюсь, что если ты прольешь живую, еще горячую кровь, я уже не спасу тебя. Если бы в будуар не возвратилась служанка, Жаклин вновь бы предложила спасение, и после того, что случилось в ночи, король не знает, отказался бы так легко, как обычно. Боль, которую он испытывает каждый бодрствующий миг, если не держит в ладони запястье княгини, практически невозможно терпеть. — Ничего не произойдет, — врет мужчина и переводит разговор приятное русло; он указывает на платье, которое прислуга раскладывает на кровати, и усмехается: — Что это? Жаклин перестает умывать лицо ватными дисками. Она хмурит брови, пристально рассматривая наряд в отражение. Это пышное розовое платье с рукавами-воланами — совсем не то, которое Виктор видел, когда происходили многочисленные примерки. — Действительно, что это? — сужает Жаклин глаза и испускает выдох, который может служить как веревка для повешения. — Ты ничего не перепутала, Дара? — Платье, которые вы заказывали, не успело пошиться… Портниха просит прощение и посылает это взамен, — очень тихо отзывается прислуга, пятясь к двери. Княгиня поддевает искусственный жемчуг, украшающий корсет, и катает между пальцами, пока он не превращается в пыль. Король не знает, злиться или смеяться, но осознает одно: дворцовая портниха очень сглупила. Любое неуважение к Жаклин Виктор воспринимает, как неповиновение. А оно жестоко карается. — Это всего лишь платье, верно? Мне не стоит переживать из-за подобной мелочи, — через некоторое время произносит княгиня и служанка облегченно вздыхает; Жаклин неоправданно мягко обходится со слугами. — Принеси запасной вариант. — И передай дворцовой швейке, чтобы она попрощалась с руками! — весело добавляет Виктор, когда прислужница переступает порог. — И каждый палец, пожалуй, отрезайте отдельно! Когда дверь в будуар закрывается, король тоже подходит к кровати, чтобы рассмотреть платье. Если бы не проклятие, он бы потерял аппетит — настолько ужасно смотрится наряд. Впрочем, желая утешить Жаклин, король аккуратно расправляет сморщенный подол из дешевой ткани, скрипящей под когтями и даже приглаживает сморщенное кружево, пришитое на ассиметричный лиф. Конечно, это не помогает. — Не старайся, это катастрофа, — пожимает плечами княгиня. Она не звучит разозленно или обиженно, нет, только устало и равнодушно. — Пусть это будет самая большая катастрофа, которая повстречается тебе в жизни, — ласково произносит мужчина. Жаклин фыркает в ответ, но когда Виктор протягивает ладонь, смиренно вздыхает: — Хорошо, пусть так оно и будет, — она перехватывает мужское запястье и переворачивает; опускает на сбитые костяшки поцелуи. Ранки, которая оставила вчерашняя тренировка, затягиваются. — Удачи тебе сегодня, северный король. Победи. Это не благословение, а приказ, и мужчина только покорно кивает, готовый на что-угодно, лишь бы привнести в разрушающийся мир княгини немного радости. — Тогда мне пора, — обходит Виктор кровать и утягивает Жаклин в объятие. Оно почему-то ощущается, как прощание, и не короткое, — а то, что накрывает могильный холм. — Я люблю тебя, южная королева. Всего шаг за двери, и в затылок ударяется крик: княгиня визжит, будто загнанный зверь. Обычно она ждет, пока утихнут шаги, и только тогда отдается печали — но сегодня горечь необъятная и непомерная, как проклятие. Переворачивается мебель и рассыпаются шкатулки с драгоценностями, на тонкие тряпки рвётся ножницами уродливое платье. Жаклин бесконечно злится, что Виктор не позволяет исцелить себя, — и не понимает почему, сколько бы раз он не повторял, что она умрет. Когда звенит, разбиваясь, стекло или, может, зеркало, король нерешительно замирает. Стоит вернуться, стоит убедиться, что Жаклин не причинила себе вред… Виктор опускает ладонь на дверной замок, когда рассудок обволакивает красный туман. И уже не обидно, что это служанка вбегает в будуар и кидается на пол к Жаклин, а не он; уже не больно видеть, как княгиня бросается на руки прислуги и прячет лицо в накрахмаленный передник. Уже ничего не важно, кроме одного. Голод. Абсолютный голод заполняет разум и тело, и мир сжимается в один болезненный импульс. Как пожар любит сиротский дом, как несправедливость обожает стучаться в двери бедняцкой землянки, и как болезни нравится забирать у матери новорожденное дитя, так и Виктор превращается в зло, которое нельзя исправить и которое нельзя оправдать. Зло, цель которого уничтожать — и получать удовольствие, неся мор и проклятие. Зло, которое насмехается, которое издевается, которое широко скалится в глянцевое отражение вытекшей из тебя крови. Целый героический миг, король противиться шахтерской крови — и в последний момент осознанности выпрыгивает в открытое окно. И хотя внутренний двор встречает испуганными криками прислуги, Виктор не останавливается; он поднимается на ноги, пока проклятие еще не заставило опуститься на четвереньки, и бросается в лес. Превращение настигает на полпути; мир в последний раз вспыхивает цветами и погружается в красный мрак, где только люди — редкие белые вспышки. Зрение уходит; оно становится острее, четче, но забирает краски. Остаются только зеленоватые разводы на голубом зареве пейзажей. Небо встречает серыми пятнами туч на белом полотне. Ночь прорезается трещинами на шелку. Только кровь, алая до тошнотворности, остается парить цветами. Тупой свет собственных глаз, больных, затянутых туманами мора, угадывается маковыми бутонами в грязной поверхности лужи. Звериный слух возвращается тоже. Сознание неожиданно атакует неровный хор всего происходящего на три недели пути; крики и плач, ругань и колыбели — все это ввинчивается в череп раскаленными иглами. Голод, напоминающий похоть, — или похоть, напоминающая низменную потребность царапать окровавленными пальцами глотку, — расцветает в сознание терновыми лозами. В разум заползает зыбкое желание, настолько ужасное, что король на миг сбрасывает с себя проклятие. Существует единственный способ унять агонический импульс, забивающий мысли, и он катастрофически ужасен. Виктор понимает, куда он идет — ноги возвращают в дворец, и перед глазами встает сладкая картина: оскверненный источник жизни, который уже не остановит мор. Оскверненный источник жизни… Мертвая Жаклин. Нет, — заставляет себя остановиться король, и хотя это усилие стоит сломанной кости, он замирает, как каменная статуя, у лесной опушки. Да — смеется северный ветер, и подталкивает между лопатками: ну же, сделай еще шаг. Виктор бросается на колени и катается по мокрой грязи, пытаясь остановить проклятие. Он проигрывает, конечно же. Длинный, вечный голод, единственная нужда, которая контролирует мысли, тянет в замок. Скинуть с себя камзол и сапоги… Спрятаться между балками… Ждать, пока Жаклин выйдет в коридор, и превратить дворец в кошмарный лабиринт… Пробираться между деревянными перекрытиями, следя за неуверенными, испуганными шагами.... Тихо смеяться, глядя, как беспомощно девушка оглядывается... Мягко спрыгнуть на каменный пол и вонзить когти в податливую, мягкую плоть… Да начнется мор… Звериный король не выдерживает. Жажда побеждает. Он влетает в дворец, в грязи и без обуви, и взбегает на лестничный пролет. Ступени больно бьют босые пятки — и каждый холодный шаг отрезвляет. Под ногами — мрамор из горной крепости. Проклятие, чувствуя, что слабеет, вгрызается в кишки тупыми зубами. Мужчина замирает, опираясь на перила, чтобы не упасть. Он впивается руками в мрамор перекладин, пытаясь удержать собственное тело. Это так тяжело, и чудовищное усилие сводит плечи. Кости хрустят, выворачиваясь. Лестничный пролет омывает красная краска. Слух заполняет дворцовая жизнь — сплетни прислуги, пение леди Ви, уже не плач, а смех Жаклин и собственный тяжелый пульс. Жалобный, плаксивый крик, не похожий на человеческий, заполняет коридор. Он звучит так громко, что проносится через столичное поселение, будто военный горн. Король кусает себя за ладонь, пытаясь заглушить вой, но лишь прокусывает запястье до крови. Горло наполняет тепло, и тупой, орущий голод затыкается. Мужчина медленно дышит, чтобы выровнять дыхание и успокоится. Превращение было так близок и так реально. Почти слепыми глазами король устремляет взгляд в окно, где, будто на ладонь, лежит городская площадь. Виктор завидует челяди, потому что ни торговец, ни ремесленник, ни портниха, ни официантка и ни даже голодный бедняк не знает, что такое горное проклятие. — Это так занимательно, верно? — сверхъестественное чутье подводит, когда со ступени неожиданно раздается мелодичный голос. Голос Жаклин, — и шахтерская хворь исчезает. Мысли наконец-то наполняет отблеск разумности. Мужчина оборачивается на звук. Княгиня, делая шаг, спотыкается. Он подхватывает Жаклин под локоть, когда она соскальзывает со ступени; он гордится, что она не ждет падение, — что она знает, что ни за что не упадет, пока король еще не потерял рассудок. — Я держу тебя, — мягко произносит Виктор, ощущая чудовищный стыд. И хотя он не говорит, что знает, он прекрасно понимает, что единственная причина, по которой еще человек, а не зверь — это магическая поддержка Жаклин. Потому что каждый раз, когда она считает, что будто бы незаметно прячет исцеление в поцелуй, он чувствует это; голод ослабевает — но и княгиня слабеет тоже. Сколько бы Виктор не намекал, что не стоит это делать, девушка упорно делает вид, что не ведает, про что король говорит. — Опять кружится голова, — морщит она нос, опуская вторую ладонь на мраморное ограждение. Грудь, затянутая в корсет, тяжело вздымается. — Дай мне всего миг. — Сколько тебе угодно, — покорно кивает мужчина, готовый перенести турнир на другой день, месяц или год, если Жаклин попросит. Княгиня оглядывает лестничный пролет и неожиданно усмехается. Он вспоминает, как она кричала едва ли час назад, как бросалась украшениями и раскидывала мебель — и не понимает, как Жаклин удается так хорошо притворяться, будто бы она не погибает от безысходной любви. Он скучает за улыбками девушки — они дарят радость, но последние дни княгиня только хмурится, сдерживаясь, чтобы не заплакать. Виктор ненавидит себя за это. — Это место, где ты и я заговорили в первый раз. Некоторое время король слабо понимает, о чем речь. Он начинает дрожать, потому что его охватывает ужас — он не помнит, он забыл, он… превращается. Но Жаклин, вздыхая, опускает ладонь на мужскую грудь. Под девичьими пальцами растекается тепло. Проклятие отступает, и голодный туман, наполняющий сознание, развеивается. Память возвращается. — Это было смело, объявить про собственное существование тому, кого собиралась отравить, — фыркает мужчина, выделяя это слово, потому что все еще считает, что это смешно. — Я и заставил тебя рассмеяться. Я помню это хорошо; хрустальный звук, эхо которого отбилось между колоннами. — Я так ругала себя за это, — признается Жаклин. Она опускается на подоконник, расправляя ткань вельветовой юбки. Расшитый драгоценными камнями подол украшает сказочный сюжет: охотница, стреляющая в ночное небо. — Интересно, ограбил ли мальчишка магазин? — король поднимает взгляд на площадь. Он опускает когтистую ладонь на голодно бурчащий живот. — Хотя если он попался… Виктор и Жаклин переглядываются. — То давно уже превратился в обед, который ты даже не почувствовал, — вздыхает княгиня, пожимая обнаженными плечами. — Почему ты в грязи? И где сапоги, Виктор? — Не спрашивай, — коротко отвечает мужчина. Он не желает вдаваться в подробности, как он и проклятие сражались, потому что оно возжелало убить Жаклин. — Я… я победил, пока что. Как ты сказала. Любовь — это отрицание печали. Слишком нежными руками княгиня убирает комок грязи с мужской щеки и раздраженно закатывает глаза, когда в ответ на простое прикосновение земля под пальцами укрывается зелеными травинками. Проклятие набирает мощь, но и волшебство Жаклин тоже. Когда девушка кричит в подушки, думая, что Виктор спит и не слышит, под замковыми стенами расцветает засохший терновник. Когда она, задыхаясь, плачет и прижимает руки к груди, которая вот-вот лопнет от боли, мертвяки стучатся о заколоченные гробовые крышки. Княгиня несет жизнь, которую не выбирала дарить. Увеличивается урожай. Дети рождаются здоровыми. Старики забывают про болезни. Это не божественное благословение, нет — это тихий смех Жаклин под простынями. — У тебя через час турнир, северный король, — усмехается девушка. Виктор наклоняется, чтобы украсть поцелуй, но она отстраняется, брезгливо морща нос, потому что он все еще в грязи. Он делает грустное лицо — и получает осторожный, быстрый чмок в нос. — Пошли. — Куда? — спрашивает король, но позволяет утянуть себя в боковой коридор. Ладонь княгини обжигает запястье — она усмиряет проклятие, пока оно не обращается в слабый, но настойчивый отголосок между мыслями. — В купальни. Я уже делала это один раз, — девушка пожимает плечами, и Виктор вспоминает, как влюбился; как неуверенное прикосновение опустилось на живот, и егерская кровь расползлась розовыми каплями. — Я помогу тебе привести себя в порядок. Каждый момент близости король пьет, как вино. Терпкое, сладкое опьянение обволакивает рассудок каждый раз, когда он смотрит на Жаклин — и совсем другое чувство охватывает тело, когда княгиня заставляет опуститься на бортик купальни. — Раздевайся, — хихикает девушка, когда проверяет, не остыла ли вода. — “Раздевайтесь, милорд”, — холодно поправляет Виктор, сужая глаза. Он ждет, чтобы продолжить — потому что еще не знает, согласится ли Жаклин на роль служанки. Но она закатывает глаза, озорно усмехаясь, и опускается в исключительно низкий реверанс. Король внимательно изучает открывшийся вид на затянутую в корсет грудь и задумывается, стоит ли маленькая игра потерянного времени. — Простите меня, милорд, — невинно хлопает ресницами Жаклин, хотя выглядит и ведет себя, будто бесовское видение. — Позвольте мне загладить грубость. Княгиня аккуратно расправляется с пуговицами, на которых держится порванная рубаха, так же осторожно развязывает пояс, и медленно стягивает портки на мраморный пол. Виктор остается голый, и уже не скрывающий собственное желание. — Вы оказываете мне небывалую честь, милорд, — насмешливо тянет девушка. Она мочит обрезок ткани и опускается на колени: — Вытяните ноги, чтобы я омыла ступни; налипло слишком много грязи. Король издает нечленораздельный звук и едва не соскальзывает в бассейн купальни. Жаклин, выбиваясь из отведенной роли, удивленно выгибает бровь. Она южанка, незнакомая с северными обычаями, и совершенно не понимает, что сказала. — Что-то не так? — Это свадебный обряд — женщина омывает ноги тому, за кого выходит замуж, показывая собственную покорность и услужливость, — справляется с неожиданными эмоциями Виктор. Собственный голос звучит хрипло. Это нужно сделать до того, как проклятие победит. И плевать, что скажет совет. Равнодушно пожимая плечами в ответ, Жаклин все равно принимается осторожно снимать налипшую грязь, и каждый клочок земли, который она отбрасывает, вспыхивает то травами, то цветами. — Какая разница, что это означает? Мы и так… — девушка замолкает и Виктор видит, как сильно она закусывает щеки. — Мы и так одно целое. Нет? — Да, конечно, да, — отзывается король еще до того, как повисает пауза. Он не знает, как выразить, что чувствует; но Жаклин и не требует иное подтверждение. — Хорошо. А теперь, пожалуйста, ни в чем себе не отказывай, — усмехается княгиня. — Вода остывает, милорд. Виктор поднимается на ноги, но не переступает позолоченный бортик. Он и Жаклин встречаются глазами, и княгиня, готовящаяся встать, опять опускается на колени. Она поднимает взгляд и медленно моргает. Ни в чем себе не отказывай. Ощущение бесконечной власти заставляет сжать руки в кулаки — потому что ничего во вселенной Виктор не желает так, как накрутить пряди девушки на ладонь и дернуть, заставляя опуститься на четвереньки. Но он слишком любит и уважает Жаклин, чтобы позволить себе сделать это. Король принимает решение, от которого рыцарский турнир отложится на целый час. — Я хочу тебя. Прямо сейчас, — не просьба, не желание, а приказ наполняет помещение. — Встань. Немедленно. И хотя Жаклин действительно не заставляет себя ждать, Виктор думает, что она двигается слишком медленно — слишком неспешно поднимается на ноги, слишком неторопко делает шаг, слишком лениво кладет руки на мужские плечи… Еще немного и он потеряет рассудок. Сдерживаться уже давно не получается — почти каждый поцелуй король превращает в укус. — Раздевайся, — практически рычит Виктор на ухо княгини, запуская когти под плотный корсет. Она сдавленно стонет в ответ, и тогда он перехватывает девичий подбородок, заставляя Жаклин посмотреть себе в глаза: — Не сдерживайся, и я устал это повторять. Тебе уже не надо прятаться. Девушка рассказывала, что Йоханнес все время зажимал рот ей ладонями — и так было до того, пока она не научилась старательно скрывать каждый стон и всхлип в собственное запястье или прикушенный бок щеки. — Хорошо, — отвечает княгиня. — Я постараюсь. — Уж пожалуйста, — усмехается король. Рождается исключительно нехорошая идея, и он утягивает Жаклин на пол, заставляя опереться о бортик купальни. Когда между слоями пышной юбки наконец-то находятся девичьи ноги, он откидывает мешающую ткань и приказывает: — Держи подол, — и видеть, как послушно руки девушки собирают тяжелый бархат — уже одно сплошное удовольствие. — Это плохая идея, — кажется, начинает говорить княгиня, но расставляет ноги. А через миг любой протест замирает и превращается в громкий стон, когда Виктор аккуратно раздвигает костяшками половые губы девушки и осторожно целует мокрые складки. Это опасная игра, — позвонок княгини выгибается, будто тетива, когда он случайно задевает клыками самое чувственное место. Король в жизни не пробовал ничего столь прекрасного — он пьет Жаклин, как нектар, и останавливается только для того, чтобы улыбнуться, когда ладонь княгини властно опускается на затылок. Она нетерпеливо дергает бедрами, и он не находит в себе жестокости придержать девичьи ноги и опуститься на пол; она уже издает только звуки, мелодичность которых только распаляет желание. Уже не сдерживаясь, Виктор сжимает себя в кулак; он давно это не делал, и едва не царапает член когтями, пока сжимает ладонь. Он двигается резко, не так мягко, как привык ощущать прикосновение княгини. Король Виктор вводит в Жаклин язык, повторяя ритм собственной руки. И, поскольку они действительно одно целое, скорый оргазм сливается в одно бесконечное и мимолетное удовольствие; он проливает семя на пол и ткань бархатной юбки, потому что княгиня выпускает подол. Впрочем, это неважно, и Виктор лишь утирает ладонь о платье перед тем, как притянуть Жаклин к себе. Девушка немедленно крадет долгий и трепетный поцелуй — и на вкус он, как она, сладкий и соленый одновременно. — Я люблю тебя, — задыхаясь, сдавленно произносит княгиня. Она не может отдышаться, и Виктор разрезает когтями атласные шнурки, стягивающие корсет — чем зарабатывает еще один восторженный, полный страсти, поцелуй. Но он нехотя разрывает прикосновение — для того, чтобы Жаклин сделала глубокий вдох. — Я не знаю, чтобы я делала без тебя, Виктор. — Тебя так легко осчастливить, — изнемогая от нежности, произносит мужчина. Он гладит лицо Жаклин, надеясь передать невесомыми прикосновениями, что испытывает. — Я тоже люблю тебя, золотце. За это король получает легкий толчок в бок. Жаклин краснеет, — потому что все еще не принимает иное ласковое обращение, кроме как гордое “южное королева” и издевательское “отравительница”, — и прячет лицо в мужскую грудь. — Как бы мне не хотелось провести так вечность, тебе пора на турнир, — нехотя вздыхает княгиня, когда в дверь купальни стучится обеспокоенная прислуга. — А мне — поменять платье. Виктор немо соглашается и поднимается на ноги, утягивая Жаклин в вертикальное положение. Дороги расходятся: мужчина все же переступает бортик купальни, чтобы смыть с себя грязь, а женщина, посмеиваясь со служанками, направляется в будуар, чтобы переодеться.