Все, что тебя не убивает

Если бы не поднявшийся ураган, случилось бы ужасное. Но метель, внезапно сменившая летний зной, не дает никому времени понять, что произошло; знатный двор закрывает глаза на очередное проявление проклятой хвори — придворные леди и мужи уже привыкли к новой жестокости короля. А разъяренная восточная делегация… Ну какой рыцарский турнир обходится без смерти? Пускай обычно не столь ужасной — но достаточно щедро вознагражденной, чтобы замять конфликт. Всеобщее волнение сходит на нет. Ничего не остановит маскарад, к которому готовились неделями. Княгиня выбирала, какими цветами заставят нарядный мраморный стол, какими растяжками укроют потолки, закрывая божественные фрески; часами раздумывала про меню и про то, куда посадить каждого гостя… Но праздник, который она так старательно подготовила, уже не приносит радости; даже тогда, когда Дара объявляет, что привезли фейерверки. В полночь темное, беззвездное небо озарится вспышками. Моровой пир случится, даже если в королевство ворвется война или чума. И неважно, хочет уже того Жаклин или нет. Она уже давно не плачет, даже самыми простыми речными камнями — глаза давно опустели. Отец говорил, что превращение — это вопрос недели, но оказалось, что времени было лишь день. Жалкие сутки, которые придется провести, притворяясь, будто бы жизнь не оборвалась в миг, когда Виктор убил визиря. Это нечестно и кощунственно, это несправедливо и жестоко; и вместо того, чтобы горевать, Жаклин надевает белоснежное платье и натягивает на лицо счастливое выражение. Зеркальный двойник все равно выглядит исключительно жалко, несмотря на тяжелые бриллиантовые сережки и шикарный бальный наряд. Девушка оборачивается на кровать, где лежит северный король. Он тяжело дышит. Виктор окончательно теряет себя; он отвергает каждое прикосновение, а за глазами, поглощенными кровавыми бельмами, не читается узнавание. Он реагирует только на голос; и то, не всегда. Жаклин опускается на край простыни, придерживая расстегнутое платье у груди. Виктор стонет, пытаясь отодвинуться, но еще хотя бы одно движение, и он свалится на пол. — Умоляю тебя, не беги от меня, — едва сдерживая всхлип, просит девушка. Она не знает, что делать; и если мужчина еще раз откинет протянутую ладонь, она выйдет в окно башни. — Пожалуйста, Виктор, я люблю тебя. Не смей бросать меня. Не смей! Мне все равно, что случилось. Мне наплевать, кого ты убил. Я принимаю тебя, звериного короля. Мужчина поднимается, упираясь на локти, и медленно моргает. Он отмылся от крови визиря, но под когтями все еще угадывается бурый отблеск гниющей плоти. Но Жаклин разучилась испытывать отвращение — как и страх. — Пророчество, — вздыхает Виктор и падает на подушки. Он содрогается сухими рыданиями. — Я проиграл. Мне так жаль. Короля захватывает истерика, такая же уничтожительная, как и проклятие. Путаясь между простынями и одеялами, мужчина исступленно стонет и бьет себя ладонями в лицо. — Ты достойно сражался, любовь моя, — вздыхается княгиня, перехватывая мужское запястье, чтобы Виктор не ранил себя. — Я ценю это. Ты подарил мне и без того невозможно, непомерно много времени. Он резко садится, — кровать так оглушительно скрипит, — и слепо притягивает Жаклин к себе. Раскаленные руки гладят девичьи плечи, ерошат мягкие волосы… Холодный нос Виктор прячет между ключицами княгини и испускает тяжелый выдох. Звериный король, непобедимый завоеватель и страшная легенда, плачет на груди девушки, жаркий и потный. Жалкий. Жаклин неуверенно гладит сбившиеся русые кудри и шепчет рассеянные ласки. Быстрое, раскаленное дыхание и громкий сердечный ритм замедляются и выравниваются — Виктор успокаивается и ладони, которыми он нервно мял тонкое кружево юбки, расслабляются. — Помощь? — мужчина говорит только короткими фразами и обрывистыми словами, но Жаклин ценит и это. Она видела, с какими демонами Виктор борется, когда он позволил заглянуть себе в разум. Он невозможно, невероятно сильный — мужчина, без любви которого уже не представляется жизнь. Княгиня кивает, и король поднимается с постели. Движения, лишенные человеческой плавности, режут взгляд, но она старается не показывать инстинктивное отвращение. Виктор становится за Жаклин, позади зеркала. Взвешивая каждый жест, он застегивает маленькие жемчужные кнопки, — и каждый тихий щелчок сопровождает легкий поцелуй в затылок. Платье, которое принесла Дара, похоже на подвенечное. Очередная ошибка портнихи, — хотя какая разница? Не наряд волнует Жаклин, а болезненное осознание, что Виктор исчезает. Как песок — сквозь сжатые ладони, крупицами он покидает собственное тело. Каждый миг близости уже роскошь, а необходимость для жизни; он будто вдох, который наполняет грудь до того, как над глазами сомкнется водная толща, а озерное дно заменит постель. — Времени. Мало, — наконец-то хрипло произносит король и разворачивает Жаклин за плечи. Под красными бельмами серьезно смотрят голубые глаза — за возможность ясно увидеть которые еще хотя бы раз княгиня отдала бы власть. — Ты не превратишься, — противиться тому, что неизбежно, девушка. Она опускает ладонь на мужскую грудь. — Пока я рядом. — Мне жаль, — опять повторяет Виктор. Жаклин понимает, что это уже не помогает — что робкое волшебство, которое до того останавливало проклятие, перестает действовать. Магия и без того оттянула проклятие на долгие, счастливые недели; если бы не чародейство, мор бы наступил еще до того, как взошло новолуние. Но для княгини не то, что неделя, для княгини и жизни было бы мало. Она не сдерживает всхлип; и уже не слеза, не драгоценный камень, а белоснежная бабочка врезается в закрытое окно спальни. Виктор завороженно следит за движениями мотылька, бьющегося о стекло — пока он не превращается в мокрое место между витражными соединениями. Княгиня сдавливает пронзительный визг в груди и вновь встречается с красными глазами короля. Он все еще одет в черный мундир; что за проклятая ирония! Он снимает с исхудавшего пальца кольцо — королевскую печать. — Пожалуйста, — говорит северный король. Он предлагает то, о чем Жаклин всегда мечтала — хотя выглядит так, как в день, когда отказал княгини в смерти. Время останавливает собственный ход. Мир замирает на жалкий миг; он сжимается до одной лишь точки, умеющей смысл. До теплой ладони, касающейся замерзшей кожи, до улыбки, дарящей душевный покой, до того, как влюбленно смотрит один взгляд в другой; и смотреть, не насмотреться, и дышать, не надышаться. Но все зря. Сколько не скрывайся, сколько не придумывай сказки, сколько не скрывайся за чужими личинами, всегда играя одинаковый спектакль, реальность обязательно возвращается. — Зачем, если ты умираешь? — вздыхает Жаклин. Он пожимает плечами. Потому что это правильно. Потому что так должно было случиться еще очень давно, если бы не судьбоносный рок и перехваченное леди Ви письмо. Повисает молчание, которого не должно существовать. Гнев наполняет сознание; неведомая до того ярость, способная сжигать деревни, вынуждает Жаклин сжать кулаки. Она, несущая до того только лишь жизнь, которую не выбирала дарить, чувствует, что могла бы стереть несправедливую, жестокую реальность в пыль. И создать какой-то новый мир, где она, не совсем Жаклин Леруа, и он, уже давно не Виктор Верст, были бы самыми счастливыми людьми, не знающими печали. Перед глазами вспыхивает непрожитая жизнь; перед глазами мелькает калейдоскоп того, что было, есть и могло быть. Но любой сценарий, даже самый фантастический, заканчивается трагически. Виктор тоже понимает это; и еще раз предлагает единственное решение, которое ничего не исправит — но хотя бы подарит ощущение завершенности. — Сегодня, — и указывает на горный пик, виднеющийся из окна. Он предлагает провести южный брачный обряд; единственный важный для Жаклин. — Прошу. Он опускается на колени. Мертвый, никому не нужный бог в ногах единственной смертной, что еще верит в него. — Пожалуйста, — король закашливается, потому что проклятие заставляет голосовые связки каменеть. Но он опять побеждает, единственный воин, способный противостоять шахтерской хвори. Голос набирает звучность. — Я люблю тебя, Жаклин. Я любил тебя еще до того, как повстречал — ты снилась мне, и мы вальсировали коридорами пустой крепости, пока я не просыпался, одинокий и голодный за чувствами, которые мечтал испытать в реальности. В радости и печали, в жизни и вопреки смерти, Жаклин Леруа, я клянусь любить тебя. Прекрасное признание заставляет колени дрожать; но горечь все равно предательски наполняет рот. — Всего лишь на день, — тянет княгиня задумчиво. — Всего лишь на день. — Так зачем терять время? — Виктор подскакивает на ноги; он скидывает с себя проклятие в самый, самый последний раз. Красный туман, застилающий зрачки, стекает на подбородок кровавыми слезами. Мужчина моргает, и когда открывает глаза, Жаклин понимает, что не откажет тому, как влюбленно смотрят голубые глаза. — Хорошо, — несмотря ни на что, девушка смеется. Как тогда, в первый раз. Хрустальный смех отбивается между исцарапанными когтями колоннами. И Виктор, принявший собственный конец, счастливо улыбается, уже не пряча клыки в воротник. Он радостно опускает быстрый поцелуй на ладонь княгини и надевает на безымянный палец королевскую печать. Они обменялись кольцами; он носит маленький перстень из горной крепости, а она — символ бесконечной власти над захваченными землями. — Про то, как я люблю тебя, сложат песни, — хвастливо говорит мужчина. — Самые прекрасные; такие же, как ты. Но обмениваться комплиментами, как обычно, нет времени; до того, пока не загорится алыми красками закат, едва ли час, и поэтому нужно спешить. Княгиня накидывает на платье холщовый плащ, , а король приказывает оседлать лошадь. Конь разгоняется в сумасшедший галоп, и если бы Виктор не держал Жаклин так крепко, она боится, что давно бы слетала в придорожную грязь. От скорости, которой набирает жеребец, ветер больно бьет в лицо, разбивая аккуратный пучок прически на непослушные волнистые пряди. Подол юбки путается между стременами, а поводья, за которые девушка придерживается, чтобы не упасть, режут руки даже сквозь перчатки. Но несмотря на дискомфорт, Жаклин все равно поднимает глаза в золотистое предзакатное небо и счастливо смеется. Привычное существование рушится, а княгиня, безумная женщина, хохочет. Но когда горный кряж из точки, занимающий горизонт, превращается в холодные, неприступные камни, веселье практически сходит на нет. Дорога на склон, где обычно происходит обряд, предстоит долгая и утомительная. Виктор помогает спешится и немедленно принимается отряхивает от дорожной пыли белоснежные юбки Жаклин. — Что ж, я ничего не знаю о том, как правильно это делать, — мужчина размыто указывает руками на возвышающийся над головами скалистый пик. — Есть две дороги, — незамедлительно кивает княгиня. — Подземная, через источник, и наземная, через обрыв, которые с основными землями соединяет только лишь веревочный мостик. Нельзя спуститься так же, как поднялся, это правило. Пирит, конечно, так не считал… Король насмешливо фыркает. — Конечно, я почему-то даже не сомневался, — и делает первый шаг на извилистый горный путь. Он протягивает Жаклин ладонь: — Ну что? Северный король и южная королева выбирают наземный маршрут, растянувшийся змеями между двумя горными пиками. Он не опасный, — если не считать, конечно, веревочный мост, — а лишь длинный и изнурительный. Совсем не предназначенный для белоснежной бальной юбки и тугой корсетной хватки. Но дорога совсем не такая, как было тогда, когда Жаклин и Пирит взбирались на склон. Нет. Камни почтительно расступаются, очищая узкий путь, а скалистая почва подстраивается под осторожные шаги. И когда перед глазами расходится колючий терновый куст, княгиня понимает, что происходит: горный кряж благословляет внезапный союз! Она читала сказки, где северный ветер убирал перед влюбленными, чей брак одобрял, любое и каждое препятствие, но не думала, не мечтала и не надеялась на божественную помощь. — Кажется, родные земли соскучились по тебе, — удивляется Виктор, когда очередной завал, преграждающий путь, рассыпается в бриллиантовую пыль. — Мы всегда были близки, — улыбается Жаклин и снимает перчатки, чтобы ощутить под пальцами холодный гранит. Он, всегда безжизненный, вспыхивает буйными красками, и серый холст покрывает изумрудный мох. — Кажется, не одно проклятие набирает мощь. — И в смерти есть жизнь, — пожимает плечами король, под ногами которого змеями клубится мор. — Я осознал это, когда завоевал первый клочок земли. Место, которое я выжег, через год превратилось в чудесный дикий сад, куда вернулись звери. И когда-нибудь так же возвратятся люди. Чтобы не сбить дыхание, остаток пути Жаклин хранит молчание — до того, пока перед глазами не открывается веревочный мост и обрыв, дно которого разрезает хрустальная река. Это была уютная тишина, внутри которой можно было забыться. Притвориться, будто бы это обычная прогулка, а не усмешка в лицо смерти. Виктор проверяет, надежно ли вбито в камень ограждение, держащее веревки. Конечно же, металлический прут шатается — и это колебание повторяет мост, переворачиваясь под ветряными порывами. — И как ты пересекла это тогда? — хмурит мужчина брови. Хлипкие деревянные досточки явно не вызывают у короля даже намек на доверие. — С закрытыми глазами, — пожимает плечами Жаклин. Виктор издает звук, одинаково восторженный и напуганный. Впрочем, княгиня славится чем-угодно, но не здравыми решениями. — Мне было все равно, упаду я или нет. Может быть, мне даже хотелось разбиться. — А сейчас? — осторожно интересуется король, заглядывая в девичьи глаза. Жаклин надеется, что он не отыщет за темными зрачками чудовищную боль, которую она так старательно скрывает под сладкими надеждами, что горное волшебство дарует не только легкий путь, но и счастливый конец. — Нет, но я честно думаю, что это единственный способ, — уверенная в том, что скалистый кряж защитит и убережет, девушка крепко сжимает мужское запястье. — Доверься мне. И закрой глаза. Не верящий в божественное провидение, но готовый молится на Жаклин, король послушно опускает веки. За дрожащими гречневыми ресницами угадывается страх. Княгиня тоже жмурится и делает глубокий вдох. Первый слепой шаг, и она готовится провалиться в пространство между дощечками — рухнуть в хрустальное течение хрустальный реки и захлебнуться, — но нога ступает на твердую поверхность. — Это невозможно, — выдыхает Виктор. Жаклин оборачивается на звук. — Невозможно — это отказать себе в смерти. Невозможно — это неделями противиться шахтерской хвори. Невозможно — это любить так, как ты, и так, как я. А перейти пропасть с закрытыми глазами… Это обыкновенное чудо, — хихикает Жаклин и делает еще шаг. И будто под туфлями не веревочная лестница, а самый идеальный каменный мост, северный король и южная королева пересекают обрыв. Только когда в лицо ласковыми, собачьими поцелуями ударяется северный ветер, Жаклин открывает глаза. Церемониальный склон уже виднеется за облаками. — Дыши глубоко, — советует девушка. — Горный воздух не такой насыщенный. — Я не думаю, что мне вообще уже нужно дышать, — едва слышно произносит Виктор, привнося в счастливое забытье отголосок жестокой реальности. Он уже не человек — и, благо, что еще не Зверь. Еще немного, и мужчина и женщина взбираются на горный пик. Он, окруженный мягкими облаками, напоминает безмятежный островок, где не существует место ни для печали, ни для похоти; а лишь для любви, любви, любви; любви, от которой перехватывает дыхание и кружится голова, а все давно потерянное возвращается, умноженное в сотни раз. — Какой следующий шаг? — интересуется Виктор, неуверенно оглядываясь. Он ищет глазами собственное королевство, но куда не взгляни, пик омывает только закатное небо. Это божественное владение. — Поцеловаться и надеяться, что северный ветер примет союз, — отзывается Жаклин. Она разглаживает подол юбки, и волшебство, призванное исцелять болезни, дарит маленькое чудо; с испачканной ткани исчезает грязь. — Что ж, это легко, — широко усмехается мужчина. Клыки кажутся необычайно острыми. Голубые глаза, морозные как айсберг, смотрят обреченно и туманно, и кажется, что только Виктор моргнет, как темный зрачок затянет рыбья плесень, молочный признак гнили. Пушистые пшеничные брови сводит мученическая морщинка, словно он едва сдерживается, чтобы не закричать от боли. Жаклин внимательно изучает мужское лицо. Идеальный нос, усеянный единичными, едва различимыми веснушками, подаренными солнечными лучами; и рот, сжатый в тонкую нить, с аккуратно очерченными губами, выглядящими мягко и пленительно, даже если за ними скрывается смерть. Что-то за ребрами мучительно сжимается и обрывается; желудок выворачивает странная тревога... и Жаклин, понимая, что это и есть настоящая любовь. Живот безобразно сильно ноет, скованный сладкими, нервными ощущениями, и тело будто бы ударяет электрический ток; еще один разряд и Жаклин потеряет контроль. Она сжимает ладони так сильно, что впивается ногтями себе в плоть. Это сумасшествие. Виктор вздрагивает, скидывая с себя оцепенение, и дарит жадный, голодный поцелуй. Он кладет ладонь ей на затылок, закапывает пальцы в кудри, заставляя прильнуть ближе. Жаклин углубляет поцелуй и закрывает ясные, аметистовые глаза, в которых король отыскал смысл жизни. Княгиня опускает ладони на мужские плечи и медленно соскальзывает пальцами между напряженными лопатками. Сплетает пальцы в замок, словно бы боится, что Виктор, куда-то исчезнет. И когда девушка уже готовится разорвать поцелуй, склон атакует чудовищный северный порыв. Он поднимает подол юбки, он ревностно закапывается в пряди развалившейся прически; он исступленно завывает неизвестный никому свадебный марш — и стихает только тогда, когда Виктор открывает глаза. Уже опять затянутые красными бельмами. И Жаклин понимает, что горный ветер замолкает навек. — Все прошло хорошо, — не то спрашивает, не то утверждает звериный король; или новый северный бог. Княгиня ощущает кошмарный груз печали, опускающийся на плечи. Все зря — потому что сколько не люби и сколько не доказывай любовь, дурацкое пророчество не изменить. Оно было вписано в камень слепыми астрономами, — и повторено столько раз, что из пустой лжи превратилось в судьбоносное предначертание. “Рожденный под пустыми небесами король принесет в северный земли мор и погибель. Он, зверь на зверями, бог над богами, уничтожит королевство”. — Это просто церемония, важная для меня, — наконец-то вздыхает княгиня. — Она не несет ничего законного. Ничего важного. Все напрасно, и это лишь моя жалкая прихоть, которая отняла у тебя и без того драгоценное время. Виктор хрипло смеется, и алое небо наполняется тяжелыми свинцовыми тучами. — Нет. Я подписал приказ, — девушка вспоминает размытое видение, коснувшееся памяти. — Я отдал титул тебе, Жаклин Леруа, княгини горной крепости. Чтобы защитить тебя. И дать то, чего ты заслуживала. Ты полноправная северная королева. Колени подкашиваются. И Виктор подхватывает в собственные руки; но мужское тело уже не несет тепло, нет. Только адовый жар и мертвецкий холод одновременно, расползающейся от груди, где еще человеческое сердце борется с корнями проклятой болезни. — Они бы не позволили тебе это сделать, военный совет и знатный двор, — выдыхает в мужское плечо Жаклин. Она отказывается в это верить. — Мертвые обычно не возражают, — усмехается мужчина, и княгиня понимает. То, что он показывал, это кровавое, ужасное изображение! Он принес в военный совет приказ, получил отказ и тогда шахтерская хворь победила. Цена за титул оказалась не такой, какой Жаклин хотела бы. Непомерно великой — да и что для девушки трон, что для девушки власть, если это означает, что Виктор потерял себя? — Пора возвращаться, если тебе еще хочется, чтобы мы разделили последний танец, — король указывает на темнеющий горизонт. Тогда княгиня решается на последний отчаянный шаг. — Не последний. Пожалуйста, Виктор. Пожалуйста, мне все равно, я умоляю тебя, — она падает на безжизненный серый камень и молитвенно возводит ладони, — позволь мне спасти тебя. Но бог, руки которого укрывает мор, одними губами выдыхает отказ и заставляет Жаклин подняться. Она вырывается из мужской схватки и делает опасный, широкий шаг к зияющей под ногами пропасти. — Я говорил тебе, что это невозможно, что тебя настигнет смерть, если ты попытаешься, — выдыхает король. Он говорит медленно и практически не двигается; понимает, что один неаккуратный жест, и девушка, не задумываясь, переступит через обрыв. — Да и зачем мне жизнь, где нет тебя? Зачем мне исцеление и спасение, если оно означает, что я буду один? По хрустальными туфлями катаются падающие камни. Всего один шаг, не глядя, и Жаклин полетит в провал. — Зачем мне жизнь, где нет тебя? — вторит княгиня, задыхаясь. — Ты не подумал про это? — Я оставлю тебе власть и деньги, когда убегу в лес. И найдется, отыщется кто-то, кто утешит тебя, прекрасную королеву, исцеляющую болезни. Жаклин взвизгивает так, что пугает даже себя. Ярость застилает глаза. Виктор молчит, будто бы он действительно не задумывался, как губительно это для княгини; будто бы он не понимает, что она любит ровно так же сильно, ровно так же отчаянно, ровно так же безумно, готовая отдать целый мир за один лишь шанс на счастливый конец. — Зачем мне власть? — и в пропасть летит кровавая диадема. — Зачем мне титул? — и хрустальная река принимает в себя бриллиантовые сережки и длинный обрывок белоснежной юбки. — Зачем мне деньги? — и горный кряж забирает себе драгоценности, которые украшали руки и грудь, пока не остается одно единственное кольцо — королевская печать. — Зачем мне кто-то, кто утешит меня, Виктор, если я желаю только тебя? — девушка зло указывает на незаживающий укус, пересекающий горло. И каждый новый вопрос, будто пощечина. Король сутулит плечи, но не открывает рот, чтобы оправдаться. Жаклин исступленно и громко кричит, и мечется по плато, будто загнанный зверь. И хотя она желает нести разрушение, каждое слово и движение несет жизнь. Скалистая, мертвая земля наполняется цветами — розами, а не полевыми лютиками и ромашками, потому что девушка уже не потерявшаяся княгиня, а северная королева. Но вопрос, который мучает рассудок, все еще один, даже несмотря на такие разные жизни. — Почему ты не убил меня тогда? — не сдержавшись, вскрикивает девушка, и Виктор сжимает ладони в кулаки. — Это было бы милосердно! — Не говори так, пожалуйста, — просит божество, которому Жаклин возводит цветочный храм. — Что-угодно, но не это. Княгиня замирает. И когда она останавливается, душевная боль вгрызается в лодыжки, будто взбешенная собака. — Мне очень плохо, — стонет девушка и валится на уже мягкий, усеянный травами грунт. Она крепко закрывает глаза и притягивает к груди колени. Живот мучает тупая боль. — Виктор? — Здесь, — опускается на ухо тихий шепот. Мужчина забирает Жаклин к себе на грудь и нежно гладит между позвонками, пока княгиня не успокаивается. Разросшийся розовый сад вянет. — Прости меня. Я не представлял… Я не знал… Я… Мне так жаль. — Мне тоже. Мы заслужили лучший конец, — вздыхает девушка. Она садится и делает глубокий вдох, чтобы выровнять дыхание. Между многочисленными юбками на миг вспыхивает небольшое пятно крови, но она не обращает на это внимание. Платье все равно превратилось в тряпки. — Пора возвращаться. — Так легко? — спрашивает удивленно мужчина. Он все еще дрожит; все еще слышит вопрос, который задала Жаклин, хотя эхо давно стихло. — Что мне еще остается, как не простить тебя? — поднимается на ноги княгиня. Она не издевается, нет; просто честно не понимает, зачем терять время, разбрасываясь обвинениями? Последний час совместной жизни Жаклин хотела бы провести, любя, а ненавидя короля. — Как не понять тебя? Ведь ты желал, чтобы у меня все было хорошо — просто не подумал, что без тебя мне хорошо не бывает. — Спасибо, — выдыхает Виктор. Он притягивает к себе девичью ладонь и целует; она просит еще один поцелуй, уже правильный и настоящий. Сладкое, голодное и жадное прикосновение накрывает рот. Виктор всегда целовался так, будто исполнял смертный приговор — очень редко поцелуй ощущается, как просто поцелуй, а не преступление или наказание, где отчаяние и любовь смешались в опасное зелье. — Я люблю тебя, — выдыхает мужчина, когда отстраняется. — И сколько бы я не повторял это, мне всегда мало. — Мне тоже, — усмехается Жаклин, проглатывая кровь, что наполняет рот. Она порезала язык о клыки. Обратная дорога пролегает через подземелье. Виктор слишком высокий для того, чтобы путешествовать заброшенными шахтами. Он пригибается каждый раз, когда и без того низкий лаз сужается, но все равно то и дело ударяется о потолок, усеянный драгоценными, светящимися, камнями. Когда это происходит в пятый раз, княгиня легко хихикает. — Тебе смешно, а мне больно, — фыркает мужчина и потирает затылок — Бедняга! — собственный голос, изнуренный истериками, звучит слабо. В груди, затянутой в корсет, все еще теплится обида, готовый обратиться в пожар. — Позволь мне… Жаклин вытягивает ладонь и привстает на цыпочки; она нащупывает между светлыми волосами горячий бугорок будущей шишки. Всего одно движение, и ушиб исчезает. — Скоро лаз расширится, — обещает девушка в ответ на благодарность, который Виктор немедленно сопровождает поцелуями, покрывающими запястье и предплечье. — Пещера, где находится источник, довольно просторная. — Буду надеяться, — хмыкает король. Еще немного, и перед глазами открывается захватывающий вид на хрустальный грот. Туннельный сумрак отступает и драгоценные камни освещают широкое пространство, где неподвижное озеро, зеркальная отражает закатное небо. Оскверненный, но еще хранящий в себе волшебство источник. Княгиня резко выдыхает спертый, горячий воздух. Белоснежный, как свежий снег, песок укрывает ровный берег. Озеро, глубокое и темное, сверкает под закатными лучами солнца, как рубин. — Это место подарило мне тебя, — вздыхает восхищенно Виктор. Он подходит к водной глади и тянет Жаклин не остается ничего, кроме как последовать на белоснежный берег, где песок заменяет костяная труха. Такая же, из которой построили северный дворец. Источник показывает уже не залитое яркими красками небо, нет. Он отражает то, что могло случится. Это откровенное издевательство — или смертельная ловушка, потому что красная вода уже не несет исцеление; напротив, она голодно желает обгладывать кости каждого, кто ступит в озеро. Виктор всхлипывает и отшатывается, падая навзничь. Он зажимает рот руками, чтобы не закричать — великий воин, сраженный картинами жизни, которая уже не произойдет, Жаклин же не отводит взгляд; она смотрит на собственное отражение, задыхаясь от боли. …Прошлое: счастливая новобрачная, которую золотая карета увозит в северное королевство; и нетерпеливый новобрачный, — не изуродованный войнами, не знающий, что такое проклятье, — который ждет, когда молодая жена попрощается с родственниками. И быстрое, всего лишь часовое путешествие в костяной дворец, наполняет смех; и хотя и парень, и девушка отчаянно желают поцеловаться, никто не смеет переступить невидимый порог. Они обмениваются неловкими, но влюбленными прикосновениями и глупыми, но забавными шутками. Юноша все же сдается, когда карета въезжает в столичное поселение; и когда прелестная княгиня отводит взгляд в окно, быстро и требовательно накрывает мягкие уста. Жаклин и Виктор — всегда созданные для того, чтобы любить. …Настоящее: не полутемная спальня, а тронный зал, наполняется стонами и мучительно тихими вздохами. И хотя румянец, обжигающий лицо фаворитки, горит так ярко, что проглядывается даже через сумрак, она уверенно показывает, чему научилась. Северный король опускает руки, заканчивающиеся самыми обычными пальцами, на тонкий девичий стан и задает собственный ритм. Он не боится того, что в зал войдет прислуга или знатная леди; напротив, он бы хотел, чтобы это случилось — чтобы каждый знал, какие вещи он творит с Жаклин. …Будущее: северная королева, качающая колыбель. Ребенок пошел в мать, и только глаза — пронзительно голубые, несомненно отцовские. Тихий напев, которые поколениями наполняла горную крепость, обретает новое звучание под дворцовыми крышами. Виктор любит кормить дочь из стеклянной бутылочки; он, которому не пели колыбели, специально разучивает песни, чтобы тоже убаюкивать дитя. Виктор и маленькая Виктория, которую он берет и на военный собраний, и в тронный зал, вызывают у придворной знати умиление. Мужчина клянется, что подарит дочери лучший мир, где ни за любовь, ни за власть не придется бороться. Король, королева и маленькая принцесса неразлучны… — Нет! — исступленно выдыхает княгиня и отворачивается. Источник продолжает полнится изображениями, и только когда девушка бросается в гладь первый же попавшийся камень, озеро идет помехами. И когда вода вновь успокаивается, она отражает уже только заплаканную Жаклин. — Что ты видела? — спрашивает мужчина, утягивая в объятие, которое так нужно. — Мне не хватило смелости смотреть. — Эфемерный и жалкий обман, — выдыхает княгиня. Она трясется от злости, сжимая и разжимая кулаки. Неожиданно, но Жаклин понимает, что ненавидит горные земли, как бы они не любили в ответ. Ведь это скалистый кряж принес проклятие, — и если бы не шахтерская хворь, косится девушка на красное пятно между белоснежными юбками, — она бы действительно качала дитя, имя которой так приятно произносить. И хотя про это не было написано ни одно пророчество, княгиня решает уничтожить источник. Она живое воплощение жизни; он же — испорченный пережиток времени. Церкви легко разрушаются. Но старый грот, где рождается волшебство, можно только осквернить. Еще раз и еще раз, пока вода не закипит, и вся дурацкая магия не исчезнет. — Раздевайся, — резко выдыхает Жаклин, принимаясь бороться с корсетными шнурками. — Здесь и сейчас, и пока я не скажу остановиться. Какой-то миг Виктор взвешивает это решение. Он оглядывается на источник, что издевательски принимается показывать, что случилось бы, не выстрелил бы тогда арбалет, и медленно кивает. — Но тогда ничего не остановит мор, — впрочем, выдыхает король, пока расстилает плащ Жаклин на холодный камень. — Не то, чтобы меня сильно волновала мировая участь, — эгоистично заявляет княгиня, скидывая с себя платье. Холодный воздух щекочет тело. — Или что будет после того, как превращение завершится. Нехорошая искра озаряет мужской взгляд. Он осторожно утягивает Жаклин на расстеленный плащ и ждет, пока она не найдет удобное положение — или хотя бы такое, где в позвонок не впиваются мелкие острые камни. — Если тебе хочется осквернить это место, то… Что ж, позволь мне показать, как это делается, — усмехается жестокий бог и требовательно целует Жаклин. Времени играться нет, как и растягивать предварительные ласки. — Я смирился, что мне придется исполнить пророчество, но даже не представлял, что это будет столь приятно. — Всегда пожалуйста, — смеется девушка, обнимая крепкие плечи короля. Она тянется, чтобы получить еще один поцелуй, и в горло забирается мужской стон. — Не сдерживай себя. Слишком быстро, слишком грубо, слишком шумно; но каждый новый всхлип, который Виктор выбивает из Жаклин, заставляет грот содрогаться. Драгоценные камни то гаснут умирающими звездами, то вспыхивают кометами; а источник захватывает бурление. В горное волшебство проникает мор; и чародейство, до того охранявший скалистый кряж, оборачивается на проклятие. Южный земли охватывает шахтерская болезнь, и дети впиваются заострившимися зубами в материнские руки; лоси с человеческими глазами бросается на охотничий отряд, а Йоханнес Мальвари вросает ногами в почерневший грунт. Жизнь и смерть сплетаются в один опасный, разрушительный импульс; и когда Жаклин переступает через грань, за которой скрывается неземное удовольствие, горная крепость идет трещинами и падает в обрыв. Со всеми нянечками, служанками и учителями. Еще толчок, и источник обращается в пар, который впитывает ночное небо; еще поцелуй, и юг разрушается, обращаясь в пыльную пустошь, где между заброшенными домами ходят твари, давно потерявшие человеческий облик. Виктор несет разрушение; а Жаклин дарит жизнь, которая поддерживает мор — которая никому не дает отыскать покой в смерти, сколько не бросайся на нож и не прыгай в обрыв. — Достаточно ли? — вопрошает король на ухо, тяжело дыша. Княгиня отвечает через короткий кивок. Она едва ли догадывается, что только сделала — что начала апокалипсис, про которое говорило пророчество. Знали ли астрологи, что разруха в северные земли придет именно так, через безумную любовь? — Хорошо, — садится Виктор на колени и поправляет сбившийся мундир. — Если у тебя есть настроение, мы бы все еще успели на маскарад. Я приготовил тебе сюрприз. Жаклин притягивает к себе платье. Король справляется с жемчужными тесемками так же быстро и уверенно, как и в первый раз; и хотя каждый поцелуй норовит уничтожить еще кусочек континентальной земли, княгиня все равно желает растянуть прикосновение. — Какой же? — вопрошает девушка, когда она и мужчина ныряют в темный лаз. Уже не обращая внимание на низкий потолок, они быстро шагают на выход, где оставили лошадь. Каждый шаг сопровождает чудовищное разрушение. — Казнь леди Ви, — усмехается мужчина. Он закрывает ладонями острый выступ, когда выходит на свет. Ну, чтобы девушка не ударилась. Княгиня благодарно принимает незаметный жест. Даже Зверь, даже Бог, Виктор все равно заботится о Жаклин даже до самой последней, глупой и наивной мелочи. Небо над горами удивительно черное. Между бурыми облаками кружат неизвестные страшные твари, когда-то бывшие людьми; и крыльчатые перепонки почти выглядит как руки — если бы руки, конечно, заканчивались уродливыми мясными клешнями. Обреченные на вечную жизнь, летучие твари истошно вопят. Но сколько не кричи, облегчение не придет. Погибель не наступит. Уж это Жаклин обещает точно. — Это сделали мы, — восторженно выдыхает король. Он указывает на склон, плачущий дегтевыми слезами. — Ты и я. Запрыгивая на лошадь, покрытую гниющими язвами, княгиня не испытывает стыд. Она откидывается на широкую мужскую грудь и закрывает глаза, ища спасительный сон. Но приходит только кошмар, где пустыми коридорами крепости девушка гуляет вроде бы совершенно одиноко, но в затылок то и дело упирается тяжелый красный взгляд.