Все, что тебя не убивает

Замок уже полнится гостями, прячущимися за масками, и только один человек, горный князь, не надел костюм; он встревоженно ходит перед парадными ступенями в дворец, боясь смотреть на небо. Жаклин нравится видеть, как Георг, всемогущий волшебник, теряется между яркими декорациями. Он маленькое, неуместное и невзрачное пятно, которое портит всеобщий праздник, и выглядит до того жалко, что даже от прислуги получает недоуменные смешки. И хотя княгиня уже не послушная дочь, а вестница скорой погибели, она все равно виновато сутулит плечи, когда встречается с суровыми отцовскими глазами. Он хмурит брови и переводит взгляд на мрачный горизонт, расползающийся пунктирными нитями. — Что ты наделала? — встречает крик, когда Виктор помогает спешиться с лошади. — Что ты наделала, безмозглая идиотка?! Инстинктивно, девушка отшатывается, но Георг так и не настигает дочь с оплеухами и подзатыльниками; Жаклин загораживает северный король. Виктор перехватывает ладонь князя, и внутренний двор наполняет тихий хруст кости, что перемалывается в пыль. — Ничего, что не было предначертано небесами, — спокойно отвечает мужчина. — Стража, горный князь загулялся. Пора вернуться в каземат. Но даже увлеченный стражниками в подземелье, из которого уже не выйдет, Георг не прекращает кричать; он сыплет проклятиями, которые для короля просто пустой звук, а Жаклин не тронут из-за кровной связи. — Мне стоило убить тебя! Когда ты родилась! Дитя, рожденное в шахтерской хвори! Что оно могло сулить хорошего?! — вопрошает горец, но княгиня отворачивается, чтобы не видеть и не слышать. — Не сейчас, папа, я опаздываю на казнь леди Ви, — равнодушно отмахивается Жаклин, когда князь исчезает за железными дверьми. Она надеется, что в жизни уже не услышит отцовский крик, от которого все равно ощущает себя, как маленькая и глупая избалованная девчонка. Черная воронка, до того висевшая только над горными пиками, расползается через горизонт. И пока дворец празднует маскарад, в пограничные деревни врывается проклятие вечной жизни. Виктор делает глубокий вдох и широко скалится. Это уже не улыбка — как и рука, которую он протягивает Жаклин, уже не человеческая ладонь, а вытянутая конечность страшной, сказочной твари. Девушка все равно радостно принимает это прикосновение и позволяет утянуть себя в зал, где уже давно гуляет праздник. У парадной двери слуга протягивает добротно сделанные маски. Мужчина наклоняется, немного приседая, чтобы княгиня завязала атласные ленточки между сбитыми, все еще влажными русыми кудрями; и сам тоже просит Жаклин развернуться, чтобы, путаясь между когтями, завязать две тесемки на грубый узел за девичьими ушами. Сознание охватывает иррациональное, неправильное веселье; маска обнимает лицо, словно вторая кожа, и Жаклин ныряет в карнавал. Поддельная личина, — мягкая викунья, натянутая на плотный картон, что повторяет лисий оскал, — стирает волнение и дарит уверенность; уверенность, которая переходит через тонкую грань вседозволенности, присущей безликости. Анонимность пьянит, но не она кружит сознание калейдоскопами. Карнавал, это невероятное, сказочное действо, оглушает и завораживает. Звуки. Музыка, которая так и тянет в танец, и она молитвенно складывает руки, когда оборачивается на короля. — Всего один танец! — приподнимается Жаклин на носки. Она понимает, как это чертовски неуместно — вальсировать, пока мир умирает, но не желает слышать отказ. — Как закончится представление, — обещает Виктор, видимо напряженный. Он ловит ладонь княгини и нажимает на соединение между пальцами; девушка понимает, чего он просит, и передает через прикосновение сонное тепло. Король расслабляет плечи. Запахи. Вкусная, деликатесная еда, которую разносит прислуга, заставляет живот голодно заворчать. Целый день девушка отказывала себе в пищи. Рот наполняет слюна. Жаклин только тянется, чтобы ухватить маленькое канапе, как Виктор перенимает от прислуги целый поднос. — Голод — страшная штука, — смеется мужчина, пока девушка жадно поглощает королевские креветки. — Мне ли не знать. — Мы отвратительные люди, — вытирая ладони о длинный подол знатной леди, пьяно хихикает Жаклин. Она осушает бокал, где плещется красное вино, в один глоток. — Мы принесли в королевство мор. И посмели заявится на маскарад, чтобы смеяться. Чтобы наслаждаться, пока разрушение вычищает деревни. Чтобы влюбленно держаться за руки, пока реальность расползается на лоскутки. — Мы уже давно не люди, — пожимает в ответ плечами Виктор. Он приподнимает Жаклин, чтобы показать, где находится главная сцена — где развернется обещанный сюрприз. — А боги. Перед глазами, возвышаясь над бритыми затылками и элегантными шляпками, показывается украшенный цветами эшафот. Он пока пустует, если не считать закованную леди Ви и узкий хрустальный аквариум. — Тебе нравится? — спрашивает король, опуская Жаклин на пол. Сомневаясь, девушка все же кивает. — Тогда приведите в зал Жизель! — громогласно объявляет король. Музыка замолкает. — Настоящий праздник начнется только после казни! Толпа расступается, позволяя, чтобы Жаклин и Виктор взобрались на эшафот. Смотреть на леди Ви страшно; она до последнего думала, что надежно спрятала дочь. И когда Бенни втягивает на помост Жизель, изуродованную следами долгой пытки, старая карга срывается на крик, от которого стынет кровь. Отчаянный вопль матери, которая понимает, что не уберегла родное и единственное дитя. Жаклин не понять — и она уже не поймет, стыдливо прикрывая ладонями кровавое пятно, затерявшееся между белоснежными юбками. — А где Джорджи? — только и произносит княгиня растерянно. Она не спрашивает про Элеонор, потому что не желает, чтобы бывшая служанка подверглась унизительной казни. — Отправился на скотный двор. Правда, как свиной корм, — довольно улыбается король. Он кивает, и слуга открывает аквариум. Раз, и Жизель запихивают в маленькое, тесное пространство, ломая, кажется, еще две или три кости. Два, и леди Ви падает на колени и молит о смерти, лишь бы только не видеть, как умирает дочь. Виктор отказывает, а Жаклин думает, что даже если бы он смиловался, старая карга не умерла; не пока она, княгиня, стоит так близко. Три, и Бенни открывает небольшой краник. Резервуар медленно наполняет вода. Четыре, и Жизель принимается колотить руками о хрусталь неподвижной крышки, захлебываясь. Пять, и Жаклин понимает, что это неправильно. Ни одна дочь не должна страдать так, как страдала она, или же порочный круг не разорвется! И хотя милосердие требует невероятной смелости, северная королева отдает первый и единственный приказ. — Немедленно прекратите! — и не дожидаясь, пока Бенни обернется и одними глазами спросит у короля, стоит ли выполнять это указание, девушка кидается на колени и сдвигает тяжелый хрусталь крышки. Она ломает ногти в кровь. Рывок, и Жизель садится, откашливаясь. Она задыхается, но уже собственными слезами. Принесшая мор Жаклин, — Жаклин, которая обрекла континентальные земли на погибель, — выбирает прощение, а не месть. И хотя одна жизнь ничего не стоит, отчаянный жест возвращает в мир равновесие. Смерть и жизнь разрывают временное соглашение, и между двумя противоположностями начинается новый бой, когда княгиня обнимает Жизель за плечи. Она залечивает сломанные кости и согревает замерзшие девичьи руки; и так, пока не приходится обернуться на хлюпающий звук крови. Виктор рвет леди Ви на части. Разбирает, будто конструктор, и внимательно следит, чтобы старуха не теряла сознание — чтобы чувствовала, как отсоединяется каждый позвонок. — Не смотри, — шепчет Жаклин и закрывает лицо Жизель ладонями. Она ищет Бенни, но не находит; но на глаза попадает Дара, и она приказывает увести дочь леди Ви в безопасное место. Проклятие бушует. Зловонное, черное волшебство злится, потому что мор уже не пронесется так легко над захваченными землями, потому что первый раз в жизни Жаклин совершила хороший поступок. Девушка смертельно жалеет про это, когда она и Виктор встречаются взглядами. Уже не простой звериный голод, а божественный гнев застилает голубой зрачок, в отражение которого не угадывается узнавание. Может, и не стоило спасать Жизель; да, может быть не стоило это делать, отчаянно думает княгиня, когда уворачивается от замахнувшейся когтистой хватки. Она переворачивается на бок и вспоминает недолгие тренировки, которыми баловалась, когда прибыла в северный дворец. Жаклин подсекает мужские ноги; и уже не Виктор, но то, что выглядит, как он, явно не ожидало отпор. Зверь валится на деревянный помост, а княгиня скатывается в одно движение в бальный зал, где беснуется напуганная толпа. Наступает недолгое затишье. В помещение врывается ветер, но не северный, не пахнущий морозами и драгоценными камнями — а несущий лишь зловонный аромат гниющей плоти. Король садится, опираясь на локти. Он внимательно осматривает зал и неожиданно прячет лицо в ладони. Даже находясь на грани, Виктор все равно борется за остатки человечности. Но невозможно победить, если ты даже не играл; если поражение было прописано еще до того, как тебе сдали на руки карточный пасьянс. — Уведите Жаклин! Уведите северную королеву! — отчаянный мужской крик взрывает светильники. Свечи гаснут, не выдерживая напор бури, что мечется между колоннами, и помещение погружается во мрак. — И спасайтесь! Не дайте мне погубить вас! Виктор сдается; он испускает чудовищный вой в потолок, расписанный фресками, и превращение завершается. — Нет, нет, нет! — визжит княгиня. Она не знает, как остановить разворачивающийся перед глазами ужас, но все равно кидается на эшафот. — Виктор, пожалуйста! Северный король уже никого не узнает. Кто-то хватает Жаклин за плечи и утягивает в безопасное место; в боковые двери для прислуги, еще единственные незаблокированные ядовитыми кустами. Тронный зал из кости и пыли окутывает шиповник и терновник, навсегда запечатывая вход в храм, где беснуется проклятый бог. Визжа и царапаясь, девушка оборачивается, чтобы ударить спасителя в лицо — потому что она не нуждалась в помощи, потому что она не желала, чтобы Виктор оставался один. Сжатая в кулак ладонь замирает, потому что человек снимает черный лоскут маски, и перед Жаклин предстает Элеонор. Довольная и розовощекая, улыбающаяся так широко, что можно пересчитать каждый желтый зуб. — Ты спасла меня тогда, я спасла тебя сейчас, — фамильярно произносит бывшая служанка, предугадывая вопрос княгини. — Не ожидала, что мы еще раз встретимся? — Нет, — морщится девушка. Головная боль сжимает виски в раскаленный медный обруч. Жаклин прижимается к холодной кирпичный клади, и на миг это приносит успокоение. Но мигрень возвращается, когда Элеонор открывает рот. — У тебя новая служанка, да? Дария? Она удивительная выскочка! — беззаботно щебечет прислужница, будто бы мир не захватывает апокалипсис, и это обычный вторник. — Пошли, я покажу тебе безопасное место. Хотя оно вряд ли тебе понравится… Княгиня покорно следует опустевшимм коридорами и не старается понять, куда ведет служанка. Даже если это ловушка… На плечи наваливается невероятная усталость. Жаклин едва переставляет ноги и думает только про одно — что когда отдохнет, обязательно найдет способ пробраться в тронный зал, какой бы ужасный, кровавый конец это не обещало бы. Она все равно заслуживает смерть — и не желает оттягивать заждавшуюся погибель. Замок охватывает разрушение. Он, построенной из костяной трухи, тоже оживает, искривляясь чудовищными формами. Качающиеся светильники держат уже не металлические скобки, а худые, покрытые язвами руки, норовящие ухватить за подол разорванной юбки. Потолок, где сверкали отполированные фрески, заполняется внимательными глазами, закрывающимися и открывающимися в унисон. Оконные ставни щетинятся длинными клыками. Ковровые дорожки двигаются, обросшие червями и сороконожками. Моровое проклятие, что северный король и южная королева породили, когда осквернили источник, создает ужасные вещи; княгиня подавляет рвотный позыв, когда между колоннами различает тень служанки, из которой прорастает терновый куст. Бедняжка не кричит только из-за того, что из глотки вырывается роза — самая прекрасная, которую Жаклин только видела. Путь приводит в подземелье; старое и каменное, построенное задолго до того, как звериная династия взошла на престол, оно не полнится кошмарными тварями и чудовищными картинами. Девушка переводит дыхание. — Ты бы хоть спасибо сказала, — обиженно произносит Элеонор, когда останавливается у неприметной двери. Она звенит ключами, чтобы отворить замок, и звук только преувеличивает головную боль. Взгляд падает на королевский перстень, все еще обнимающий безымянный палец. Единственное украшение, которое не полетело в пропасть. — Вы. Ты мне не подруга, чтобы забывать про титул. И ты убила меня, — вспоминает Жаклин. Она обнимает себя за плечи. — Что за черт? — Не убила, а лишь помогла, — легкомысленно пожимает плечами прислужница. — Да вы и не умерли, миледи. От наглости княгиня теряет дар речи; но всего через миг собирается со словами. — Для чего ради ты предала меня? Элеонор оглядывает пустынный коридор и хмыкает. Каменная кладь плачет смолистыми каплями; а о вентиляционные решетки, желая прорваться в каземат, бьются гигантские жуки с человеческими лицами. Девушка закрывает глаза и делает глубокий вдох, но она уже не контролирует жизнь, которую не выбирала дарить. Между ногами пробегает крыса с тремя головами. Северный ветер, что Жаклин наделала…! Княгиня прячет лицо в руки —и каждое новое движение создает непроизносимый ужас, ставящий под сомнение реальный мир. — Ради любви, — наконец-то отзывается служанка и открывает замок. — Тебе ли не понять меня? Ответ Элеонор, будто тупой нож, вонзается в грудь. Жаклин замирает, пока осознание медленно закрепляется между мыслями. Она, играючи, уничтожила мир, — и все из-за зыбкой, сладкой радости, которую испытывала, когда держала мужскую ладонь. Целый континент, обреченный на погибель, потому что княгиня желала еще один поцелуй. Реальность, уничтоженная не ради, а из-за любви, которую не смогла вместить. — Джордж не любил тебя, — только и удается произнести; Жаклин желает, чтобы Элеонор было больно, потому что только так она отвлечется от собственной печали. — А только использовал. — Говорит мне женщина, которую полюбили только из-за того, что она несла исцеление, — холодно отзывается служанка. — Влюбился бы король в тебя, если бы ты была простая княгиня, приехавшая во дворец? Сколькими долгими ночами ты думала про это? Скажи мне, а только после обвиняй. Отвечать не приходится; хотя Элеонор действительно задевает слабое место. Скрипит тяжелая дверь; и помещение неожиданно полнится людьми, встречи с которыми хотелось бы избежать. Жаклин не решается переступить порог. На низкой кровати сидит Эдмунд, поднявший забрало. Морщинистое лицо украшает свежая царапина, в которой легко угадывается когтистая ладонь короля. А старенькое замшевое кресло занимает отец, плетущий защитное заклинание. — Что заняло так долго? — взволнованно поднимается на ноги рыцарь и притягивает Эл к себе в объятие. Она брезгливо морщится, все еще, наверное, мечтающая про холодный оскал Джорджи. Княгиня неуверенно входит в помещение; идеально вовремя, потому что через коридор проносится существо, которое лишь притворяется, что человек — с непомерно длинными конечностями и большими глазами. — Дворец кишит тварями, но они не нападали… — оправдывается служанка, когда мужчина убирает руки. — Пока что. — И не нападут, уж на Жаклин точно. Дети редко бросаются на мать, — усмехается отец, когда заканчивает заговор. Порог освещает золотая руна. — Ты всегда желала править. И всегда получала то, чего хотела — королева ничего, королева пустой, разоренной земли, королева смерти. Мне поклониться тебе, Жаклин? Надеюсь, тебе распирает от гордости! Мужчина говорит так злобно — будто бы это не он вырастил дочь так, что она обменяла целый мир на призрачный, эгоистичный миг любви. — Заткнись, — всхлипывает княгиня. Когда слеза, — мерцающий драгоценный камень, — падает на пол, дворец содрогается. — Ох, папа, замолчи! Помоги это исправить! Элеонор подает платок, пахнущий лесными травами и фиалками. Запах пробуждает воспоминание, от которого в груди взрывается фейерверк боли. Жаклин, чтобы не упасть, опускается на низкий остов кровати. Первая охота. Первое соревнование. Первое обращение по имени. Первое проявление безусловной нежности. Первое влечение. Девушка старательно плачет в ладони, потому что боится, что если проронить на камень еще хотя бы один алмаз, дворец рухнет. Алмаз. Камень короля. Может, Виктор еще не растворился окончательно в шахтерской хвори? Жаклин так решительно поднимается на ноги, что Эдмунд рефлекторно хватается за меч. А отец, замечая, как разительно меняется настроение дочери, хрипло смеется. Элеонор недоуменно оборачивается; она, которая обменяла безопасность и маленький уютный домик на темную страсть, совершенно не понимает, что происходит. Жаклин хотела бы также; но знает, что не прожила бы и день, если бы пришлось обнимать того, чье прикосновение вызывает отвращение. Каждый раз, когда княгиня замечает, как служанка уворачивается от рыцарской ладони, она испытывает облегчение. Иногда выбор, даже обрекающий мир на конец, правильный. — А тебе хочется это исправлять? — спрашивает Георг, сурово сведя брови в широкое тире. — Или только спасти короля? Тебе же наплевать на королевство и простой люд — и было наплевать с ночи, когда Виктор отыскал тебя. Девушка лишь вытягивает в ответ ладонь, что отец рассмотрел королевский перстень — символ новой, уникальной власти и единственное подтверждение того, что Жаклин получила новый титул. — Я не королева ничего; я королева северной земли. И я приказываю тебе сказать, как остановить мор. — Что мне приказ родной дочери? — коротко спрашивает Георг; но замирает между словами, между новыми изощренными оскорблениями, потому что Эдмунд оголяет меч. Княгиня и рыцарь обмениваются взглядами. Мужчина коротко кивает и ударяет себя по груди, показывая покорную готовность прислуживать. Сомнительная клятва, но пока Жаклин принимает и это. Элеонор выпучивает глаза. И немедленно падает ниц, принимаясь бурно извиняться. Она “не знала и не ведала”. Она “молит про королевское прощение”. Она “всегда знала, что миледи займет трон”. — Зверь защитил тебя, — сужает отец веки. — Хорошо. Слушай внимательно. Чтобы остановить мор, нужно совершить лишь один подвиг. Убить того, кто несет проклятие. Вонзить в грудь короля нож. Как тебе, Жаклин? Так легко, верно? — Лгун, — шипит девушка. Ярость застилает сознание; Георг издевается. — Нет, не лгун. Я поэтому и спрашивал, так ли тебе хочется прекратить мор, — разводит ладонями горец. Он говорит осторожно, почти не жестикулируя, ведь Эдмунд так и не отводит меч. — Подумай, что я сказал. Виктор в обмен на королевство. Королевство, которое неизменно влюбится в Жаклин, ведь она остановит разрушение и вдохнет в зараженные земли жизнь; исцелит сломанные кости и принесет щедрый урожай. Королевство в обмен на короля, которого неизвестное заклинание все еще удерживает за дверьми в тронный зал. Короля, от которого девушка не знала ничего, кроме ласки и нежности; который доказал, что Жаклин не взбалмошная и избалованная — и что Жаклин не сложно полюбить; и что это не наказание, ниспосланное богами, а самое прекрасное благословение. Две вещи, про которые девушка мечтала: власть и любовь. Нужно принимать решение — совершать выбор, который девушка предпочла бы не иметь. Княгиня понимает, что молчание затягивается, и заламывает руки. Жаклин это не признает даже себе, но она уже знает, что сделает — и знала еще до того, как отец заговорил. Делая вид, будто бы взвешивает возможности, княгиня просто тянет время. Но неизбежное уже не отодвинуть. — Я так и знал, — прячет лицо в колени отец. — Ох, Жаклин, мне так чертовски тебя жаль! Тебя, себя и целый мир! — Нет. Я… остановлю мор, — уверенно кивает девушка и сжимает руки в кулаки. Она поднимает взгляд в потолок, когда говорит; но единственный, кто знает, что Жаклин делает только тогда, когда врет, потерял рассудок. — Тебе не придется стыдиться меня, папа. И видимо Георг достаточно отчаялся, чтобы поверить, будто бы безумная дочь действительно выберет мир, а не собственный больной эгоизм. Он протягивает к Жаклин ладони, и, когда она осторожно, непривычно перенимает отцовские прикосновение, крепко, благодарно сжимает. — Я благословляю тебя. И прощаю, — вздыхает папа; и хотя это совсем не то, что княгиня желала бы услышать, она натянуто улыбается. Она давно смирилась, что отец не извинится, даже если пригрозить ужасными пытками. В разговор встревает рыцарь, пряча оружие за пояс. — Вы не боец, миледи, — вздыхает Эдмунд. — У вас мягкие руки, и это не скрыть. Вы не держала меч, а король завоевал целый континент. Как вы сразите то, во что он превратился? Мужчина говорит правильные вещи. Нежные, слабые руки — не для того, чтобы убивать. Да и Жаклин не собирается сражаться, конечно. Просто для того, чтобы покинуть подземелье, нужно соврать. Она едва прячет нездоровый смешок в мягкий воротник блузки. — Я королева, — говорит девушка. И первое же указание оборачивает в ложь: — Пропустите меня, чтобы я уничтожила Зверя. Георг не противится — то ли давно похоронивший дочь, то ли считающий, что Жаклин победит, — а Эдмунд едва ли имеет право ослушаться королевский приказ. Только Элеонор шумно рыдает в передник; единственная женщина, она прекрасно понимает, что за выбор приняла княгиня. Ох, поступки, которые совершаются ради любви… Пустые и безрассудные, они не несут ничего, кроме ненависти.