***
Избушки на окраине Москвы сплошь и рядом попадались обветшалые и серые. Никаких тебе резных наличников, а коньки на крышах если и были, то треснувшие и облезшие. Они же счастье приносят, так? Какие коньки - такое и счастье, видимо. Илья поскреб по колючей щеке и неуверенно шагнул к заросшему бурьяном двору. Родной дом встречал его тишиной. Забор весь скосился, зато калитка держалась крепко. Помнится, он тогда ее только-только успел обновить. Мамка нарадоваться не могла, каким умелым уродился сынишка, да толку теперь с этой радости было? Илья все не мог отцепиться от калитки, покачивая ее из стороны в сторону. Не скрипела, значит смазывали после зимы. Значит дома кто-то был. Но почему тогда двор в таком беспорядке? По лицу расползлась кривая улыбка. Дурак! Как мать-старуха со своей больной спиной могла весь этот бурьян выполоть? Никак! Сколько лет она провела, таская на себе тюки по базару, все здоровье в торговле оставила, но только так они с голоду не померли. Илья же, как подрос, весь дом на себя взял, к плотнику местному в подмастерья набился. Ох, бедная мамка! Наверняка ей было тяжело одной тут. Ждала, когда сын вернется, порядок наведет. – Мамка! – крикнул дрогнувшим голосом Илья. – Мамка, открывай! Лапти на нем были с чужой ноги и не по размеру, за время дороги совсем размохрились, от того шагать мешали. Едва ли не свалившись у порога, Илья стукнул по двери кулаком, та тут же открылась. В избе было пыльно и затхло, все окна завешаны каким-то тряпьем. На столе рядом с хлебом, покрывшимся пушистым зеленоватым облаком, лежало письмо. Его письмо, которое он отправил месяц тому назад. Изгвазданный в чернилах клочок сам лег в грязные руки. Чернота от руды въелась глубоко в кожу. Как бы Илья ни тер свои ладони вехоткой, смыть три года незаслуженной каторги никак не получалось. Письмо было точно его, и видно мамка за весь месяц столько раз в руках его мяла, что чернила по бумаге совсем расползлись. И слезы на него роняла, вон там, в уголку, подсохшие капли. Только самой мамки нигде не было. Набитая соломой лежанка на печи была примята, будто на ней кто-то проспал несколько дней не двигаясь. – Ба! Илюша, ты шо ли? – раздался голос соседки у двери. – А я гадала, кто тут кликает? Уж про нечистых вздумала, а эт ты. Давно ль воротился? – Только что, – сипло отозвался Илья, беспомощно обернувшись к соседке. – А мамка куда подевалась? Торговать уехала? Соседка тяжело вздохнула, усадила Илью на лавку и сама рядом опустилась. – Небо твою мамку к себе прибрало. Прошлой седмицей все случилось, – женщина огладила Илью по худому плечу, сочувственно вздыхая. – Вот ж судьба у вашей семьи, прям как на роду написано! Горюновым все горевать и горевать приходится... Илья уперся взглядом в пол. Меньше всего ему сейчас хотелось слушать увещания про свой род. На душе стало погано. Он так тяжело возвращался домой, чтобы узнать - на всем белом свете больше нет ни одного человека, кто бы его ждал и любил. Одна мамка про него помнила, этой мыслью жизнь на каторге в себе и удержал. А теперь что? Горло сжалось в подавленном всхлипе. – Ты это, – хлопнула по коленям соседка, вставая, – в церковь сходи, матушку помяни. А после к жизни мирской возвращайся. Парень молодой, работу сыщешь, семью заведешь. Жизнь она это... не останавливается, вот! В Москве столько всего сотворилось, пока тебя не было. Наверстывай и нос не вешай, лучшая память для твоей матушки будет! Илья бегло оглядел соседку, фартук на ней казался смутно знакомым. Вышитые по краям васильки были точно такими же, какие раньше вышивала мамка. Соседка, поймав его взгляд, неловко сложила поверх фартука руки. Только сейчас Илья заметил, что изба смотрелась сильно беднее, чем он ее помнил. Пустовала полка с иконами, а замок у старенького сундука под окном зиял развороченной личиной. – Говорите, в Москве много всего приключилось? – Илье стало страшно и больно смотреть на опустевшую родную горницу, он уцепился за единственную весть, которая не заставляла чувствовать горе. – Много, много! – закивала соседка. – Небось слышал, что с Верхними землями роднимся? Княжич наш помолвлен с ихненским барином. Илья слабо мотнул головой. – Так вроде ж Андрей был женат, – без интереса отозвался он. – Та какой Андрей, – махнула рукой женщина. – Младший княжич к свадьбе готовится. Петр, который. Он еще... Ой! Соседка резко заткнулась и шумно сглотнула. Имя, что три года Илья старался вытравить из себя и никак не мог забыть, вновь его настигло. – Он? – В общем, ты понял, – оправив фартук, соседка поспешила к выходу. – Нос эт... не вешай! И забудь про все, тебе жить дальше надо. Времена другие становятся, ухватись-ка лучше за это. А кто старое помянет, тому глаз вон. Дверь за ней захлопнулась. В избе сделалось совсем темно, надо бы тряпки с окон сдернуть. До самого вечера Илья бездумно приводил дом в порядок. К ночи пристроился на лавке, так и не решившись занять лежанку на печи. В полусне его терзали разные мысли, но все они были об одном человеке. Исполосованные плетью плечи чесались под застарелыми шрамами. Значит, к свадьбе готовится? Хоть бы разок ему в глаза заглянуть. Хоть бы что-то кроме ненависти и злобы ядовитой там увидеть. Хоть бы что-то. Может тогда легче станет? Может...***
Середина лета подкралась незаметно. Жара против всех ожиданий поубавилась в своей силе. Люди поговаривали, что вот-вот грянут ливни, и тревожились, ведь кострища не за горами. А какие кострища, когда с неба поливает? Приглашенные в кремль мастерицы тоже о кострищах переговаривались, вокруг Игоря кружа. Вот уже добрый час он стоял на табурете, прикусив язык. Поначалу главная портниха что-то долго и вдохновенно объясняла, рассыпаясь в подробностях о будущей вышивке, Игорь ее слова сквозь себя пропускал. В конце пламенной речи она что-то спросила, Гром без раздумий кивнул. Как выяснилось, по древним заветам начало вышивки должно быть положено на надетом венчальном наряде. На это Гром, сам того не зная, и согласился. Еще язык прикусить заставили, чтоб не сглазили. Игорь не особо в эти приметы верил, но говорить против ничего не стал. Вспомнилось, как он подтрунивал над Сережей, когда тому точно так же подшивали венчальный наряд по фигуре. Разумовский ныл и капризничал, ему все кололось и не нравилось. То рукава слишком широкие, то в поясе давит. И помотал же он тогда всем нервы! Игорь как-то не выдержал и предложил на венчание Сереже явиться голышом. Убил бы двух зайцев: и жениха бы окончательно очаровал, и гостей бы в своем ведьмовстве убедил. – А то зря шепчут, что ты Волкова приворожил. Статус надо поддерживать, Серый! – сказал ему тогда Игорь, после чего получил подушкой в лицо и недельный бойкот. Уголки губ дернулись в улыбке от воспоминаний. Не так давно Сережа прислал ему письмо, где сердечно извинялся, что не смог присутствовать на помолвке, ссылаясь на проблемы здоровья. Обещался точно быть на венчании и любопытствовал о состоянии Игоря. Уже несколько дней Гром сидел над чистым, нетронутым чернилами, пергаментом и не знал, что же такого ответить Сереже. Был ли он несчастлив? Скорее нет, чем да. Но разве такое можно понять за какие-то жалкие полтора месяца? Игорь только-только начал привыкать к кремлевскому двору, чувствовать, как и чем живут здесь люди, и все равно многое для него оставалось загадкой. Одной из них был княжич. Игорь все никак не мог научиться читать, что таится за его блестящим взглядом. В одно мгновение Петр вежлив и мягок, в другое дразнит насмешкой, пускай и беззлобной. Держаться с ним в разговоре беспристрастным Игорю становилось все сложнее, он то и дело срывался на такой же колкий ответ. А Петр будто только этого и ждал - цеплялся за вспыхнувшую эмоцию, улыбался довольно и тянул ее из Игоря, пока не услышит полный возмущения вздох. После такого всегда примирительно хлопал по плечу и смеялся звонко, смазывая все накопившееся недовольство в Игоре. А Гром и ответить ничего больше не мог, только хмурился, стараясь не выдать в себе смущение, да на растянувшиеся в улыбке губы княжича заглядывался. – О чем призадумался? – неожиданно раздалось сбоку. Гром обернулся на голос, неохотно вырываясь из своих размышлений. Ксения стояла подле стола с развернутыми на нем тканями и игольными шкатулками, вела рукой по уже скроенной нижней рубахе. Игорь ее примерил самой первой. Портнихи подкололи рукава, которые стоило укоротить, и сложили на стол. Княжна подхватила тонкий кружевной край, рассматривая, как руки проглядываются сквозь ткань, словно через молочную пелену. Красиво, глаз не оторвать. Игорь хотел Ксению поприветствовать, но зажатый зубами язык совсем онемел, получилось только буркнуть что-то невразумительное. Княжна на него удивленно покосилась, а затем тихо рассмеялась. – Полно вам его мучать. Оставьте нас. – Мы как раз закончили! – с улыбкой отозвалась главная портниха. Мастерицы Ксении поклонились, собрали все свое добро и выплыли из комнаты. Княжна подошла к Игорю, осмотрела наметившуюся по подолу вышивку. – Устал? – спросила она, помогая спуститься с табурета на пол. Игорь скупо кивнул. – Это оказалось утомительнее, чем я предполагал, – пришедшие в движение ноги разом загудели. Кто же знал, что просто стоять окажется таким выматывающим действом? – Такова наша доля, – с легкой улыбкой ответила Ксения. В светлой комнате без шуршавших рядом портних стало тихо и пусто. Игорь не знал что ответить, поэтому молча стоял, позволяя княжне расправиться с многочисленными застежками на рукавах венчального наряда. Хоть они виделись не так часто, после помолвки Ксения стала относиться к нему с заметной теплотой. Только сейчас Игорь понимал почему. Много лет назад княжна точно так же прибыла в кремль - невеста из другого княжества, чужая всем и каждому. – Застежки больно тугие. Надо сказать, чтобы ослабили петли, – выдохнула Ксения, принимаясь за второй рукав. – Разве? Мне кажется, ты ловко с ними справляешься, – удивился Игорь. – Глупый, – хитро улыбнулась она, – потом совлекать с тебя наряд буду не я. И даже не слуги. К щекам волной хлынул жар. Вспомнив, чьи именно руки будут снимать с него одежды, Игорю сделалось жарко и дурно. Чай уже не зеленый юнец, чтобы заливаться стыдливым румянцем от подобного, жизнь повидал, а сердце все равно заполошно колотилось. Думать об этом было беспокойно и странно. Гром стиснул зубы, глубоко вдохнув. – Скажи лучше, давеча никто из думных к тебе интереса не проявлял? – свернула прежний разговор Ксения. – А должен был? Княжна пожала плечами. – У некоторых имеется в привычке подойти или подослать слуг, проверить на манеры и благонравственность, а потом остальным все выведанное растрепать, – хмыкнула она. – Думаю, сам понимаешь, что не все бояре к тебе благосклонно отнеслись. Вот и спрашиваю, может и тебя пытались на чем-то подловить? – А она мне нужна, – криво усмехнулся Игорь, – их благосклонность? Не я к Петру в женихи набивался, и не мне их расположения искать. Но ко мне никто не подходил. – Тогда я за тебя спокойна, – слабо улыбнулась Ксения. Игорь уже переодевался в свое, наряд аккуратно сложили на стол. – А тебе было за что переживать? – натягивая рубаху, поинтересовался он. Княжна темнила. Смотрела обеспокоенно, говорила нескладно, даже будто побаивалась. – Было, – выдохнула Ксения, возвращая себе собранный вид. Заговорила ровно и четко: – В кремлевских палатах главное оружие слово. Совсем скоро кострища, а перед ними Князь всегда думных собирает. – Неужто против меня захотят толковать? – Уже, – мрачно ответила княжна. – Я Пете о том пока не говорила, с него станется рубануть с плеча. – А с меня, значит, не станется? – прищурился Игорь. – Нет, – уверенно ответила Ксения. – Только выслушай внимательно и обдумай все. Давеча к супругу моему на встречу подбилось несколько бояр. Андрей совсем плох стал, но силы их выслушать нашел. Нашептали, будто ты спишь и видишь, как меня с хозяйского места сдвинуть. – Бред, – фыркнул Игорь. – Андрей того же мнения. Отправил их на службу в церковь от дурных помыслов очиститься, – стоило княжне заговорить о своем супруге, взгляд ее сразу же потеплел. – Но, Игорь, раз они не побоялись с таким заявлением к нему подойти, то значит чуют свое преимущество. Может и не побоятся Князю что-то высказать. Так что будь осмотрителен в своих словах и действиях. – Было бы что высказывать. Ложь и пересуды, – хмуро ответил он. – Не затягивай с Петром. Как ты говорила: что ни делает, все справедливо? Почему тогда сейчас в его справедливость не веришь? Говорил Игорь без напора, хоть и клокотало внутри все от злости. Вот почему он не стал наследовать должность советника от отца. Вот почему остался в имении, а не в столице. Как же ему были ненавистны желчь и лицемерие, кишащие в думных палатах! Душу бы из каждого вытряс, да только кулаками он себе же хуже сделает. – Андрей ему все сам скажет, – посветлела лицом княжна. – Да и повод намечается. Перед кострищенской седмицей ужин праздничный, тебя тоже на нем ждут. – И Князь будет? Ксения кивнула, Игорь шумно вздохнул. – Тебе не отвертеться! Я больше не хочу сносить их общество в одиночестве. Они так выразительно молчат, кусок в горло не лезет! – подхватила его под локоть Ксения, уводя к двери. – И часто такие ужины случаются? – Хвала Небу, что нет. Игорь в ответ рассмеялся. Может, его не все в кремле жаловали, но все ему были и не нужны.***
– Подходи! Выбирай! Во всей Москве краше платьев не сыщешь! Извилистые торговые ряды то и дело толкали проходящих прямо к прилавкам. Игорь бездумно брел в сторону кремля. Волочащийся позади него Цветков одним своим видом отгонял особо прилипчивых торгашей. Не каждый хотел иметь дело со стрельцом, Грома это более чем устраивало. Болтавшаяся в петличке кафтана бисерная веточка рябины постоянно норовила развернуться ягодами-бусинами вниз. Долгое время она лежала без дела в шкатулке, с того самого момента, как Петр ее вручил в имении. Спрашивается, чего Игорь только сейчас о ней вспомнил? Он и сам не знал. Еще с месяц назад не чувствовал за собой права носить ее, будто веточка досталась ему совершенно случайно, да и казалась бессмысленной, а сейчас владеть этой крохотной безделушкой было особенно приятно. Шумный рынок порядком Игоря утомил. Прилавок с сахарными калачами и капустными пирогами попался как нельзя кстати, в животе глухо булькнуло. Гром без раздумий спросил: – По чем пироги? Булочник к нему развернулся, закатывая рукава своей замасленной рубахи. Улыбнулся под пышными мучными усами и обвел горящим взглядом весь прилавок. – А все по-разному! И все вкусные, какие барин желает отведать? Игорь задумчиво потер подбородок. Придвинувшийся сбоку Цветков зачарованно смотрел на румяные расстегаи, слюной разве что не капая. Особо выбирать и не пришлось, Гром ткнул на них пальцем, попросив завернуть с пяток, булочник тут же закопошился. Народ в Москве был совсем не такой, как в Верхграде. Шустрый, говорливый, будто пятки языки пламени лижут и подгоняют всюду скорее. Игорь, привыкший к размеренной жизни в имении, суету совсем не любил. Но были в ней и свои радости: почти любые заказы исполнялись быстро. Проходившие мимо барышни хитро огладили Грома взглядами, но приметили рябину в петличке и тут же спешно отвернулись. Игорь на бусины хмуро покосился, не понимая, что с ними не так. – Ах ты ж срань! Положи на место! – вдруг крикнул булочник. – Ты у меня получишь! Все, что успел Игорь заметить, это как булочник замахнулся плетью. У прилавка сжалась девчонка, вцепившись грязными ручонками в калач. Глаза большие, круглые. Прям два блюдца, полные неподдельного страха. До того бедняга оцепенела, что калач схватила, а сдвинуться с места уже не смогла. Плеть с оглушительным свистом рассекла воздух, целясь точно по ребенку. Люди по сторонам изумленно охнули. Игорь одной рукой девочку подхватил, а другую под плеть подставил. Обмотался ее конец вокруг парчового рукава, обжигая и сдавливая. Игорь плеть перехватил и дернул булочника на себя, тот едва на прилавок не рухнул, свалив с него добрую часть кренделей. – Ты что творишь? Ополоумел совсем?! – выкрикнул Гром. Бывший до этого радушным торговцем, булочник мгновенно помрачнел. – Да где эт видано, босяцких выродков собой защищать! Да в былые времена за кражу пальцы рубили! – Ты ей лицо плетью раскроил бы! – девочка от громких криков к Игорю в ворот кафтана испуганно вжалась, хныча. – А кто мне теперь весь товар оплатит?! – Кто надо, тот и оплатит, – встал между булочником и Игорем Цветков. – Ты лучше подумай, как отвечать за барскую руку будешь. Плеть не пушинка, бьет сильно. В былые времена за такое далеко не пальцы рубили. Народа вокруг собралось много. Не желая создавать еще большего шума, Игорь взял с прилавка несколько уцелевших калачей, и вручил их девочке, опустив ее наземь. – Бери. И больше не воруй. Девочка смотрела все так же испуганно. Косичка русая, глазки голубые, нос весь в саже перепачкан. Даже не кивнула в благодарности, просто прижала к потрепанному сарафану калачи и побежала с ними прочь. Булочник что-то Цветкову заблеял, оправдываясь. Руку дергало и жгло от наливающейся боли. И вправду, плеть не пушинка. От запястья до предплечья наплывала краснеющая кайма. Игорь сунул руку за пазуху. – Это за калачи, – кинул он к прилавку пару золотых. – Что вы, барин, – тут же подхватил монеты булочник. – Этого слишком много! – На остальное еще напечешь и раздашь беспризорникам. Исполнишь добросовестно, за руку спрашивать не стану. А себе притаишь, то проблем не оберешься. – Чего рты раззявили? Расползайтесь, пока за напрасную толкучку на площади не отлупцевали! – гаркнул Цветков, разгоняя зевак. Лишние глаза им были ни к чему. Игорь устало вздохнул и оправил ворот кафтана. Чего-то на нем не хватало. Красные бусины больше не свешивались вниз, петличка пустовала. Игорь торопливо осмотрелся вокруг. Может обронил? – Девчонка! – шикнул он, вспоминая, как хватались за ворот детские ручки. – Стырила чего? – скрипучим голосом спросила низкорослая старуха в платке, стоящая неподалеку. – Это Прошка, с местного приюта девка. Видишь, вдалеке шпиль торчит? Там и ищи, авось вернет пропажу. – Э! Куда! – только и успел кликнуть Цветков. – Погоди! Игорь помчался вслед за девчонкой сквозь толпу. Рябину он терять совсем не хотел.***
Терем на Воробьевых был высоким и цветастым, как бабий платок. По резьбе окон скакали желтоватые фигуры всяких сказочных тварей, знакомых Пете еще с далекого детства. В похожем тереме он все свое мальчишество провел, только не здесь, не в Москве. Счастливые и беззаботные годы всегда ему вспоминались, стоило прискакать к Воробьевым. Конь резво пронесся мимо ворот и едва успел притормозить перед крыльцом, распугав дворовых. Испугались они больше не лошадей, а восседавших на них бойцов в черных одеждах с багровым поясом. Слухи про стрелецкие обыски быстро по белокаменной расползлись и обросли совсем уж чудовищными домыслами. Спрыгнув с коня и велев своим людям ждать во дворе, Петя недовольно цыкнул. Не было ему дела до чужих россказней, но липнущие к спине взгляды и свистящие шепотки раздражали до зубного скрежета. Половицы в тереме под ногами надсадно скрипнули. Подойдя к нужной двери, Хазин даже стучаться не стал. – Зачем ты здесь? – заговорил Петя, едва переступив порог комнаты. Юрий на сына взглянул с прищуром. – Теперь так отца приветствуешь? Воевода отложил начатое письмо и крепко сцепил руки перед собой. По тяжелой челюсти ползла короткая седеющая борода, светлые глаза заметно потускнели. Отца Петя не видел давно. – Ах, да, – всплеснул руками стрелец, деланно поклонившись. – Здравствуй, отец. Уж прости за грубость, не ждал тебя. Зачем пожаловал? – Тон свой укроти, – спокойно ответил Юрий. – А зачем пожаловал, так это каждому известно. С помолвкой тебя поздравить, отцовский долг исполнить. – Припозднился с отцовским долгом. Помолвка уже состоялась, но я не в обиде. Вы, отец, человек занятой. Я все понимаю. Письма было бы достаточно. Петя сел напротив, не желая стоять перед отцом, как ругаемый мальчишка. Он давно таким уже не был. Воевода на лицо сына вновь взглянул, и мелькнула в его глазах какая-то давняя невыцветающая тоска. Внутри все вскипело. Петя ненавидел этот взгляд, от него всегда становилось горько и тошно. Хоть землю жри, чтоб перебить подкатывающую муть. – Может дело какое в Москве, отец? – начал торопливо Петя, поджав дрогнувшие от злости губы. – Ты только скажи, я тебе лучших стрельцов выделю, чтоб побыстрей управиться. Не верил Петя, что только с помолвкой поздравить его Юрий приехал. Воевода уже добрый десяток лет не разменивался на праздные мелочи, последние годы и вовсе обосновался с дружиной подальше от столицы. – Спровадить меня пытаешься? Не раздражай. Не погляжу, что сотником стал и за ум взялся. Ты все еще мой сын, и как тебя усмирить, я лучше других знаю, – неторопливо пояснил Юрий. – И как же? Угрозами? Это я не погляжу на то, что ты мой отец, если попробуешь хоть что-то... Договорить Петя не смог. Перед ним опустился резной футляр, с болтающейся на ленте сургучной печатью. Упавшие на него с окна солнечные лучи резко вспыхнули отразившимися по дощатым стенам терема бликами, как если бы кто-то пустил свет через решето. Такие позолоченные футляры исполнялись только в одном государстве, и Петя был с ним слишком хорошо знаком. Юрий глядел на сына из-под косматых бровей. Османская печать недобро щерилась своим узором.***
Справив Мариюшку на пару дней домой, проведать родных, Игорь остался один. Вечернее небо розовело закатным солнцем, в траве под окнами мерно трещали сверчки. День вышел полным событий, но с Петром увидеться так и не довелось. Княжич с самого утра был в отъезде. Может, оно и к лучшему. Догнавший тогда у приюта Цветков сбивчиво ругался и требовал вернуться к кремлю. Девочку Игорь так и не нашел, но взял обещание с тамошнего плотника, чинившего приютское крыльцо, поспрашивать о пропаже. Особых надежд Гром уже не питал, да и чувствовал - напрасно погнался. След от плети стал совсем страшным на вид. Дверь в комнату неожиданно распахнулась. В проеме показался Петр - смурной и злой. Приблизился к Игорю широким и быстром шагом, сразу стало понятно - все знал. Никогда прежде Гром от него такого взгляда не получал, заскреблось по нутру обидное и пугливое. – Руку, – только и молвил княжич. Вдох в глотке застрял, затаился от раскатистого строгого требования. Игорь, сидя за столом, смотрел снизу-вверх и хотел то ли возмутиться, то ли скорее успокоить стрельца. Петр взглядом прямым цеплял его, как рыбину на крючок, рвал и тащил к себе. Невозможно такому противиться. Игорь послушно протянул руку, на которой багровел вспухший след от плети. Губы стрельца болезненно скривились, словно это его по руке отхлестали, пальцами несмело дотронулся до чувствительной красноты. – Одна весть хуже другой. Что ж ты сразу спину не подставил, а? – едко выплюнул Хазин, отступив. – И не вздумай мне лгать, что случайно вышло. На мечах от меня только так уворачивался, а от старого булочника не смог? Или не захотел? – Раз ты про булочника знаешь, то и про ребенка тоже. – Про эту дрянную оборванку, за которой ты погнался черт знает куда? – голос у Петра то и дело срывался, кулаки сжимались до белеющих костяшек. – Игорь, я о чем тебе говорил?! – О том, что я здесь не заключенный, – нахмурился Гром. – Со мной была стража, тебе не о чем беспокоится. Ничего страшного не случилось. – Стража тебя догоняла! – не унимался Петр. – Ты уже однажды чуть не потонул, теперь под плети бросаешься. Чего мне ждать дальше, скажи? – А ты ничего не жди, – начинал злиться Игорь. – Брал бы в невесты теремную клушу, может она и сидела бы смирно. Я за себя сам в ответе. Уж прости, что не дал твориться бесчинству. Видимо, такое в Москве не в чести. – Я за тебя в ответе, – вскинул Петр ладонь, на которой был уже давно заживший порез. – Если не забыл, мы помолвлены. И каждый твой шаг моим считается. Скажу, и ты носа за ворота больше не сунешь, если по-другому не понимаешь. Игорь вдруг ощутил, будто он весь сам Петру принадлежит. В ушах зашумело. Так и обмяк бы Гром, сидя за столом, но ноги сами его подняли и разогнули в полный рост. Противоречивая злость хлестала накатывающими волнами, задышал Игорь тяжелее и чаще. Он стоял, над Петром возвышаясь, но совсем не чувствовал себя главнее, хоть лицом и сделался суров. – Раз каждый мой шаг теперь твой, то и себе я тогда не принадлежу? Ты, помнится, моей дружбы искал, а не чтобы я вещью на привязи становился. – Вещью? Вот, значит, как ты это видишь, да? Рассмеялся стрелец звонко и как-то бессильно, смерил шагами комнату. Игорю может и стало совестно за резкие слова, но за накатившей обидой и злостью он того не заметил. Привыкший к совсем другому Петру Юрьевичу, Гром никак не мог отделаться от чувства досады. Ведь человек, что был ему в кремле ближе всех, совсем его не слышал и будто не желал понимать. Чем он заслужил гневный взгляд и громкий голос? Тем, что уберег несчастное дитя от уродливой метки? Поверни время вспять, Игорь поступил бы точно так же, даже зная, что это обернется ему скандалом. Петр вдруг к нему подошел, схватил за ворот рубахи и приложил спиной к стене. – Если ты вещью себя рядом со мной видишь, может мне и овладеть тобой подобающе, – придвинулся близко-близко, – как вещью? Такого ты обо мне мнения? Игорь несколько растерялся, колени дрогнули в охватившей их слабости. Если бы стрелец не вжал его в стену, то сполз бы по ней неминуемо. – Княжич, ты... – Да что ты заладил! – вдруг вскинулся Петр, поднимая на него свой сверкающий взгляд. – Княжич, княжич, княжич... Неужели переломишься, обратившись ко мне иначе? – закончил он совсем тихим, сиплым голосом. Стрелец хватку ослабил, протянул руку к щеке и в тот же момент отдернул, будто ошпарившись. Отступил на два шага. Лицо его закаменело и стало холодным, ничего не выражающим. – Не смею тебя больше тревожить, – Хазин отстраненно кивнул головой и вышел из комнаты. – Петь! – вдруг выкрикнул Игорь и сам себе удивился. Сполз по стене на пол, схватившись рукой там, где пряталось сердце. Имя, произнесенное им впервые, непривычно щипалось на языке, но ощущалось единственным верным и правильным. Не княжич, не Петр Юрьевич и даже не Петр. А именно Петя. Подменявшая в тот вечер Мариюшку служанка Игорю была незнакома. Даже в лицо ее не всматривался, просто попросил принести вина, да покрепче. Не мог он больше вынести раздирающих его чувств. Вырвать бы из себя все это с костями и жилами, бросить бы к стрелецким ногам. Что хочет, то пусть и делает. Игорь вина выпил, невзирая на странную кислость. А служанку, что Мариюшку в тот вечер заменяла, больше никто и никогда не видел. И если бы ключница ночью не заметила, что дверь в барскую комнату не заперта, кто знает, по ком бы утром звенели колокола в наступившую кострищенскую седмицу.***
Липкий пот проступал на лихорадочном лбу, тело подрагивало в ознобе. Игоря отпаивали отварами, которые тут же вырывались наружу. Не держалась в нем даже вода, только с час назад попустило, и он смог принять в себя несколько глотков. – Не мышьяк и не белена. Не вели казнить, княжич, но не ведаю, чем потравили, – лекарь обтер лицо Игоря смоченным в прохладной воде платком, жалостливо опустив плечи. – В Залесский надо. В местном монастыре есть знахари по ядам способные, глядишь излечат. А не излечат, так хоть отмолят. Раздался стук, а вслед за ним вой глухой и гортанный, словно что-то в человеке на живую разрывалось. Игорь сквозь марево жара едва различил Петину фигуру, врезавшую по расписной стене кулаком. – Отмолят? Отмолят?! – Если будете медлить с решением, то только это и станется, – твердо заявил лекарь, но тон его был уж больно сникшим. – Сейчас с дорогой барин справится, а потом может и нет. Взъевшийся от собственного бессилия, Петя лекаря за грудки схватил и встряхнул хорошенько. Мужчина лишь покаянно опустил взгляд, не сопротивляясь чужому гневу. – Петя, уймись! – кинулась к стрельцу Ксения. – Ему помогут, помогут! Игоря увозить нужно, это верно. Тебе голова сейчас холодная нужна, а покуда он здесь, покоя знать не будешь. – Я его не оставлю. Даже поплывшим взглядом Гром заметил, как дрожали его плечи, как заострилось напряженное лицо. И чего разошелся? Игорю всего лишь нездоровится, ему скоро станет легче, и переживать вовсе не о чем. Ведь так? Присмиревший от кровопускания разум вторил, что все так. Что ему обязательно станет лучше, надо только поспать. – Петь, – слабо позвал Игорь. Хазин тут же кинулся к нему, хватаясь горячими ладонями за бледную руку. – Здесь, здесь. Воды? – прижался он губами к посиневшим пальцам. – Душа моя, не молчи. Игорь ничего не ответил, обезвоженные глаза скрылись за потяжелевшими веками. Хазин поднялся от постели, сгорбившись. Взгляд чернее черного, а в нем ярость и ужас адовый.