Снег и кровь

Сначала были люди. Добрые, смеющиеся, солнечно-светлые, в компании которых Лин всегда чувствовал себя нужным и защищённым. Они жили далеко от остальных, в монастырском поселении, и природа вокруг была такой же первозданно прекрасной, как до появления ищущих спокойствия монахов. Здесь мир Лина начинался, но не заканчивался. У Лина было всё: напоённые жизнью, тянущиеся до самого горизонта леса и поля; высокое ясное небо, в которое мальчик с любопытством вглядывался по ночам и все созвездия которого знал; и, конечно, общество трудолюбивых, думающих людей, их бесценные книги, истории и знания. Да, у Лина было всё. Он родился не здесь — не знал точно, где и когда, — но вырос, окружённый любовью, в счастливого юношу, готового строить прекрасное будущее для себя и людей, ставших ему родными. Всё это исчезло в один момент. Все ушли, кроме него. Он не знал, почему остался — ему казалось, что в ту ночь он был мёртв. Лин спал вечером, когда собирались снежные тучи, далёким громом предупреждая о бедствии, и видел тревожные сны. Он хмурил брови, сжимал в пальцах ткань постели, но вырваться не мог, и только к полуночи шум бури сумел разбудить его. Лин выбежал на улицу, но не ощущал холода, смотрел на беспорядочный, лишённый грациозности пляс снежных хлопьев и не видел перед собой ничего. Никого вокруг не было, хоть в ветре и чудились чьи-то голоса. Потом юноша долго, медленно брёл по бушующей ночи, ища хотя бы что-то или кого-то, и его горячие слёзы плавили попадающий на щёки снег, и, кажется, Лин упал и забылся где-то там, среди занавешенной метелью пустоши, чтобы к утру обнаружить себя почему-то ожившим. Лин какое-то время ходил по сумеркам, пытаясь привыкнуть к ним, пока не наткнулся на спрятанное в подлеске поселение. Лин видел его очень-очень давно, но не помнил, когда, только отчего-то захотел плакать. Лин пошёл случайной дорогой, и потянулась пустая жизнь. Спустя дней десять скитаний в диком и тёмном краю нашёлся крепкий домик лесоруба, покинутый недавно, должно быть, в ту злополучную ночь конца. В доме было сухо и спокойно, так что Лин уселся в приглянувшемся углу и некоторое время грыз обнаруженные тут же сухари, бессмысленно уставившись перед собой. Почему-то Лин был жив. В доме пахло холодом, лесом и чем-то незнакомым, но приятным, и ноющее от неясной потери сердце чуть успокоилось впервые с того момента, как юноша проснулся. Поев, Лин забрался на простейше сделанную постель и снова забылся, чтобы измученное тело отдохнуло. Душа же его омертвела и не дышала, так что её заменяли животные инстинкты, жаждущие только выживания. У дома должен был быть хозяин, но он не показался до самого вечера, и, пожалуй, уже никогда бы не вернулся в свою скромную обитель. Весь следующий день Лин занимал себя работой. Он привёл дом в порядок, переменил что-то под себя, разыскал всё, что, как ему казалось, могло бы пригодиться. Все эти занятия — мелочи, но от любого труда Лин отчётливее ощущал себя человеком. Он смог разжечь в печи огонь, используя сырые, но ещё горящие дрова и найденное утром огниво, и, когда пламя заколыхалось, маленькое, но стойкое и живое, источающее такой же живительный жар, Лин вдруг осознал себя. Он начал думать, что ад, через который ему пришлось пройти, закончен, и в радости протянул к огню руку. Он обжёг её — и от ясного ощущения боли окончательно укрепился в своей мысли. И всё-таки чего-то не хватало. Предоставленный сам себе, Лин скоро устал от окружения угрюмо молчащего леса. Небо прояснилось, хоть и отчего-то было тёмным даже днём, и звёзды, так любимые юношей, кивали ему, когда бы он ни поднял к ним глаз. Но в них было что-то слишком печальное, такое, что хотелось спрятать голову от неусыпного неземного наблюдения. Время тянулось долго и скучно, пока в одну ночь — ночь ещё одного полнолуния — тишину не прорезал стук. Лин плохо себя чувствовал, не мог заснуть, и чужое присутствие не пугало его утомлённый разум. Он встал, сделал пару тяжёлых шагов и отпер, не задумываясь, дверь, в которую просились. Лин встретился взглядом с гостем. В темноте ярко и ясно блестели добрые фиолетовые глаза. Лин очнулся ото сна, наконец услышав человеческий голос, мягкий, почти робкий, удивительный после стольких дней тишины. Гостя звали Кадиа. Он просил о приюте, в котором Лин не мог и не хотел отказать, и так, слово за слово, день за днём, между ними двумя установилась связь, надёжная и чуткая, необходимая обоим. Теперь у Лина был брат. Началась совершенно другая жизнь — жизнь, каждая минута которой была кому-то нужна, и потому жизнь бесценная. Эта жизнь продлилась месяц. Луна менялась, отсчитывая дни, и наконец вновь стала полной. Поздним вечером Лин сидел у окна и ждал брата. Кадиа иногда уходил гулять один. Лин не был против расставаний, потому что всё это приятно: ждать кого-то дорогого, предчувствовать смех и объятия встречи, знать при этом, что ты никогда больше не останешься в одиночестве. Из всех этих хороших вещей, хрупких подарков жизни, складывается чувство наполненности и удовлетворённости. Лин разглядывал узоры мороза на окне. Когда-то он совсем не заметил бы подобной мелочи, но сейчас были возможность и желание наблюдать, коротая время, за своевольно вьющимся кружевом, покрывающим всё стекло. Непредсказуемое, оно нравилось Лину. Непредсказуемое, как Кадиа. Вспомнив брата, юноша улыбнулся. Вчера тот и вовсе сделал невероятную вещь: вырвал стихи из записной книжки, о сохранности которой обычно так беспокоился. Лин спрятал страницу за пазухой, близко к сердцу, и сейчас поторопился достать, желая ещё раз пробежать взглядом по строкам. С тех пор, как Лин очнулся после снегопада, он очень плохо читал: приходилось угадывать произношение каждой буквы и смысл каждого слова, не говоря уже о понимании целого текста. И всё же читать было интересно и радостно. Лину хотелось снова увидеть красивый, правильный почерк брата и разглядеть любовь в написанных им строчках, но когда он раскрыл аккуратно сложенную бумажку, оказалось, что она была испорчена. Порча — первое, что пришло в голову. Случившееся не было ожогами, хоть покрывшие края бумаги чёрные пятна и были похожи на них. Пятна появились — Лин хорошо помнил — там, где Кадиа держал пальцы, отрывая страницу. Где он касался её. А строчки, ничем не обожённые, были просто перекрыты новой надписью. Только одно слово, повторяющееся, как навязчивая мысль из бреда лихорадочного больного, прятало и отдаляло стихи, и смысл его был ясно понятен даже безграмотному Лину. Чудовище. Бумага стенала, когда Кадиа трогал её, хотя именно он покрыл её выраженными в словах мыслями и наделил жизнью. Лин, ничего не понимая, только дрожа от смутных гнева и горя, убрал страницу и бросился из дома в глубь леса, полный всего одним желанием — разыскать брата. Лес страшный. Чёрные деревья и белые сугробы мелькают, смешиваются, и юноша уже не знает, куда бежит, и в горле кислород кипит так, что от боли выступают слёзы. Лин хочет позвать Кадиа по имени, но оно в самый нужный миг выскальзывает из памяти — и от этого, тут же почувствовав себя беспомощным, он спотыкается и летит в снег. Разгорячённые щёки обжигает холодом, а приоткрытый рот наполняется кислым вкусом ледяной талой воды. Чтобы отдышаться, Лин тратит всего несколько секунд. Его толкает бесцельная внутренняя сила, когда он поднимается и продолжает путь, едва переставляя ноги. Пейзаж сменяется быстро. Картина другого мира вдруг рождается на глазах: две тёмные фигуры, два лесных призрака дерутся. Кружат по небольшой поляне, стоя друг против друга, то и дело выпадая вперёд, сцепляясь в дикий, взбешённый клубок, кто-то и Кадиа. Снег покрыт яркими пятнами крови. Видя, как бой остановился при его появлении, Лин делает шаг, ещё один в сторону брата, пока наконец не падает в его объятия. Это не человек. Это существо, способное принимать человеческий облик, существо жуткое, неземное, выглядящее ночным кошмаром, и всё-таки это Кадиа. Лин видел его фиолетовые глаза и не может сомневаться. Лин чувствует себя так же, как в ту ночь конца: всё рушится; но сейчас ему есть, за что держаться. Ему страшно ощущать прикосновения инородной кожи, когда брат несмело гладит его по голове, но легче верить в то, что эти руки не причинят боли, если отдаться воспоминаниям. Лин помнит первый проведённый вместе день. После полнолуния небо снова скрылось, пошёл снег, и Лин со страхом смотрел на бурю. Он не хотел её видеть и слышать, чувствовать, как она бьётся в стены. Тогда Кадиа взял его за руку, переплёл их пальцы и рассказывал что-то всё время, мягким голосом перекрывая рёв ветра, пока тот не стих. Видя, что Лин мёрзнет, Кадиа починил зимнюю одежду, найденную дома, и научил Лина шить. Кадиа первым решил заняться охотой и искал часами редкую мелкую дичь, чтобы Лин мог укрепить мясом своё истощённое тело. Кадиа всегда был рядом, всегда надёжный, близкий, тёплый. Он был чуток. Чувствуя, что кем-то воспитанная в Лине потребность благодарить не позволяет тому принимать слишком много безвозмездных благ, Кадиа позволил заботиться о себе. Лин стал нужным кому-то и вместе с этим стал счастливым. — Прости меня. Я и правда чудовище, — Кадиа грустно улыбается, с нежностью запускает пальцы в светлые волосы Лина и ласкает его. — Ты мой брат, — отвечает Лин с отчаянием и упрямством, крепче обнимает младшего, перебарывая страх неизвестного. Это существо не должно внушать доверия, как и то, что стоит в нескольких шагах, недовольное начинающейся сценой, но Лин привык верить ему во всём. — Я так беспокоился, когда ты ушёл. Я не хочу, чтобы ты здесь умирал от ран, как в ту ночь. Лин поднимает голову и видит, что Кадиа плачет. — Прости меня, Лин. — Он не умирал, — позади раздаётся холодный голос, принадлежащий девушке, такой же бестии. Её янтарные глаза прищурены, а брови сведены. — На нём была моя кровь. Он меня ранил, а потом приходил раз в несколько дней, заботился о самочувствии, и при этом умудрялся всевозможно обманывать простого человека. Обманывать?.. Лин смотрит поочерёдно на брата и на девушку, уже едва ли чему-то удивляясь. Эта сцена похожа на причудливый и бессмысленный сон. Кадиа вытирает слёзы и виновато прячет глаза. — Её зовут Мина. Она жнец, как и я. Мы с ней встретились ночью перед тем, как я пришёл к тебе, и подрались, потому что жнецы должны умирать. Мы как звери. Это инстинкты, которых не должно быть, — Кадиа крепче обнимает Лина, словно его близость помогает сохранять спокойствие. — И всё-таки они есть. — Их не должно быть, — повторяет Лин неслышным шёпотом. — Я не могу представить, чтобы ты был кем-то, кроме человека. — Он не человек, как и я, — ворчит Мина устало, потирая тонкими когтистыми пальцами шею. — Он даже сюда пришёл только потому, что такова его природа. Здесь бы мы перегрызли друг друга насмерть, как и должно быть в ночь полной луны. Мы непозволительно задержались, Кадиа, и ты уже запутался сам в себе. Инстинкты нужны, чтобы жнецы ушли вслед за пожинаемыми, которым уже не пригодятся. — Ты не права, Мина. Людям мы будем нужны до самого конца, — Кадиа улыбается, почти смеётся, ласково встряхивая Лина за плечи. — Ты не знаешь, через сколько этот человек прошёл, чтобы выжить. Разве ему подобные не выживут так же, не переживут своих убийц, чтобы выстроить на их могилах новые цветущие города? Люди так отвратительно неумолимы в своём желании обмануть смерть, что создали из своего отчаяния нас. Людям до самого конца нужен проводник, иначе они будут жить вечно. Жить и страдать. Мина шире открывает глаза. В её взгляде скользит неутолённая печаль по кому-то дорогому, с кем она в полной мере ощутила ответственность проводника. Лин мельком смотрит на небо: оно затянулось тучами, и, может быть, скоро пойдёт снег. Сердце на мгновение тревожно сжимается, и, словно почувствовав это, Кадиа наклоняется и говорит на ухо мягко, так, что по коже бегут мурашки: — Всё хорошо, Лин. Сейчас всё хорошо. Я так рад, что ты здесь, — брат замолкает на секунду, потому что переполненный благодарностью за эти слова Лин стискивает его в объятии. — Знаешь, мы не умеем лгать. Только не говорим всей правды. И я никогда не хотел молчать, пряча то, как ты мне нужен, — голос Кадиа звучит быстрее и взволнованнее. — Каждую секунду рядом с тобой я был человеком, и ничто не сможет заменить то короткое время, которое мы провели вместе. У Лина влажно блестят глаза, и он жмурится, пытаясь отбросить это неприятное ощущение, нет, понимание — понимание того, что всё вот-вот закончится. Сейчас он такой же, как раньше, нужный. Такой же сильный. — Вы не слышите? — тихо спрашивает Мина, и её голос звучит с неизмеримой, пробирающей до костей печалью. — Луна полная сегодня, полнится болью, какая разливается по земле. Луна отсчитывает ступени конца. Спряталась, но поёт, просит крови. Лину кажется, что он слышит. Это не песня, а музыка, и она доносится из ниоткуда, собой заполняя всё пространство. Лин гладит по спине Кадиа, чувствуя, что тот дрожит. — Я могу стать вашим проводником? — Мина говорит громче, потому что порывы ветра подступающей бури уже стали ощутимыми и относят звуки в сторону леса. А может, она просто храбрится. — Хватит с вас этих страданий жизни, правда. Я тоже устала. Лин кивает. — Если Кадиа не сможет жить в этом мире так же долго, как я, то я хочу уйти вместе с ним. Хоть сейчас. Прошу тебя, — он впервые поворачивает голову так, чтобы встретиться взглядом с Миной. Он не видит Кадиа, но чувствует его спокойное согласие. Лин снова кладёт голову брату на грудь и закрывает глаза. У него нет незаконченных дел, и он стоит рядом с тем, кто составляет всю его жизнь. До этого момента Лин не задумывался о том, как хотел бы умереть, но сейчас ответ кажется ему очевидным. Мина подавляет вздох. Она не жалеет, что существует в этом мире как жнец, но в груди что-то неприятно свербит, пока она приближается к Лину, стоящему к ней спиной, и непривычным жестом, наклонив голову, оставляет на его открытой шее всего один смертельный укус. Короткий хруст тут же растворяется в порыве ветра. Мина выпрямляется, наблюдая, как тело светловолосого юноши выскальзывает из рук Кадиа, и не собирается продолжать. — Я передумала только что. Мне будет слишком скучно путешествовать, если я заберу ещё и тебя, — с горечью произносит Мина. — Мир стал таким пустым. — Ты не можешь! — Кадиа вдруг переходит на крик. — Ты не можешь оставить меня одного. Без моего брата, я ведь… я потерял всё. Мина делает пару осторожных шагов назад, чувствуя, как воздух наполнянется напряжением, и безрадостно смеётся. — Ты точно человек! Только люди могут сказать, будто потеряли всё, хотя сами знают, что это не так! Мина заглядывает всего на секунду в фиолетовые глаза Кадиа и хочет отшатнуться: они полны страшнейшим, отчаянным гневом. — Ты и сам понимаешь, глупец, что если ты сейчас выживешь, то у тебя будет весь мир, чтобы жить. Ты так скоро откажешься от своих серьёзных слов, что я снова не смогу сдержать смеха. Мине приходится повышать голос, снова храбрясь и перекрикивая ветер: буря расходится. Первые снежные хлопья с разлёту бьются в лицо, на змеиной коже жнецов не превращаясь в капли воды. Мина говорит и знает, что права, а гнев Кадиа только растёт. Противники продолжают прерванный бой, снова кружат, готовясь и не решаясь напасть первыми, только теперь посреди их арены лежит холодное человеческое тело. Кадиа выпадает, ранит Мину, открывая её старые раны, и под её вой отскакивает. Она, разъярённая болью теперь не меньше соперника, бросается на него раз за разом, задевая совсем слегка, и ждёт передышки. Когда момент выдаётся, наконец произносит: — А твой Лин и правда пришёл издалека. Я знаю, откуда. Не знаю только, почему от него всё ещё пахло монастырскими книгами спустя столько времени. Должно быть, так любил читать, что пропитался их пылью насквозь. Она говорит быстро, боясь не закончить рассказ, и голос её заметно ослабел. Зато она замечает, когда снегопад становится чуть реже, что по щекам Кадиа катятся слёзы. Он словно просыпается и, что-то задумав, начинает фальшивить. Не наносит никаких глубоких ран, только надеется раззадорить Мину так, чтобы она победила его. Он сдался давно, может быть, в первую свою встречу с тем человеком, и в каждом его движении — обречённость. Мина не хочет видеть перед собой того, кто пренебрегает правилом «сражайся, пока не умрёшь», и кусает, рвёт когтями его, уже не думая о том, что будет одна. Наконец Кадиа падает рядом с запорошённым снегом телом своего друга. «Сейчас я наконец смогу быть с тобой, ни о чём не волнуясь». Это последние их минуты, но Кадиа чувствует себя счастливым, как никогда. Ему чудится, что они с братом лежат на берегу реки в высокой траве. Кадиа обнимает Лина, как подушку, положив голову ему на живот, и чувствует каждый его вздох. Тонкие жёлтые стебли травы качаются от невесомого ветра, а вода шумит близко и одновременно далеко, так, что в неё нужно нарочно вслушиваться. — Ты такой худой, брат. Мне всё время кажется, что ты можешь сломаться, и не верится, что ты на самом деле сильнее меня. Тебя хочется обнимать и поддерживать, — тихо, ласково говорит Лин. Его чуть дрожащий голос успокаивает. — Я рад, — только и отвечает Кадиа. Ему не хочется шевелиться, как будто любое неосторожное движение может разрушить этот хрупкий и маленький рай. Ему хочется ещё побыть с Лином, там, где он всегда чувствует себя в безопасности. Есть нужные слова, которые Кадиа ещё не говорил. Сейчас самое время сказать. — Лин, знаешь, я стал видеть сны с тех, пор, как мы встретились. Когда ты целуешь меня в лоб вечером, в голове остаются только светлые мысли. Я не знал даже, что это так хорошо. Я думаю, мне снится весна. Когда Кадиа появился в этом мире, природа уже была холодна и мертвела. Люди назвали это осенью. Осень печальна, но в ней было тепло, пока снег не замёл землю. Маленький предсмертный мир Кадиа похож на неё, эту тёпло-бурую осень. Он не знает ничего лучше, только догадывается о солнце, которое светит ярче, и о громком, радостном пении птиц. Он страстно хочет разыскать что-нибудь достаточно хорошее для Лина. — Как хорошо, — Лин улыбается, и слышно, как дыхание его дрогнуло. — У меня должна быть весна, но я не знаю, какая она. Я её не помню. — Ты не помнишь? Мина сказала, что ты раньше жил в монастыре. Ты встречал весну там. Лин молчит, и дыхание его сильнее сбивается. Кадиа беспокойно приподнимается, боясь, что брат плачет, и действительно видит его печальный блестящий взгляд, торопится подобраться ближе и обнять в попытке успокоить. — Я помню очень грустный городок. С ним связаны какие-то воспоминания, но я так замёрз, что не могу ничего из них рассказать, — шепчет Лин расстроенно, но потом оживляется, боясь расстроить и младшего. — О чём ещё говорила Мина? — Что ты любил книги. Ты много читал. Чтение, конечно. Книги по астрономии, захватывающие дух, показывающие созвездия и планеты. Уже в полдень ожидая ночи, Лин смотрел в высокое, чистое весеннее небо, и душа его была полна этим небесным живительным светом. Лин помнит его, а Кадиа — знает. В его короткой предрешённой жизни было нечто похожее. У Лина синие, как небо, глаза. Снегопад бушует, передавая всей земле жестокую волю невидимой за тучами луны. Мина садится, потому что ноги уже не держат, смотрит на замерзающие трупы. Она зажимает раны, но знает, что вот-вот заснёт. Снег весь покрыт пятнами крови.