искусственных слёз нам хватает, но вроде надо плакать, а мы улыбаемся. может быть, эти роли нам не подходят и зря, — мы так сильно стараемся. честно, плачут лишь те, кто ломает и строит, я прошу, ведь сценарий писали вы, пообещайте, что наши герои в конце останутся счастливы! сцены ревности, сцены разлуки, мы готовы, мы с текстом сверились. мы как будто не знали друг друга, мы как будто случайно встретились.
***
Арсений думал. Впервые так много думал о том, что сказал Шастун. Реально впервые так. Слишком глубоко для того, чтобы это начало казаться странным для самого себя. Потому что Антон так и не закончил фразу о том, что он там «слишком сильно», но Димку с Серёжей можно понять, ведь практически каждый раз всё заканчивалось плохо, стоило их оставить с Шастуном в одном помещении наедине. Просто в этом случае, вдруг всё это стало неуместно. Арсению кажется, что ему стоит ожидать закрытых дверей, но теперь ему не хочется сдаваться. Почему? Он не знает. Он уже ничего не знает. Просто плывёт по течению, останавливаясь перед большими камнями, которые преграждают путь, но обойти их — дело не очень сложное. Если бы Арсений больше думал раньше, стоял бы перед этими камнями дольше. И не смог бы пойти дальше. Антон ему открылся. Почти. Чего говорить, если он признал, что Арсения не ненавидит! А это уже что-то. Что-то приятное, но не совсем понятное в той ситуации, в которой они находятся. После того дня они почти не разговаривали, лишь снимались в совместных проектах, отыгрывали свои роли, улыбались. Но всё это время Шастун намеренно будто избегал всех посторонних фраз. Он ничего не говорил, не пытался, как раньше, раздражать, цеплять или как-то вызывать агрессию, он просто молчал. Да, как раньше, но это другое. Одно дело, когда ты молчишь о главном, но не молчишь о второстепенном, а другое, когда ты молчишь совсем. Хоть и кажется, что кричишь. Арсений всю эту неделю забивал голову этими мыслями под завязку, а жизнь забивал под завязку работой. Минус на минус ровно всё равно минус, потому что Арсений подзаебался. Устал от всего и сразу. И от непонимания, и от поездок, и от концертов, и от самого себя. И он бы дальше уставал, не знал, что делать, если бы не телефонный звонок ноябрьским вечером, который мог значить что-то важное хотя бы потому, что звонил Шастун. — Арс, ты же ещё в Москве? — В Москве. — А мы можем поговорить? Арсений слышит улицы. Слышит шум. Слышит дыхание Антона. А себя не слышит. — Да. Секундное промедление, прежде чем понять, что только что ответил сам Арсений, потому что вопрос он слышал очень чётко, просто почему-то ответил согласием, даже не думая о последствиях и о том, какой в общем-то был вопрос. И нет, для Арсения это совершенно не ожидаемо, но ожидаемо, даже если звучит это парадоксально и глупо. — Стоп, а зачем? — Ну… надо. Арсений по-прежнему не понимал, но идти против не собирался. Вот оно, Арсений, тебе, может, правду на блюдечке с золотой каёмочкой хотят предоставить, а ты ещё думаешь докапываться? Вдох-выдох. В любимых они не играют, но для всех — очень даже. Арсений отвечает просто: — Ладно. А потом какой-то адрес, какая-то лавочка где-то, какое-то отвлечённое место, не связанное с событиями, лицами и людьми, но будет связанное с ними. И с этим разговором, который теперь комом в горле и мыслями в голове, отдающими в виски. И пока всё это не закончится, Арсению легче не станет. Теперь было понимание, что их отношения подошли к черте закипания, когда нет нейтрального режима. Они ждут конкретного поворотного момента. Вот новый поворот, что он нам несёт, и мотор ревёт — пропасть или взлёт, омут или брод, и не разберёшь, пока не повернёшь. Как же иронично. Арсений собирается, не растягивая действия и мысли. Он собирается с пустой головой, чтобы потом она была полна слов. Чтобы было, что сказать. Да, ты никогда не узнаешь, что может поведать тебе человек. Ты не знаешь своей реакции. Но Арсению казалось, что он готов услышать всё, что угодно. И многие ведь скажут, что это бред. Зачем придавать столько значения своему коллеге? Это же не имеет никакого смысла. Но для Арсения важно всё, что связано с Шастуном, и от этого ему никуда не деться. Это Арсений понял в полной мере совсем недавно, когда Шастуна стало слишком много. На место он приезжает чуть раньше, но на удивление, Антон уже сидит на нужном месте и курит. Поднимает взгляд, когда видит Арсения, кивает и снова взглядом в пустоту. Арсений садится рядом, чувствуя ноябрьский холод своей задницей. Лавочки нынче холодные. Такие, что нормально не посидишь, а если и посидишь, то потом под горячий душ и грелку под задницу. Не этими мыслями должна быть полна голова, но Антон молчит. Он молчит одну минуту, две, пять, даже десять. До такой степени о чём-то думает, что растягивает две сигареты на все эти десять. — Ты позвал меня для того, чтобы молчать? Голос Арсения вырывает из ступора, судя по резкому выдоху и почти внятному ответу: — Нет. Я просто не знаю, как сказать, не доёбывайся, прошу. Арсений, сжавшись, почему-то молчит. Послушно молчит, думая о том, что позволяет перекрывать себе кислород. Он же ничего не требует. Он же не будет давить. Он же на каждое «заткнись» реагирует совершенно искренне-покорно. Вот и сейчас Арсений не стал бы встревать, если бы всё это его не достало к данному моменту. Ему сейчас не хочется быть тем, кто не давит. Потому что надавить хотелось. — Я буду доёбываться, Шаст. Косой взгляд. — Тогда я уйду, и ты ничего не узнаешь. Арсений усмехается, приподнимая уголок губ. — Какая жалкая манипуляция. Антон облизывает губы, полноценно глядя в глаза. — Не поведёшься? Арсению хотелось бы ответить по-другому. Хотелось бы, чтобы всё было не так и не здесь, но он отвечает искренне, даже если думает, что это не так. — Поведусь. И Антон улыбается. Почему-то. Становится спокойнее. Как-то отпускает. Но внутреннее беспокойство начинает съедать изнутри, стоит Антону взяться за третью сигарету. Ожидание всегда хуже. В ожидании ты себя накручиваешь, переживаешь и думаешь, что всё как-то не так, как-то не здесь и как-то… как-то. Благо, Антон начинает первым, практически перебивая самого Арсения, который уже открыл рот для того, чтобы нарушить эту кричащую тишину. Он сомкнул губы снова. И услышал знакомое: — Я тебя не ненавижу. — Это я уже слышал. Ты говорил, что слишком сильно что-то там. — Я помню. Раздражённо, но не в сторону Арсения. В пустоту. Там, где никто не услышит. Но дело в том, что именно Арсений сейчас выступает в роли того, кто подслушивает, совершенно не стыдясь. — Тогда давай сыграем в игру. Продолжи фразу «потому что я слишком сильно…?» Арсений выкручивает пальцы, ловя себя на этом совершенно спонтанно. Потому что до этого момента думал, что абсолютно спокоен. Когда заходишь на экзамен, всё вылетает из головы. Волнение возрастает до такой степени, что привыкаешь. И кажется, что всё уже не так уж и страшно. Арсений растягивает окончание фразы, чтобы дать время не только Антону, но и самому себе. Потому что страшное чувство начинает медленно сковывать грудную клетку. И хрен его знает, от холода, от Антона или от всего сразу. Арсений не знает, что скажет Шастун. Он шёл сюда с пустой головой. Он шёл сюда, как на что-то грандиозное, будто его ждёт серьёзное противостояние, а попал в ловушку своих мыслей. В эту тюрьму, откуда выход один — с одной планеты на другую, но принц не отпустит. Арсений действительно не знает, чего ожидать. — Блять, сложно. — Почему? — Я боюсь, ты не поймёшь. — Антон облизывает губы. — Или вставишь мне пиздюлей. Сложно это, Арс. Я думал, будет легче. Оказалось, вообще не так. Арсений сглатывает, пытаясь мысленно не думать о том, почему он там должен каких-то пиздюлей вставить. Или не понять. Антон говорит загадками, но Арсений партию загадочности возглавляет. Вот тебе и разговор. В сто шуб одета, но не капуста. Антон выдыхает. — Я влюблён. Арсений застывает на месте. Смотрит в профиль человека, который все эти годы ненавидел его, а сейчас признаётся кому-то в любви, и не понимает, почему слышит всё это. — Я знаю, что ты влюблён. Антон, ты в отношениях. Это естественно. Почему ты решил мне об этом сказать? Или ты в кого-то другого влюбился? Антон хмыкает, цокая. Будто злится. Но это не так. Он почти спокоен. Если не обращать внимание на напряжённые плечи и курение. Курение убивает. С припиской — мысли. Арсений до сих пор не знает, чего ему ожидать. Весь этот разговор странный. И Арсений отрицает все свои посторонние мысли. Ждёт чего-то. Но не знает… чего? — Арсений, я влюблён, но не в неё. Есть человек, которого я всё это время ненавидел, а оказалось, что, наоборот. Я влюбился. И именно в тот момент, когда я говорю ему об этом, он включает дурака. Но дураком себя чувствую сейчас я. И лучше бы не знал. Он хотел переспросить. И это было первой мыслью. Но вместо этого, он стал искать оправдания. Ведь речь точно про них. Здесь не может быть ошибки или помарки. Корректором не замажешь, потому что снова сверху напишешь, даже если коряво получается. Здесь от выбора корректора ничего не зависит. Что делать, если ты потерялся? Со стороны Арсения неловкий, но короткий смех. Как защитная реакция. — Это же хорошо, что ты меня не ненавидишь. Я тоже вас всех люблю по-своему, но мы вроде с тобой сейчас не в ладах, да и почему ты мне говоришь об этом? — Не в этом смысле, Арс. Антон поворачивает голову и смотрит прямо в глаза, говоря этим взглядом самое неожиданное, что мог услышать Арсений. Самое абсурдное по меркам их взаимоотношений. И Арсений прыгает в ледяную с разбега, да не закрывая глаз, потому что они должны наполниться водой. Должны болеть. Где-то в море. Где-то на солёном озере в Баскунчаке, где не тонешь, но если с разбега, то заживо глаза в хлам от боли в виде смертельной дозы соли. А потом на поверхность, обнажаясь. На вкус горько. Соль эта горькая. Его соль сидит рядом, смотрит в пустоту своими тусклыми глазами, отдающими блеском, и жадно курит. Тяжело. Вот так же он любит? — А в каком? Голос стойко подводит, хрипя. Потому что начинает доходить. Постепенно. — Не понимаешь? Антон снова поворачивает голову и по взгляду сразу в наручники, ощущая приговор. Арсений задал не совсем правильный вопрос. И хорошо, что здесь нет каскадёров, суфлёров, которые всё бы за них сделали. Арсений удивлён, но дар речи не потерял. Он удивлён, но не настолько, чтобы начать истерить и быковать, не настолько, чтобы начать читать нотации. Он не собирается распускать кулаки. Потому что даёт себе минуту на мысленную правду. Правду о том, что когда-то он думал о том, что чувствует сам. Он не будет лгать о том, что в какой-то момент ему показалось, что тот трепет и тепло по отношению к двухметровому коллеге были не тем самым. Потому что оно могло вполне быть. Но дело в том, что он быстро пережил, осознал, переболел, сам того не зная. Он мимоходом. Не задумываясь. Потому что неправильно, потому что не может быть, потому что странно и страшно. Сейчас уже не неправильно, сейчас уже вполне может быть и совсем не страшно. И тем более — не странно. Сейчас прошло слишком много лет. И того Арсения нет. Только дело в том, что и чувств тоже нет. Зачем лгать самому себе? Да и Антону лгать не стоит. — Объясни. Потому что я сейчас пытаюсь понять, но не совсем получается. Прошу, Шаст, объясни так, чтобы я понял. Антон поджимает губы, пытаясь на Арсения не смотреть. Сам Арсений стойко сидит на месте, не порываясь отчалить. Он хотел правды. Он в процессе получения. Но он не думал о том, что эта правда может стать такой. — Я влюбился давно. Когда понял, уже поздно было. Мне ещё много чего со стороны говорили там про взгляды, про всю эту чепуху, а я прям, оказывается, на тебя так смотрю пиздецки, что… я понял и испугался. Я очень испугался. И всё. — Испугался? Арсений вспоминает те эпизоды жизни с тревогой, но с теплотой. Потому что так говорили не только Антону. Но это же всё было шутками. Какая любовь? — Арс, я больше всего на свете не хотел, чтобы всё было именно так. Но я ебнулся на тебе. И в какой-то момент просто решил, что проще будет отдалиться. Тогда всё пройдёт. А оно не прошло. И тогда. И сейчас… не прошло. Нихуя. Пальцы на висках. Арсений опускает голову вниз, массируя кожу, а что сказать не знает. Внутри что-то разъедает, что-то колется, что-то жжётся. Одновременный ожог, порез и перелом чего-то такого важного, чего Арсений не видит, не помнит и не знает. Лава тоже присутствует. И было бы легче, если бы лавой оказался пол, но в их случае, эта лава растекается по венам. — Спасибо, что сказал. Только, Шаст… — Арсений поворачивает голову и утыкается взглядом в нечужой профиль. — …зачем надо было столько лет делать вид, что ты меня ненавидишь? — Я же говорю. Я испугался. Соль горчит. Прямо горчит так, что воды бы. Много воды, потому что от глотка явно легче не стало бы. Арсений молчит, понимая, что Антон до этого объяснился, но остановить свои вопросы не может. Антон не выдерживает тишины между ними так же, как Арсений не может выдерживать шума улиц. — И ты ничего не скажешь? Происходит синхрон в виде одновременного поворота головы. Они смотрят чётко друг другу в глаза, а легче не становится. Только сложнее с каждой секундой. — А что я должен сказать? — Правду. — Ты ждёшь взаимности? В лоб. Резко. Пуля — свинец. — Я знаю, что её не будет. — Да, ты прав, Шаст. Прав, потому что отталкивал меня все эти годы. — Шастун поджимает губы, кадык дёргается, кудряхи колышутся на ветру, сбивая с толку, но Арсений продолжает. Даже ради себя самого. — Мы плевались ядом, посылали друг друга на все четыре стороны, распускали кулаки, а теперь ты сидишь и говоришь мне, что влюблён, ожидая взаимности? Шастун похож на побитого пса. Он курит дальше, но теперь виновато. Арсений злится. И он это понимает. Только вот злится он больше всего сейчас на себя. Думать не хочется, но говорить нужно. Просто необходимо. А хотелось бы спародировать Антона. Закрыться, уйти и больше не поднимать эту тему. Но Арсений просто не может. И не хочет. Антон тихо продолжает эту мясорубку. — Я думал ты начнёшь говорить о неправильности. О том, что мы живём в такой стране, что… — Да какая к чёрту разница, где люди живут, когда речь идёт о чувствах! Антон сглатывает, осекаясь. Арсений не стал бы говорить такого. Не стал бы никогда. Потому что слишком хорошо знает, что такое чувства. И как тяжело их терять. — Чего ты ждал от этой встречи? Антон на последнем издыхании, а где-то рядом Арсений. И не касаясь. Совсем. — Я просто устал держать это в себе. Я ж думал, что пройдёт, Арс. — Но ты мог сказать раньше, Антон. — Мог, но не сказал. — И это паршиво. — Нет, это не паршиво, Арс, это хуёво максимально. Но что бы ты сделал на моём месте? Признался бы? Арсений понимает, что нет. Он этого не сделал тогда. Он этого не сделал бы сейчас. И дело ведь не в том, где они существуют, в каких кругах водятся, в каком обществе находятся. Дело просто в том, что Арсений когда-то перегорел, а вкрутить новую лампочку никто так и не смог. — И что дальше? — Ничего, Шаст. А что может быть дальше? Чувство лжи самому себе. А вдруг всё не так? Арсений всматривается в лицо Антона, отчаянно цепляясь за каждую мелочь даже в темноте. В освещении фонарей. Улицы ждали именно их. Сегодня Арсений принял все откровения, совместил полёты с падениями и… устал. — Я понял. — Что ты понял, Антон? — Зря я рассказал тебе. Не нужно было тебе этого знать. Я подвёл и тебя. И себя. Блять, я всех подвожу. — Не своди всё в истерику, прошу тебя. И Антон замолкает. Опускает взгляд вниз и замолкает, выкидывая окурок не выкуренной до конца, потому что сбило мыслями. А Арсений чувствует, что потерялся. А что делать, когда потерялся? — Это не истерика, Арсений. Я бы не стал. Я просто правда думаю, что не стоило говорить. Загрузил тебя, ошарашил, а сам сижу и жду чего-то. Я знаю, что проебался. В нотациях не нуждаюсь, поверь. Арсений удивлён такому ходу мыслей. Но желание закрыться перебарывает. Всё-таки. — Пойми, это сложно. Я не был готов услышать всё это, ты прав. Мне нужно переспать с этими откровениями. Тебе тоже. — Арсений встаёт. — Я сейчас поеду, а ты пообещай, что будешь хотя бы в относительном порядке. Ладно? Чёртова забота, даже если твоя забота нахер никому не сдалась. Арсений слышит тихое, но чёткое: — Ладно. — Антон поднимает взгляд. — И ты тоже. Арсений хочет пойти дальше, потому что чувство потерянности начинает топить. И там не река. Не обязательно попадать в чистилище для того, чтобы оказаться в объятьях своего собственного внутреннего демона. Арсению сейчас бы просто понять себя. — У нас есть шанс? Вопрос из-за спины, когда уже десять шагов вперёд. Арсений улыбается подобием улыбки. — В другой Вселенной? — Допустим. — Точно нет. Теперь живи с этим. Арсений уходит быстрее, чем обычно всегда уходил. И всё же. Что делать, если ты потерялся? Как много людей бывает. Все двигаются в разных хаотичных направлениях, спешат и толкаются. В толпе так легко потеряться. А внутри у Арсения целая толпа. Вот он и потерялся. Чуть зазевался — и потерялся. А ещё легче потеряться там, где плохо видно друг друга. Можно долго не найтись, даже будучи совсем рядом. И что же тогда делать? Просить помощи? Банально не терять головы. Но помощи просить лишь только если у себя самого. Арсений ложится в кровать с пустой головой, набитой мыслями. Он думал, что готов ко всему. И набатом по вискам мысль о том, как же жаль, что Антон, в отличие от него, не превратил свою любовь в безразличие.