мы разбегаемся, по-делам, земля разбивается пополам, сотри меня, смотри в меня, останься. прости меня за слабость и за то, что я так странно и отчаянно люблю. вздох сожаления на губах, зависли в неправильных городах, звонки телефонные, под луной границы условные, — я с тобой. сотри меня, смотри в меня, останься.
***
Арсений думал много и долго. Не хотелось. А вывод один, как бы мысли ни лезли в голову. Они не общались несколько дней, потому что Арсений укатил в Петербург, а Антон остался в своей Москве. У твоей Москвы и его Невы стало общее что-то, наверное, вы. Ты светла, он хмур, в споре двух культур он опять за поребрик, а ты за бордюр. Арсений не уехал. Арсений сбежал. Просто обстоятельства сложились так, что ему всё кричало о побеге. Никто ж не заметит. Особенно, когда молчишь почти неделю и не отвечаешь на сообщения, прочитывая их. Антон не пытался звонить. Провёл свой монолог с перерывами по пять минут, сам же понял, что ему не ответят, попросил прощения за беспокойство и перестал писать. Арсений был удивлён даже такому взаимодействию. Там мысленные дебри такие, что Арсений в своей же голове путается, а потом спотыкается и чуть ли не целует паркет. Для него признание Антона было по-удивительному нормальным. Ему от этого признания не было страшно. У него не было чувства неправильности. Он воспринял настолько спокойно, насколько мог. И, может, дело в том, что они просто привыкли друг к другу, даже если вот так. Через ссоры, крики, препирания, полосования рук колкими словами. А может, он просто понял, что он не один такой. Что не только он мог испытывать такие особенные чувства по отношению к другому мужчине. Это осознание давалось сложно в прошлом, когда такого Арсений от самого себя не ожидал. Не ожидал, чтобы вот так вот. Действительно. Не потому что юмор, не потому что игра, а вот прям правда. И если в день признания на лавочке Арсений не знал, как реагировать и думать дальше, сейчас он спокоен. И узнавать, что, как и почему он спокоен — никто не собирался. Даже если надо. Сейчас даётся с неким привкусом осознанности, но неверия в то, что оказывается, твой коллега все эти годы тебя ненавидел так, что влюбился. От любви до ненависти, как под воду, нос не закрывая. Пазухи промываются, а легче не становится. Потом откашливаться, глаза тереть и морщиться. Противно. Арсений возвращается обратно и приезжает в офис раньше, чем обычно, но даже притормаживает, когда видит Антона, сидящего на диване одного. Когда с мыслями переспал — нормально. А когда недоспал — паршивенько. Арсений всё ещё спокоен, но теперь не очень, заходя внутрь. Сесть в кресло сбоку за секунду, уловить на себе взгляд зелени ещё меньше. Арсений поднимает голову, кидая приветствие. — Привет. И видит улыбку на губах. Сначала хочется застыть. Потому что от Шастуна редко в обычной повседневности встретишь такую улыбку в свою сторону. Обыденность трещит по швам. Арсений слышит: — Привет. И опускает голову вниз, чтобы посмотреть в телефон. — Здарова, пацаны. Матвиенко рушит непонятное состояние, и за это Арсений благодарен. Когда несколько лет ожидаешь от человека лишь негатив и царапки до мяса, видеть открытую улыбку странно до максимальности. — Арс, гоу в кафеху кофий пить? В этот раз поворачиваться труднее. Хорошо, что Арсений теперь знает, что может увидеть. Попов смотрит так, что Шастун на мгновенье теряется, но возвращает лыбу почти сразу же. Неловко? Неловкостью так ярко фонит, что Арсений и сам готов потеряться. Странно ощущать неловкость, когда вроде бы вдоль и поперёк, рельсы-рельсы, шпалы-шпалы и всё в таком духе. — Максимум, что мне сейчас нужно, — это сон и спокойствие, Шаст. — Арсений отвечает сдержанно, но вдогонку не может себя удержать от заковыристого вопроса, который так и тянется задаться. — Да и с чего бы? — Да, с чего бы? — Позов стремительно входит в помещение, вклиниваясь в разговор. — Здарова, писюны. Артонитесь? Или как там по-шипперски? Арсений закатывает глаза, потому что бесит. И иронично думает о том, насколько же Димка близок к правде. Примерно на мильён процентов. — Серёг, а чё, эти ебантяи спелись? — Мне откуда знать? Эти голуби мне ничего не говорят. — Эти голуби, как ты выразился, тебя слышат. Антон кивает головой, поддерживая, а Арсению кажется, что он теперь ко всем телодвижениям Антона будет относиться с недоверием, потому что мало ли, вдруг он просто сейчас возьмёт и вернётся назад. Вдруг произойдёт откат, а всё, что было… превратится в тыкву? Вдруг всё встанет на свои прежние холодные места с лавой под ногами? Арсений почти неожиданно понимает, что разучился доверять. И это осознаётся тяжелее, чем признание в том, что что-то где-то чувствуется. Даже если бы Арсений сильно хотел, он бы не смог сейчас сделать вид, что бабочки летают в животе, милые зверьки бегают и поют вокруг, попутно пускаясь в хоровод, феи кружатся в воздухе, своими палочками взмахивая, и всё в порядке. Вот он — принц. Яблоко откусить не даст, из сна мёртвого вырвет в реальность, а потом иглы из дома выкинет! Нет. Потому что бабочки прогрызли пищевод, зверьки озлобленные дохнут от голода, а феи… они превратились в маленькие статуэтки без права на кровь по венам и хоть какое-то тепло. Потому что — не в порядке. Вообще. Даже когда он всё-таки идёт рядом с Шастуном куда-то пить кофе, он не чувствует себя хорошо. Потому что это так не работает. Арсений сидит напротив и молчит, потому что ему нечего сказать. Он бы говорил без умолку, если бы этого хотел, но сейчас что-то как-то нет желания. И дело не в том, что здесь Антон. Дело в том, что теперь всё ощущается как-то иначе. Кофе ставится на стол через минут 10. Арсений смотрит на Антона, который неловко елозит в своём кресле, каждые пять секунд поглядывая на него самого, пока это не начинает выводить из себя. Совсем чуть-чуть. Потому что сидеть в тишине так долго очень красноречиво, даже если признаков этого красноречия нет. — Антон. — М? Слишком быстрая реакция для человека, которому нечего сказать. Слишком быстрая реакция для того, чтобы солгать. Вывод один: Антон ждал. Антон ждал, что Арсений возьмёт ответственность за начало этого разговора на себя. Продуманный ход. Арсений, на самом деле, понимает. Он бы и сам не начинал. Но каждый раз, когда нужно пожертвовать тишиной, он жертвует ею первый. Потому что в тишине солнышко сгорает, а он прикасается взглядом к лучам, не давая сгореть окончательно. А зачем? — Почему ты сегодня такой счастливый? Арсений даже не знает, что выйдет из этого разговора, какова важность и к чему они вообще придут. Но заднюю уже не даёт. Нет смысла, когда к чувству непонимания и даже некой обиды присоединяется чувство принятия человека, как кого-то родного на протяжении стольких лет. Арсения не исправить. Да он и не стремится. Он просто обесценил. Снова всё обесценил. Глобальная проблема человечества. — Не знаю. — Пожимает плечами. Поправляет чёлку. Поджимает губы. — Мне кажется, это из-за моего признания. В какой-то мере. Потому что стало легче. Будто отпустил груз. Арсений задумывается. Неужели чувства Антона к нему были грузом? Подъёмным? Или нет? Арсений бы помог поднять, если бы знал, а сейчас что? Они груз за борт выкинули или просто начали из этого самого груза лишние детали острые отбраковывать? Несколько лет быть в таком состоянии, молчать и причинять себе умышленный вред, ошмётками задевая Арсения — уровень взаимоотношений. Арсению Антона не жаль по одной простой причине. Это был его выбор. На Арсении не было ответственности. А сейчас он её почему-то чувствует. — Тебя настолько угнетало это всё? — Мне было… блевово. — Снова пожимает плечами. — Это мало сказано. Просто меня крыло каждый раз, Арс. И я себя сам закапывал. Любил тебя чёт прям сильно. После концертов и съёмок было тяжелее всего, если честно. Как-то даже казалось, что ты тоже что-то где-то… — Любил? Арсений не мог не спросить. Перед ним сейчас не Антон. Перед ним сейчас другой человек, который резко признал всё, что чувствует. А теперь сам пройти через это не может. — Издеваешься? — Душню. Антон закатывает глаза, облизывает губы и отпивает кофе. Арсений цепляется за каждое движение и жест. Просто так сложилось. Ему кажется, что теперь масок нет. Теперь в реальной жизни без камер он может хоть где-то не играть. — Ответь. — Бегин, беган, бегун. Аналогию сам додумывай. Арсений почему-то улыбается, но улыбку эту прячет за воротом свитера. Ему почему-то нравится. Нравится, когда его любят. Но осознание очень чётко бьёт по голове. Осознание того, что ему нравится, когда его любит именно Шастун. Ему вдруг важно, что это всё есть. Он мог бы иметь полное право на то, чтобы обижаться в масштабном объёме, если бы не был таким же дураком, распускающим язык и руки всё это время. Не обижаться даже. Злиться. Нет, не так, как злятся на украденную лопатку с наклеечкой в песочнице. Злиться на поступки. — Смело. — Ты сам сказал, что в этой Вселенной у нас есть шанс. В параллельной же только нет. Арсений знал, что Антон додумает. Что проанализирует, будет думать долго и нудно, но дойдёт до сути самым сложным путём. Он рассортировал, разложил по полочкам, даже если полка одна нашлась свободная и всё это сейчас там навалено, но зато по одной тематике. Никаких отклонений. — И ты намерен его использовать? В кафе ни души. Арсений заканчивает задавать вопрос, оглядывая помещение, чтобы снова повернуться и посмотреть в глаза. — Я хочу влюбить тебя в себя. Сильно. Арсений сглатывает даже, усмехаясь. — Как самоуверенно. Я тебе даже не отвечал, хоть и читал сообщения, зная, что ты, возможно, волнуешься или переживаешь. Или ты настолько сильно любишь розовые очки? Антон прикусывает губу, становясь серьёзным мгновенно. — Они слетели уже давно. И я понимаю, почему ты не отвечал. Не пытайся выставить себя сукой. — Это не отрицает того факта, что ты пытаешься выставить меня жертвой обстоятельств. — Я не выставляю тебя жертвой, но… — Антон осекается, пока мысль доходит. — Арс, мне вот интересно. А я тебе когда-нибудь нравился? Арсений делает вид, что вспоминает, хоть и видит все свои воспоминания как на ладони. Оно перед ним сидит. Его воспоминание. И даже их разговор на раздражённых тонах не влияет на дальнейшие реплики и настроение. Они будто просто играются друг с другом, прощупывая почву. Арсений не будет лгать о том, что скучал по их обычным разговорам. Арсений просто понимает, что сейчас он здесь уже не как друг, а как человек, которого любит Антон Шастун. А это другое, вы не понимаете! Вдох-выдох. И мы опять играем, но не опять, а снова. Арсений с чистой совестью отвечает: — Да. — По-настоящему? Чтобы прям до яиц продирало? — До яиц нет, но вот до сердца — было дело. Антон отводит взгляд, хмурясь в неловкости момента. До него медленно доходит, что вообще-то Арсений сейчас тоже ему признался в своём чём-то там секретном. Арсений и не хотел особо говорить об этом, думая, что перед ними белый чистый лист по 295 рублей за пачку. Прошлое осталось в прошлом. Слишком много воды утекло. Слишком много в этой воде было мусора, который оставляли люди, наивно полагая, что таким образом смогут избавиться от него. Арсений этот мусор вылавливает до сих пор, сидя на берегу, да только сачок переполняется со скоростью света. — Значит, я тебе нравился когда-то? — Когда-то. — Сейчас нет? Я просто уточняю. Как ребёнок. Арсению хочется его успокоить и сказать, что всё будет в порядке. Смотрящий с надеждой часто не получает того, чего хочет. Антон смотрит с надеждой и растерянностью, не зная, что ему ответят. Арсению не хочется его расстроить. Арсению вообще Антона расстраивать никогда не хотелось, но так уж вышло, что они друг для друга расстройства какой-то там степени масштабности. — Я не знаю, Шаст. Я же говорил. Ты меня профессионально от себя оттолкнул в тот момент. Антон превращается в котёныша со скоростью света. Арсений проводит аналогию, потому что он действительно так выглядит. Человеческий котёныш в огромной толстовке с кудряшками. Взгляд потерянный, виноватый и если бы он был котом, то вислоухим. Со всеми эмоциями и настроениями на лице. Ну вот как на него можно злиться теперь? Когда все его эмоции, чувства и слова стали намного понятнее. — Мне жаль. — Ты проебал много лет, Шаст. — Я проебал тебя. — Арсений согласен. — И починить никак? — Если только обмен. У меня запчастей не хватает. — Я свои отдам. И смотрит так, будто готов реально отдать всё. Арсений бы позволил себе впасть в ступор, но нельзя. Не сейчас. — А сердце найдёшь? — Из-под земли достану. Арсений понимает, что они смотрят в глаза друг другу уже около двух минут. И что-то в этом такое есть. Именно такое — такое. — Его под землёй черви сожрут. — Тогда своё отдам. — И как же ты без сердца будешь жить? Арсений осознаёт всю абсурдность диалога, но знает, что Антон всегда понимает. Здесь барьеров не существует. Если бы они не понимали друг друга, не стояли бы на одной сцене. Здесь всё взаимосвязано. — Но ты же как-то жил. Арсений цокает. — Как драматично. Но тонко. Подыграть тебе, что ли? — Антон слегка улыбается, продолжая ровно и чётко смотреть на Арсения. — А я и не жил. Существовал. А ты существуешь или живёшь? Арсений устал. Устал от обыденности. Ему хочется сейчас нести бред, хочется прикрываться этой абсурдностью, потому что так легче дышать. Легче фильтровать грязный кислород. Ему хочется делиться этим всем вперемешку со значимыми мыслями и словами с обеих сторон. Но только не молчать. Ему не хочется молчать. Ему не хочется ругаться. Ему не хочется уставать. — Без тебя, если честно, казалось, что существовал. — Значит, сердца точно нет. — Тогда мы минусы. А минус на минус, Арс, это плюс. Антон так доволен аналогией, что улыбается широко-широко. Арсений отвечает прицельно: — Минус на минус, Антон, не всегда плюс. Это уже как ситуация повернётся и восприятие по голове ударит. Антон закатывает глаза, но возвращает зелень обратно быстро. — Не душни. Давай сделаем вид, что у нас плюс? Арсений лишь вздыхает, не отвечая на вопрос, но задавая свой. — Одно сердце на двоих? И кто тогда его себе на сохранение заберёт? — Давай я. — А потянешь? Арсений не потянул бы. Точно не один. — Тогда в колбу его, как розу. — Чур, я лис. — А я принц. — Большой только. — Ладно, большой. Арсений думает, что вообще-то под колбой могла быть роза из «Красавицы и чудовища», но никто об этом не подумал. Кто из них тогда был бы большим чудовищем? — А на планете своей больше один сидеть не будешь? Антон смотрит прямо. Отвечает так же. — Приглашаю тебя. — А кто сказал, что я соглашусь? — А я и не говорил, что ты должен согласиться. — А я и не говорил, что не соглашусь. — Не душни. — Окно открой. — Дурак ты, Арс. — А ты шпала. — Издеваешься? — Я просто слишком давно с тобой нормально не разговаривал. Отыгрываюсь. — И это нормальный разговор? Про лиса, розу, планеты и бессердечие? — Да. Арсений уверенно кивает. Сегодня во сне он кричал о том, что юмор — это его масштабная защитная реакция. А сейчас он сидит и прямым текстом даёт почувствовать, что разваливается на части, пытаясь всеми способами себя защитить, да только не получается. И он не знает, поймёт ли Антон. Может, ему и не надо это вовсе. — Я скучал, Арс. Арсению впервые за всё время их разговора становится хорошо. — А я нет. Но поддерживать защиту как-то надо. Он пока себя не понимает. И пока не поймёт, дальше не убежит ни на сантиметр. — Вот жук. — Жужжащий. — Несомненно, Арс. Антон улыбается уже спокойнее. Больше нет растерянности, потерянности и ещё многого того, что мешало бы спокойствию. Теперь это обычный Шаст. И хотелось бы Арсению сказать, что базовой комплектации, но там не базовая точно. Слишком много дополнений из жизненного опыта. — Всё, я наговорился на год вперёд. Антон улыбается так ярко, что солнце не нужно. Оно уже есть. Оно уже здесь. И если бы Арсению сказали, что солнце должно остаться только одно, он бы сделал выбор в пользу Антона. Если думать глобально, он бы никогда не отобрал солнце у всего мира, эгоистично забирая его себе. Но он бы урвал самый огромный кусман лучей, зарываясь в них пальцами. Душнить по отношению к себе точно не хочется. Антон должен светить. А Арсению достаточно просто быть. Быть где-то. Быть потихоньку. Маски срываются в тот самый момент, когда Антон смотрит на него снова. Серьёзно так, что Арсений на автомате ожидает обеспокоенности. — Арс. — М? — Я сильно перед тобой проебался? — Ты должен был сказать эту фразу в утвердительной форме. — Значит, сильно. С закусанной губой и взглядом, полным некой отчаянности, Антон кажется невообразимо милым. И Арсений вдруг осознаёт, что оно в нём всё это есть в самом: нежность копится, чувства копятся, тепло копится. Оно просто всё выключилось. Перешло в режим авиаполёта. Парадоксальность по отношению к Шастуну уже не пугает, но наводит на определённые думы. Сейчас всё снова начало постепенно включаться. Прогревается машина, именуемая телом. Стояла просто долго в мире, где вечная зима и белые ходоки без прав, а сейчас Антон решил прогреть, как случайный путник, да только время нужно. С первого раза не завести. И не прогреть до той самой степени искренности и полной чувствительности. — Чего ты хочешь, Шаст? — Расскажи мне. Расскажи, в какой момент я тебе понравился? Арсений хмыкает. — Ты мне понравился сразу. — А дальше я соглашаюсь поехать с тобой, да? Арсений тихонечко смеётся, в процессе этого смеха понимая, что чувствует себя разваливающимся нечто. Но чувство, будто они снова вернулись в те времена, не давало уснуть прямо в кресле где-то в кафе, где напротив сидит Шастун. Будто они снова вернулись в те времена, когда машина была ещё на ходу. — Хочешь заставить чувства ожить? — Стряхнуть с них пыль — точно. — Ну попробуй. Шастун сглатывает. И Арсений снова поражается разнице. Он будто много лет видел другого человека. И сейчас всё с чистого листа, но Арсений за пазухой все черновики хранит, а жжёт от них так, что страшно. — Ты просто в какой-то момент начал вызывать во мне странные чувства. Потом до меня дошло, что это. А потом ты начал говорить херню. Но я не виню, потому что сам был не в состоянии вывезти. Да и ты понимаешь, каким я был, что происходило в моей жизни. Мысли о будущем, сложные времена, моя жизнь была совсем не такой, как сейчас. Я пережил, задушил и выкинул в канаву. — Твои слова всё ещё отдают обвинениями. — Да, Шаст. Ты правильно понял. Что-то фонит. В нашем случае — я. И если уж мы начали говорить друг другу правду, почему бы мне не быть собой? Да и тебе тоже. — В каком смысле? — Не я играю на камеру получше самого лучшего актёра в мире. — Я на камеру не играю. И на сцене тоже. Арсений смотрит пристально, пытаясь разгадать посыл. — Единственные моменты в моей жизни, где я играл, были в реальности без камер. Но не сейчас. Сейчас я пытаюсь уйти в искренность. — И что мне делать с этой правдой? До Арсения дошло. Только сейчас. — Принять. — Ты паршивый актёр, беру свои слова обратно. — И правильно. Среди нас только один лучший актёр. И это ты. — Верно. — Я и не спорю. — Хватит соглашаться. — Арс, ну что ты бурчишь? — Хочется. Антон смотрит с чем-то таким… что Арсений чувствует, как айсберг даёт трещину, начиная плавиться на этом солнце. Обычно, потом происходят природные катаклизмы, но никто не знает, сколько эта волна отхапает. И до кого дотянется. Антона заденет сразу. Других — по обстоятельствам. Они выходят из кафе почти сразу же после окончания разговора. Ходили вокруг до около, но хоть поговорили. Арсений не собирается торопиться. Не в этот раз. Да вообще никогда. У них ещё слишком много тем для разговоров, слишком много воды, а мост только начал строится, слишком много «но». Слишком много того, чего они друг о друге не знают. И Арсению хотелось бы, чтобы не было этого всего, но не хотелось терять Антона. Вот так вот просто. В офис они заваливаются в тишине, но гроз больше нет. Арсению теперь бы понять, почему в нём самом гроза всё ещё беснуется.