Любовь по обмену

— Что? — Спрашиваю, наконец, снимая трубку. — Не очень-то ты рад меня слышать, — говорит она. И я представляю, как Кейт капризно надувает губки. Всегда так делает, когда хочет добиться желаемого. — Ты что-то хотела? — Пальцы свободной руки сами сжимаются в кулак. — Слушай, Пей… — Она вздыхает. — Видела сегодня твое фото. Оттуда. Ну, из этой дыры… Оглядываюсь по сторонам. Теплый ветерок тихонько катит по асфальту клубок из желто-красных листьев, деревья колышутся, поливая все вокруг приятным расслабляющим «ш-ш-ш». — И? — Начинаю терять терпение. Неужели, позвонила, чтобы посочувствовать? Так мне всего этого дерьма не надо. Обойдусь уж как-нибудь. — Знаю, ты сейчас будешь психовать, но я все равно скажу. — Валяй. — Рычу я. — Я знаю, как все уладить. — Что именно? — Я поговорю с твоим отцом, и он вернет тебя домой. Подожди, не отвечай. — Ее голос слегка дрожит. — Тебе придется принять его условия, но ведь мы с тобой снова будем вместе, а это самое важное. — Кейт, мы с тобой расстались! — Цежу сквозь зубы. — Напомнить из-за чего? — Пейтон, не будь столь категоричен. У нас с тобой просто небольшие разногласия. Все можно уладить. — Ты поставила мне ультиматум! Либо я с тобой и возвращаюсь в бейсбол, либо иду к черту. — Я просто думала о твоем будущем! О нашем будущем! Меня захлестывает новая волна негодования. — Ты говоришь, как мой отец. Вам обоим нужно все контролировать, всем диктовать свои условия. А кто-нибудь из вас интересовался, чего я-то хочу? — Пейтон, это все блажь. Ты же взрослый парень. После окончания учебы тебя ждут в Национальной лиге. А ты собираешься просто подарить свое место кому-то? — А ко мне… Ты ко мне хоть что-то чувствовала, Кейт? Забудь сейчас о бейсболе, о бабках? Я. — Сжимаю крепче телефон. — Что я для тебя значу? — Пей… — Она не может подобрать нужных слов. А ведь все давно уже ясно. Мы были вместе только потому, что наши родители много лет подталкивали нас друг к другу. Не было никаких чувств. — Пейтон, я люблю тебя. — Хм, — усмехаюсь. — Ну, тогда к чему нам условия? — Не будь дураком! Ты сам все прекрасно понимаешь! Твой гребаный соккер* в этой стране никому не нужен, ясно? Бросай эту дурь. Я поговорю с твоим отцом, и ты сможешь вернуться. — Нет, Кейт. — Шумно выдыхаю. — Мне незачем возвращаться. Пока. И едва я успеваю сказать это, как в трубке становится тихо. Экран гаснет. А у меня в душе вместо пожара теперь бушует настоящий ураган. Срываюсь с места и быстрым шагом иду по дороге. Выхожу на какую-то оживленную улицу и дергаю дверь в первое попавшееся заведение. — Кофе, пожалуйста. — Бросаю официанту. Парнишка долго смотрит на меня, затем достает блокнот и уточняет: — А…американо? — Эм… Окей. — Киваю и достаю из заднего кармана джинсов мятую двадцатку. — И пачку каких-нибудь сигарет. Сажусь за свободный столик и понимаю, что в помещении воцарилась оглушительная тишина. Мало того, что посетители прекратили общение меж собой, так еще и официант уставился на меня, как на пришельца. — Что? — Спрашиваю. — Кофе. Сигареты. Пожалуйста. Может, у меня в волосах листья запутались? Вряд ли. — Онли… — блеет парнишка, указывая в мою двадцатку кончиком шариковой ручки, — онли… рашн мани. — Виновато улыбается, затем добавляет: — Плиз. Вот же черт. И как мне это сразу в голову не пришло? И что теперь делать? Шарю по карманам, достаю папину кредитку. Долго смотрю на нее и затем прячу обратно в карман. Не потому, что процент за обмен банк возьмет бешеный — это все ерунда. А потому что он сказал, что я без его денег не проживу. А мне жутко хочется доказать обратное. — Простите, — встаю, убираю деньги в карман. Придется уйти. — Нет-нет, подождите. — Раздается со спины низкий мужской голос. — Я заплачу за вас. Можно? — Не стоит. — Качаю головой, разглядывая его. Незнакомец говорит с легким акцентом. Ему около сорока, он прилично одет, у него модная стрижка и хорошие, дорогие часы. — Садитесь. Пожалуйста. — Он улыбается, затем поворачивается к официанту и что-то быстро говорит по-русски. Парнишка, кивнув, убегает выполнять заказ. Мужчина склоняет голову набок в легком полупоклоне. — Мне приятно было помочь вам. — Спасибо… — Теряюсь я. — Дальше по улице имеется обменный пункт, можете воспользоваться им, чтобы не попадать в такие ситуации. — О, благодарю. — Турист? — Оглядывается он, вставляя свою карту в терминал за барной стойкой. — Вроде того. Мужчина понимающе улыбается. — Ну, тогда счастливого пребывания в России! — Убирает карту в кошелек, салютует мне, как военный, и, развернувшись, уходит. — Спасибо, — говорю я его спине, которая еще видна сквозь прозрачную дверь. А здесь живут довольно милые люди. Надо же. Все продолжают пялиться на меня, поэтому я прочищаю горло и поворачиваюсь к телевизору, висящему на стене. Смотрю на экран внимательно, будто все понимаю и боюсь пропустить что-то важное. Кажется, идет какое-то шоу про врачей, потому что в зрительный зал затаскивают огромную вагину, обшитую розовой тканью. Двое мужчин в карнавальных масках, радостно размахивая руками, изображают кого-то вроде защитников организма, прогоняя микробов. А люди в голубых форменных халатах и еще одна забавно одетая женщина рассказывают что-то с серьезным видом. Благодаря им интерес ко мне быстро ослабевает, и дышать становится легче. Посетители кафе хихикают, поглядывая на экран, затем канал меняется на музыкальный, а я замечаю, что кофе, принесенный официантом, оказывается не так уж плох. Чего не скажешь о сигаретах: едва закурив на крыльце, выйдя из кафе, я сплевываю — их будто духами нарочно облили. Как они это курят? Проявляя упорство характера, я все-таки докуриваю эту мерзость по пути в обменник, который… так и не нахожу. Несмотря на то, что многие вывески пестрят иностранными названиями, нужное мне так и не появляется. Зато, свернув куда-то с главной улицы, я вдруг натыкаюсь на целый комплекс спортивных сооружений: стадион с искусственным покрытием, рядом поле поменьше, беговые дорожки, спортивные снаряды, перекладины, тренажеры за ограждением. Я двигаюсь медленно, обхожу стадион вдоль сетки по кругу. Вокруг никого. На поле стоит тишина. Поэтому направляюсь к дальней маленькой площадке, где несколько парней играют в так называемый «квадрат». На них зауженные спортивные штаны, голубые футболки с какой-то надписью на спине, белые носки и бутсы. Они не выглядят профессиональными игроками, еще и потому, как ведут себя — у них явно не тренировка, парни просто прикалываются, гоняя в квадрате двух «зайцев», то есть водящих игроков, которые пытаются отобрать мяч. А, значит, вполне можно и попроситься сыграть с ними. Едва приближаюсь, в душе просыпается знакомый азарт. И даже невозможность объясниться не сможет меня остановить. Спорт — это универсальный язык, мощный инструмент укрепления мира и взаимопонимания, который объединяет людей, несмотря на границы, культуры и религии, учит терпимости и примирению. Мяч, отлетающий от ноги одного из игроков и несущийся прямо мне в лицо, прерывает ход моих мыслей. Вытягиваю руки перед собой, растопыриваю пальцы и ловким движением перехватываю его. Игра останавливается, теперь все смотрят на чужака — на меня. Подхожу ближе, опускаю мяч на траву и останавливаю ногой. — Можно… Могу я… поиграть с вами? Ребята примерно моего возраста, может, чуть младше. Они подтягиваются, чтобы посмотреть на меня, и никто, кажется, не понимает, что я только что сказал. — Можно мне, — объясняю на пальцах, — поиграть с вами? — Америкос? — Это единственное, что мне удается разобрать, потому что далее идет набор непонятных грубоватых слов, которые могут обозначать абсолютно, что угодно, от «добро пожаловать» до «пошел к черту». По их хитрым лицам трудно догадаться, как именно они настроены. Парни долго что-то обсуждают, спрашивают меня о чем-то, но мне приходится лишь знаками давать понять, что я ничего не понимаю. — Ladna, — наконец, говорит один из них, — idi tuda. И указывает на ворота. Они хотят, чтобы я встал в рамы? О’кей. — Tuda, — повторяю на автомате и, счастливый, встаю в створ. Парни почему-то не спешат делиться на команды. Они собираются возле линии штрафной. Один из них приносит еще пару мячей. — Эй, а мы не будем играть? — Спрашиваю. Но им, конечно же, совершенно непонятно, о чем я спросил. Не проходит и секунды, как в меня летит первый мяч. Не нужно даже делать шаг в сторону, чтобы поймать его — они будто специально целятся в меня. Ловлю его, чувствуя тяжелую отдачу в грудь, обхватываю крепко и под свист и смех возвращаю назад. Удар, плотный и сильный, и в меня летит следующий снаряд. Пытаюсь сгруппироваться, но все равно получаю в живот. Мышцы протестующе ноют. Едва я разгибаюсь и отпускаю мяч, как вижу следующий. Они решили просто меня расстрелять. Ясно. Сжимаю зубы и продолжаю принимать подачи. Мячи, летящие с невероятной скоростью, похожи на гири. Они оставляют пыль на одежде и синяки на коже. В грудь, в ногу, в плечо — удары становятся чаще и только сильнее. Но я не жалуюсь, не девчонка же. Сам виноват, что согласился. Не ожидал вот только, что они просто решат поиздеваться. Не успеваю поднимать взгляд: едва принимаю один мяч, как выпрямляюсь и получаю вторым. Попадает больно, даже слишком. Юные футболисты ржут все громче, и я опять слышу обидное «америкос», и у меня уже скулы сводит от гнева. Думаю, бесполезно пытаться им что-то говорить, но свалить с позором — тоже не мой вариант. И я продолжаю обороняться. В какую бы сторону не отклонялся, мячи летят точно в корпус. — Гол! Гол! — Радостно кричат они. Звери. Шумят и свистят, дают друг дружке «пять» и спорят, кто следующий в очереди. Когда мне все это надоедает, развожу руками. — С меня хватит, — говорю. Но тут мне прилетает прямо в лицо. Искры из глаз, привкус крови во рту, и я понимаю, что разбита губа. Облизываю ее, но совершенно не чувствую — та моментально немеет. — Все парни, — поднимаю руку вверх, — может, теперь сыграем? Но вместо ответа следующий мяч прилетает прямо по яйцам. Дружный хор голосов и свист вторит моей нестерпимой боли. Складываюсь пополам и сжимаю зубы, чтобы не застонать в голос. Чувствую, как они по очереди, смеясь, подбадривают меня хлопками по плечу. — Muzhik, — это слово они зачем-то повторяют дважды.

Pov:Т/и

Я сижу на крыльце. На той самой ступеньке, на которой увидела вчера впервые этого несносного американца. Где он теперь? Жив ли? Что задумал? Куда пошел? Никто, кроме него самого, не знает. Быть может, еще утром нужно было сообщить об исчезновении руководству университета, Фейт или моим родителям. Но я этого не сделала. Дурочка. И теперь сижу на лестнице, провожаю беспокойным взглядом каждый проезжающий мимо автомобиль и сгрызаю заусенцы почти под корень. Нужно было нам сесть и серьезно поговорить. Нужно было, в конце концов, известить чету Мурмаеров о планах их непутевого сыночка. А если он больше не вернется? Если потеряется? Если попадет в беду? Я и только я буду виновата. В тот момент, когда от страшных мыслей, лезущих в голову, у меня перехватывает дыхание, возле дома вдруг останавливается такси. Вскакиваю и со всех ног бегу навстречу. Из задней двери выходит Пейтон. Его одежда вся в пыли, волосы всклокочены, на губе запекшаяся кровь. — Расплатись, пожалуйста, — бросает он на ходу и проходит мимо меня. — Что? — От растерянности у меня даже руки опускаются. Американец оборачивается: — У меня только доллары. — И ленивым шагом, вразвалочку, идет к двери. — Расплатись. — Сколько мы вам должны? — Спрашиваю у водителя, наклоняясь к окну. У меня трясутся руки. — Тысяча. — Бормочет усатый таксист. Шарю по карманам, достаю купюру и вручаю ему. — А… откуда вы его привезли? — Подобрал недалеко от университета. — Мужчина включает первую передачу, намекая, что разговор окончен. — Спасибо, — тихо говорю я, делая шаг назад. — Но тогда почему так дорого?! Но автомобиль уже сорвался с места и несется прочь от моего дома. Разворачиваюсь и бегу к двери. Пейтон стоит, навалившись на стену, и гипнотизирует взглядом замок. — Где ты был?! — Спрашиваю, чувствуя, как внутри меня тревога перемешивается со злостью. — Открывай. — Безразлично говорит он, указывая головой на дверь. — Я открою. Только скажи сначала, что произошло? — Протягиваю руку к его лицу, но парень отворачивается. — Что с твоим лицом? — Я в порядке. Ясно? — Теперь карие глаза мечут в меня молнии. — А что я скажу родителям? Как объясню твой внешний вид? Где ты был сегодня? — Ты не сказала им, что я не ходил на занятия? — На его лбу множатся складочки. — Нет. Никому не сказала. — Зря. — Он снова отворачивается. — Давай, открывай. — Сначала скажи мне, что произошло! Тяжелый вздох. — Все нормально, Т/и. Просто открой чертову дверь и дай мне пройти! Его густой бас пугает меня. Съеживаюсь. — Тебе нужно обработать рану. — Говорю надломлено. — Мне просто нужно в душ. Я поворачиваю ключ в замке, дверь открывается, и мы входим внутрь. Дома никого, мама вернется только через полчаса, не раньше. У нас есть возможность поговорить без свидетелей, но Пейтон остервенело сдирает с ног кроссовки, наступая себе на пятки, и поднимается наверх. Слышно, как хлопает дверь в его комнату. «Что происходит?» «М-да, расскажу родителям все, как есть. Пусть сами решают, как поступить с ним дальше» Снимаю обувь и поднимаюсь к себе. Переодеваюсь. Солнышко за окном светит по-летнему ярко, но уже совсем не греет. Открываю форточку и долго всматриваюсь в пейзаж за окном. Становится вдруг так одиноко, что хочется выть. Разворачиваю к себе ноутбук, открываю и включаю музыку. Слава обещал позвонить утром. Сейчас у них около шести утра. Буду ждать. Ждать. Когда на экране вдруг начинает мигать входящий видео-вызов, в комнату неожиданно заглядывает мама. — Привет, зайка, а где Пейтон? Все мои мысли только о том, чтобы ответить на вызов, пока звонок не сорвался. — У себя должен быть. — Машу маме рукой и заношу палец над нужной кнопкой. — Я заходила, его нет. — Наверное, он в душе. — Предполагаю я. — Ну, хорошо. Я пойду готовить ужин. — Она пожимает плечами, но не уходит. — Как первый день? — Все нормально, мама. Расскажу потом, ладно? Мне Слава звонит. — А… Ну, привет, ему. И она скрывается за дверью. Поправляю волосы, выпрямляюсь и нажимаю «принять вызов». На экране появляется светлое пятно. Белая стена, рядом окно, на нем жалюзи. Больше ничего. Смотрю, недоумевая, чтобы это значило, но вот передо мной, наконец, появляется Слава. Поправляет одежду, садится и смотрит на меня. — Привет, — улыбается он. — Ты постригся? — Первое, что приходит мне в голову. Я даже не сразу узнаю его. Привыкла к волосам, забранным на затылке в тонкий хвостик. К легкой небритости, выпирающим скулам на худом лице. А теперь передо мной сидит какой-то едва узнаваемый человек, коротко стриженный, гладко выбритый и совершенно далекий. Даже голос его кажется теперь чужим и незнакомым.