***
pov Александр Александрия вырастала оазисом из песка, день за днем, приобретая очертания, которые Александр сам вычертил мукой по желтому песку, не дрогнув ни рукой, ни мыслью. Этот город должен был стать настоящей жемчужиной Нила, красивым и безжалостным городом в самом центре известного им мира. Преобразовывая своими указами уклад, который стал привычным под управлением персов, привнося больше привычных эллинистических решений. Но сколько бы Александр не старался задержаться здесь, сколько не пытался устроить все так, чтобы не подвести богиню, которой дал слово, ветер с востока все сильнее поднимал свои порывы, бросая вызов прямо в лицо с горячими хлесткими лучами солнца, что рисуют высокие стены Вавилона тенями. И чем ближе подходил срок, когда пора было отправиться на новое сражение, тем чаще Александр думал Сехмет, которая не являлась ему больше с той ночи в пустыни ни разу…. Видимо исчерпав все ее любопытство и благосклонность, царь царей преисполнился мыслью, что теперь должен сам воззвать к богине, как было заведено всегда меж двух миров. Накинув на голову глухой капюшон и прихватив лишь короткий кинжал, Александр покинул свои покои, чтобы выйти на самый край, туда, где песок становится бесконечной пустыней, где грань двух миров истончившись, становится одной реальностью. Туда, где был заложен храм во имя великой солнечной богини, и там где уже представлялись его первые наполненные ажурной легкостью гипсовых цветков своды. В закатное время, удлинившиеся тени играли свои шутки, купаясь в знойном воздухе, и мягко ступая меж новых крепких стен, укладываясь прохладой приближающейся ночи, Александр никак не мог унять беспокойную смятенную тревогу в глубине своего сердца, словно вновь ощущая цепкий взгляд богов на своих плечах, этот беспристрастный мстительный взор защитницы фараона. И добравшись до первой выстроенной арки, что строгостью линий и выветренностью углов нависала спасительной тенью, замер. Вскоре тут появятся величественные округлые колонны, расписанные яркими красками египетской жизни, что будут держать небесный свод, где сможет укрыться само солнце. И медные чаши с огнем не будут тухнуть ни днем, ни ночью, а величественные львы займут своё почетное место подле ног своей покровительницы. Храм что поднимался, будто из песка, оставаясь его прямым продолжением и порождением. Александр уперся спиной в крепкую кладку арки и достал из-за пазухи пахучее благовоние и, замерев у медной чаши полной углей, развел пламя, что упавшей звездой теперь билось на фоне темнеющего неба. Фимиам взвился густым ароматным дымом, привкусом прокаленных на солнце пальм и сладких переспелых фиников, теплом песка и единственным отрывистым призывом явиться взору царя царей, столь же требовательному, сколько и почтительным в равной мере. - Дочь великого Ра, солнцеликая Сехмет, защитница фараона, прошу, явись мне, как являлась до этого по собственной воле, ведь не могу я уйти не попрощавшись. Не заручившись твоим благословением…. – Александр медленно осмотрелся, не замечая пока богини, ни ветерка, ни движения песка и дыма, словно не верил, что его просьба будет замечена, не наскучил ли он богине за последние месяцы. И не желая сдаваться этому сомнению без боя, Александр решает все же высказать то, что давно затаившись внутри, ожидало выражения и пусть после этого богиня может затаить на него обиду, и тогда дни его будут сочтены, но быть честным с ней, виделось Александру единственно верной стратегией, не будь он самим Александром. – Пришло время отправиться навстречу солнцу, Сехмет, как ты и говорила, мой путь лежит лишь в одном направлении … на восход. – Он делает паузу, хмуря брови и поджимая в задумчивости губы. – Но, не дает мне покоя не понимание того, зачем же, ты так просишь меня остаться, никто из других богов, никогда не просил меня об этом, это заставляет чувствовать сомнение. А сомнения ведут лишь гибели…***
pov Сехмет Она легко и неторопливо вышла из-за арки, словно все время там стояла, словно давно уже наблюдала за деяниями молодого царя поверх его плеча - месяц за месяцем, пока он создавал Александрию из песка и мечтаний, начерченных набросками и планами, и идущих куда дальше, чем можно было бы сделать за полгода. В воздухе, еще не остывшем от дневной изнуряющей жары, расплывался тягучий смолистый аромат благовония, возложенного на медный жертвенник, и это мгновение было столь же быстротечно, сколь и прекрасно, - мгновение, пока Александр не заговорил снова, и улыбка, которая вот-вот могла появиться на губах богини, потускнела. - Пришло время отправиться навстречу солнцу... Но мне не дает покоя понимание того, зачем ты просишь меня остаться. Угли в жертвеннике резко зашипели, раскаляясь докрасна и выпуская сноп искр, и будь македонский царь обычным человеком, несомненно, эти искры жестоко укусили бы его. Но Сехмет знала, что обычным человеком он не был. Будь он обычным, сколь было бы всем им проще! - Я надеялась, что ошиблась, - коротко ответила она, останавливаясь в проеме арки так, будто приветствовала царя на пороге своего дома - пусть и не завершенного, но несомненно, в будущем величественного. Как и вся Александрия, если ей будет суждено и впрямь стать такой, как замышлял юный царь. - Так ты все же не можешь усмирить свои желания, Александр, - добавила Сехмет после небольшой паузы - с заметной горечью, с досадой, с разочарованием, и при всем этом с торжеством. Словно подтвердилась ее уверенность в том, как человек слаб, и как редко может выдержать то, что даруют ему боги. Пусть даже сердце его бьется, разгоняя по венам не кровь, а живое пламя, способное согреть даже богиню палящего солнца. И это разочарование в ее голосе скрыть было невозможно - да она и не пыталась. Разве должны боги заботиться о чувствах смертных, пусть даже те и смотрят на них в ответ взглядом отчаявшихся серых глаз? - Фараон должен править Египтом, находясь в своих землях, - твердо проговорила Сехмет, отворачиваясь, чтобы не видеть ни цвета потухшего пепла, ни голубых искр, не поддаваться невысказанной мольбе в движении бровей. Богиня войны и мести не может быть слабой; эта привилегия дарована лишь людям. - Как иначе его защитница поразит своими стрелами его врагов? Как иначе он узнает, что требуется его людям? Она замолчала, остановившись, а затем повернулась, глядя на Александра с тем же самым презрительным выражением, бывшим на ее лице в их первую встречу. - И что же будет, о великий Александр, когда ты отомстишь персам? - насмешливо, с издевкой спросила она. - Ты сможешь остановиться? Повернуть назад, вернуться домой? Или после Вавилона твой взгляд обратится еще дальше, и этот путь никогда не закончится? Чего в самом деле ты хочешь достичь? Она бросала эти вопросы, но и так знала ответ. Что тот же самый бушующий огонь, который заставляет биться его сердце, будет гнать его вперед, все дальше и дальше, и что нет ничего в целом мире, что его бы остановило - ни ледяных ветров, ни непроходимых гор, ни бесконечных дождей не будет достаточно, чтобы он повернул назад. Подобно тому, как Ра каждый день проезжает на своей колеснице по небосклону, так и человек, который сейчас пришел в ее храм, никогда не сможет перестать стремиться за своей мечтой. Сдержать огонь невозможно, не погасив его... Но и солнце Египта погаснет, если фараон не сможет удержать свои земли в своих руках, если будет стремиться лишь вперед. А сможет ли он, если его сердце не останется позади? Сехмет медленно, как затаившийся хищник, шагнула на ступень ниже, ближе к юному царю, и подол ее одежд стелился по камням, остывающим от дневного зноя, а золотые браслеты звякнули друг о друга, когда она подняла руку, чтобы коснуться двумя пальцами подбородка македонского царя, и заставить его поднять опущенную голову. - Тебе ведь неважно, что я скажу, юный царь. Ты уже все решил. Зачем тогда пришел и вознес мне молитву? - прошептала она, убирая руку.***
pov АлександрDream Fulfilled
Она появилась под сводом арки, и будто всегда была так, просто он был слепец, не видя и не замечая, словно смотрящий на солнце и не видевший ни его света, ни сияния, могущества и тепла. Огонь взвился, а по лицу Сехмет скользнула незаметная тень, сажевый росчерк разочарования. Ни это он хотел увидеть на лице богине, но разве могло быть иначе, разве не за этим он сюда пришел, полный решимости. И все же, почему тогда странная горечь разлилась внутри, заворачиваясь ядовитой змеей с ее браслета, чьи глаза сияли зеленью изумруда. В глазах змеи читалось искушение величием, славой и властью. Но разве лишь к этому стремился юный царь, разве этого на самом деле желало его сердце, в попытке добраться до края земли. - Фараон должен править Египтом, находясь в своих землях,- сухо замечает она, и Александр резко разворачивается к ней, вскинув с досадой брови и посмотрев на богиню с толикой непонимания, лохматя в отрицательном наклоне светлые кудри пропахшие солнцем и благовонием. Боги эгоистичны, боги пекутся лишь о своих землях, но она единственная, что с таким рвением желала всеми силами удержать его на этой границе. - Но Египет не вся моя империя! - повысив голос больше, чем следовало бы, с нажимом произнес он, порывисто выдохнув, и подняв в воздух песчаную пыль, от своих сандалий, от стремительности своих острых отточенных движений, поднявшись еще на ступень выше. Александр крепко сжимает зубы, понимая свою не сдержанность, впервые чувствуя укол за проявленную грубость и резкость. Он и сам не знал, какой станет его империя после похода, после того как он завоюет Вавилон и поразит Дария, не знал что сможет его остановить в желании заглядывать за грань, и оттого видимо слова Сехмет теперь резали так сильно по трепещущему сердцу. Сердцу, которому никогда не понять богов, не понять эгоистичных тревог или же попросту того, что скрывалось за песчаной пеленой в самом раскаленном сердце богини, если таковое было у их племени. - И что тебе знать о несдержанности, о порывах, - уже спокойнее говорит он, - о мечте, что может вести за собой, - но он замолкает, словно ему больше не хватает воздуха, чтобы говорить с ней, не хватает слов, не хватает понимания в ее глазах, в которых залегает лишь ледяной лунный свет, что льют звезды, что смотрят на земли по берегам Нила и лукаво усмехаются. Каждый норовит заставить его сделать по своему, будь то диадох, или богиня или же мать, но разве он не должен проложить собственный путь согласно собственным помыслам. И тогда богиня тоже делает к нему шаг, мягко касаясь подбородка и заставляя поднять понурую голову, взглянуть на себя еще раз, когда так отчетливо в свете пламени видно плавные, словно рисованные плавной линией толстой кисти черты, подведенные глаза, что таили медовый блеск так не сочетавшийся с ядом ее слов. Нет. Даже будь ты царем всех царей, дано ли тебе будет понять, что скрывается в омуте такого взгляда, и глубине женского сердца. И уж тем более, никогда не постичь богини, ни умом, ни резкостью, ни пламенем.... - Тебе ведь неважно, что я скажу, юный царь. Ты уже все решил. Зачем тогда пришел и вознес мне молитву? Горячий отпечаток пальцев с кожи сдувает легкий ветер, сам шепот опадающего на ступени песка, шуршит тихим переливом папируса в водной глади Нила. - Если бы я знал зачем, великая богиня, я бы здесь не стоял, - ответил он, чувствуя теперь опустошение от этих странных слов, чувствуя себя неразумным мальчишкой, что посмел обратить на себя гнев диких львов. - Чтобы ты благословила наш поход и наши битвы, чтобы вся ярость войны легла на твой алтарь благодарностью за твою любезность и терпимость ко мне. Я не прошу о защите, как фараона, но прошу наблюдать за всеми славными сражениями, в которых я покрою свой народ и свою землю славой. Встать рядом с Аресом и направлять нас. И тогда... тогда, - Александр вновь разгорелся взглядом, будто заметив тонкий всполох рассветного луча на горизонте, или искру в ночи, что вела его неизвестными доселе путями. - Идя навстречу самому Солнцу, и может быть, дойдя до самого края, я вновь встречу там… тебя… возможно ли это. А после, мне придется вернуться, ведь ход солнца таков, - словно подернутые седой дымкой глаза сейчас видели этот несуществующий мираж, хрупкий как дым благовония, изменчивый как ветра. Сладкий запах дыма заставляет отвлечься от этой картины, что рассеялась так и не явившись. Он крепко зажмуривается, будто зря сказал ей все это, не зная тягот долгого пути, так легко сказать, что однажды Солнце приведет его обратно. - И тогда ты не сможешь отказать мне в своей милости, и все же испить со мной вина и мёда. Мёда, что видел Александр в самой глубине глаз Сехмет, золотящегося на солнце обманчивой сладостью, или же ему просто так сильно этого хотелось…***
pov Сехмет - Если бы я знал, зачем, великая богиня, я бы здесь не стоял. Как опустошенно прозвучали эти слова... Будто бы не Александр произнес их. Только не тот, кто так смело идет вперед, наперекор всему, даже воле богов, исполняя собственную, потому что видит в ней высшую цель, которую никто иной навязать не в силах. Они стояли теперь лицом к лицу, и она ясно видела, какая морщинка залегла на лбу юного царя, будто бы он и впрямь много дней думал об этом, но ответа найти так и не сумел. А сама Сехмет, зачем она стояла здесь, так охотно откликнувшись на молитву простого смертного, на жертву, столь малую, несоизмеримую с тем, какие приносили ей по праву? - Чтобы ты благословила наш поход и наши битвы. Чтобы вся ярость войны легла на твой алтарь... Это было немало. Война бы питала ее, насыщала кровью куда более пьянящей, чем жертвенная, и от слов молодого царя она почуяла разгоравшуюся глубоко в груди жажду силы. Египетские боги еще были сильны, и способны на чудеса, но они увядали без подношений и молитв. Битвы Александра будут легендарны; они уже были легендарны, а если они будут вестись во имя египетской богини... Сколько же могущества она получит от каждой капли пролитой крови! Только она одна! Сехмет прерывисто вздохнула, словно уже могла почувствовать терпкий железистый запах, а Александр все говорил, все более воодушевляясь собственным словам и ее увлекая за собой. - Идя навстречу самому солнцу, и может быть, дойдя до самого края, я вновь встречу там… тебя… Богиня склонила голову, лукаво глядя в серые глаза, в которых снова сияли синие искры. Она чувствовала в себе трепет войны, она сама была войной, и мщением, и бурлящей кровью в жилах воинов, секущих мечом направо и налево. Но она была еще и женщиной. Ведь всякое искусство, в том числе и военное, разве не прекрасно? И разве уже сейчас война со всей своей неистовостью не влекла Александра больше, чем многое другое? - А после мне придется вернуться, ведь ход солнца таков... И тогда ты не сможешь отказать мне в своей милости. Губы Сехмет дрогнули, она почти совсем уже хотела сказать, что благословляет Александра на этот поход... Но остановилась, последние слова его, о возвращении, отчего-то отозвались тревогой, хотя именно этого она и требовала от того, кто предъявлял свои права на трон фараона. Даже если он и вправду вернется, это будет уже другой Александр. Как сильно изменят его грядущие годы? Что останется от юного царя? Какие шрамы окажутся на его душе? Она пытливо смотрела в серые глаза и не могла ответить на этот вопрос. Но так или иначе, ведь он не будет сражаться вечно. Рано или поздно ему захочется покоя, если, конечно, он до сего момента доживет. Если он будет искусен в битвах, и милостивы будут к нему боги, - столь милостивы, что отобьют летящие стрелы, когда этого не смогут преданные люди, отразят удары вражеских клинков, когда царь сломает свой верный меч, и отведут от губ чаши с ядом, когда заговор созреет в его окружении. Ведь во все времена самые опасные враги прятались ближе всего. И Сехмет потянулась, чтобы легко коснуться губами лба юного царя, благословляя его дыханием пустыни и жаром битвы, и ответить ему на его просьбу. - Что ж, попробуй, Александр, смог же ты добраться до оракула через безводную пустыню, - прошептала она. - Но помни, что обещания, данные богам, не нарушают. Ты обещал вернуться, значит, вернешься. Иначе нигде не сможешь найти покоя. *** Последняя ночь в Египте... Завтра Александр должен был объявить об отъезде. Гефестион ждал этого давно, как и многие другие, - македонские воины не привыкли подолгу отдыхать, предпочитая, чтобы пиры сменялись сражениями и изнурительными переходами, а не бездельем, ведь как иначе сполна ощутить вкус жизни? И они давно уже стремились дальше, ведь Александр обещал им, что нагонит Дария. Вот разве что Птолемей уедет из Египта скрепя сердце; при мысли об этом Гефестион едва заметно ухмыльнулся, но тут же улыбка пропала. А Александр... Покинет ли он страну песка и солнца без сожалений? И словно непрошеным ответом на его мысли, он почувствовал что-то - необъяснимое, грандиозное, опасное. Что-то, словно наблюдавшее за ним из ночной темноты. Гефестион, сидевший за столом, вдруг приподнялся и замер, вслушиваясь в звуки и шорохи, а затем заговорил, без вызова, но и без благоговения. - Чем же я заслужил привилегию, дарованную только царю царей? По комнате прошелестел вздох ветра, колыхнулись легкие занавеси, отделявшие его покои от балкона. Невесомая поступь босых ног по гладкому камню балкона, шуршание одежд, влекомых по полу. Взгляды темно-карих, почти до черноты, и ярко-голубых глаз встретились, и теплоты не было ни с той, ни с другой стороны. - Вы с ним смотрите похоже, - нехотя признал молодой воин, опускаясь обратно за стол и склоняя наконец голову перед богиней, от чего та выше подняла подбородок, довольная, что добилась своего в этой короткой битве. - Только в его глазах я вижу много больше. Потому и иду за ним следом, куда бы он ни отправился. - Не сомневаюсь, Гефестион, сын Аминтора, - произнесла Сехмет, но в её голосе уже не звенела сталь, как ранее, при разговоре с македонским царем. Теперь он был успокаивающе-низким, бархатистым, как еле слышное урчание дикой пустынной кошки. - И вовсе не желаю препятствовать никому из вас. Она медленно обходила покои, словно когда-то это были ее владения, и теперь она с легкой грустью рассматривала, как распорядились ими новые хозяева. Запоздало Гефестион вспомнил, что так оно и было: Александр повелел восстановить многие полуразрушенные египетские храмы, однако и греческим богам теперь возносили молитвы и приносили жертвы, ведь он позволил остаться в Александрии тем из его войска, кто не был готов двигаться дальше, и назначил людей, чтобы те управляли строительством города, названного в его честь, а также страной в целом. Ведь войску, отправляющемуся в Азию, необходимы регулярные поставки и надежный тыл. - Так чем же я заслужил такую великую честь? - осторожно спросил лучший друг царя царей, выходя навстречу своей гостье из-за стола. Ум его, резвый ум македонского воина, был цепким и быстрым, и перебирая возможные варианты, коих было не так уж много, он не мог не думать, что дело может быть только в Александре. Но вариант этот совсем ему не нравился, ибо наполнял его сердце чувствами отнюдь не светлыми. Отчего же женщины вечно так стремятся завладеть его волей... Олимпиада и ее служанки, девушки во дворце... И один Зевс знает, сколько их будет еще... Голос его стал более сдержанным, а тон - холодным. - Почему именно я? Если желаешь воздействовать на царя через умы его полководцев, отчего не явилась Птолемею... Или Кассандру, или Кратеру? Да кому угодно еще? Он понял, что совершил ошибку, еще до того, как замолчал. Что бы там ни было, не следовало говорить так с богиней. Глаза миндалевидной формы, подведенные лазурью и малахитом по египетской моде, и до того казались едва ли не черными; но теперь и вовсе смотрели на него, словно два осколка бездны, непостижимой воли богов, которую ум смертного, даже самый острый, охватить не в состоянии. - Египту не нужен фараон, на ум которого легко повлиять, - услышал Гефестион ее презрительный голос, склонил голову, и зажмурился. Уступив своим страстям, вопреки учениям Аристотеля, он разгневал богиню; но он-то не сын Амона, в отличие от Александра, сойдет ли ему с рук такая дерзость? Он слышал, как она идет по комнате, как что-то маленькое стукается о низкий столик рядом с постелью, а она затем возвращается, проходя мимо. Легкие одежды невесомо коснулись его, когда рядом повеяло дыханием пустыни и храмовыми благовониями. - Открой глаза, сын Аминтора, и никогда больше не бойся гнева богов. Они благоволят твоему царю. А ты... Ты и сам знаешь, в чем твоя задача. Мне нет нужды напоминать тебе о ней. Когда придет время, все произойдет так, как должно. И Гефестион открыл глаза, синева которых всегда завораживала царя царей, сколько бы тот ни увидел чудес на своем пути. Но в покоях никого уже не было - только песка намело на мозаичный пол, и огонь в чашах метался, словно потревоженный дуновением ветра. А на низком столике у постели лежало кольцо - массивное, и вместе с тем выделанное с большим тщанием. Золото едва заметно потускнело, выдавая древность - мастера, должно быть, сотни лет как не было в живых, может быть, кольцо было старше самой павшей Трои... Но все это Гефестион заметил много позже. Сейчас же он смотрел лишь на камень, вставленный в перстень - идеально круглый, словно заточивший в себе первый луч солнца на рассвете, и вспыхивавший попеременно золотым, оранжевым, алым... Гефестион смотрел на этот камень, и думал о солнце. И о том, кто этим солнцем был для него.***
pov Александр Это было благословение или же это больше напоминало сделку? Александр никогда не понял этого ни по легкому, почти невесомому горячему поцелую мягких губ богини, словно ветер, медленно уносящий вдаль лепестки отцветшие своё время, ни по бархатистому взгляду темных глаз, в которых будто на мгновение сверкнул огонек битвы, тот самый, что всегда подгоняет вперед, к доблести и славе, не понял он этого из ее слов. Словно странная восточная головоломка представлялся ему сейчас поступок Сехмет. Он было хотел лукаво улыбнуться и бросить очередную дерзость, съязвить с богиней на счет того, как она дарует иные милости, но сдержался, охваченный странным необъяснимым чувством, что теперь вилось внутри бесплотным, дымом дыханием пустыни. Но в одном уверился Александр, что Вавилон будет его, во имя Сехмет … Александр замирает всего на мгновение, когда богиня отстраняется от него, а после срывается с места, будто, если помедлив еще хоть немного, уже не сможет отвратить свой лик от нее и уйти из Египта. Великое не творится в одиночку, и чтобы свершить все задуманное ему понадобится помощь людей и богов. Александр уходит, или скорее сбегает из-под арки, быстро перебирая ногами по песчаным ступеням, накидывая капюшон на голову. Ни взгляда, ни слова на прощание. Только взвившиеся сначала искрами, а после языками пламени, что изгибаясь змеями, танцевали в медных чашах огни, таковым было прощание юного македонского царя. Таковыми были следы его присутствия здесь. Ночь выдалась беспокойной, но поднявшийся в глубине пустыни ветер уже было не остановить, он набирал обороты, раскручивая колесо судьбы очередным поворотом. И сколько же было битв изящными засечками на нем зазубрено. Въезжая в великолепный блистающий Вавилон триумфатором, в золотом винце в светлых волосах, что будто теперь тоже отсвечивали золотом, чуть замедляя Буцефала легким прикосновением к жесткому ворсу шеи, Александр видел перед собой город неземной красоты, город, что теперь был его, как он и обещал… И в мягком шелесте розовых лепестков, коими засыпан был весь путь от ворот цвета глубокого моря до дверей дворца, Александр едва заметно шевеля губами, улыбался, славя богиню, что явна была на его стороне в той битве. И теперь бросив взгляд на дарованных ему в клетках львов, что своим яростным рыком накрывали толпу, словно приветствуя победителя, в их диких глазах цвета сияющего солнца он видел, как богиня наблюдает за ним из своего храма, возлегая на красивой кушетке, и улыбаясь немного хищно, но довольно ему в ответ. Александр прикрывает глаза, и легкий ветер целует его щеки. Вавилон пал к его ногам… Но, как и обещал, как замысливал уже давно, на достигнутом македонец не остановился, разграбив и почти уничтожив Персиполис, он отправился в погоню за Дарием. А после,… после, будто чуявшая разлитую кровь гончая уже не мог остановиться. Битвы распаляли его. Битвы занимали его ум. Битвы единственно заставляли чувствовать его живым, ощущать грани мира под своими пальцами. Желания владели его сердцем все сильнее. Желание исполнить мечту, желание покорить весь мир и желание дойти до его края. Стать легендарным и навсегда превзойти многих кто был до него и даже тех, кто еще не был рожден. Желания владели сердцем царя, не всегда благочестивые и не всегда верные. И чем дальше он уходил навстречу солнцу, все глубже увязая в неизведанных землях и неизвестных народах, тем быстрее забывал царь царей (теперь этот титул был по праву его, и произносился с серьезностью, нежели с юношеской наигранностью и шутливостью) истинность своих желаний, забывал истории и мифы, когда-то так сильно волновавшие его и, забывая уроки, которые раскрывали старые сказания…Восток чарующей танцовщицей, что гипнотизирует покачиваем своих бедер в такт музыки и звоном украшений на упругой коже, заставлял забывать обо всем, что оставалось там за плечами царя царей.They try to take your pride, try to take your soul They try to take under control, They look you in the eyes, fill you full of lies, believe me they're gonna try So when you're feeling crazy and thing fall apart Listen to your head, remember who you are You're the one, you're the unbreakable heart
И вокруг стало столько голосов, столько разных возможностей, что невозможно было в них не раствориться, не потеряться, следуя за ложными, пытаясь быть уверенным в своем пути. И чем больше было вокруг него этих голосов, тем сложнее стало им доверять и выбирать истинный. И даже царь царей мог обмануться, мог ошибиться и сбиться с пути, блуждая в бесконечной темноте следуя, как в стоялой воде, будто за искрой своих истинных желаний, но в итоге оказавшись на осколках надежд и несбывшихся ожиданий, изможденный, загнанный собственным разумом в тугие капканы, Александр все же, смог вынырнуть из этой ужасной пучины, ухватившись за последний растворяющийся луч. Когда оглянулся на все покоренные стадии, когда взглянул в глаза своим войнам как бывало раньше, когда окропил кровью и без того черневшие сажей руки. Когда раскаялся в некоторых своих решениях и поступках, когда на сердце и душе царя более не осталось живого места от кровоточащих ран разочарования, и когда всеобъемлющий глас многотысячной толпы более невозможно игнорировать… Январь 325 год до н.э. Не дойдя до края мира, и не встретив там колыбель самого солнца, Александр повинуясь множеству голосов, что окружали ему, впервые подчинился им и развернул свое войско в обратный путь. Может быть, удастся взглянуть на колыбель, в которой ночует солнце, следуя вместе с ним по небу, туда, где оно закатывается за горизонт и растворяется в сумерках. Может быть, этот маленький хитрый ход позволит ему таки свершить задуманное… Но мирным обратный путь ни был. Будто подгоняемый бесконечной жаждой и потребностью сражаться, Александр уже не мог сдержаться и не нападать на заселенные неизвестными народами земли. Народы гордые и свободолюбивые, не желавшие склонять голову перед богоподобным царем. И тогда кровь звенела на клинках, а города пустели, рука не уставала колоть, и не было у той жажды утоления, будто кто-то не в силах противиться своим желаниям, всё подгонял великого завоевателя к новым свершениям. Вокруг было слишком много голосов. И все они стихли в один миг. Это случилось в небольшом городке принадлежавшим маллам, Александр даже не запомнил его названия, так мал был тот город и его крепость, но как же упрям и горд был этот народ, отринувший царя царей, не желая покориться его воле. И оттого лишь сильнее напирала армия Александра, ставя осадные лестницы к невысоким стенам их крепости. Битва звенела в его жилах, огонь взвивался горячей волной, словно обновляя и заживляя растерзанную душу, только в момент ожесточенного сражения, он все еще чувствовал, что может дышать полной грудью. Оказавшись на стене первым, Александр лихо расправился с несколькими защитниками, после чего к нему подоспели еще два воина. Как же неистово и азартно бился Александр с теми, кто предпочитал умереть, нежели жить покоренными. Резкий треск обрушившейся лестницы, заставил на секунду отвлечься, понять, что скорого подкрепления ждать не придется, улыбка взыграла на его губах, и изогнулись самоуверенно брови под шлемом с красным оперением. И стрела с жалящим слух шорохом, рассекая воздух, впилась в плоть царя. Сначала он даже ничего не почувствовал, продолжая отбиваться от противников, после когда доспехи вжало в грудь с такой силой, что он не мог вдохнуть, по телу Александра растеклась режущая обжигающая боль. Он спрыгнул со стены и укрылся за деревьями, продолжая биться. Его воины прыгали со стен, прикрывая собой царя и падали замертво сраженные роем таких же стрел. Девяносто сантиметровая стрела с железным зазубренным наконечником, гвоздем связала его плоть и панцирь доспехов. Кровь струилась и воздух, пузырящийся в своем хрипе, выходил из раны, Александр быстро терял сознание, все больше утопая среди размазанной пятном битвы. Стрела пробила легкое царя, угодив в правую часть грудины, чуть пониже ключиц, и разодранная плоть, часто омывающаяся приглушенными искрами - стенала и разрывалась болью от невозможности излечиться. Не знал Александр, чем кончалась битва, и как гордый народ был почти истреблен за свою дерзость, за царя, что пал от стрелы на поле боя. Не знал Александр и того, что теперь эти земли стали его. Весь бледный, со слабым дыханием он лежал на земле, кто-то обломил длинное древко, чьи-то беспокойные возгласы взывали к нему из-за густого тумана. Голос напоминал ему Гефестиона, а после он вновь проваливался в небытие. Наконечник стрелы был извлечен, рану пришлось сильно расширить, чтобы вынуть вгрызшийся зубцами металл. Но после это царю не становилось лучше. Он не приходил в сознание, оставаясь на границе меж миров, мечась то в бреду, то в странной горячей агонии. Рана не заживала, оставаясь открытой. Рука Гефестиона осторожно сжала слабые пальцы царя, раскрасневшиеся от нескольких бессонных ночей глаза, наливались солеными слезами вновь, когда не видел он тлеющих искр на краях раны, не видел той силы, что часто защищала Александра от не сильных ранений. И чем дольше тот пребывал то в горячке, то покрывался ледяным потом, тем тревожнее и яснее виделся Гефестиону исход Александра. Гефестион опустил усталый взгляд на перстень, что преподнес своему другу в Бактрии, легонько коснувшись алого камня, на мгновение, закрыв глаза, словно решаясь на что-то, он тяжело вдохнул, и ему показалось, что рука Александра чуть дрогнула. Он был не готов проститься с ним так,… всегда потакая и следуя желаниям Александра, Гефестион был не готов подчиниться, его решению умереть на самом отдаленном краю великой империи. * Александру казалось, что это сон тревожный пробивающий ознобом сон. Здесь он тоже был один, и неизвестность расстелилась вокруг темнеющими проплешинами в густом молочном тумане. Это ни было похоже на Тартар и на дом Аида, не было похоже и на дворец самого Александра. Но для это еще рано, ему бы сейчас умолять Астарту, но как же далеки его боги от земель, в которые он пришел. Их взор не достает сюда. Странная боль расходилась пульсаций справа, будто выкачивая из него последние силы и желания. Будто он собирался сдаться, почти упав на колени от бессилия, даже не в силах поднять голову к синему чистому небу, которое всегда напоминало ему взгляд Гефестиона. Неужели их легенда окончится так, вопреки всем обещаниям, что он не уйдет первым… Александр из последних сил сжал пальцы, пытаясь ухватить пространство. Если бы ему только хватило сил,… хотя бы искорку, хотя бы один всполох, руку разрезало тугой болью, словно огонь прорвался сквозь вены и теперь ел его плоть. Александр чувствовал боль от огня, чего не бывало никогда. Неужели он умирает. Эта мысль на мгновение заставляет его разум проясниться, ощутив тяжесть чужой руки на своих пальцах. Если бы только у него остались силы, он разжимает кулак. Одно небольшое перемещение, один разрез на теле мира … Лицо Александра искажает боль, чуть размежив веки он узнает в плывущих пятнах Гефестиона. Только один всполох. Прошу. И я больше никогда и ни о чем…. - …не посмею просить… - разрезанная ладонь омываемая кровью, скользит по грубому камню алтаря, заливая жертвенник своими темными густыми каплями, окропляя и наполняя все бесчисленные выемки и полости. У него нет подходящей жертвы, нет подходящих слов. Он так бледен, и сил нет даже, чтобы дышать. А еще… еще он так давно не вспоминал о ней, словно край мира пожирал память, мечты, а теперь еще и плоть. Он кашляет, словно ржавый клинок ложится на камень для заточки, приоткрыв глаза, Александр различает очертания храма Сехмет в Александрии, каким же красивым и дивным он стал, лучше, чем на рисунках мастеров, красивее, чем он мог вообразить. Но у него нет на это времени. Надломившийся отчаянием голос тих, сухие губы давят горькую усмешку. - Сехмет… защитница фараонов, солнцеликая дочь своего великого отца,… кажется, я умираю. Ему это снится? Ему это чудится? Львиный рык эхом заполняет тишь храма. Огонь в чашах приглушается почти до тлеющих углей. - Но я… не могу бросить своих людей, которым обязан многим, в том забытом всеми богами месте. Окровавленная рука Александра соскользнула с жертвенника в бессилии и упала на колючий песок, глаза слипались, будто их облепляло липкой ватой хлопка, не давая понять, где он и что происходит, чувствуя лишь легкий ветер, или это были невесомые касания пальцев, перебиравших его пряди.***
pov СехметЛамбар повторил свою молитву фракийскому небесному богу и назвал пятёрку. Выпало два и три. — Ты просишь его о таких мелочах?.. Он может обидеться. Боги любят, чтобы их просили о чём-нибудь великом! Ламбар, который в последнее время стал реже молиться о возвращении домой, сказал: — Но твой-то бог для тебя выиграл? — Нет! Я просто стараюсь почувствовать удачу. А молитвы я берегу. — Для чего? Но Александр заговорил о другом. Божественное пламя, Мэри Рено
В лагере не было тихо. Он полнился звуками: тревожными перешептываниями, слышать которые было невыносимо, шорохами, беготней; издалека, если прислушаться, доносились стоны раненых, хотя царскую палатку и поставили как можно дальше от лазарета, чтобы не тревожить Александра. В воздухе было влажно и душно. Казалось, даже несмотря на победу, они все медленно умирали, отравленные самим воздухом, а иные - водой этих земель, в которые забрались слишком далеко. Гефестион выгнал из палатки всех, кого мог, даже Багоя, вечно умудрявшегося остаться незаметной тенью в самом потаенном углу. Перс бросил на него на прощание взгляд, полный отчаянной ненависти, но Гефестиона он не задел, ему было все равно. Ему было не до этого мальчишки, и видеть его подле Александра он не хотел. Он сам едва держался на ногах, после ранения ему следовало бы оставаться в постели, но он не мог, просто не мог, не тогда, когда мог лишиться навсегда своего солнца. Когда все они могли вот-вот его лишиться, и мир бы погрузился в вечную тьму... Он задернул занавесь, отделившую от него бледный профиль, и прихрамывая, направился к жертвеннику. Он плеснул вина на угли, они зашипели; остальное, морщась, выпил в несколько долгих глотков, и отбросил чашу. Вино было неразбавленным и крепким, а впрочем, они уже давно стали пить его так часто, что оно не мутило рассудок, как прежде. Но все же оно было лучше, чем отравленная вода местных рек, от которой можно было слечь на несколько дней... Гефестион, покачнувшись, встал на колени. Жертвы в виде вина недостаточно... Ведь она богиня войны. Должно быть, она желает крови... Он вынул кинжал с агатовым навершием, взрезал ладонь, ощущая не боль, но облегчение, будто вместе с густой кровью на угли теперь капал его страх, безумный страх лишиться Александра. Он сжимал кулак, пока не ощутил, что голова начинает кружиться; а после опустился ниц и, как умел, вознес молитву богине иных земель. Он ждал, зажмурившись и прижимаясь лбом к жесткому ворсу ковра с такой силой, что становилось больно. Ждал, и беззвучно шевелил губами, повторяя снова и снова свою отчаянную молитву. Поначалу не происходило ничего. Все так же приглушенно и тревожно шумел лагерь где-то за пределами палатки, все так же громко стучало его собственное сердце. А потом... Потом он ощутил дуновение горячего ветра пустыни, пылающее тепло солнца, немыслимого здесь, в стране вечных дождей, грязи и джунглей. И надменный голос, который почти уже успел позабыть за годы, прошедшие с того дня, как они покинули Египет. - Македонский воин, распростертый ниц... зрелище необыкновенное. Неужто это дальние пределы так изменили свободный народ, не желавший когда-то склоняться даже перед богами? Сехмет оглядывалась, рассматривая убранство шатра, встретившего ее духотой и незнакомыми ароматами. Гораздо богаче, помпезнее, ярче, чем несколько лет назад, в пустыне, разделяющей Мемфис и оазис оракула... В погоне за персами македонцы сами переняли их традиции, не заметив, как изменились безвозвратно, но теперь, теперь они находились куда дальше Вавилона, который однажды показал ей юный царь... Она чувствовала себя в этих чужих землях некомфортно, неуютно; с удивлением она обнаружила, что единственное, что заставляет ее ощущать собственную реальность столь далеко от дома - это горячая, неистовая вера македонца, который лишь сейчас поднял голову от пестрого ковра, устилавшего пол палатки, и взглянул на нее глазами цвета синего моря, в которых плескалась вся боль мира. А Гефестион, глядя на нее, сжимал зубы от отчаянного бессилия. Но злили его вовсе не ее оскорбления; боги жестоки, им нет дела до людей. Гефестиона злило, что каждое мгновение промедления может стоить жизни Александру - а она и так висела на волоске. Он ни единой минуты, с самого детства, не колебался, когда раз за разом бросался в бой ради Александра - но сейчас ему было страшно, как никогда раньше. Александр когда-то доверил ему свою жизнь, доверчиво вложил в его руки... Он не мог упустить этот дар. - Если бы я мог, - глухо ответил он, - я бы не молил богов. И я не ради себя обратился к тебе, и не ради... - он запнулся, желая сказать, что не ради любви своей просит. Он без Александра не смог бы, это правда; но ведь Александр не был больше тем светловолосым мальчишкой, с которым они вместе бегали по лесам рядом с Пеллой. Не только судьба самого Гефестиона зависела от его жизни и смерти, но и судьба целой огромной империи, простиравшейся до края земли. - Ты ведь зачем-то помогла ему тогда, в Египте... Направила его путь, чтобы он самого себя обрел у оракула. Для чего-то же это было сделано! - Гефестион стоял теперь на ногах и смотрел ей в лицо, и она видела, как он изменился за эти годы. Как осунулся, как приобрел множество шрамов, зримых и невидимых глазу, как из задумчивого юноши, сопровождавшего царя царей, превратился в мужчину с израненной душой. - Неужели он рожден был, чтобы вот так бесславно погибнуть, здесь, на окраине своей империи? Помоги ему! Ведь ты защитница фараона. Так защити его от смерти... в этот раз. Она видела, что возлюбленный друг царя и сам ранен; держится за ногу, на которой бугрилась повязка, уже начавшая напитываться из приоткрывшейся раны. В лагере стоял запах крови и битвы, отгремевшей совсем недавно, эхом звучал звон мечей и хищный напев рассекающих воздух стрел, одна из которых, видно, и поразила царя царей... Сехмет теперь ясно это видела, откинув полог, отделявший от нее постель Александра. Он умирал. Жизнь едва теплилась в нем, но еще билась, упорно цеплялась, не желая уходить. Воздух со свистом вырывался из пробитого легкого, лоб покрывала испарина, и огонь больше не исцелял его, но сжигал изнутри. Она встала у изголовья, кладя руку ему на лоб, чувствуя дрожь, разбивавшую его тело. Гефестион рухнул рядом, хватая его за руку, бессильную, которая даже ответить не могла на пожатие. И Сехмет, богиня войны и яростной мести, никогда не ведавшая жалости, сжалилась над ним. - Усни, Гефестион, - прошептала она, касаясь его виска двумя пальцами, и Гефестион ощутил, как глаза у него слипаются, как веки тяжелеют, и со сном, с которым он боролся все эти дни, не отходя от Александра, становиться и вовсе невозможно сражаться. Ему показалось, что прежде, чем глаза закрылись, своды шатра, освещаемые колеблющимся огнем в медных чашах, сменились на каменные своды храма... Но после того он и вправду уснул, уронив голову на ложе царя царей и сжимая его руку так крепко, точно ни за что не отпустил бы без него на ту сторону Стикса. И тот, кто заглянул бы в царский шатер, нарушив строгий приказ, увидел бы лишь Александра и его друга подле него. Но Александр, должно быть, видел иное. Она поняла это по его глазам, когда он открыл их и взглянул на нее. - Кажется, я умираю... - Непобедимый Александр - и вдруг умирает? - насмешливо спросила она, силясь увидеть в его серых глазах хотя бы отблеск озорства, неиссякающей дерзости, с которой смотрел когда-то на нее юный Александр. Маленькую голубую искорку, хотя бы одну. Разве это было давно, даже по меркам людей? Но теперь, кажется, почти ничего не осталось от того юноши... И серые глаза воистину отливали погасшим пеплом. - Недолго же продержался сын бога. Может, оракул в Сиве все-таки ошибся на твой счет? Не рано ли ты сдался, царь царей. - Я не могу бросить своих людей... В том забытом богом месте... - Как ты заботлив даже на пороге гибели, - все столь же иронично произнесла Сехмет, но пальцы ее перебирали пряди его волос, разглаживая и распутывая их, словно бы в каком-то таинственном обряде, словно она и правда готовила Александра к иному миру... - Что же, даже не попросишь от богини особой милости, раз уж оказался смертным? Всего-то и надо, что попросить, Александр... Или столь многие здесь одаривают тебя службой, что на богиню уже и сил не осталось? Прежний Александр ответил бы ей, позволил бы себе неслыханные дерзости... Но восток пожирает людей вместе с их мечтами и желаниями. И умирал Александр от того, что его собственный огонь почти погас, от невозможности вдохнуть полной грудью, ведь без воздуха огонь стихает. И потому глубокая, зияющая рана в груди, которую лекари неумело расширяли, измучив царя царей, чтобы достать стрелу, никак не заживала, и только по капле вытягивала из македонского царя остатки жизни. Но огонь все же не был погашен совсем, она чувствовала это теперь, когда, посмеиваясь над Александром, обошла постель его кругом, легко взобралась на нее, словно кошка, неслышно вспрыгнувшая на ложе, которое пожелала признать своим собственным. Когда склонилась над ним, оглаживая края этой ужасной раны, унимая мягкими прикосновениями жар и горячку, заставлявшую его бредить. Когда ее волосы, и невесомые спадавшие одежды, пощекотали его лицо, почти как тогда, когда он умирал от жажды в пустыне, из последних сил пытаясь добраться до оракула, чтобы услышать свою судьбу. Тогда она отпрянула в конце концов, но теперь оставалась рядом. Огонь тлел в нем, как последний горячий уголек в остывающем пепле; ворошить его нужно было осторожно, чтобы не загасить совсем, бережно дуть, согревая жаром божественных ладоней, зноем египетских песков. Александру не нужно было просить ее ни о чем сегодня, молитва уже была произнесена. И Сехмет, склонившись так низко, что ее сильное, полное жизни божественное дыхание смешалось с едва слышным смертным дыханием златокудрого царя царей, поцеловала его в приоткрытые, бледные, потрескавшиеся губы, на которых запеклась кровь - кровь раненого в бою воина, стоящего у врат Дуата, металлическая, соленая, и в то же время нестерпимо сладкая. Самая лучшая, самая желанная жертва, вкус которой она жаждала, когда жрецы приносили ей хвалы в ее храме. И хотя этим поцелуем она всего лишь желала исцелить его, и раздуть его собственный огонь, чтобы он справился с ранами, целовать царя царей оказалось так невыносимо пьяняще, отдавая ему по капельке жизни бессмертной богини, делая его самого почти богом, ощущая, как постепенно под ее пальцами, скользящими по его плечам и груди, начинают проскакивать голубые искры - вначале медленно, едва заметно, но потом они засветились в ране, исцеляя и сшивая вместе иссеченную плоть и изодранные ткани легких, залечивая пробитые ребра, восстанавливая потерянную кровь, позволяя Александру снова задышать без хрипа и мучений; и ответить на поцелуй за мгновение до того, как она его разорвет.***
pov АлександрThe Memory of Battle
- Непобедимый Александр – и вдруг умирает? – услышал он в тот момент, когда уже не надеялся услышать. Перебирая под пальцами то ли ворс шкуры своей постели, то ли мелкий песок который принесло с самого края пустыни. Александр чуть приоткрывает глаза видя Сехмет, которую не видел уже много лет, богиня не изменилась ни на йоту, ни своим лицом, ни своими помыслами, краешек ее губ был все таким же колким. В отличии от него самого, царь царей изменился… заметит ли она эту перемену, ощутит ли в его слабеющем пульсе тяжесть прожитых лет и омрачающих озорной мальчишеский лик решений, принятых на пути к величию. В попытке дотянуться до солнца.… Александр присматривается, теперь ему кажется, что он видит ее почти насквозь, видит вокруг нее завитки из магии и поблескивающих песчинок. Сехмет похожа на солнце, она слепит и притягивает к себе, хочется согреться в ее лучах. Он протягивает руку ей на встречу, но та слабеет, падает на песок, у него больше нет сил отвечать ей и нет сил шевелиться. Боль раскатывается под кожей, заглушая мерное пламя где-то в сердце. Её пальцы перебирают пряди, а он смотрит на нее не в силах отвести глаз, последнее, что он увидит, будет ее бесстрастное лицо. Чья-то ладонь так сильно сжимает его пальцы, не отпуская и не позволяя уйти, и он цепляется за знакомый рисунок пальцев едва ли не больше, чем за божественный лик перед ним. - Всего-то и надо, что попросить, Александр… Он не собирался просить ее об исцелении, это слишком глупо, зачем же тогда звал… взглянуть еще раз в ее темные глаза полные тайн? Или испросить прощения за то, что его век оказался короче того мгновения, когда бы он вернулся в Александрию. Слабая улыбка касается губ царя. - Зачем просить, если я уже повержен, - шелковистый шепот последнего вздоха оседает на его губах, словно так и не смогший найти сил, дабы обратиться словами, он сжимает руку Гефестиона так сильно, больше не зная где он, в палатке … в крепости взятого города или в храме Сехмет. Она прокралась о его постели почти невесомо, слегка одергивая подол свое легкого одеяния, тепло заструившееся вдоль краев раны успокаивало, принося облегчение. И после, его опаляет дыхание пустыни, поднявшегося ветра… первой, будто вечной любви. Поцелуй как отпечаток пергамента на коже, немного шершавый и слишком нежный. Боль унималась, а чужое пламя заставляло откликаться его собственное на урчащий зов, больше походивший на львиный рык на самом закате. Он чувствовал ее силу внутри себя, поцелуй, что когда-то казался непростительной дерзостью, тем самым поступком, что навсегда отвратил бы его от своей мечты и цели, теперь даровал ему силы для завершения начатого. Вдох расправил его грудь, наполняя живительным дыханием, заставляя пламя пробиваться навстречу ее рукам, словно ведомое невидимыми нитями искры затлели на его теле, исцеляя. Сехмет поделилась с ним частицей своей силы, и теперь, ощущая по настоящему ее почти в своих руках, он чуть подается навстречу, желая продлить мгновение и удержать богиню подле себя, наслаждаясь ее губами теперь иначе, не путником, сбившимся в пути и припавшим к живительной влаге в оазисе, а из желания более эгоистичного, как невозможно оторваться от сладости нектара, как невозможно отвратить лицо от ласковых лучей, после долгой зимы. Её поцелуй казался медово-тягучим, приятно стелющемся своей сладостью на уста…. Но стоило ему пошевелиться, Сехмет отпрянула от Александра, а тот резко сев на своей постели, зарываясь пальцами в застеленную постель хотел было ухватить ее за руку, не позволяя сбежать от него, но сил еще было недостаточно. Он замер, опадая теперь на локти в своей слабости, чувствуя, как срастаются края раны внутри него, как теперь дышит он намного свободнее и легче, но еще рано … рано подниматься с постели и рваться в новый бой. Александр следит за ней из-под ресниц. И лицо богини не выражает ничего, будто не почувствовала она того же что и он… - Твой поцелуй так сладок, сиятельная богиня, в нем можно завязнуть, как в меду, задохнуться, оставшись навсегда в янтарной поверхности ни живым, но и ни мертвым… - он устало моргнул, переводя дыхание, не узнавая свой собственный голос, так тих он был и надломлен. – Когда-то я смел, мечтать об этом, - он отвел взгляд, будто не желал этого говорить. – Но даже боюсь представить, желай я твоей особой милости… - в глазах мелькнула робкая искорка озорства, а взъерошенные пряди будто растрепало ветром, - насколько сладок оказался бы медочек… - он замолк, сомкнув губы и всматриваясь в лицо Сехмет, будто все еще надеясь задеть ее своей дерзостью, чтобы вновь увидеть то, что показала ему она за седой пеленой веков в своих глазах однажды. Легкую растерянность от слов, что разят в самое сердце огнем ранее незнакомым. Даже если эта растерянность окажется гневом. * Утро наступило быстро, Александр не помнил ни ночи, ни кажется явления Сехмет, словно все это ему привиделось в страшном сне. Лишь что-то легкое тлело на его губах потерянным прикосновением неизвестной магии. Утром у своей постели он обнаружил лишь обессилившего Гефестиона, едва заметно улыбнувшись, он набросил ему на плечи одно из своих одеял, задерживаясь взглядом на измученном болью лице. Мгновение, короткое, но столь ценное для сердца царя, успевшего стать чернее, закоптиться от долгих битв и странствий. Вошедший лекарь не поверил своим глазам, но Александр остановил его прежде, чем тот заговорил, велел заняться ранами друга, а сам поднялся с постели, все еще чувствуя тяжкую слабость во всех своих оконечностях. Но медлить больше было нельзя, пора явиться перед своими людьми, и разогнать нависшее над лагерем скорбное уныние. Но не успел Александр покинуть своего шатра, как проснулся Гефестион и не мог скрыть, ни своей радости, ни облегчения во взгляде, разве что для объятий был слаб, иначе бросился бы на шею ни царю, но лучшему другу. Взгляд Гефестиона задержался на перстне, что он подарил Александру, том самом, что преподнесла когда-то Сехмет. Гефестион слабо улыбнулся, молча благодаря богиню за сдержанное слово. - Ты собирался уйти в очередной бой без меня? – он легонько улыбнулся, даже не в состоянии отвести от внезапно излечившегося царя взгляд, будто теперь он сиял вновь силой тысячи солнц. Собираясь умолчать о визите богини. - Без тебя? – изумляется Александр, живо вскидывая брови, но хмурясь взглядом. – Ты о чем? Как ты мог такое подумать, ни в один бой и ни в одну войну я не посмею ввязаться без тебя, ведь ты мой лучший друг! - Ты это серьезно? - почти рассмеявшись, продолжил Гефестион, не скрывая легкого подтрунивая над царем царей. - «Серьезно»? – в голосе Александра зазвучало оскорбленное удивление, он смотрел на друга, и невозможно было тому понять шутит он или нет, - это надо же такое ляпнуть, - качает головой Александр, и, отмахнувшись от явно потерявшего от радости ум Гефестиона, направляется к выходу из шатра. Сначала до слуха Гефестиона не донеслось ни звука, весь лагерь, будто замер в немом удивлении, а после словно выдохнув, разошелся радостным облегчением. И не было звука приятнее в тот момент, и не было радости искренней. Александр же взирал на лица своих воинов, и, подозвав к себе Буцефала, взобрался на него, демонстрируя свою решимость продолжать путь. А сам, взглянув на сияющий на солнце алым переливом перстень, подумал, если бы можно было выбрать в этой жизни только один единственный дар, то никаких сомнений он бы предпочел, выбрать именно этот. *** Их путь продолжился… через пустыню, словно желая стереть белые пятна на карте своей империи и присоединить неизведанные территории. Александр словно был уверен, что путь через Гедросию не отнимет столько сил, словно надеясь на очередную милость от солнечной дочери самого Ра. Он проходил вязкими песками и безводными барханами, ни на секунду не забывая ее имени, и даже в конце этого пути славил богиню так, словно только она во всем мире благоволила ему. Путь был тяжел и долог… и почти заставил усомниться Александра в том, что боги все еще были на его стороне. Это случилось осенью 324 года, когда усталое войско расположилось на зимовку в Эктабанах, до Вавилона уже было близко, а потому никто не скрывал своей радости от скорого возвращения домой. Очередное празднество, очередные разговоры о будущих походах, о будущих покоренных землях и оттого случившееся казалось громом среди ясного неба, гневом самих богов. Александр сидел у постели Гефестиона, выгнав всех из комнаты, лечение не помогало, молитвы не помогали,… запах воскурений отвращал. Его друг был болен, и лучше ему не становилось. Не в силах больше наблюдать за мучениями, не желая даже допускать мысли об ужасном, Александр резко поднялся на ноги, высвобождая руку друга и прошел к столу, где было вино и фрукты, а так же острый нож. Он взял дымящееся благовоние и поставил посреди стола, разлил вино, и рукоять кинжала уверенно легла в его ладонь. Александр прикрыл глаза, чувствуя, как острое лезвие вскрывает кожу, он бы отдал всю кровь до капли, лишь бы… - Не делай этого, - голос прошуршал мятым свитком, так непохоже и глухо. Царь царей глубоко вдохнул, откладывая кинжал, но не оборачиваясь. - Нет иного пути, Гефестион… или ты решил оспорить волю царя? – голос Александра дрожал то ли от нетерпения, то ли от страха, а может и от злости полной бессилия. - Ни царя… - взгляд осторожно скользил вдоль линии плеч и светлых волос. – Ты не должен, просто не должен. - Я сделаю всё, чтобы спасти тебя, даже если придется умолять её и целовать ноги, - порывисто выдохнул Александр и обернулся, он смотрел на друга таким надломленным взглядом, будто умирал вместе с ним. - Нет-нет, Александр, прошу тебя… я бы не хотел, это слишком высокая цена… - Гефестион задыхаясь, отвел взгляд, вспоминая, как и сам делал то же самое. Но сколько раз придется просить, в невозможности смириться, в невозможности отпустить… нельзя давать её столько власти над ним. Не должен его Александр, что затмевает солнце, умолять богов за исцеление простого диадоха, пусть это даже его лучший друг. Слова путались в голове, а болезнь наваливалась, словно погребальным камнем. Но единственное чего бы не желал Гефестион, то видеть Александра распростертым на полу в молитве, видеть хищный довольный взгляд Сехмет на покорившегося. – Ты не должен. Не оскорбляй ни моих, ни своих чувств, прошу… не теперь, оставь все так, как есть … хочу уйти с гордо поднятой головой, так как всегда делаешь ты, взгляну на тебя лишь в последний раз, а после воды Стикс решат нашу судьбу, - он улыбнулся слабо, но смотрел на Александра так, будто не было ничего в этом мире важнее их крепких уз, и не было гордости сильнее, чем гордости за непобедимого царя, что никогда не знал ни поражений, ни покорности чужой воли. Того, кто оставался ему добрым другом и всегда немногим больше. – Мой лучший друг Александр. Не в силах слышать отказ, не в силах спорить с ним, Александр отвернулся на мгновения, вырываясь из плена чистых голубых глаз. - Нет слишком высокой цены, - поморщился Александр, повышая тон, - разве я могу пойти на Карфаген без тебя, Гефестион! Увидеть, как падут арабские крепости, как…. Македонские корабли входят в дельту Нила и… - он обернулся, глядя во все глаза на Гефестиона, - разве я могу пойти в бой, зная, что ты больше меня не прикроешь, - последние слова слетели с губ с глухим всхлипом. – Мой лучший друг. * Александр вернулся в Вавилон. И спустя восемь месяцев больше его не покинул. И даже тогда, встретив на пороге смерти не богиню, но демона до последнего ощущал присутствие Сехмет подле себя, незримо … Словно она все еще ждала от него последней дерзости, последней милости. И даже когда окно, со стуком распахнувшись, впустило в его покои гнев горячего ветра, он не отступил, исполняя последнюю просьбу друга до конца. Не покорившийся. Не сломленный. Не забытый. Эпилог Перстень с алым камнем выпал из рук Александра, словно он хотел вернуть его богине, а может быть преподнести демонице, которой была обещана его душа. Перстень что даровал бы всласть и могущество непомерное для простого смертного, что не смог бы вынести ни один из его верных товарищей и полководцев. А потому, Александр предпочел остаться правителем своей империи до конца, и оставить решение на волю богов…. На волю солнцеликой Сехмет, как перстень, выпав из его рук, распался на множество осколков. И словно в насмешку или в подтверждение своего происхождения, тело Александра не знало тления… ведь однажды почти украденный поцелуй, своей магией отвратил от него смерть. И Александр все же вернулся в Египет, как и обещал…. Как и обещал, …. Но испросил Сехмет о последней милости… испить с ним вина, много позже, когда великая богиня уже почти позабыла искристый взгляд, и уста, что словами разжигали неизведанное пламя в самом сердце...***
pov СехметWhen he died, all things soft and beautiful and bright would be buried with him. Song of Achilles, Chapter 15 We're Going Home
Процессия с телом Александра въезжала в Мемфис медленно и торжественно - как и подобало то царю царей, великому воину, равный которому не родится еще много сотен лет. Да и родится ли вообще когда-либо? Оракул в Сиве предсказал ему, что тот будет непобедимым, но не обещал вечную жизнь... Сехмет смотрела на процессию. Птолемей оказался хитер; она знала уже, что он содеял, знала по шепоткам, по разговорам вполголоса, которые ловила, пробираясь через толпу, собравшуюся посмотреть, как к ним вернется тот, кого они проводили почти девять лет назад. Птолемей, притворившись, что подчинился решению другого македонца, Пердикки, похоронить их царя в Эгее, пошел на обманный ход: с небольшой, маневренной армией достиг он Дамаска, перехватил там процессию и завладел золотым гробом, в котором, умащенный медом, благовониями и специями по персидской традиции, покоился Александр. Александр, солнечноликий Александр... Который даже на пороге смерти не мог удержаться от того, чтобы не дерзить богине. Александр, чьи светлые волосы так выделялись, словно даже без шлема голова его покрыта была сияющим золотом. Александр, который обещал идти навстречу солнцу, пока не вернется к ней, Александр, чьему телу она придала вечную нетленность своим дыханием, Александр, который обманул ее... И так и не въехал в город на своем верном коне, так и не вернулся из похода в Азию. И теперь ей оставалось лишь смотреть на богато украшенный золотой гроб, который везли разряженные быки. День был солнечный, лучи отражались от желтоватого металла, и смертные не могли долго смотреть на своего мертвого царя, благоговейно опускались ниц, склоняя головы земле. Но Сехмет смотрела, никем не замеченная, покрыв голову платком, словно простая женщина, такая же, как и сотни других вокруг - египтянок, нубиек, иудеек, гречанок, македонянок, наводнявших Мемфис, приехавших вслед за своими мужьями и братьями. Все теперь смешалось... За эти годы Египет изменился, стал таким, каким, должно быть, желал видеть Александр весь мир. Строились храмы, где поклонялись греческим богам, и если те не отзывались, египетские, поколебавшись, приходили на помощь. Культы сливались воедино, и Сехмет уже возносили молитвы как Астарте, что забавляло ее... Но только не сегодня. Сегодня она покрыла голову, как другие, но цветов на пути процессии не разбрасывала. Она злилась на Александра. Как только пришло известие о его смерти, она искала его на полях Иалу - без особой, впрочем, надежды, ибо чувствовала, что не там его дух. Быть может, он ушел в македонские земли, быть может, остался в Персии... Но к ней он не вернулся, вопреки своим обещаниям. И век его оказался куда короче, чем думалось даже ей. Воистину те из смертных, кто ярче всех сияют, сгорают раньше... Если бы только он послушал ее, она могла бы отвести врагов, но... Александр был слишком горд, чтобы просить о чем-то богиню. - Твой поцелуй так сладок, сиятельная богиня... Она отшатнулась от наглеца, который так стремительно возвращал себе свои силы, что посмел ответить богине на ее поцелуй, словно не понимал ни значения его, ни ценности дара, который она ему отдала. Боги иногда наделяли смертных своим благословением, но не бывало такого, чтобы смертный, даже обладавший невероятной магией, предлагал зачерпнуть из нее богине... Ведь такой дар означал покровительство, связь, которая смертному не под силу. Однако Александр попытался, только вот был слишком слаб, и даже руки ее удержать не смог, когда она отпрянула, ускользая в своих одеяниях прочь. И хоть содеянное им было оскорбительно, Сехмет на миг замерла, борясь с желанием снова прикоснуться к живому огню, взять все от него, что могли дать и сильные руки его, в шрамах от сражений, и мягкие губы, шептавшие ее имя, и отдать взамен все, что могла дать она сама. Александру же дар ее пришелся вовремя, еле живой совсем недавно, теперь он слабо улыбался... И все так же дерзил, глядя на нее из-под упавших на лоб светлых прядей. - Но даже боюсь представить, желай я твоей особой милости... насколько сладок оказался бы медочек. - Будь я смертной, может быть, ты бы это и узнал, - произнесла Сехмет, отходя от царской постели; говорить она старалась надменно, но против воли улыбалась, радуясь, что в глазах ее фараона снова бегали голубые искры. - В следующей жизни, когда даже пирамиды занесет песком пустынь... Быть может, и будет шанс это проверить, но не раньше. Не думай о себе слишком-то много, царь царей. Она посмеялась тогда над ним, но кажется, слова ее сбылись... Только вот родится ли снова Александр, для новой жизни, или искра его погасла навсегда? И кому то было ведомо? Сехмет, двигаясь вместе с процессией, отделилась от толпы, юркнув в небольшой переулок между глиняными домиками бедняков и растворяясь в тени, так и не замеченная никем... Кроме будущего царя Египта, ехавшего следом за гробом. Должно быть, оттого, что так долго он наблюдал, как горит божественное пламя, научился отличать печать свыше и на других; и он проводил взглядом женщину в накинутом на голову платке, которая не оплакивала Александра вместе со всеми, и задумчиво нахмурился. Он понимал, что грядет война, и в войне этой ему придется обороняться совсем скоро - и понимал, что может не справиться один. И потому Птолемей решил воззвать к богам. И они его услышали. Богиня войны, одетая в траурные одежды, пришла к нему ночью, когда он вознес щедрые дары в ее храме, освещенном чадящими факелами, когда склонился ниц и пообещал служить ей; ведь главный дар уже был принесен - он вернул тело царя царей в Египет... Птолемей поклялся, что, став фараоном, приведет Та-Кемет к процветанию, что будет свято чтить и блюсти все его традиции; что пока жив хоть один из его рода, жители страны на берегах Нила ни в чем не будут нуждаться. Не было в словах его ни дерзости, ни озорства, и в глазах не плясали голубые огоньки... Но богиня все же прислушалась к склоненному перед ней македонцу, и повелела ему подняться с каменного пола храма, и коснулась лица его, и благословила. *** А что происходило после, известно было многим. Пердикка проиграл в битве при Верблюжьем форте; когда воины его стали переходить Нил, уровень воды стал быстро прибывать, а на армию напали крокодилы - несметные полчища зубастых тварей, ведомых Себеком. Воды Нила окрасились в багровый цвет крови, а над рекой разносился лязг мечей и крики боли, и они питали Сехмет, насыщали ее, как бесконечный глоток живительной влаги в пустыне, и она сражалась в рядах воинов, наполняя кровью свой кривой меч, хопеш. А несколько ночей спустя никто не заметил, как смуглый юноша, юркий и ловкий, словно кошка, прокрался в лагерь, и убил Пердикку в его собственном шатре. Ведь враги фараона должны быть мертвы... Пифон, вошедший в палатку с заговорщиками чуть позже, приписал это убийство себе, но Птолемей, слушая донесение, не отрываясь смотрел на око Ра, карающее всех, кто восстал против законного царя Египта, и по спине у него бежал холод. И казалось ему, что львы в храме Сехмет, куда он пошел он в ту ночь, когда богиня говорила с ним, улыбаются как-то по-особенному сыто... Годы шли; Птолемей участвовал во многих войнах, отвоевывая территории, защищая земли, и помогая соседям противостоять Македонии. Он воплощал в жизнь мечты Александра, сколько мог: в Александрии появилась гробница в честь царя царей, а позже, уже при сыне Птолемея - и знаменитая библиотека, планы которой когда-то набрасывал юный царь, глядя в окно на воды Евфрата. И боги благоволили Птолемею, даровав ему долгую жизнь, и богиня-защитница поражала своими стрелами врагов фараона. Ведь тот, кто просит - получает по заслугам своим. Хотя и хотелось ей просьбы эти услышать от другого. От того, кто теперь навеки был упокоен в Александрии.Honor Him
Птолемея сменил его сын, затем его внук. Новая династия укрепилась на троне, но Александр оставался у них на устах. И лишь с наступлением темноты, когда молитвы смолкали, шаркающие шаги жрецов стихли, и в гробнице не раздавалось более ни звука, она иногда приходила сюда, ведомая то ли досадой на юного царя, которая не прошла и за сотню лет - ведь что такое сотня лет для богини с уязвленной гордостью! - то ли, может быть, скорбью, в самой глубине своего сердца, если у богов оно есть... Она прикасалась к холодному золоту саркофага, к мраморному изваянию, садилась на каменные ступени, откидывая платок, скрывавший ее лицо. Египет снова процветал, и снова был силой, с которой приходилось считаться. Войны Птолемея, его сына, его внука укрепили ее, она чувствовала, как по венам бежит могущество, ощущала себя почти так же, как на заре времен... Но всего этого могущества не хватило бы, чтобы вернуть Александра, или хотя бы найти его душу в загробном царстве. Он исчез, сбежал от нее, и ей хотелось обвинить его в этом, насмешливо и надменно, вскидывая подбородок. А как бы ответил он? Сел на край собственного саркофага, засмеялся бы, посмотрел на нее дерзко? Невозмутимо сказал бы, что вовсе не обманывал богиню, ведь и впрямь вернулся к ней... - Пусть уже и не живым, но уговора о том не было, Медочек. А что, богиня так сильно горевала по смертному? Так явно представила Сехмет его голос, что будто бы действительно услышала его, эхом отдающимся от каменных сводов. Но это было лишь мгновение. Крипта была пуста, лишь тело Александра покоилось здесь. И должно было покоиться еще сотни лет; правда, едва ли даже боги могли представить себе, как изменится мир уже совсем скоро, когда свою голову поднимет иная вера. И что Египет падет еще прежде того. И в падении его, быть может, повинна будет богиня с глазами, в которых юный царь когда-то увидел тягучий мёд, и человек, в котором живет небесное пламя. Но до встречи их еще оставалось время... А пока Сехмет покинула гробницу и вышла к рассвету, вдыхая морской воздух Александрийского порта. Ее снова ждала война, и кровь, и молитвы. А Александру остался звёздный свет.Remember me