Дни крови и Звездного света

***

pov Александр Как и обещал юный царь, он основал город, и назвал его в свою честь. После заложения Александрии, месторасположение которой выбрал Александр лично, как лично и обдумал планировку будущего города, которому все ветра сулили процветание в будущем. Но первым он распорядился заложить храм Сехмет, тот должен был ни в чем не уступать главному храму в Мемфисе, а возможно, даже и превосходить. На месте, выбранном для постройки, где горячее дыхание пустыни встречалось с нежным морским бризом, в жертву был принесен бык. Его толстая темная шкура лоснилась, блестела на солнце, а будто бы абсолютно симметричные рога напоминали опаснейшие кинжалы, это было красивое и гордое животное, сильное и опасное – достойное самой богини войны. Маслянистый взгляд животного потух, а земля окропилась алой кровью, брызнувшей из раны и теперь окрасившей пески и почву под ногами царя. После всех дел в Александрии он отправился берегом на запад, где его путь преградил небольшой городок – Паретоний, здесь должна была состояться его встреча с наместниками греческих колоний. Но, ни тем был примечателен этот город, Александр где-то прознал, что если повернуть от него на юг, прямо в жаркую беззубую пасть жестокой пустыни, то можно найти оазис, который он так страстно желал посетить. Весь путь должен был занять около пяти-шести дней, и это только при условии, что паломник знает дорогу, и пески будут ему благоволить. Македонский царь же надеялся больше на удачу, свое происхождение и благосклонность многих богов. Александр немало удивил отряд, оставив верных коней в городе и сменив их на верблюдов, руководствуясь лишь тем, что переход по пустыне может быть коварным и воды коням может не хватить, и в то время как все местные передвигались на верблюдах, это не могло не броситься в глаза. Сделав запас воды и еды для четырехдневного перехода, юный царь немного опрометчиво недооценил опасности песков, и с небольшим отрядом выдвинулся в путь. И к концу первого дня, когда продвижение к раскаленному сердцу великой ливийской пустыни еще ни было столь жутким, как в рассказах, которые он слышал, было принято решение разбить лагерь на ночлег. Они прошли совсем мало и пески не явили еще своего коварства, словно коварный стратег, заманивая царя все дальше, прежде чем явить свое истинное лицо, туда, где нет ничего кроме песка, туда где властвует ветер, зной и засуха. В шатре, среди привычного походного быта, обстановки менее роскошной, чем в любом из его дворцов, среди привычных узоров на плотной ткани, что защищала от ветра и холода, ему было спокойнее, но в то же время Александр не мог заснуть, усталый после пути и разговоров со своими спутниками у костра. Слишком взбудораженный этим небольшим переходом, он лежал в своей постели, закинув руки за голову, чувствуя, как живо бьется в груди сердце, и как неспокоен огонь, что бурлил под кожей. Он вспоминал образ, скорее всего привидевшийся от зноя и вина, речи тягучие как мед, и гордо вздернутый подбородок. Увидит ли он ее еще хоть раз, или боги как и всегда не особенно любят держать свои обещания, и возможно увлеченная новыми делами, богиня позабыла о юном царе, что был не по статусу дерзок, и не по годам решителен. Он мечтал забыться сном, но вместо этого прислушивался к песням ветра за отворотом шатра, к тому, как переговаривается песок, хрипло шурша и перемещаясь, будто надеясь расслышать легкую поступь, уловить сладковатое дуновение благовоний, что так резко отличались бы от раскаленного запаха пустыни. Огонь в медной чаше не ясно колыхнулся, заставляя Александра отвлечься от своих мыслей, выйти из шатра под усыпанное звездами небо, такое бесконечное и спокойное, понять, что лагерь спит… только он не спит, всё мысленно возвращаясь на балкон в Мемфийском дворце.

***

pov Сехмет Пустыня, днем раскаленная, пышущая жаром, с наступлением ночи стремительно остывала, как будто засыпала, укрытая звездным небом. Божественная Нут простирала свои крылья, защищая живых от палящего солнца. И теперь, когда весь мир казался окутанным иссиня-черным покрывалом ночи, песок под ногами у Сехмет больше не обжигал босые ступни - он был холодным, как будто она медленно шла не по земной тверди, а по дну моря, в которое впадал благословенный Нил. Она наблюдала за караваном Александра, когда они еще только вошли в царство зноя и песков. Издалека смотрела на плавную вереницу верблюдов, на молодого царя с небольшой охраной из преданных воинов; лица его не было видно, из-за куфии, скрывшей лицо от зноя, и Сехмет не знала, смотрит ли он упрямо вдаль, понукая верблюда, или проклинает свою горячность и порыв, приведший его в эту пустыню. Ведь Александр был и впрямь порывист. Он не только не забыл о своем обещании, но и выполнил его в ту же ночь, едва успев покинуть балкон Мемфисского дворца. Она ощутила его присутствие сразу же; а потом он явился и сам, сопровождаемый верным другом. Сехмет ожидала, что два смертных будут в тревоге оглядываться, проходя по полузабытой дороге к ее храму, напуганные мраком ночи и опустошенностью места, но вместо того молодой царь сотворил что-то, что назвали бы колдовством, только вот все египетские колдуны силы свои черпали от богов. Александр же черпал силы в самом себе, и это было непостижимо. Для чего людям творить чудеса, когда можно попросить о них? И Сехмет с любопытством наблюдала, как разгоралось пламя в светильниках, которые не поджигались ее жрецами уже долгие годы. Это был не простой огонь - пламя в глубоких чашах вспыхивало само, ему словно бы не были нужны искры, высекаемые из кремня, или поднесенный пылающий факел. Юный царь, проходящий мимо, будто сам был этой самой искрой... И судя по тому, как смотрел на Александра его спутник, зажигать царь умел не только храмовые светильники, но и сердца людей. Блажен был друг Александра Гефестион, воистину блажен. Его вере в Александра можно было позавидовать, не будь она богиней. Неслышно ступая по прохладному ночному песку, приблизилась она к царю, стоявшему у своей палатки. - Ты и вправду решил отправиться к оракулу, через пустыню... Слова ее прозвучали полуутвердительно, разрезав ночную тишину и заставив Александра обернуться. Она подобралась к лагерю незаметно, ускользнув от взглядов стражи, пробралась в самое его сердце, к шатру, на пороге которого стоял царь, вдыхая ночную прохладу. И на лице его было видно то, чего она не смогла разглядеть днем: решимость, волнение в предвкушении достигнутой цели. Не потому ли она уже второй раз снизошла до встречи со смертным? Дарий не мог похвастаться даже одной беседой с защитницей фараона; Александру же она явилась снова, несмотря на его дерзость тогда, на балконе в Мемфисском дворце. Молодой царь после такого почел бы, что ему благоволят... Только проку ли от этого благоволения, если пустыня одолеет Александра - может, не завтра, но уже совсем скоро безжалостные пески начнут проваливаться у него под ногами, а воды в бурдюке не хватит даже на то, чтобы смочить пересохшие губы, и умом царя завладеет коварный Сет, повелевающий пустыней. - Не пригласишь гостью в свой шатер, Александр? - все так же высокомерно, как и в первую встречу, вопросила она. - Или желаешь, чтобы богиня просила о такой милости царя царей? Она дождалась, пока царь придержит полог, чтобы она могла войти, и прошла мимо него - спокойно и величественно, словно этот шатер был приготовлен для нее одной. Прошла совсем близко, желая ощутить силу, с помощью которой он разжигал пламя в ее храме... но ощутила лишь смертного, едва ли не юношу, стоящего на пороге бездны, в которую его вот-вот затянут пески немилосердной красной пустыни. Дерзить он тогда уже не сможет... и все его мечты обратятся в пыль. - Ты принес мне жертвы. Накормил моих львов... Повелел воздвигнуть в новом городе храм в мою честь. Голос ее звучал ровно, ни насмешливо, ни восхищенно - пусть думает себе что угодно, этот молодой царь. Она медленно прохаживалась по шатру, рассматривая аскетичное походное убранство, воистину присущее лишь греку. Палатка Дария, должно быть, украшена была куда богаче - но и двигался бы он тогда к своей цели куда медленнее, навьючивая животных сверх всякой меры и задерживая тем самым их ход. Александр же, став царем, не утратил способности мыслить здраво. И на мгновение Сехмет даже показалось, что он и впрямь способен преодолеть пустыню. Но даже если так... что он надеется услышать от оракула? Он, мальчишка, необычный разве что своими огненными трюками, но такой же смертный, как и любой из его воинов? - До тебя были и другие, кто делал все это, - наконец проговорила она, оборачиваясь к молодому царю. - Это были недолгие периоды спокойствия, когда казалось, что все будет по-прежнему. Они заканчивались запретом молиться нам, осквернением наших храмов, разрушением наших святынь. Почему я должна поверить, что ты будешь другим? Разве хоть один правитель отказывался от мысли переиначить все на захваченных землях? Разве втайне ты не желаешь, чтобы все в твоей империи было подчинено твоим желаниям, чтобы о старых богах забыли и воздавали хвалы новым? Задавая ему вопрос за вопросом, Сехмет подходила все ближе, но на расстоянии вытянутой руки остановилась. Если и впрямь он таков, каким был Дарий, не жаль будет отдать его пустыне. Но что, если она ошиблась? - Не бывает ведь так, чтобы вместе жили греки и египтяне, персы и македонцы... Что ты намерен делать, когда покоришь мир?

***

pov Александр Звездное небо над пустыней казалось бесконечным. Разбросанные будто в хаотичном порядке светящиеся точки складывались в причудливые узоры, если знать, как правильно смотреть. Александр знал - и оттого сейчас был поражен тем, какое здесь красивое и… другое небо. Будто и вправду все зависело от того, в каких богов верить. Расшитый светом звезд саван Нут был насыщенным и пестрым, не было ни одного края неба до самого горизонта, окунавшегося в пески, где не нашлось бы еле различимой звездочки. В то же время на севере небо было чуть менее насыщенно этими причудливыми самоцветами. Казалось, в Египте богатства были не только под ногами, но и над головой. Звезды всегда влекли юного царя, всегда вели его, давая голове ясность, а душе спокойствия, он любил рассматривать небо над городами и искать там подтверждение своей необычной сущности, будто дар, что нес он внутри себя, не был случайностью, и вся странная память, что сопровождала его, не были проклятьем или милостью богов. Он надеялся, что это его настоящая суть, что позволяет брать больше, чем может позволить себе смертный, но и отдавать приходилось соответственно. Память жила в нем скорее ощущением, или предчувствием, тем, что сейчас считали шепотом богов, а много позже назовут интуицией. События или люди заставляли этот шепот становиться громче, порой даже являя странные картинки в голове царя о днях давно минувших. Так звездное небо заставляло его чувствовать спокойствие, необъяснимую тоску и … надежду. И эта надежда на встречу (?) давала ему множество сил, чтобы жить самому и отдавать больше, чем способно дать одно человеческое сердце. Небо чаровало и звало. Земные дела – пленили и отягощали... Он так увлекся, что не услышал шороха шагов за спиной, словно песчаная гадюка, они были бесшумны и могли бы посулить скорую смерть неосмотрительному зверьку, но… обошлось. Спящий лагерь накрыло сладким дурманом благовоний: мирра, сандал, обогретая на солнце шкура, апельсиновое масло и что-то еще, слишком неуловимое и манящее. - Ты и впрямь решил отправиться к оракулу через пустыню… Она не спрашивала, а скорее утверждала, или удивлялась странному решению. - Время дорого, - ответил Александр, чуть поворачивая голову, чувствуя присутствие богини рядом. – Богам не понять истинную ценность времени. Он обернулся, Сехмет в темном одеянии, расшитом золотом, предстала перед ним вновь, затмевая сияние звезд переливом своего платья и украшений, будто должна была сиять, будучи единственной розой на всю эту пустыню. Что это, если не благосклонность или хотя бы интерес? Это уже выделяло его из плеяды правителей, уже ставило на ступеньку чуть выше. Он так залюбовался ею, ведь она теперь не была столь эфемерна, как в первую встречу, да и он не был теперь пьян, что так и растерял остатки гостеприимства. Но быстро найдясь, без лишних слов, откинул полу шатра, пропуская важную гостью, нисколько не стесняясь убогости, по меркам богов, своего походного жилища. Внутри было теплее, а свет от очага заполнил все мягкой небрежностью, в которой многое становилось приятнее, укутывая тенью и скрывая не нужное для глаза, обостряя другие чувства. Пройдясь по шатру, пусть и не такому просторному, Сехмет попыталась дать понять Александру его место в зыбком течении песков времени, но замирая совсем близко от него, только руки вытяни и сможешь смазать золотистое сияние с предплечья, увлекая вниз полупрозрачные одежды и украшения, в которых богиня, пожалуй, нуждалась в самую последнюю очередь, и он как эллин не мог этого не заметить, жаждала от него ответа на появившийся вопрос. Сехмет, будто недоверчивый посол, или строгий учитель, решила узнать навыки Александра в дипломатии, а он, как истинный эллин мог лишь любоваться прелестью сияния, исходившего от этой женщины. Сияния, что влекло сильнее мягкого серебристого савана луны и звезд. Горячая терпкая сладость знойных лучей, проникая почти под кожу, заставляли пламя в венах юного царя подаваться навстречу. И не рискуя искушать судьбу, он делает шаг от нее, когда пламя, что освещало шатер, вдруг взвилось на мгновения рычащими искрами. Александр приосанивается, облизнув пересохшие губы, беря тем самым мгновение на размышление. - Что ты намерен делать, когда покоришь мир? - Вернусь домой, - пожал плечами Александр. Только сейчас он услышал, как грозно звучат слова о покорении целого мира, сказанные другими устами. И тоже сделал шаг по шатру, чуть обходя богиню по кругу, словно боясь приблизиться к ней. - Править мирной империей и быть хорошим правителем проще, чем подавлять все с одержимостью тирана. Я не хочу тратить время на распри, если могу потратить его с пользой для жителей моего мира. Моя цель не в полном порабощении, а скорее в самом мире, - он чуть приподнял брови. – Может ли быть так, чтобы наши боги были родственны, у нас есть Зевс, а у вас Ра. А раз родственны боги, то почему народы, почитающие их, должны быть разрознены? - он улыбнулся, словно сам отчаянно верил в свои россказни. – Моя цель лишь в том, чтобы убедиться в этом, попытаться объединить не только земли, но и людей… а боги, боги мне в этом помогут. Люди любят своих богов, а значит, будут спокойнее, если дать им возможность почитать их. Тогда и боги будут мне благоволить. Мне нравится наблюдать и сравнивать ритуалы, молебны, храмы и искусство жрецов, замечать различия и схожие атрибуты. А еще мне нравится быть тем, кто объединит всех в одну империю, заставив понять, что не так уж мы и различны. И тогда люди запомнят меня и мое имя, и возможно, будут помнить всегда, как помнят богов, - он лукаво улыбнулся, смолкая. – Я просто хочу понять, кто я есть. В глазах Александра засела странная печальная пелена, такая глубокая и ранящая, как у того, кто не знал себя, или не помнил, а может, попросту забыл. Был ли он богом или человеком, а может быть, кем-то еще, он не знал, оттого так сильно порой сомневался в себе, не имея определенной принадлежности. Люди не понимали его часто, боги отвергали с завидной регулярностью. Щепка, блуждающая в море. Александр чуть закусил губу, отводя взгляд от Сехмет и упирая его в пол, будто сказал лишнего, раскрыл больше, чем хотел. Загнал себя в угол ненужной откровенности, теперь, когда богиня могла запросто посмеяться над ним, мальчишкой, возжелавшим невозможного, стать богом в умах людей и их памяти, он почувствовал себя еще дальше от нее, чем был. - Это ты хотела бы услышать, прекрасная Сехмет? Чтобы я утешил твои ожидания? И теперь будто растерявшись, резко дернулся с места, отворачиваясь от горделивого лика божества, занимая руки кувшином с водой и кубком. - Мне нет резона заставлять страдать эти прекрасные земли, народ Египта терпел лишения достаточно. Моя цель - Вавилон, моя цель - столица империи Ахеменидов, где они поплатятся за пролитую кровь и разграбленные земли моей Родины и союза, - немного жестко сказал Александр, словно предвидя неминуемое столкновение двух армий. – А после я пойду дальше, пока не достигну края мира. Он обернулся к Сехмет, найдя в себе силы вновь стать царем, а не мальчишкой. - И мне было бы приятно, посветить свои битвы тебе, той, что не остается равнодушной к своему народу. И может быть, однажды поможет мне в очередном сражении не сложить жизнь. Александр сделал шаг к богине, любуясь прямыми красивыми чертами, отмечая величественность в каждом изгибе и линии ее тела, будто завороженный, терялся в переливах темных внимательных почти звериных глазах. Он оказался совсем близко от Сехмет, и чуть перехватив руку, переместил ее на кубок с водой. - Самое ценное, что сейчас у меня есть… вода. И да, я пройду пустыню насквозь, пусть это докажет силу моих стремлений. И если я ответил на твой вопрос, позволь задать свой… Разве это не удивит тебя, и не заставит признать себе равным? – он оставил кубок в руках Сехмет, смахивая легкое прикосновение к нежной коже богини, что ни один цветок не мог бы похвастаться, странным теплом, которым теперь горел отпечаток на его пальцах, заставляя на мгновение красноватые искры проступить на руках и скрыться, стоило Александру сжать кулак и отвернуться. Вновь увеличив дистанцию между ними до приемлемой между богами и людьми, вновь перестать попадать в зенит ее сияния, а пламени в его венах уняться.

***

pov Сехмет Сегодня Александр был другим. Более серьезным, задумчивым. Она наблюдала за ним еще пристальнее, чем в Мемфисе, медленно двигаясь вместе с македонским царем по невидимому кругу, начерченному на посыпанном песком полу шатра - не приближаясь и не удаляясь, словно кружащие друг против друга лев и львица, готовые сорваться с места в одно мгновение. Наблюдала, и все же не могла разгадать, что скрывал молодой царь - безумие, крадущееся по краю зрачка, или же истинную силу, отличавшую его и от богов, и от людей. Огонь в очаге временами вспыхивал, рассыпая тлеющие искры, и невольно Сехмет задавалась вопросом - разжег ли Александр его сам, так же, как в ее храме? Знает ли его войско, все его преданные люди, о том, что царю подчиняется пламя? И если знают, не пугает ли их это, и в таком случае что ждет царя в самом конце - прославление как доброго бога, способного на чудеса, или проклятие как демона, сжигающего целые города, уничтожающего все живое в своей ярости. Боги Египта едва ли когда-то были добрыми. Они даровали защиту, но только если об этом их просили; а просили их чаще всего тогда, когда уже было слишком поздно. И порой недостаточно было принести богатые жертвы, чтобы умилостивить божественный гнев, порой опустошение настигало Та-Кемет вовсе не по вине иноземных захватчиков. И Нил становился красным от напитавшей его крови мужчин, женщин и детей, и песок скрывал от людских глаз позабытые гробницы и города, и боги сами отворачивались от того, кто посмел их предать, объявив себя единственным возможным богом. Так пустыня поглотила Ахетатон, находившийся гораздо южнее; кто знает, быть может, однажды та же участь постигнет и все другие города. Боги Египта не ведали жалости; быть может, это их и погубило. Но сейчас, когда Александр с такой болью говорил о поисках самого себя, Сехмет не могла эту жалость не ощутить. Люди, имевшие в распоряжении так мало времени, страдали много больше, не понимая, кем они являются. Строгая иерархия, которая определяла место каждому под лучами солнечноликого бога, от самой маленькой и жалкой служанки в обносках, до великого фараона в синем с золотом немéсе, тяжелыми складками спадавшем на плечи, не позволяла стать никем иным - но зато и времени прожить эту одну-единственную возможность жить было больше. А его слова о будущем, в котором люди могли быть жить бок о бок, казались наивными, смешными и нелепыми, но трогательными - и Сехмет оступилась, разрушив их ненаписанный круг и сделав нечаянно шаг навстречу Александру, будто даже богиня могла заслушаться его речей. Сделала, чтобы тут же отступить, сдвинув брови, прошелестеть темным расшитым подолом, струившимся за ней следом. - Наверное, это ты хотела бы от меня услышать, прекрасная Сехмет? Чтобы я утешил твои ожидания... - Боги не нуждаются в утешении, и я ничего не жду от тебя, Александр Аргеад, - тоном, в котором звенел холод пустыни, ответила богиня, горделиво отступая. Неслучайно назвала она его именем рода - ведь когда известны и отец, и мать, как можно утверждать, что являешься сыном бога? Сам Александр тоже отвернулся - так резко, будто бы устыдился прежних своих слов, о поиске собственного места. Сехмет же гневно сжала кулак, думая о том, что сил у нее все еще достаточно много - она могла бы воззвать к скорпионам, к паукам, к черным пустынным змеям, чтобы урей в короне фараона поразил самозванца, который не скрывал даже, сколь незначителен для него Египет. Стоит ей лишь захотеть - и весь лагерь Александра умрет мучительной смертью. А бездыханные тела скоро занесет песком, и никогда никогда не вспомнит больше о молодом царе, желавшем покорить весь мир. Но он тем временем продолжал, и услышав, как зазвенел железом его голос, когда заговорил царь об отмщении персам, Сехмет разжала кулак, и приосанилась, и взглянула на него благосклоннее; и тени, сгустившиеся в углах шатра, растаяли, уступая место теплому свету очага. Быть может, мало кому было дело до Египта, но по крайней мере, враги были у них общие. И молодой царь был с ней честен, раскрывая свои мысли и опасения, будто бы они тоже сражались бок о бок, будто она могла стать его доверенным другом. Это было бы так, пожелай он и впрямь стать фараоном, останься он в Египте... Тогда, быть может, он и обрел бы защитницу в лице богини войны. Но как видно, война и без того жила в его сердце. И свои битвы он желал посвятить ей, Сехмет, воплощению этой войны, в которой пребывал уже несколько лет. Она, помедлив несколько мгновений, приняла кубок с водой у него из рук, задевая его пальцы - сильные, привыкшие крепко держать меч и щит, метать копье, отнимать жизни многих и многих - если не своими руками, то приказами, вдохновенными речами, произнесенными перед воинами, собственным бесстрашным примером. Ей такое было по нраву, этого нельзя отрицать... Но разве могла она пообещать, что он не погибнет в бою? Какая смерть тогда могла ожидать его? Яд, кинжал, предательство; случайность или намеренность. Разве достойный был бы то конец. - Разве это не удивит тебя, и не заставит признать себе равным? Он говорил о своем походе к оракулу, но она снова смотрела на искры, рассыпавшиеся по его ладоням и тут же исчезнувшие. Будто не мог молодой царь унять этого пламени в своих жилах, пытался подавить его, но не всегда преуспевал. Не сожжет ли он однажды так весь мир, если продолжать подталкивать его все дальше, к покорению новых целей? Медленно отпила она воды из кубка и протянула его Александру обратно. - Это удивит меня, Александр. Ведь твой путь не будет легким. То, что испытал ты сегодня, войдя в пустыню, - ничто по сравнению с тем, что ждет тебя дальше. Ты думаешь, что пустыня не может быть жарче моей неприязни... Но жаркой пустыню делает палящее солнце. Видел ли ты в моем храме солнечный диск в моей короне? Солнце, сопровождающее тебя в пути, будет настолько жарким, насколько я этого пожелаю. И не все, что ты встретишь в пустыне, будет реальностью, а не миражом утомленного путника. Но только от тебя зависит, продолжишь ли ты путь, и закончишь ли его в конечном итоге. Что до равенства - то решит оракул. А вода тебе еще пригодится, не будь столь расточителен... Царь царей.

***

pov Александр Их разговор становился все напряженнее, ведь ничто так не сталкивает людей, как их собственные стремления или уязвленные чужие надежды. Александр никогда не лукавил ни с богами, ни с людьми, и то, что он не стал выделять империю Сехмет среди остальных в своих завоеваниях, явно слишком покоробило богиню. Боги тщеславны и эгоистичны. Об этом никогда не стоит забывать. А еще боги сильнее людей, и могут превратить их жизнь в ужасное испытание, извести целый народ или возродить новый. Даже он, со своими силами, не смог бы противостоять всей мощи ярости Сехмет. Если только в честном ближнем бою… Мимолетное касание – кожа к коже, единственное, что порой может свести людей и богов, мимолетное касание теплой кожи и согретое очагом ложе, боги бессмертны, но люди могут любить… - Это удивит меня, Александр. Ты думаешь, что пустыне не может быть жарче моей неприязни… Но жаркой пустыню делает палящее солнце. Он вдруг улыбнулся, так легко и открыто, посмотрев на Сехмет взглядом, от которого рушились куда более прочные бастионы. Обласкав взором загадочным ее тонкие черты, скользнув по линии губ, что с легкой издевкой называли его царем царей, изгибаясь при этом чуть жестче, он мог бы показать ей силу куда большей неприязни. Только сделай шаг и перехвати тонкое запястье, запрятанное среди шумных золотых браслетов, легонько коснувшись губами пальцев, а после без спроса укради у богини поцелуй, требовательно и дерзко, какими были все его речи обращенные к ней. Поцелуй такой огненной живости и распаляющего жара, что после этого Сехмет ее бы пустыня показалась закованной во льды горсткой камней. Александр очень глубоко вдохнул, от этого вдоха грудь его поднялась, он мог бы поступить так, но глядя сейчас на Сехмет, такую величественную и неприступную, как самая обороняемая крепость, но в тоже время хрупкую, словно она вся могла бы растаять в его руках золотистым медом, даря неизведанную доселе сладость. Он выдохнул, и опустил взгляд в кубок с водой. Вода честнее вина, она не дурманит, она показывает все в истинном свете, несет ясность… держит огонь в узде. Глоток воды. - А вода тебе еще пригодится, не будь столь расточителен… Он бы мог, и более того, видимо, хотел. Но какой в этом смысл, одна ночь не сделает ее благосклоннее. Тысяча ночей пробежит для нее быстрее вспышки, не оставляя его даже паром дыхания на зеркале, так долог век богов, а для него жизнь, положенная на алтарь одной-единственной богини, в одном-единственном государстве, пусть таком древнем, мудром и непостижимом, но все же одном-единственном. Целый мир с этим бы не сравнился. Зачем ему Египет, если он уже и так его. Зачем, если можно пройти там, где не ступала нога ни одного эллина, увидеть и узнать столько, сколько Сехмет возможно и сама не знала. Всему ценой один поцелуй. Александр прикрывает глаза, тяжело втягивая воздух и делая еще один глоток воды. Странная жажда утихает, ее свет больше не кажется таким манящим, и укутанные в темные одеяния, напоминающие плащ Нут, плечи теряют былую звенящую хрупкость хрусталя, коим могли бы стать под его прикосновениями. Богиня никогда не полюбит, но затмит любую… В эту заведомо проигрышную игру лукавой Афродиты ему бы не хотелось играть. Александр позволяет себе немного горькую усмешку, желая еще что-то добавить к их непростым переговорам, но… - Александр, почему ты вновь не спишь, опять поглощен небом? – Гефестион откидывает край полога, ступая в царский шатер. Александр повернулся на него, растерянный, и брови стремительно изогнулись щемящим изломом, а в глазах отразилось замешательство. Его друг Гефестион знал царя лучше многих, порой Александру казалось, что даже лучше, чем он сам знал себя, и сейчас говорить что-либо будет бессмысленно. Он поворачивается к Сехмет, но… перед ним лишь горстка песка, уносимая по застеленному ковром полу, рассеивается и сладковатый запах благовоний. - Опять разговариваешь с богами, я не во время? – насмешливо спросил Гефестион и прошел внутрь, запуская с собой больше прохлады, что теперь расстилалась у самых ног. – Здесь ужасно жарко, - замечает преданный друг и садится среди подушек. – Ты какой-то беспокойный в последнее время, тревожишься на счет оракула или Дария? А может, очередное письмо от матушки? - Я… - начал было Александр, усаживаясь рядом, - просто не мог заснуть, слишком взволнован, - он протянул Гефестиону кубок с водой. - Спи, путь сложен и далек. - Что, если оракул скажет, что я обычный человек... и мне не склонить даже Дария, не то что целый мир? - Тогда мы, - Гефестион прищурился улыбаясь, - ты просто встанешь и докажешь всем, что они были не правы, ведь так поступают великие, кому благоволит само солнце, Александр. Спи, - рука скользнула по светлым спутанным волосам, заставляя почти сразу же забыться сном. *** Диск солнца показался из-за горизонта, расплывчатым плывущим контуром, даруя остывшей ледяной земле тепло, словно воскрешая пустыню из мертвого сна, пробираясь лучами в само песчаное нутро и раскаляя до предела. Лагерь был свернут, путь продолжался. И чем дальше они заходили в пустыню, тем меньше осталось признаков живого. Словно люди, и даже боги сами избегали этих мест, не желая знать или помнить о них, будто под этой пустыней таилась ужасная кровавая тайна. Александр видел ранее и пустыню, и пески, но такого раскаленного эреба он еще не встречал, здесь не было ничего, кроме песка, куда проваливались копыта верблюдов, и невыносимого жара. Жар устилал глаза, заставляя пот катиться градом, заставляя расплавляться сами мысли внутри головы под светлыми одеяниями. Исчезала сама возможность ясно и здраво мыслить, а вода приносила лишь секундное облегчение, будто бы испаряясь еще до того, как успевала попасть на язык. Сидеть в седле, укачиваясь мерным движением верблюда, становилось все сложнее, из-за жары глаза будто и сами закрывались. Сехмет не обманула, но специально ли солнце жгло, находясь так высоко в небе, уничтожая почти любую тень до крохотной точки. Спрятаться было некуда, всюду были пески, покуда хватало глаз, но даже на горизонте виделся лишь он. Высокие одинаковые барханы, на фоне которых ощущаешь себя крохотным насекомым, и эти горы легко переносились разгоряченным ветром, будто по мановению руки, и мешали ориентироваться в пути, казалось, что они ездят кругами не один час, нисколько не продвигаясь в своем пути. Зной, что тянулся к небу раскаленными лоскутами дыхания песков, застилал глаза, заставляя усомниться в реальности происходящего, и кажущие на горизонте оазисы или пальмы, оборачивались лишь очередными дюнами. Колесница Гелиоса, казалось, замерла в одной точке в этом проклятом всеми богами месте. Пустыня с жаром первой любви целовала щеки, иссушая губы, забираясь под одежду, заставляя пылать снаружи, будто огонь вышел из его вен и теперь обнимал раскаленными добела клещами. Стоило ли молить Амона-Ра или саму Сехмет об услуге, стоило ли звать Олимпийцев в надежде, что те откликнуться? Нет. Александр, стойко стиснув в сухой натуге зубы, продолжал путь, хоть сил на это уходило слишком много. А ночь несла лишь секундное избавление, словно давая понять, что как только солнце встанет, все вновь повторится, но лишь усиленное втрое, ведь они были уже на половине пути. В самой безводной и засушливой части. И чем меньше становилось воды, тем чаще Александру мерещился лишний всадник в его отряде, насмешливо поглядывающий густо подведенными глазами из-под светлого одеяния. - Мы можем вечность блуждать среди этих песков, Александр, - голос Гефестиона будто высох, вместе с последним бурдюком, а губы покрытые сухими корочками, словно налетом песка медленно шевелились. – Вода на исходе, мой царь, - с нажимом произнес он. - Но мы все равно не можем повернуть. Вода на исходе, но позади все та же половина пути, что и впереди. Мы умрем, так или иначе. - Не такую смерть ты мне обещал. - На все воля богов, а боги жестоки. - Вовремя ты о них вспомнил, Александр, - пытаясь воззвать к разуму, произнес Гефестион. – Мы заблудились, просто признай это. Люди устали. Александр тяжело прикрыл глаза, чувствуя всю тяжесть последних дней, кажется, они и вправду уже проходили здесь, но пустыня коварна, следы исчезают в тот же час, когда ты их и оставил, а солнце будто светит отовсюду сразу и ниоткуда, совершенно недвижимое и непоколебимое в своей жестокости. Здесь нет ни скудной живности, ни иссушенных колючек растительности, нет воды, и значит, нет жизни. Недооценил ли он такого коварного врага как пустыня, в надежде на очередную быструю и блистательную победу. Не погорячился ли из-за молодости и неудержимости своих порывов, в желании, что затмило здравый ум, удивить… Александр устало поднял руку, останавливая отряд. Всем было тяжело, но великий царь был закален огнем с рождения, поцелован искрой, а все же и ему приходилось нелегко, особенно теперь, когда воды оставалось совсем мало. Он взял свой полупустой бурдюк и передал в руки Гефестиона без лишних слов. Бороться с солнцем, как и с песками, это все равно, что бить палками волны. - Разобьем лагерь, - слезая с верблюда, распорядился он, - днем передвигаться более нельзя, мы плутаем… Нужно отдохнуть. Сон тяжелой рукой навалился на разум. Жар и зной - не те враги, которых можно обыграть честно. Сон был коротким, беспокойным, из-за ужасной духоты тело будто само отвергало потребность в отдыхе, жаждало мнимой передышки, когда свет солнца не будет так беспощаден. Александр проснулся незадолго до заката, когда солнце указывало своё истинное положение. Запад. Лагерь, задыхаясь, ждал, когда же крепкая рука отпустит горло, а горячий ветер перестанет снимать кожу с костей. Александр медленно прошел к палатке Гефестиона. - Не стоит бороться с тем, что исчезает само, мой друг, - загадочно произнес Александр, появляясь на пороге шатра. – Мы должны продолжать наш путь ночью, когда сами звезды указывают путь на юг, а пустыня перестает пылать под лучами солнца. Буди всех, выходим, как только померкнет последний луч, зажжем факелы, если придется... Солнце скрылось, преображая все вокруг. Душивший несколько дней кряду жар отступил, местность наполнилась звуками и мелкой живностью. Идти стало проще, Александр наконец снял с головы куфию, облегченно вздыхая, холодный воздух приятно ласкал после ужасного пекла. Холод теперь казался куда меньшим злом. Отряд его повеселел, как и сам правитель, он посмотрел на звезды и луну, что висела пока у самих песков. - Богиня Солнца, но не луны… ведь так? - улыбнулся он. Да, идти стало проще, хотя глубина песков меньше не стала, и теперь они более не сбивались с курса, хотя и доверие к проводнику стало меньше. Но вода. Вода иссякла к середине ночи, а надвигающееся утро сулило очередной виток отчаяния в стройных рядах македонян. Воду здесь было взять негде. Ни оазиса, ни скудной лужи, даже пот уже не скатывался по лицу. Привыкшие к лишениям походов, их сложности и тяжести, роптать никто не собирался, но общий настрой явно падал. Разгоряченный и усталый правитель, помогал разбивать лагерь, собирая последние крохи воды, желая оставить их на вечер, но почти все бурдюки были пусты. Казалось, даже верблюды более не могли терпеть жажды. К рассвету лагерь был установлен, и закрытые наглухо шатры, устало вздохнув, уснули. Только Александр не спал, победить солнце и пески оказалось не сложно. Но жажда… с жаждой ему не совладать. Солнце безжалостно испивало последние капли влаги с их тел. Разведка ничего не дала, здесь попросту не было ничего, кроме песка. В какой-то момент ему показалось вся эта затея пустой, сомнения – это так по-человечески. Но отступать он не собирался. Ближе к вечеру, когда солнце уже перешло в третью четверть, Александр открыл глаза, едва различая перед плывущим зрением облик. Она была здесь, пришла, чтобы поглумиться ли над царем, или предложить отступить, унизительную помощь, но в любом случаем он не собирался отступать. Александр приподнялся на локте на горячей влажной постели, раскрасневшийся со сна и со спутанными мокрыми волосами, измученным выглядело его лицо и надломленным взгляд. - Ты истинная кошка, приглашение тебе больше не требуется, чтобы проникнуть в покои правителя? Или в твоих владениях все равны перед тобой? – сухо проговорил Александр, чувствуя, как голос дерет горло шершавыми словами. Никакого решения за день у него не появилось. Но и урок он, кажется, понял. – Ты была права… вода здесь дороже золота и любой власти.

***

pov Сехмет

Laying in the Silence

День за днем Александр со своими спутниками продвигался все дальше в безводную пустыню. Они шли иногда верно, иногда сбивались с курса; отчаивались, стремительно уставали, без сил разбивали лагерь, и без сил же вставали, чтобы утром продолжить свой путь. Сехмет скользила между ними, иногда лишь ощущением, предчувствием, размытым силуэтом на периферии зрения, иногда, когда тени становились длиннее, лишним всадником, на покачивающемся верблюде. Царь оказался умнее, и вскоре путешествовали они лишь ночью, но этого было уже недостаточно. Ей бы завести караван в глубь пустыни, подальше от оракула; свести с ума миражами, водами отравленных оазисов; натравить песчаных гадюк и кошачьих змей на измученный лагерь... Такое возмездие заслуживал чужестранец, посягнувший на египетский трон. И её божественные братья и сестры приветствовали бы её с уважением, склонив головы, ведь она поквиталась с тем, кому их народ так позорно сдался. И более не было бы жаждущих занять место фараона, и Мемфисский дворец бы опустел, занесенный песками пустыни. Ведь если Александр не будет фараоном, то и никому это место не занять: за две сотни лет владычества персов уничтожены были все потомки Псамметиха, а те, что еще оставались, слишком были трусливы и не смели бросить вызов не то что богам - даже смертным захватчикам. Лишь Александру хватило на это храбрости, огня в глазах... А теперь даже Александр-завоеватель был близок к поражению. Может быть, по вине немилосердной богини, а может быть - по собственной наивности, зайдя туда, куда ему дороги не было. Перед закатом, с последними обжигающими лучами солнца, Сехмет с осторожностью откинула полог, проскользнув в знакомый уже царский шатер - подобно ловкому мангусту или дикой кошке, не изнеженной подношениями в храме Бастет. Тихими, неторопливыми шагами подошла к ложу, на котором отдыхал царь царей, измученный тяжелым переходом, но склоняться над ним не стала - взирала сверху вниз, непреклонная в своем жестокосердии. А вместе с тем, сегодня не стала она облачаться ни в богатые одежды, ни в звенящие золотые браслеты, предпочитая простую драпировку, уместную более не в Египте, а в родной царю Македонии, и прическа ее более не была уложена в строгий рисунок кос. Волосы свободно рассыпались по смуглым плечам, перехваченные лишь лентой и больше ничем не удерживаемые, свободные - на старинный греческий манер, как то, должно быть, привычно было Александру, и что понравилось бы ему. Какой он пожелал бы вообразить богиню в своих снах, беспокойных и тревожных. Но Александр не спал, и не бредил, иссушенный нехваткой питьевой воды, как она предполагала. И дерзость его все так же оставалась при нем, хоть и лицо его было омраченным, и слова прозвучали с интонацией куда более жесткой, чем раньше. - Ты истинная кошка, приглашение тебе больше не требуется, чтобы проникнуть в покои правителя? - Желаешь прогнать меня, Александр? А хватит ли у тебя на это сил? - усмехнулась Сехмет высокомерно, усаживаясь на низкий походный стул с изогнутыми ножками так, словно бы тот был ее законным храмовым троном, затейливо украшенным золотом и драгоценными камнями. То и был ее трон, на это время их разговора с обессилевшим царем; и она взирала на него так, будто он пришел в ее храм и простерся у ее ног, но все медлил, прежде чем вымолвить свою просьбу. Она ждала; и Александр наконец разлепил пересохшие губы. - Ты была права... вода здесь дороже золота и любой власти. Его голос прозвучал так надтреснуто, так глухо, что Сехмет невольно взглянула пристальнее на спутанные пряди волос, и на запавшие отчаянные глаза, на осунувшееся лицо. Он весь стал более резким, в пище сильного недостатка не было, но в воде был, и потому кожа плотно обрисовывала рельеф мускулов, очерчивая тело, изнемогавшее от зноя и жажды - все еще сильное, но до невозможности уставшее. Она тысячи лет видела, как люди обращались к ней в отчаянии, в последней надежде на божественное милосердие - ведь Сехмет не только была возмездием отца своего, бога Ра, не только насылала мор и беды, но и исцеляла болезни, даровала умиротворение и покой. И тысячи лет ей приносили жертвы и возносили молитвы, и порой одна искренняя молитва и впрямь давала больше плодов, чем любое золото и подношения. Ей лишь нужно было увидеть в глазах того, кто пришел в ее храм, преклонив колени на холодных плитах, искреннюю мольбу, и она видела ее - в теплых карих, в опасных зеленых, в манящих ореховых, в отчаянных почти черных... Но теперь не видела в серых, как пелена дождя, упрямо обращенных к ней глазах, ни мольбы, ни преклонения. Однако жестко сведенные брови дорого обходились Александру... Сехмет видела, что едва заметная дрожь уже подкрадывается к нему, что он намеренно бережет силы, не вставая со своего походного ложа, потому что знает, как мало этих сил уже осталось. И богиня, которая сотни лет без тени сомнения отвергала само понятие жалости, вдруг ощутила тревогу от того, что желала сделать - сокрушить, растоптать, подчинить волю чужеземного царя своей собственной. Стоило ли оно того, если решительный блеск в серых, как дым над священными жаровнями, глазах, навеки погаснет? Но она чересчур близко склонилась к царю, и теперь отпрянула, быть может, слишком быстро, и пряди волос скользнули по его лицу прохладным, еле ощутимым касанием, а сама она выпрямилась на своем троне. Нет, не могла она даровать ему милость, какую даровала тем, кто истинно молился, склонял колени, и она в ладони брала обращенное к ней лицо, и божественным поцелуем остужала разгоряченный лоб. - Ты умираешь, Александр. Разве ты не чувствуешь, как смерть дышит тебе в спину? - прошептала она, все еще глядя на него, словно не могла решить, что же ей делать, как будто стала колебаться на самом пороге. - Отступись, может быть, она будет не столь мучительной. Может быть... даже я смогу привести ее тебе, если ты попросишь меня об этом, как подобает. Он, быть может, тоже колебался, не в силах противиться ее взгляду, и Сехмет встала, разрывая эту нить, отворачиваясь от молодого царя, будто не в силах была видеть в его глазах тот момент, когда он и впрямь отступится от своей мечты. - Но словно этого мало, ты убиваешь своих людей, которые пошли за тобой, потому что верили тебе... Ты считаешь, они заслуживают разделить твою судьбу? Ты обманул их, Александр. Пообещал славу, но привел туда, где даже похоронить их будет некому. Смертный не может шагнуть за эти пределы. Что будет и с людьми, и с богами, если ты их нарушишь? Даже если ты будешь признан фараоном, ты не останешься в Египте! - эти слова вырвались у нее сами собой, но лишь произнеся их, Сехмет поняла - вот то, что истинно беспокоило ее. - Ты не станешь истинным фараоном, и я не смогу стать твоей защитницей. Тебя всегда будет влечь край света. А что станет с Египтом, покоренным тобой? Ты не оставишь нам ничего. Твои обещания рассыпятся в прах вместе с твоим смертным телом. Так как же, скажи мне, я могу пропустить тебя к оракулу? Она замолчала, и в шатре разлилась тишина. Тишина простиралась до самого горизонта и дальше... Будто все боги затаили дыхание. А потом тишина разорвалась грохочущим ударом.

***

pov Александр

I used to think that I was strong, I realise now I was wrong 'Cause every time I see your face My mind becomes an empty space...

Сехмет вновь казалась ему сном, или миражом измученного пустыней путника, она уселась на низкий стул, словно это был ее трон, а весь его шатер теперь стал храмом. Она так упрямо продолжала приходить к нему, но не желала прямо высказывать истинных своих намерений. Проверяла ли она царя, или пыталась понять свое к нему отношение, после всего, что произошло уже с Египтом… Но Сехмет заговорила с ним о смерти, наклоняясь так низко, будто уже собиралась даровать ее ему или же наоборот предложить жизнь. Её лицо было так близко, а губы почти коснулись губ, когда горячее дыхание сорвалось с них, дыхание самой пустыни иссушающее и горячее. Он прикрыл глаза, на мгновение, ловя это дуновение, будто оно могло принести облегчение обезвоженному телу и уставшему разуму, сомкнул ресницы, теряя ее лик из виду. А пряди мягко защекотав щеку холодным взмахом, остались лишь невесомым касанием без начала и без продолжения. - Смерть.... Нет, умру я не здесь, а мои люди почтут за честь сложить свои головы рядом с моей. Но они верят мне и в меня, я не могу так обмануть их. И все лишения мы делим вместе. Иначе ничто не имеет смысла… - он разлепит веки, а глаза его, раскрасневшиеся от песка, теперь блестели какой-то болезненной самоуверенностью. – Я признаю твою власть над этими местами, и что недооценил всего, но и решить все неудобства предпочту сам, Сехмет. Он наблюдал за ней из-под полусмеженных век, сквозь ресницы, будто усомнившись в реальности богини вновь, ведь разум его был слегка надломлен сейчас. И он смотрел на нее зачарованно, будто умирающий видел свою избавительницу. Или скорее ему показалось, что он очутился дома, во дворце и в очередном приступе детской болезни к нему приставили служанку… Но вдруг раздался гром. Внезапно и резко, словно разламывая небо и весь мир надвое. Александр вздрогнул, меняясь в лице, будто предвкушающий неожиданную победу, но праздновать заранее – все равно, что проиграть. - Зевс громовержец меня не оставил или кто-то из твоих сестёр оказался ко мне более благосклонен, роза пустыни ... - обратился он к ней, и лицо Александра переменилось за секунду, просветлело, и облегчение залегло меж бровей расслабленной складкой. Он опустился на подушки, улыбаясь. - Боги не могут дать мне ничего, чего бы я не мог взять сам, - заслышав ещё один раскат грома, он все же поднялся с постели, - и оракул я найду сам. Он обошёл Сехмет все ещё достаточно устало, сил было мало, но, не желая более сталкиваться с ней взглядом, будто каждый может оказаться решающим для него и его решимости. Потому теперь он смотрел на ее спину, величественные тонкие изгиб, полотно тёмных волос, что были так аккуратно собраны на греческий манер, опять перемещали его домой... Ее опасения были понятны, но было ли за ними ещё хоть что-то, что он так боялся увидеть в чёрных зеркалах глаз. - Но если я останусь, принесёт ли это благость на берега Нила. - Александр посмотрел устало на богиню, слова давались ему с трудом, а от того каждое становилось слишком ценным, как капли воды в пустыне, - Сехмет не проси меня о том, что я не могу тебе дать. – Голос предательски надломился, заставляя царя перевести дыхание. - Не проси меня остаться... Иначе мой взор всегда будет тяготиться дальним пределом... Вавилон и все земли, что за ним. Но будто более не в состоянии противиться своему желанию, он легонько коснулся спины богини, медленно проведя рукой между лопаток по светлому одеянию, простой хитон, немного грубоватый под пальцами. Она выглядела в этих одеждах так просто, но в то же время ничто больше не затмевало ее красоты, Александр спустился пальцами к ее предплечью, легко перехватывая и заставляя повернуться к нему, он притянул ее ближе, чуть оглаживая шёлк волос у лица, будто пытаясь успокоить ее беспокойство. И слова его были решительны. - Я должен уйти, наказать персов, захватить все их земли, сразить Дария! Ты не понимаешь.... - Александр поднял руку, напрягаясь каждым мускулом из всех последних своих сил, резкая горячая вспышка, будто вспоров воздух, разрезала пространство, оставляя пылающую равную рану, только сделать лишь шаг...

I close my eyes The moment I surrender to you, Let love be blind, Innocent and tenderly true, So lead me through tonight But please, please turn out the light 'Cause I'm lost every time I look at you Lost every time I look at you

Молодой царь, обхватив ее плечи, подвёл к порталу, и тот был холодным, не смотря на пылающие края. Шаг, и вот перед богиней уже простираются высокие толстые стены, а сама она сидит на коне перед Александром, верный Буцефал несёт всадников по песчаной каменистой почве. Из-за стен виднеются дворцы, мощеные набережные и прекрасный сад, спящий город освещен огнями, и в тени того невероятного сада спят диковинные животные. Александр чуть трогает коня и вот они оказываются на мосту у самых врат Иштар, скрытые тенью ночи ото всех. Увидь их кто, и неминуемой погибелью будет наказана дерзость юного македонского царя. Его голос тихо шуршит над ухом богини. - Но даже там Египет будет в моем сердце. И однажды я войду сюда, и твоё имя будет на моих устах... Конь чуть ударил копытом, и Александр натянул поводья, от чего могло показаться, что Сехмет вся полностью в его объятиях. Чувствуя смятение богини, как легко она облокачивается в этой оторопи на его грудь, будто они готовы войти в сияющий Вавилон, пройти инкогнито спящими улицами, достигнув дворца и сада... Но хватит. Очередная вспышка и они оказываются вновь в шатре, преодолев тысячи стадий за одно мгновение. Александр не выдержав перемещения, потратил последние силы, припал на одно колено, он поднял упрямо голову на Сехмет. Видение или реальность. - Ты не можешь отнять у моего народа желание отомстить персам за все. И возможно ты тоже желаешь этого. Персеполис должен пасть. - Голос звучал сталью, воздух, кажется, начинал дрожать от напряжения. Первые капли гулко упали на стены шатра, заставляя содрогнуться. Благословенный дождь. Александр качнувшись, поднялся на ноги, ощущая, как звенит от истощения тело как наливаются тяжестью мышцы. Он откидывает полог шатра, безводная пустыня, омытая благословенным дождём. Александр делает шаг, разводя руки и подставляя лицо под капли, улыбаясь легко и открыто, а после смотрит на Сехмет, что осталась под сенью шатра. Вода возвращала жизнь. Капли жгли разгоряченное тело, неумолимо кусая огненную кожу, он рассмеялся, как смеются увидевшие чудо теряющие разум. - Ничто не остановит меня, прекраснейшая из всех пустынных роз.

***

pov Сехмет

Babylon At Your Feet

Люди никогда не слушают божественных предостережений; она забыла об этой простой истине. Они редко внимали знамениям, пока не становилось слишком поздно. И даже когда боги изъявляли свою волю прямо, пытались порой с ними спорить. - Не проси меня остаться... Иначе мой взор всегда будет тяготиться дальним пределом. - Смешно, богине - и просить о чем-то смертного, - Сехмет, не покидая своего трона, лишь слегка обернулась в сторону Александра, являя египетский профиль, гордый подбородок и немного крупноватый нос. Слова эти произнесла хоть и холодно, однако без прежнего высокомерного негодования. Она измучила македонского царя бесконечным переходам по осыпающимся под ногами пескам; но тот так и не сдался, и она чувствовала теперь - не сдался бы никогда. Много в этом человеке было упорства, иначе, должно быть, он и не был бы сейчас здесь. Египетские фараоны принимали корону как данность; ему же приходилось бороться за свое место под солнцем. А бескрайняя амбициозность... Люди всегда жаждут большего. Кто сказал, что юным красивым царем с непослушными, как у мальчишки, светлыми кудрями и мечтательным взором, не владела в глубине души та же страсть - жажда увидеть, познать и завладеть всем, чем только было возможно? - Но я предупреждаю тебя, Александр. Если ты покинешь Египет... Она не договорила, ощутив прикосновение столь неслыханное и столь дерзновенное, какого не ощущала уже сотни лет - чужую руку на своей спине, чье живое тепло чувствовалось даже сквозь ткань ее туники. Сехмет подумала было, что царь все же лишился рассудка от жажды, и не был теперь хозяином собственному разуму, если так смело касался богини, будто она была обычной смертной девкой, приведенной в шатер завоевателя. Она хотела было оскорбиться этому прикосновению, и не останавливала его лишь потому, что ждала, что вот-вот он опомнится, и в раскаянии отступит... но вместо того юный царь потянул ее рывком к себе, заставляя встать. От этого движения, властного, но вместе с тем бережного, Сехмет затрепетала. Боги не умели любить так, как люди, быть может, даже боялись этих чувств. И все же втайне их жаждали. Подобно глупышке Нефтиде, притворившейся собственной сестрой, чтобы лишь на одну ночь оказаться в объятиях Осириса. Расплачиваться за божественную войну тогда пришлось людям, а боги быстро забыли, из-за чего вообще начался их спор, потонув в кровавой борьбе за власть над страной. Любовь оказалась лишь удобным предлогом. - Я должен уйти, наказать персов, захватить все их земли, сразить Дария! Ты не понимаешь... Он едва стоял на ногах, но что-то стремился ей доказать, не ради подчинения - ради понимания, выговаривал слова одно за другим, словно от того, поверит ли она ему, зависит и успех его замысла в целом. А потом произошло что-то сродни его огненному колдовству в храме в Мемфисе - и вместо палатки, в которую набивалась жара, пыль и песок, перед Сехмет вдруг словно выросли из-под земли врата - огромные, внушительные, такие же высокие, как храмы в Мемфисе. Но в отличие от светлых храмовых стен, сложенных из песчаника, они не были расписаны затейливыми фигурами и сюжетами из жизни богов; ворота сияли в неверном свете факелов, потому что были облицованы насыщенно-синим, гладким, как слюда, кирпичом, в котором отражалось пламя. Стены были украшены золотыми фигурами животных - быков и кого-то еще, с головой змеи, но лапами льва и птицы, и хвостом, подобным скорпионьему, и чем ближе они подъезжали, тем выше и больше казались и ворота, и животные, и острые зубцы наверху стен, окружавших спящий город, и тем ярче блистали золото и синева, овеваемые ночной прохладой, шедшей от реки... Сехмет чувствовала ясно, что это не Та-Кемет; она не видела ничего подобного в своей родной стране, и река, медленно текущая справа от них, поблескивающая в лунном свете, была гораздо уже Нила. Хотя и напоминала его, такими же зелеными берегами, поросшими пальмами, но менее болотистыми. Сехмет в изумлении отшатнулась бы - но спиной натолкнулась на чужое тепло, ведь они уже не были в шатре, или все-таки были... Но мерное покачивание, фыркание коня, который их вез, свежий ночной воздух, руки Александра, придерживавшие поводья и вместе с тем обнимавшие ее - все это казалось реальным, реальнее даже, чем самая искусная иллюзия бога волшбы Хеки, и не менее реальным казался шепот, и убедительными слова, которые Александр жарко выдохнул ей в шею, натягивая поводья, чтобы она невольно прижалась к нему крепче: - Даже там Египет будет в моем сердце. И однажды я войду сюда, и твоё имя будет на моих устах... Колдовство рассеялось. Больше не было ни величественных и незнакомых ей ворот, отливающих ночной синевой, цветом индиго и золотом; и стояла она посреди походного шатра, а Александр больше не касался богини - он был едва ли не на коленях, но все еще не сломленный, упрямо взирая на нее, сдвинув брови. - Ты не можешь отнять у моего народа желание отомстить персам... И возможно, ты тоже желаешь этого. Она и правда желала этого; и кому, как не богине войны и мести подобало преследовать персов до самого конца, заставить скрываться в самых дальних пределах, истощая бесконечной погоней? Но она должна была сокрушать врагов фараона, а фараон должен был оставаться в Египте... И в момент колебания она услышала, как дождевые капли застучали по плотной ткани. Должно быть, молодому царю и впрямь благоволили боги... И ей оставалось лишь отступить. Вслушавшись напоследок, как капли прохладного дождя шипят, касаясь кожи Александра, словно в жилах его и впрямь кипел настоящий огонь, и вглядевшись в его счастливую, легкую улыбку. И еле удержавшись, чтобы не улыбнуться самой. Ведь теперь македонский правитель мог продолжить свой путь. — Храм Амона в оазисе Сива скрывал множество чудес. Окруженный безводной пустыней, он являл собой средоточие обильно росших трав, цветов, кустов и деревьев; говорили, что слаще фиников, чем здесь, в Египте не сыскать. Но еще до того, как путники, измученные многодневным переходом, подходили к этому раю посреди песков, их встречал необычный ключ - вода в нем в течение дня становилась то леденяще-холодной, когда солнце вставало в зенит, то постепенно нагревалась, по мере того, как солнце клонилось к закату, и в полночь уже кипела, словно в котелке. Но сейчас был полдень. Солнце стояло высоко, и Сехмет, нырнувшая в источник, смотрела сквозь прозрачную воду на сияющий диск, словно ожидая от отца своего, Ра, ответа на вопрос - стоит ли ей препятствовать Александру, или же войти с ним к оракулу, как равным? Но ожидание то было пустое; отец ее предоставлял действовать дочери. Египетские боги замерли, ведь до оракула, до решающего слова, которое провозгласил бы верховный жрец, оставалось совсем немного. Александр, быть может, станет началом новой династии; и если даже защитница фараона признает македонца сыном бога - значит, так тому и бывать. Сехмет вынырнула из прозрачной воды, леденящей до того, что ломило бы зубы, сводило бы кости, не будь она богиней. Отбросила мокрые волосы, ощущая, как горяч воздух, несмотря на холод родника. И медленно вышла на берег - смуглая, гладкая, как собственное изваяние в храме в Мемфисе - разве что лик был все еще человеческий, а не львиный, прямо навстречу македонскому царю, ведь о присутствии его она знала уже давно. И с каждым ее шагом капли воды, сверкающие на солнце, скатывались по телу богини, но не достигали земли, окутывая ее полупрозрачным сверкающим одеянием, подобно тому, какое носили ее жрицы на празднествах в честь покровительницы Мемфиса. - Ты и впрямь достигаешь своих целей, царь Александр, - произнесла она, все еще насмешливо, словно иначе просто не могла - не тогда, когда на нее смотрело столько изумленных глаз, ведь впервые она явилась не одному лишь только юному царю. - Но дальше пройдешь только ты один. Оставь своих друзей и воинов, идем со мной... Узнаем же наконец ответ на вопрос, который ты так давно желаешь разгадать.

***

pov Александр Он подставлял дождю лицо, будто желая смыть с глаз эту душную пелену, стереть с губ ощущение чужого дыхания, а быть может и самой смерти, ведь на спасение Сехмет походила едва ли. Он радовался как ребенок, и разбуженные дождем верные войны, выбирались из палаток посмотреть на невероятное чудо. Александр отерев лицо рукой, смахнув воду с бровей и щек, посмотрел на Сехмет, что хрупкой талой тенью все еще стояла под сводом его шатра. - Что ты хотела мне сказать, что, если я покину Египет, - чуть кивнув головой, решил испросить он у богини. Когда она хотела ему что-то сказать, ее тон был слишком предостерегающим, немного сухим, будто древнее пророчество и самую малость обеспокоенным. Но, как и любой смертны македонский царь едва ли прислушивался ко всему, что говорили ему боги, ведь жизнь была так коротка, а столько свершений миражами представали перед ним, когда он глядел за горизонт. Смертные не слушают богов, ведь на это нужно тратить драгоценное время, а его никогда недостаточно. Вместо ответа, он получил лишь взгляд, который сложно было трактовать, и Александр перестал улыбаться, она вновь ушла до того, как кто-либо мог бы ее увидеть в его покоях. Их встречи напоминали тайный сговор двоих, их разговоры с каждым разом становились все отчаяннее. Александр еще раз отер лицо ладонью, от воды казалось, все силы возвращаются, а почти затушенный огонь надежды вновь разгорается высоким костром. Дождь закончился, а это значило, что зной станет еще невыносимее, спасало одно – ночь. Набрав скопившуюся воду во впадине, исчерпав ее почти всю до капли наполняя бурдюки, отряд продолжил свой путь. Еще целых два дня пути, они скитались среди коварных песков, что, то осыпались, затягивая ноги, то вдруг становились тверже скалы. Там где проливался дождь, прорастали крепкие кристаллы невиданной красоты, где молния встречалась с землей, наливались прозрачные твердые камни. Пустыня была местом чудес, если смотрящий умел видеть. Пустыня была густо населена, если смотрящий мог слушать и, конечно же, пустыня была опасна, если смотрящий не был осторожен. Но главные чудеса были лишь впереди. Преодолев самую опасную часть пути, выйдя, наконец, из засушливых раскаленных, как поминальные костры мест, отряд замер. Поднявший вверх руку проводник, велел слушать и там, откуда будет слышно карканье воронов, откроется путь к оазису. Но он не может пойти с ними, свою часть он выполнил и получил за это достойную награду. Говор воронов казался неразборчивой скупой бранью, ничего не оставалось, как последовать за ним. Александр ускорил своего верблюда, желая как можно скорее достигнуть оазиса. И перед ними действительно предстал зеленеющий среди бесплодного песка сад небывалой красоты. Сад этот скорее был природным, чем рукотворным, здесь вокруг небольшого озера росли пальмы и травы, цветы и лианы, были финики и неизведанные фрукты. Будто вырванный из другой реальности и аккуратно вписанный в пустыню чудесным миражом, таким представал перед путниками оазис. Когда до «Горького озера» оставалось менее одной стадии, воды источника вдруг разошлись мелодичным плеском, а из них будто сама богиня Афродита появилась девушка, смуглая кожа которой отливала на солнце пряным медом, а скатывающиеся по телу капли, очерчивающие каждый изгиб, собирались золотыми нитями, и подпоясывались тесьмой невесомого пара, превращались в легкое одеяние. Она ступала по песку босиком, будто жар, исходящий от него не приносил ей ни страданий, ни боли, казалось, она вообще не чувствовала его, ведь то была родная для нее стихия. Подъехав ближе, Александр узнал в девушке солнечную богиню, что уже трижды являлась ему, то в опьянении, то будто в бреду, а после исчезала, не обнаруживая себя. - Кажется это твоя исчезающая незнакомка? – поравнявшись с царем, спросил Гефестион, почти не в силах отвести от богини взгляд. Александр лишь сдержанно улыбнулся другу, тая по краю зрачка озорные искры, но так ничего и не ответил. - Но дальше пройдешь только ты один… Отряд замер в немом оторопелом беззвучии, они шли столько дней, и теперь повстречав среди пустыни женщину, должны были доверить ей своего царя. Александр же спешился, сокращая расстояние между ними до десяти шагов, и верный друг не отставал от него. - Не стоит тревожиться, друг мой, разбейте лагерь и как следует отдохните, - чуть придержав Гефестиона за локоть, обратился к нему царь. – Защитница фараонов не навредит мне. Окинув женщину любопытным взглядом, будто совсем недоверчивым, но в тоже время пораженным, македонянин замер, чувствуя этот холодный трепет отчужденности, что отличал смертного от бога, а после медленно перевел взор на своего царя. Тот же, кажется, полностью доверял богине, и хотя сейчас смотрел на Гефестиона, что-то такое уже было в его сером взгляде под беспокойными бровями, серебристая пелена седого дыма от горящих чаш в храме, одна единственная просьба верить в него, как верил всегда… - Навредит не более чем уже,… - почти на самое ухо сказал Александру друг, и еще раз посмотрев на богиню, отступи, лишь бы покинуть круг ее влияния и тяготиться пересыхающим в ее присутствии горлом. Сто стадий от «Горького озера», чтобы достигнуть и миновать «города Аммона» и через день пути подойти к священному участку. Озеро, где оставил своих воинов македонский царь, было не менее ошеломительным, чем само явление Сехмет, он набрал из него воды, что должно было хватить на день пути, такой студеной, что дрожь пробежала по всему телу, и сами кости отдались тугой острой болью. Александр взглянул на Сехмет, удивленно поразившись, солнце скрывало тенью её лик, вырисовывая лишь темный силуэт, не мог он видеть насмешливого взгляда, над смертным, что встретил очередное чудо. Но нисколько это не оскорбляло и не задевало правителя, ведь он прошел столько земель и повидал многое, но продолжал дивиться всему, что находило в нем искренний отклик. - Я не думал, что пустыня может быть столь чудесна, великая богиня, - сказал Александр, поднявшись от темных, но почти лазурных вод, что напоминали прекрасное око самой пустыни. – Она может быть коварным врагом, а может быть ласковым другом, - продолжил он, ступая вслед за ней, и они все дальше удалялись от лагеря, теряясь среди косых изломов дюн. – И ты никогда не знаешь, сколько испытаний ниспошлет она, прежде чем сделать выбор, ведь так? – он бросил мимолетный взгляд на горделивый профиль. – Впереди целый день пути, Сехмет, не лучше ли седлать верблюда? – и Александр протянул ей руку, предлагая помощь.

***

pov Сехмет Воины безмолвствовали, ожидая решения своего царя; на лицах их читалась тревога, но было ясно - они доверяют македонцу ничуть не менее, чем до входа в безводную пустыню, где могли сложить головы, а может быть, даже и более, после всех этих чудес, случившихся с ними. Обводя их взглядом, Сехмет встретилась глазами с молодым македонцем, немногим старше Александра. Тот смотрел на нее недоверчиво, но не было в том недоверии дерзости, отличавшей серые глаза его царя; а все же и готовности почтить богиню не было. И Сехмет узнала его: это был тот, кто сопровождал Александра в ее храм, в ту ночь, когда они впервые встретились на празднике в Мемфисском дворце. И все с такой же верой он смотрел на своего царя, только теперь к вере примешивалась тревога и боль. Быть может, потому, что этому юноше было дано заглянуть немного дальше в судьбу Александра, чем на это был способен сам царь царей? - Твоему другу разве не по нраву, что его царя посетила богиня этих земель? - с усмешкой спросила Сехмет, когда они отошли от воинов, становившихся на отдых. Позади был оазис Горького озера, впереди расстилались дюны, и лишь вдалеке, в неясном мареве, словно можно было различить очертания чего-то, смутно напоминающего храм - а впрочем, может быть, то были лишь песок и жар, поднимающийся от него. - Неужто твои воины не верят, что Александр и сам может оказаться сыном бога? Александр подал ей руку, ведь юный царь думал, что им предстоит долгий путь, тогда как от храма его отделяло лишь то, что на самом деле скрывалось в его сердце. И Сехмет смотрела на него с легким прищуром некоторое время, словно всех их встреч ей так и не хватило, чтобы разгадать природу молодого царя, искренность его намерений, реальность его замыслов. Ей вспомнилось колдовство, которым владел Александр, и магия, заставившая ее поверить, будто вместо того, чтобы стоять в пыльной палатке, она вместе с македонским царем въезжала в величественный персидский город... Этой магии она не знала, и не могла понять - делало ли Александра особенным колдовство? Или же сам по себе он был столь иным, что огненная волшба становилась частью его сути? И может быть, поэтому богиня, имея возможность вернуться к богам, и обратиться к отцу своему Ра, до сих пор этого не сделала: молодой царь был так уверен, что ему предстоит путь великого человека, что хотелось узнать, как боги откликнутся, если он сам их позовет. Ответит ли ему оракул утвердительно на вопрос, является ли он сыном бога, или же промолчит, и изгонит самозванца? И какое будущее предскажет ему, память в веках или забвение, успех в борьбе с персами или позорный конец? Узнать это можно было совсем скоро; и Сехмет оперлась на поданную царем руку, чтобы удобно устроиться в седле. Сам Александр предпочел идти рядом, словно был не царем, а простым погонщиком, помогавшим египетской принцессе добраться до места в безопасности. Она смотрела на него изучающим взглядом, ведь впервые они встретились при ясном свете дня, который вычерчивает все едва заметные детали. Но едва ли можно было узнать о нем больше, чем она уже знала. При свете дня он был так же привлекателен для смертных женщин, как и в последних лучах заката, и в сумраке наступившей ночи. Его волосы, от природы светлые, на солнце выгорали сильнее, и от этого он казался даже моложе своих лет, как будто мальчишка, который все время проводит на улице, не зная настоящих битв, но то и дело попадает в неприятности, остающиеся на память ссадинами и синяками. Александр словно погрузился в свои мысли, готовясь к встрече с оракулом; он вел верблюда, глядя на горизонт отрешенно, и как будто не замечал пристального взгляда богини. - Ты необычайно молчалив сегодня, царь царей, - проговорила Сехмет, отрывая от него взгляд и тоже глядя на горизонт, изломанный рисунком золотых песчаных дюн. - Или богини сходят к тебе так часто, что уже и сказать им нечего? Она искоса поглядела на него, замечая уже знакомые дерзкие искорки в глазах. Что ж, пока дерзость ему не изменяла, это был прежний Александр, и едва ли он изменится, что бы ни предсказал ему оракул. - Там, в храме... Ты явил свое колдовство, - начала она, не удержавшись, словно любопытная кошка, обнюхивающая сосуды, в которых может скрываться что-то интересное. Ведь после того, что скажет оракул, Александр иначе может истолковать то, чем обладал, судя по всему, уже долгие годы. - Давно ли оно с тобой? Знают ли о нем твои воины и... твои друзья? Из-за этого ли они решились идти за тобой?

***

pov Александр Стоило им отойти от лагеря, как вдруг Сехмет заговорила. Словно сам взгляд Гефестиона ей был не по нраву, или точнее то, что она могла расслышать из их тихой беседы меж собой. Александр лишь усмехнулся одним уголком рта - Не обижайся на него, обласканная солнцем, он слишком сильно беспокоится обо мне, - расплывчато замечает Александр. – Вам богам не понять тревог обычных смертных сердец, не понять тех бурь, что сопровождают наши короткие жизни. А что до воинов, может они и верят, но куда важнее то, что они верят в мою способность уничтожить персов. Сехмет забралась в седло, и теперь ее лица было не разглядеть, словно солнце, которому она благоволила, решило скрыть все чувства и эмоции своей хозяйки. Будто пытаясь уберечь богиню от ожогов столь сильных, которые могут затмить своим жаром даже само солнце. - Возможно, тебе стоит спросить само солнце, об этом, чем так обеспокоен мой самый близкий друг… - загадочно замечает царь, беря верблюда под уздцы, и следуя чуть впереди. Хотел ли он первым различить храм оракула на горизонте и вступить на священные земли, где обитал сам верховный бог. А может быть и бог всех богов, звался же он царем царей… В своей задумчивости Александр даже не замечал жара пустыни, что медленно шел на спад, вслед за движением солнца, что медленно скатывалось ближе к горизонту, очерчивая свой идеальный полукруг на безоблачно лазурном небе. Как и того, насколько вязкий здесь стал песок, словно каждое движение должно отдаваться неимоверным усилием на пути. Его взгляд пленили расплывчатые очертания на горизонте, они всегда оставались там, не ближе и не дальше, как недостижимая мечта, или небо, которого никогда не коснуться рукой. Не замечал царь и странной тишины, что окутала знойным маревом все вокруг, забираясь под куффию и светлые одежды, как песок путался своими мелкими песчинками в светлых взмокших волосах. Но не чувствовал Александр ничего из этого, так очарован был влекомый храмом в дали. Он бы и про свою спутницу успел позабыть, если бы не пофыркивание верблюда и ее голос, что разлился студеной водой по раскаленному железу, с шипением привлекая его внимание вновь. Она явно была уязвлена его странным молчанием, хотя до этого он разил ее своим красноречием, будто от этого зависели многие жизни. - Я думал, что утомил слух богини своими речами, что едва ли достали ее сердца, - ответил македонский царь, - а раз не смог я ни задеть, ни ранить его так и зачем попросту тратить слова? Но она была права. Александр будто, наконец, задумался о своем намерении серьезно, вначале это выглядело простым приключением, у него таких была масса, порой многое еще представлялось ему как занятная опасная, но все же, игра. Вызов, который он обязан преодолеть или взять осадой, ведь иначе все мнимое величие может рассыпаться как карточный домик, но думал ли он об этом, когда брал Тир или грабил в ожесточении Фивы. Едва ли, можно думать о своем величие, когда что-то занимает твой ум настолько, что ты никак не можешь бросить разгадывать загадки и искать подходы, пока очередная преграда не падет к ногам. Когда распален до самых вен, азартен в самом своем сердце, и искры осыпаются с кончиков волос, словно само солнце раздает золотистые поцелуи, благоволя. - Там в храме… ты явил свое колдовство… Александр лукаво обернулся на богиню через плечо, и по краю его серой радужки цвета остывшего пепла, будто пробежали голубоватые искры, теряясь в глубине почти черного угольного зрачка. Искры, что жили в нем с самого рождения… и все рождения до… Он пытался разглядеть выражение ее горделивого лица, как вздернут надменно ее подбородок, боги всегда общаются с людьми с позиции сильных. Но он явил колдовство, не понятное для богини, неизведанное для этих мест. И это заставило его отвлечься ото всех своих дум и даже от силуэта храма, что выписывался на горизонте уже отчетливее, чем ярче становился сумрак и чем насыщеннее сияли звезды над ними. Яркие капли божественного сияния, что замирали на кончиках подведенных ресниц Сехмет любопытством, сродни человеческому. - Колдовство, что явил и после,… показав тебе Вавилон. Колдовство почти близкое к силе богов, но я смертен и не все можно решить этой странной магией, у нее есть свои изъяны. – Он замер, полностью поворачиваясь к богине, и просветлев лицом, продолжил, не отрывая взгляда от её безмолвного лика в звездном свете. – Моя сила была со мной всегда, возможно даже дольше, чем дано помнить. Ведь так мутна река воспоминаний. Сила дарованная, если не богами, то кем? Или же это проклятье, возлюбленная дочь Нила, Сехмет? – он говорил, но самих ответов у него не было, как не было и объяснений, коих не появится и после, раз уж даже божественная сущность не ведает о таком колдовстве. – Огонь подчинялся мне всегда, как тебе подчиняется жар солнца. Не мог ранить меня или убить. Но чтобы жить среди людей, лучше скрывать свой дар, иначе как ты поймешь, что люди следуют за тобой, … а не за тем, что ты сам не в состоянии объяснить. – Он сделал паузу, приглядываясь к богине. – Несколько моих самых верных друзей знают, те, от кого нельзя скрыть ничего. Но люди идут за мной, потому что я человек, потому что знаю их горести и переношу лишения с ними ведя к победе, как полководец, как правитель… Александр озорно улыбнулся, раскрывая ладонь навстречу Сехмет, как самому солнцу. - Может ли быть хоть что-то ближе к солнцу, чем сам огонь? И тонкий язычок пламени сорвался с ладони, обвиваясь вокруг нее словно маленькая змея, не кусаясь, но ластясь к коже, укутывая ту пламенем. А после, собираясь тугой пружиной, закручиваясь маленьким вихрем, и замерев в воздухе, рассыпался искорками, так отчетливо напоминающими звезды над их головой, а после карта неба осыпалась на песок черным пеплом, и все вновь погружая во тьму. Александр отвернулся, даже не желая знать или скорее видеть ее реакцию, изменится ли после этого между ними хоть что-то. Застрявший навсегда где-то посредине между людьми и богами, ему не хотелось бы, чтобы Сехмет разочаровалась в нем или же наоборот, только из-за его умения обуздать огонь, стала относиться как к еще одному сыну Ра или Зевса. Александр нахмурил брови, мучаясь от повисшего молчания и тогда приглядевшись к темноте, увидел храм, опутанный, будто серебряными нитями света. И храм тот был так красив, но в тоже время прост, что сердце начинало трепетать, а ноги сами замерли не в силах сделать шаг и ступить на священную землю. Но поверни он обратно, что окажется за плечами. Александр замер в нетерпении, но и в растерянности. - Скажи мне, Сехмет, что будет, поверни я сейчас назад? Но в глубине своего сердца, он уже знал …. Никуда он не повернет.

***

pov Сехмет Александр не единожды говорил уже о том, что богам понять было не дано. И это уязвляло богиню, хотя не могла она не признать, что в чем-то македонский царь, такой раздражающий в своей уверенности, прав. Жизнь бога и жизнь человека течет по-разному, их масштаб несоизмерим... Человек - песчинка перед божественной волей. Но как же может быть одиноко, если окружен лишь незыблемыми пирамидами, тогда как там, внизу, у подножия, люди рождаются и умирают, смеются, плачут, любят, страдают. И когда среди них есть те, кто смело бросает вызов богам, даже осознавая свою незначительность по сравнению с их силами. И теперь... кажется, она догадалась наконец, для чего македонский царь бросал свой вызов. - Значит, Александр, ты ищешь любви этих людей... Ты желаешь или задевать сердца, или вовсе не владеть ими. Желаешь, чтобы шли за тобой, а не твоим колдовством, - произнесла богиня отрешенно, но слова ее словно подхватил ветер, и унес в пустыню, рассеял пылью среди золотящихся под солнцем песков. Ей казалось, что она почти поняла это желание - почти, но не совсем, ведь стремление богов к тому, чтобы им поклонялись, было скорее эгоистичной необходимостью, потребностью, без которой они лишались своей силы. Стремление же Александра было иным... Или может быть, так было только сейчас, и в будущем он не выдержит тяжести завоеваний? - Люди идут за мной, потому что я человек, потому что знаю их горести и переношу лишения с ними, ведя к победе, как полководец, как правитель... - Да будет так, царь царей, - произнесла Сехмет еле слышно - и она впрямь сейчас желала, чтобы так и было. Чтобы люди Александра, преданные ему, до самого конца верили в своего царя, не отступая от цели, к которой он их вел. Но отчего-то желание это отозвалось горечью на губах, словно это было уже предначертано, словно человеческую природу не изменить... И какими бы прекрасными не были мечты юного царя, рано или поздно их подернет пепел. И серые глаза омрачатся безумием, и не будет в них уже сверкать, как сейчас, ни лукавство, ни едва заметные голубые искорки. - Может ли быть хоть что-то ближе к солнцу, чем огонь? Сехмет протянула руку, почти неосознанно, чтобы коснуться крошечного язычка пламени, который он создал для нее. Богиням не показывают фокусы, богинь не развлекают, дары их - это жертвенная кровь и фимиам, и ей никогда еще не приносили в качестве дара... чудо. Но она не успела. Всполох рассыпался искорами и исчез, и она сжала пальцы, чувствуя, как подкатывает незнакомое, щемящее чувство от того, что богам не понять бурь, сопровождающие быстротечные людские жизни. Ведь египетские боги почти никогда не спускались к людям. И она замолчала - надолго, пока не услышала ставший уже знакомым голос юного македонского царя, который вел ее верблюда под узцы. - Скажи мне, Сехмет, что будет, поверни я сейчас назад? Она посмотрела на него с высоты своего седла, своего божественного облика. Он уже сам знал, что сделает, не важно, каким будет ответ, но она все-таки ответила. - Ты окажешься там, откуда пришел, - вымолвила она со вздохом. - Ведь так все и устроено у людей? Если они сдаются, то оказываются там, откуда начали. И иногда им предоставляется шанс попробовать заново. Но есть ли у тебя время, Александр, на то, чтобы поддаваться страху и поворачивать назад? Ты и сам знаешь, что твоя дорога ведет тебя только в одну сторону... - она запнулась, желая сказать, как выражались греки - что путь Александра лежит в Азию, но вместо этого сказала иначе... по-египетски. - К солнцу. На восход. Она протянула руку, и Александр помог ей спешиться; и на этот раз, быть может, оттого, что юный царь пребывал в смятении от того, что ждало его в храме, а может быть, по иной причине - она наконец почувствовала то самое колдовство, которое так поразило ее в храме, и которое она тщетно пыталась почуять после. Она приложила ладонь к его груди на пару ударов сердца и почувствовала, даже сквозь одежды - у него под кожей словно и впрямь был огонь. Не такой, как если бы македонский царь был болен, и метался в лихорадке - этот жар Сехмет знала хорошо, недаром ведь именно ее умоляли об исцелении, именно в ее храме всю ночь горели жертвенники, и именно ее статуэтки фараоны заказывали у мастеров, когда народ Египта поражала хворь. Это был жар заразной отравы, терзавшей больного, он не находил выхода, и оттого распалял тело. Но оказавшись на мгновение так близко к Александру, богиня чувствовала нечто совсем иное. Этот огонь жил сам по себе, бежал по венам, как живая, насыщенная дыханием кровь. Он исцелял, согревал, придавал силы, и не иссякал, потому что источник у него был живой. Он тоже, должно быть, искал выхода, и если бы нашел... Сехмет прикрыла на мгновение глаза, и подумала о почерневших стенах древних храмов, о разбитых статуях, о разрушенных городах и деревнях, о руинах Мемфисского дворца, о почерневшей земле - но не от того, что Нил разлился и принес с собой плодородный ил, а от того, что выжжена она была дотла гневом македонского царя... Если бы он был иным. Если бы он искал другого, не того, о чем заговорил в начале их пути. Не любви. Сехмет отступила, открывая глаза, преисполнившись той же задумчивости, которая овладела самим Александром на дороге в храм. Оракул ждал их - она чувствовал это по тишине, воцарившейся вокруг. Они вступили в оазис, в прохладу и свежесть растений и деревьев, песок под ногами сменился на мягкость травы. А навстречу, по ступеням храма, прекрасного в своей простоте, в чистоте своих форм и подогнанных камней, словно не могло быть здесь чего-то неправильного, неточного, спускался к ним старец, простирая руки - но не к ней. К Александру. Приветствую тебя, сын мой.

***

pov Александр Слова богини звучали сухо и отрешенно, словно тот ночной ветер, что гулял меж спокойных дюн, не приносивший ни прохлады, ни облегчения, ведь поднимал жар от песков в прокаленный за день воздух. И словно проводя черту между богами и людьми. Сехмет говорила это, и не оставалось сомнений у юного царя, что она видела многих и многих людей, что уходили и приходили, порой даже не оставаясь песчинкой в ее воспоминаниях, не удостоившиеся внимания тысячи и тысячи царей и правителей. Так же уйдет однажды и он, вот только из личного тщеславия хотелось Александру, чтобы Сехмет помнила о нем хотя бы сотню лет, а там, кто знает, чем обернется бесконечное путешествие первой искры. Но сейчас, когда он так жадно пил жизнь за жизнью, никак не пресытившись таким существованием, покуда, каждая жизнь еще в новинку была огненному, слова Сехмет нисколько не обнадеживали его, рисуя скорее будущее темными прокаленными оттенками сажи, нежели яркими всполохами блеска огня. - … ты и сам знаешь, что твоя дорога ведет тебя только в одну сторону… Он прищурился, глядя на нее, ведь богиня вновь была права, оставляя за собой лишь шлейф выжженной земли, огонь никогда не возвращается в одни земли дважды, пока не пройдет достаточно лет. - Да, моё время убегает, как песок сквозь пальцы, богиня, - слабая улыбка, и взгляд, будто он знает, что ей известно куда больше, чем она говорит, будто сам чувствует, что боги не всегда могут охранять его. И однажды ляжет он на поле боя, как ложатся его войны, и может, более не поднимется, и в тот миг он навсегда останется легендой о попытке стать великим. Александр подставляет сильную руку, помогая Сехмет спуститься. На секунду, мазнув пальцами, задерживая руку на его груди между вдохом и выдохом, он ощутил, словно луч солнца прокрался ему под одежду своим живительным теплом, согревая все тело после долгой холодной ночи. Когда ты ощущаешь близость света и обретаешь вновь веру в то, что давно стало пеплом. Чувствуя как по телу пробегают мурашки от того тепла, и как хочется черпать его ладонями, собирая в пригоршни, ловя на кожу. Александр прикрыл глаза, легонько скатываясь пальцами вдоль спины богини, но в тот же миг понял, что странное светлеющее чувство внутри прошло, и прохлада ночи вновь завладела всеми его ощущениями, опутав тугими узлами. Шаг назад и странная выстроившаяся на мгновение связь растаяла в сумраке ночи, так и не вспыхнув горячими искрами. Он взглянул в ее глаза, успев встретиться взглядами, прочесть по чуть раскрывшимся от удивления губам, будто растерянной богини, что узнала она его секрет, что видела, чем он мог бы стать. Если бы был иным. Если бы избрал иной путь. Не любви. Поклонения… путь, которым прошел некто очень похожий на Александра, на бившиеся в его жилах искры, почти идентичный и все же иной. И качнул головой Александр, заставляя светлые кудри рассыпаться отрицанием, но обещанием, что никогда не узнают земли богини Сехмет такой участи. Морок спадает, как падает вуаль с тела танцовщицы, и все вновь возвращается в своё русло. И отступать было бессмысленно, даже если оракул и не скажет того, чего в глубине своего сердца так жаждал молодой царь. Уравняться с богами, получить право на владение всем миром. Время ускользает. Он делает шаг к храму, трава еле различимо шуршит под подошвами и навстречу ему является жрец. Он был настолько стар, будто видел рождение мира, будто сам был избран богами, чтобы нести на своих плечах печальную участь навеки бессмертного, лишь бы его устами могли говорить боги, и он присматривал за священной землей, куда не дано было попасть, не изведав лишений. Жрец был облачен в белые одежды, опирался на длинный посох, а волосы и борода его были чистейшего серебристого оттенка, будто окунувшись однажды в источник, откуда звезды пили свое сияние. А может, этот источник и был в самом храме… - Приветствую тебя сын мой. - Приветствую и я тебя, и впредь буду называться так, если дашь мне власть над всей землей, - воодушевленно произнес Александр, поклонившись жрецу. - Как необычно видеть тебя здесь, - обратился жрец к богине, будто говорить с богами было самым обычным для него делом. – Приветствую и тебя, дочь солнечного Ра. И после этих слов он пригласил их внутрь, и каждый шаг отмерялся тихим стуком посоха о камни пола, что так искусно были подогнаны, составляя собой почти гладкое полотно. Стук этот будто отмерял дыхание самого мира, каждую секунду, каждый проблеск звезды на небе. В центре находился источник и блеск его мог бы поспорить с сиянием луны и всех мириад звезд, что сейчас рассыпаны были по плащу молчаливой Нут. В этом источнике хранилась мудрость всего мира и всех времен, и то вскипая, будто нагретый солнцем, то становясь вновь холодным, будто растопленный ледник, источник бил из пола и образовывал небольшой овал, напоминавший скорее глаз, а тончайший пар поднимавшийся над ним заполнял все вокруг спокойствием. Оказавшись внутри, Александр почувствовал, как отступают все тревоги и как замирает в умиротворении душа, мягко ведомая ударами посоха. Словно порастая душистыми травами, что было тут в изобилии, и что обрамляли края источника, опутывая по рукам и ногам сонным приятным маревом, от которого не хотелось избавляться, а лишь принять. - Позволь преподнести тебе дар, о всезнающий, за то, что оказался милостив и радушен к нам – произнес юный царь, желая отблагодарить хранителя этого места. – Самым ценным, что не сыскать во всей пустыне. И самым необходимым для жизни. Старик улыбнулся сухими губами, что были испещрены за годы песком и ветром, словно старая кладка песчаника. - Оставь свой дар у самого входа, а несколько капель опусти в источник, - молвил он. И взяв бурдюк с водой, Александр выдавил несколько капель в источник, а после отложил его. И тогда старик вновь заговорил. - Путь что ты избрал, - произнес жрец тихо, будто сам источник тихонько бился из-под камней пола. – Не прост, но успех на этом пути будет тебе доказательством твоего божественного рождения, ранее ты не знал поражений, а теперь станешь непобедим. Улыбка тронула губы Александра, его невозможно было сдержать, как невозможно таить угли в ладонях, он расцвет, будто вихрастый мальчишка воодушевленный необычным подарком, обернулся на Сехмет, и в этой улыбке можно было прочесть, что разве могли быть какие сомнения в его сущности. Наследник древних героев и сам мог считаться почти богом, оттого и стремления его всегда оборачивались триумфом, оттого и искра в венах благоволила всем начинаниям. Теперь не останется больше никаких сомнений в его притязаниях на египетский трон… Но раз уж он теперь узнал наверняка о своей сущности, не делали это его куда более одиноким, отстраняясь теперь от людей по рождению, стремясь к величию самих богов. И улыбка на мгновение меркнет на его устах и взгляд из-под опустившихся тяжело бровей опускается в пол. Его желание исполнилось, но сделало ли оно счастливее юного царя… или подтвердив свои сомнения, он так навсегда и останется где-то между двух берегов, как остается жертвенная душа посреди изумрудных берегов Нила, ради процветания всея… - Но остерегайся искушения на этом пути, царь царей, - произнес вдруг оракул мерным плеском, когда воды источника окрасились чернеющей гарью, - остерегайся таящегося в недрах памяти. Помни всегда, зачем боги даровали тебе величие,… помни, что неустанно смотрят они теперь на тебя и твои деяния, - омывшись алым, вода стала вновь прозрачной как слеза. И больше ни голосов, ни жреца. Александр делает шаг назад, не зная как трактовать последние слова, сказанные ему божественным отцом Зевсом или Амоном, а может быть кем-то иным, неизвестным и всеобъемлющим. Македонский царь в легком смятении обернулся на Сехмет, будто испугавшись, что исчезнет и она. Но стоило обернуться, как стояли они теперь у темных вскипающих вод «Горького озера» у спящего лагеря людей Александра. Пара костров среди разбитых палаток и шатров, мерно спящие верблюды и звуки пустынной ночи, что живее самого раннего часа на рассвете. Они вернулись туда, откуда пришли, как и бывает у людей. * - Не желаешь ли остаться, прекрасная дочь Ра? До утра еще так далеко, а путешествие выдалось таким утомительным…

***

pov Сехмет Они вернулись туда, откуда пришли... И теперь, в спящем лагере казалось, будто все произошедшее было сном. Ведь сны простирают свою власть и над людьми, и над богами; и хотя богиня и юный царь покинули македонский лагерь много часов назад, Сехмет знала, что наутро, когда бархатистая темно-синяя небесная гладь уступит место бледному рассвету, сподвижники Александра проснутся и станут рассказывать друг другу о том, что видели своими собственными глазами. О юном царе, которого оракул нарек сыном бога, и которому предсказал путь величия и побед. И воины снова пройдут по безводной пустыне, обратно в Египет, и отныне путь Александра и впрямь будет вести его только вперед, без права на возвращение. А пока этого не произошло... - Не желаешь ли остаться, прекрасная дочь Ра? - легкое касание, которое переросло в согревающее тепло, когда пальцы, в которых бьется огонь, скользнули по ее плечу. Когда юный царь, вдохновленный услышанным пророчеством, окрыленный своим родством с богами, так явно теперь подтвердившимся, огладил ладонью ее предплечье, провел по внутренней стороне руки, спускаясь к запястью, чтобы взять ее руку в свою. Сехмет никогда не было холодно в пустыне, даже ночью, когда та остывала, когда над песками начинали гулять холодные ветра и люди кутались в свои толстые накидки, прижимаясь к теплым бокам вьючных животных, чтобы не замерзнуть к утру. Но хоть богине и не было холодно, это касание живого огня казалось обжигающим - почти таким же, как кипящая вода в источнике, у которого они стояли. - Останься со мной, ты ведь слышала слова оракула. Почти меня своим вниманием, Сехмет... до утра, а после отправимся обратно в Египет. И я войду в него как законный фараон, осененный благосклонностью богини. В глазах цвета пепла и грозового неба, теперь она видела это явно, мелькали синие всполохи - словно молнии, расчерчивающие небо, когда воздух пахнет иначе, сладко и волнующе. И слушая его речи, Сехмет дала увлечь себя в объятия, как будто ей, бессмертной богине, и правда могло потребоваться человеческое тепло... Но теперь она отстранилась, извернулась, упираясь ладонью ему в грудь, и сказала без насмешки, хоть и с едва заметным лукавством. - Все сложилось так, как ты хотел, царь царей. Фараон - сын бога, и значит, ты можешь править Египтом. Но если ты сын бога, значит, мой брат, не так ли? Как же я могу остаться? - А разве Осирис не был братом Исиде? - ответил он, и под упавшими на глаза светлыми прядями, в упрямых серых глазах Сехмет прочитала память мальчишки о богах и героях, об историях и легендах, которыми он восхищался с самого детства, которым стремился подражать, и в которых видел так много общего с собственной судьбой. Что ж, теперь он и вправду встал на ступень ближе к ним, но сулило ли ему это счастье. А впрочем, должна ли она была думать о его счастье? Сехмет отступила. Боги - лишь наблюдатели... Они не могут быть частью жизни людей, столь скоротечной, что убегает быстрее, чем песок сквозь пальцы. - Умерь свои желания, о Александр, фараон Двух земель... Лучше оставь их для свершений, что еще предстоят, - отступив, она снова стала богиней, снова вздернула горделиво свой подбородок, как делала с самой первой их встречи. - Ты заложил новый город, управляй же Египтом мудро из него. Возвращайся в Александрию с рассветом. А сейчас отдыхай, в свою последнюю ночь перед новой жизнью. Обещаю, ты уснешь быстро. Ведь теперь защитница фараонов будет охранять твой сон.

***

pov Александр Зачем он был так дерзок с ней, словно пламя, стелящееся по земле, темной чертой вновь залегая меж двух миром небесной лазурью и охрой песков. Зачем же царь царей так сильно стремившийся убедить всех в своем исключительном рождении, вновь и вновь проводил эту черту, причисляя себя все к людям. Людям свойство ошибаться, людям можно позволить слабость, отчаяние и несдержанный гнев, порывы, что горячими волнами взволнованной энергии исходили теперь от него, будто получив ответ, он более не ведал, зачем хотел его знать… Горячие порывы, что норовили превратиться в уравнивающий каждого и не знающий пощады Самум. - Умерь свои желания, о Александр, фараон Двух земель... Лучше оставь их для свершений, что еще предстоят… Речи Сехмет вновь остужали норовистый пыл завоевателя и героя, всех тех героев, что были до него и каких не будет после, уже более никогда. Она будто из раза в раз поучала его, не позволяя сбиться с пути, пути которым вела его неосознаваемая и непостижимая мечта, столь глубокая в своем древнем умысле, что казалось, и сам царь следовал ей, полагаясь лишь на чутье, странное чувство внутри, что холодным родником воспоминаний билось по краю его светлеющей радужки вокруг темных зрачков. Времен когда мир был един, а люди и боги были не соседями, но братьями… Умерить желания, не поддаваться им, как же легко это дается богам и как же сложно людям. Александр позволяет себе усталую улыбку, быть умеренным во всем, ни это ли должно приводить тело и душу к согласию и спокойствию, для мудрых решений, коих ждут от правителя, которых ждут от богов. Сехмет вновь стала лишь белым песком, серебристой дымкой на горизонте, шорохом в настороженной ночи. Александр прикрыл глаза, чувствуя тяжесть в голове, чуть тряхнув ее. Ведь завтра настанет день, совершенно иной для него. День, когда мифы и сказания, претворяются в жизнь кручеными нитями в руках норн,… а после канут в Лету. Возвращение в Александрию прошло куда спокойнее и быстрее, нежели тяжелый путь в Сиву. Воины тоже набравшиеся сил за ту чудесную целованную богами ночь, были приободрены и делились друг с другом замечательными подробностями, что явились им у источника, казалось каждый, заглянув во всезнающие воды, увидел то, о чем боялся помыслить, но страстно желал узнать. Александр был молчалив в предводительстве своих людей, и то хмурил брови, то вновь становился спокойным, но некие тревоги терзали юного царя, тревоги, что зарождались песчаной бурей у самой периферии его будущих завоеваний.

***

pov Сехмет Александр вернулся в Египет, и о его трудном паломничестве в оазис Сива, к оракулу Амона, поведали его спутники. Они свидетельствовали, что македонского царя нарекли сыном бога; это было чудо, но чудо, с радостью поддержанное. И теперь, когда не было сомнений в божественном происхождении Александра, народ Египта был успокоен. После столетий гнета начиналась новая эра, и юный царь немало способствовал народной любви к себе. Вместо разрушений и гонений, которыми бесчинствовали персы, повсеместно восстанавливались храмы, возносились жертвы, а Александрия, которая должна была стать жемчужиной в дельте Нила, с прекрасной гаванью и множеством зданий, строилась невероятно быстро. И сам Александр следил за ее строительством. Сехмет наблюдала за юным царем, но больше ему не являлась. Потому ли, что ощутила его силу в последнюю их встречу, потому ли, что признала его равным себе, или же по иной причине, крывшейся в озорных искрах в серых глазах и в сильных руках, под которыми полыхало пламя, заставлявшее забиться быстрее даже сердце богини - себе она в том не признавалась. Месяц за месяцем она присматривала за фараоном, но не было в Египте врагов, которых могло бы покарать око Гора, змея в его короне, и Сехмет не требовалось его защищать ни явно, ни незримо. Так прошло шесть месяцев.