За кадром

«Вот пистолеты уж блеснули, Гремит о шомпол молоток. В граненый ствол уходят пули, И щелкнул в первый раз курок. Вот порох струйкой сероватой На полку сыплется. Зубчатый, Надежно ввинченный кремень Взведен еще. За ближний пень Становится Гильо смущенный. Плащи бросают два врага. Зарецкий тридцать два шага Отмерил с точностью отменной, Друзей развел по крайний след, И каждый взял свой пистолет. XXX «Теперь сходитесь». Хладнокровно, Еще не целя, два врага Походкой твердой, тихо, ровно Четыре перешли шага, Четыре смертные ступени. Свой пистолет тогда Евгений, Не преставая наступать, Стал первый тихо подымать. Вот пять шагов еще ступили, И Ленский, жмуря левый глаз, Стал также целить — но как раз Онегин выстрелил… Пробили Часы урочные: поэт Роняет молча пистолет, XXXI На грудь кладет тихонько руку И падает. Туманный взор Изображает смерть, не муку. Так медленно по скату гор, На солнце искрами блистая, Спадает глыба снеговая. Мгновенным холодом облит, Онегин к юноше спешит, Глядит, зовет его… напрасно: Его уж нет. Младой певец Нашел безвременный конец! Дохнула буря, цвет прекрасный Увял на утренней заре, Потух огонь на алтаре!.. XXXII Недвижим он лежал, и странен Был томный мир его чела. Под грудь он был навылет ранен; Дымясь из раны кровь текла. Тому назад одно мгновенье В сем сердце билось вдохновенье, Вражда, надежда и любовь, Играла жизнь, кипела кровь, — Теперь, как в доме опустелом, Все в нем и тихо и темно; Замолкло навсегда оно. Закрыты ставни, окны мелом Забелены. Хозяйки нет. А где, бог весть. Пропал и след…» (Евгений Онегин. А. С. Пушкин.) — Стоп! Снято! — рассёк гробовую тишину громкий голос. — На сегодня это всё. Евгений тут же выпрямился и встряхнул ногами, успевшими затечь за такое короткое время. — Красиво вышло, — проговорил подошедший мужчина, улыбнувшись. — Спасибо, Александр Сергеевич, — сказал Онегин. — Всё благодаря вам и вашему труду. — Не стоит, Женя, вы тоже очень старались и хорошо справились с Володей… А почему он до сих пор лежит? Ленский действительно продолжал лежать на земле, не подавая никаких признаков жизни. — Жень, ты ведь… это… его не того? — с испугом в голосе спросил Пушкин, неверящими глазами глядя вниз. — Что? Нет, конечно. Небось, опять придуривается, как обычно, — ответил Онегин, слегка наклонившись над неподвижным телом. — Подъём, Володя. Он небрежно пнул парня по ноге, заставляя того резко открыть глаза и начать говорить, словно в бреду: — Как ты мог своего друга Так безжалостно убить? В чём же кроется моя заслуга, Чтоб жизни, данной мне, лишить? — Бля-я-я, — протянул тихо Онегин, закинув голову кверху. — Начало-о-ось. — Началось? Что именно? — переспросил Александр Сергеевич. — Да поэт в нём просыпается время от времени. Хоть иногда свою роль должным образом играет. Правда, всегда не во время, — хмыкнул Евгений, выпрямляясь и устремляя свой взгляд на Владимира, по-прежнему лежавшего на земле и с чувством читавшего свои стихи в адрес Жени и с таким же чувством глядевшего ему прямо в глаза: — И глазом зорким не моргнув, Ты выстрелил, сомнения не ища, Одним движением смахнув Все наши обещания. Евгений попытался спокойно выдохнуть и потёр переносицу, после чего присел рядом с Ленским: — Володя, кончай уже. Но тот продолжал, не обращая на Евгения никакого внимания: — Я был не прав! Но неужели За оплошности людские Нам должно так всегда платить? Всегда должны мы вызывать дуэли И просто жизни хоронить? Он то поднимал руки к небу, то прикладывал их ко лбу и сжимал свой жилет в области сердца и изображал человека, страдающего от жестокого предательства. — Володя. — Нет! Я не согласен! Пасть вольной жертвой от твоих пуль. Я буду бороться, и долг мой опасен, Но я сам в эту пучину нырнул. Онегин прикрыл глаза, стараясь не смотреть в сторону Пушкина, что с восхищением слушал выступление Ленского и, казалось, даже подбадривал его. — Александр Сергеич… не стоит поддерживать его. Он же потом об этом всю жизнь мне напоминать будет, — необычно тихим и осторожным голосом произнёс Евгений. Тем временем, Ленский продолжал свою исповедь: — Я сломлен, но не побеждён! Я своей душой, русскою душой, Всем сердцем буду я силён, И пусть один я пойду в бой, И крик мой в пустоте отозвётся тишиной… — Володя! На этом Владимир замолчал и вопросительно уставился на Онегина. Тот пару секунд поглядел в упор на Ленского, а после встал на ноги. — Закончил? — Ты всегда говоришь таким недовольным голосом, будто мои стихи тебя раздражают, – Владимир ухватился за руку, так любезно предоставленную Онегиным. — А это разве не так? — вопросительно изогнул бровь Онегин. — Конечно не так! Я же знаю, как тебе нравится слушать мои стихи! Хотя, в общем-то, тебе нравится слушать мой голос, а не стихи… Онегин помог отряхнуть одежду Ленскому, когда тот встал, а после повёл его под руку в сторону одного из домов. — Володя. — Что? — поднял он голову на Онегина, ожидая услышать ответ. — Ты такой дурак, — усмехнулся Онегин, потрепав Ленского по голове. — Дурак, которого ты любишь, — поправил его Володя, подняв указательный палец к пасмурному небу. — Ну всё, ты доигрался. Беги, Володя. — Женя! Не убивай! Я ж тебе ещё нужен, — с этими криками Ленский рванул от Онегина, что уже собирался надавать ему пару-тройку подзатыльников. Александр Сергеевич с добродушной улыбкой отца наблюдал за тем, как резвятся его «дети». — А дети ли? — он подумал про себя. Направившись в противоположную сторону от направления парней, он продолжил тихо нашёптывать под нос то, о чём думал ещё сегодняшним ранним утром: …Но как и солнце, порознь с луною, Существовать не может и не должно́, Так Онегину и Ленскому, сведённым судьбою, Вместе быть суждено...