Perigrinatio est vita

В закопченное окно изо всех сил светила тусклая маленькая стелла*, не слишком-то хорошо справляясь со своей задачей. Полупустая скромная квартирка окрашивалась бледно-оранжевыми тонами. Несколько лучей скользили по кровати, на которой в скомканном одеяле лежал юноша, сжимая в руках блеклую подушку в некогда белой, но теперь застиранной сероватой наволочке. Он повернул голову к окну, и его глаза отразили свет стеллы, немного заискрившись ярко-желтым цветом, словно маленький огонёк вспыхнул в серой небогатой комнате. Он не любил всё слишком светлое, как не любил и эту жалкую крохотную стеллу, каждый раз напоминавшую ему о том, как же бесконечно далеко находится его планета от центра системы. Но выбора не было, и парень вяло поднялся на ноги, потягиваясь и не смотря на часы, висевшие напротив. Ему не нужно было спешить. Он никогда не опаздывает, механически просыпаясь без будильника и не тратя много времени на сборы. Каждый божий день на протяжении последних шести лет он встаёт в один и тот же час и проходит одни и те же улицы по дороге на работу. Его жизнь обыденна и почти до неприличия скучна, но жаловаться на это было не в его манере, да и некому. Юноша по-солдатски быстро привёл себя в порядок и оделся, не из-за желания выходить из дома или строгого начальства, а в силу привычки, слишком глубоко въевшейся в его жизнь. Он закатал рукава рабочей куртки, обнажая загорелые руки в частых карминово-коричневых пятнах, являющихся одной из отличительных черт рабочей расы сордидов**. Он никогда не стыдился этих пятен, спокойно оголяя руки и не пытаясь скрыть тёмные отметины на лице, как это делали многие девушки на его планете. Юноше хотелось видеть себя гордым сордидом, представителем некогда обплеванной и презренной расы, в итоге сумевшим снискать признание и уважение сильных мира, несмотря на свое низменное происхождение, но до сих пор он был лишь одним из тысяч рабочих, медленно прожигающих свой век на родной ненавистной планете, на Опусе***, полнящимся лишь бедностью и разводами машинного масла. Он в тысячный раз обходил дешёвые магазинчики и многоквартирные высотки, всегда гудящие, словно потревоженный улей, и эта картина понемногу начинала смирять его с миром, в котором он живёт. Но ненадолго. Стоило юноше перевести взгляд на плоское светлое небо, как в голове сразу же всплывали образы других планет и их обитателей. Все, что было вне его досягаемости, представлялось парню волшебным и ярким, искрящимся разнообразными цветами, названий которых он и не слышал. Тёмное космическое пространство выглядело опасным и манящим, а ближние к звезде гораздо более развитые планеты были пределом его мечтаний. Там должны жить великие, могущественные и справедливые расы, под влиянием коих находилась вся звёздная система. Юноша никогда не мнил себя равным им, но всё, чего он желал в своей убогой жизни, это видеть их, быть их союзником и преданным учеником, борозить космос, радостно встречая не виданные ранее места и явления, изучать и познавать то, что много выше и дальше его небольшой планеты. Мечтания парня прервал звонкий голос Тен****, работавшей в соседней закусочной, где несколько шатких столиков находились на улице под мрачным темно-синим навесом. Девушка стояла среди них и приветливо махала рукой своему другу детства. Юноша изобразил улыбку, прекрасно зная, что Тената, как и любая сордида, отлично видит каждую деталь даже на весьма приличном расстоянии, которое было сейчас между ними. Ранним утром не было ни одного посетителя в и так непопулярном месте. Столики оставались пусты и заброшены. Если бы не девушка, стоявшая среди них и ежедневно старающаяся поддержать какой-никакой порядок и хотя бы минимальную опрятность в этом месте, закусочная выглядела бы совсем забытой. Гости же здесь были редки даже в разгар дня. Обычно к Тен забегали только работники с барж и других рабочих и погрузочных кораблей, залетавших на находившийся буквально в двух шагах космодром или в мастерскую, а по совместительству и заправку, стоящие также рядом, в которых основным работником и был уже известный нам юноша. Слушая утреннюю первозданную тишину только-только стряхивающего с себя сон пригорода, он неспешно направился к Тен, по дороге оглядывая приевшиеся места. Космодром пустовал, если не считать нескольких рабочих и диспетчеров, изредка мелькавших на посадочных полосах и площадках да вблизи здания. Юноше показалось, что он даже видел своего доброго друга, Вирма*****, порой подрабатывающего на заправке во второй половине дня. Официально же его рабочим местом был космодром и большую часть времени он проводил там в качестве подсобного рабочего и грузчика. Вирм был по уши в долгах и брался за всё, за что платили, пусть и жалкие копейки. Он всегда был в движении, пыли и нескончаемых заботах, но его позитивному настрою и яркой энергичности мог позавидовать кто угодно. Подойдя к Тен, юноша расслабленно засунул руки в карманы и спокойно кивнул девушке. — Утра, Трай******! — воскликнула она, радостно сверкая розовыми глазами, под которыми залегли тени многолетней работы и вечной усталости. — И тебе, Тен. Сегодня никого не ожидается? — привычно спросил парень, кивая на космодром. — О нет, можно сказать у нас выходной, — с улыбкой ответила девушка. Она всегда такая, хочет радоваться малой загруженности, постоянно говорит о том, как хорошо тут, вдали от шумного центра города, поглощенного кораблями, техникой и мглой от бесчисленных заводов, старается поддержать и счастливо, заискивающе смотрит на Трая, будто на какого-то спасителя. А Трай смотрит на неё и видит грубо намазанную пудру, ненадолго, но скрывающую сордидские пятна, вымученную улыбку, обкусанные ногти и красные от постоянных хлопот дома и в закусочной руки с потрескавшейся сухой кожей. Не так он хотел бы представлять будущее некогда ласковой и живой девочки, с которой они всё детство лазили по заброшенным заводам и гаражам, но жизнь неминуема, а жизнь на Опусе рано или поздно преображает всех. Серость, тоска и вселенская усталось находит лицо каждого ребенка, как только он вступает в возраст, когда на него можно возложить ответственность, и светлая улыбка вскоре остается едва тлеющим угльком, а потом и вовсе гаснет. Тената выжимает из себя всё, что может, чтобы казаться счастливой своей жизнью, но для Трая это выглядит только лишь жалко, и юноше становится обидно за их судьбу. На Опусе они словно птицы с переломанными крыльями, и ни прекратить это, ни взлететь невозможно. — Следующая баржа должна подойти только через три дня, ну а остальное, может и объявится какой-нибудь сбившийся рабовладелец или заплутавший странник, а может и нет, но ты и сам это знаешь, — застенчиво продолжила девушка, как бы в оправдание послав Траю ещё одну лёгкую улыбку, говоря ей, — « Да, я знаю, что это прекрасно тебе известно, как-никак не первый год тут работаем, да сказать больше нечего, ничего ведь не происходит в этом застоялом болоте, а поговорить хочется, ты только не уходи сейчас, а то одной тут сидеть и вовсе тоска.» Трай знал всё виды её улыбок и взглядов и без труда прочитал и эту, просто кивая и переводя взгляд на пустые взлетные полосы, по которым сейчас катились разве что клубы пыли. Ему не хотелось стоять тут, обмениваясь бесцветными и бессмысленными фразами с Тен только затем, чтобы заглушить гнетущую тишину, но работы действительно не было и просто уйти нельзя. Неловко распрощаться с Тен сейчас, значило бы предать бедную девушку, обидеть её и оставить в одиночестве. Она бы простила его, всегда прощала и сейчас простила бы, следующим же утром также радостно приветствуя его, только Трай не простил бы себя. Юноша знал, что если бы сделал это, то до конца дня ощущал бы гадкий стыд, который он не смог бы смыть даже в душевой с полуотвалившейся плиткой и вечно холодной водой. Желание простого общения вовсе не грех, и не вина Тен, что её компания все больше угнетает юношу. Над сердцем ведь никто не властен, даже над собственным, и не Тен виновна в том, что ей не посчастливилось отдать свое Траю, юноше, которому оно, увы, и даром не нужно, да разбить жалко и страшно. Друзья с пеленок всё же. Последнее чего Трай хотел бы, это видеть слезы на осунувшемся, полном косметики лице Тен. Слезы, в которых виновен он сам. Поэтому юноша старательно не замечает её намеков и не понимает всех вскользь брошенных фраз, раскрывающих её истинные чувства. Он думает, что так сможет протянуть ещё некоторое время. Она ведь никогда не скажет ему, а он с болью игнорирует несказанное. Оба бояться конца, поэтому забивают ненужное время простыми фразами, бесполезными, а всё же спасительными, ведь тишина порой в скрывает больше, чем нужно. Очень страшит конец дружбы и они говорят, чтобы только оттянуть момент, чтобы не молчать, чтобы не оголяться. — Рабовладельцев уже давно не видать, а странники… Ни разу не видел их в этой глуши за последние двадцать лет, — Трай бросил девушке ответную улыбку, гласящую, — «Конечно знаю, ну что ж, можно ведь сказать и ещё раз, кому от этого хуже? Ты не переживай, я ведь знаю, знаю и постою пока тут, ты главное не унывай, Тен.» Лицо девушки озарилось яркой, на этот раз искренней улыбкой. — А все же, кто знает, вдруг прилетят однажды? Было бы здорово увидеть кого-нибудь со звёздных планет, — мечтательно произнесла Тен. — Да, здорово конечно, да только не верится что-то,  — ответил Трай уже не таким радостным тоном. Это был его нелюбимый диалог. Каждый здесь мечтал увидеть кого-то с других планет, особенно со звёздных, то есть тех, которые находились ближе всего к центру системы. Центр был сосредоточением всей власти, там жили действительно могущественные расы, в руках которых находились все законы и все решения, касательно остальных планет системы. До Опуса почти не доходили новости с верхушки, только редкие слухи, так или иначе разносимые сначала путниками и межпланетными связями до средних орбит, а потом и владельцами грузовых и нелегальных звездолётов до самого конца системы. Но верить им себе дороже, чем больше звеньев цепи проходит новость, тем больше она искажается, и в итоге превращается во что-то слишком далекое от правды. Но это было всем, что доставалось Опусу, так что жители были рады и этому. — Всё возможно в этом мире, — парировала Тен, стараясь держаться позитивно, — Хотя некоторое маловероятно, — всё же сдавшись, добавила девушка. Трай кивнул. — А ведь всё это расстояние! Представляешь, как тут было бы интересно, если бы не оно? Если бы только была возможность его преодолеть, — Тен никогда не заканчивала на грустной ноте, — Тогда бы мы были в курсе всего, да и не жили бы так, — девушка жестом обвела запустелые, слишком давно не ремотировавшиеся здания. — Да, если бы не оно, — Трай понимал, что если бы его не было, ничего бы не изменилось, но говорить этого нельзя, ни один сордид так не говорит. — Ну, однажды правители со звездных планет что-нибудь придумают, им, пожалуй, тоже не нравится это всё, — эту фразу повторял каждый второй сордид по нескольку раз в день, и Трай всегда кивал, соглашаясь. — Конечно, однажды всё будет по-другому, остаётся только надеяться на это, — подхватил парень и Тен яростно закивала в знак согласия. — Несомненно, они ведь велики, точно найдут выход, — девушка грустно взглянула в непроницаемо светлое небо, — Нам остаётся только надеяться, — шёпотом повторила она. Оба надеялись. Всё население надеялось. Каждый знал, что это ложь. Друзья ещё некоторое время обсуждали самые разные вещи, но на деле только повторяли ежедневные дежурные фразы, создавая иллюзию оживленного разговора. Когда же каждое знакомое им слово было сказано бесчисленное количество раз, и их речь исчерпала сама себя, Тен нехотя попрощалась с юношей и зашла в ветхое здание закусочной, а парень направился к мастерской, стараясь не смотреть в небо и не думать. Получалось паршиво. Трай все же смотрел на небо, смотрел на покосившуюся мастерскую, к которой подходил, смотрел на грязную заправку и кристально ясно понимал, что ничего однажды не изменится. Не с подачки «звёздных» уж точно. Им не было дела до жалкого нищего Опуса, откуда нельзя черпать природные ресурсы. Всегда были и будут районы трущоб, даже в таких развитых системах, и никуда от этого не деться. Тем, кто родился и вырос здесь, можно только посочувствовать, но помочь? Едва ли. Если бы окраины системы хоть немного волновали правителей, до них бы уже добрались, а раз нет, так и никогда не доберутся. В глубине души это признавал каждый сордид, только говорить об этом не принято. Надежда ведь умирает последней, и если убить её сейчас, то чем вообще жить? Нет, им остаётся только надеяться. Жаль, Трай слишком рано перерезал эту нить надежды, слишком рано понял, что ни на кого, кроме себя, не получится положиться. Это далось ему многим, но теперь юноша не терзает себя невозможным, и то ладно. Парень неспешно открыл мастерскую, не ожидая увидеть сегодня ни одного посетителя, и спокойно достал книгу, заваленную всевозможной макулатурой, основную часть которой составляли технические журналы и пособия. Развлекательной литературы на Опусе не было, также, как и не было дешёвых журнальчиков со сплетнями и скандалами. Дети обыкновенно вообще не брали книг в руки до тех пор, пока не могли разобрать схем движков и внутренних прошивок, но книга, тщательно скрываемая Траем и теперь находящаяся в его руках, досталась ему ещё от отца. Она была явно не с Опуса, но откуда она вообще взялась, юноша не знал. Знал только, что она нужна ему. Хоть он и помнил наизусть чуть ли ни каждую её строчку, все равно не мог прожить и дня, чтобы не раскрыть её, провести пальцами по некогда яркой темно-синей обложке, пролистать ветхие желтоватые страницы с написанным от руки текстом и красивыми рисунками. Книга была, очевидно, детской, что было понятно по неподробным красочным описаниям и легкому слогу. В ней говорилось о самых разных расах системы и планетах их обитания. Тут были и всезнающие обитатели самой первой планеты — великие Догмы*******, некогда подарившие жизнь и гармонию всей системе, и справедливые возвышенные Солерсы******** со второй орбиты, стараниями которых воцарился в мире порядок, и  вездесущие беззаботные Алы*********, носящиеся над землёй на своих могучих крыльях по всей вселенной и создающие немыслимие механизмы, без которых теперь и вовсе были бы невозможны космические полёты, и мудрые Дивины**********, перебирающие в своих пальцах нити, вплетенные в огромную сетку судеб, и нанизывающие на них разноцветные бусины, таким образом собирая картину мира из жизни каждого его обитателя. В книги было много всего и Трай никогда не знал, что из этого правдиво, а что нет, ведь книга досталась его отцу ещё давным давно, и ей было не меньше нескольких сотен лет, но даже так, она была прекрасна. В ней не говорилось ничего, освещающего нынешнюю реальность, не было и  углублений в политику или межпланетные отношения, только детские описания и поверхностные представления, но Трай держался за них, как за саму жизнь, а то, что книга не рассказывала о плохих сторонах, которые, юноша был уверен, обязаны иметь место в столь расслоенной системе, давало парню полную свободу фантазии. Он мог часами продумывать то, насколько восхитительна жизнь звёздных, как они велики и милосердны. Трай знал, понимал, что это едва ли правда, раз они допускают существование рабов, мошенников, существование Опуса и подобных ему планет и упрямо закрывают глаза на ужас окраин, но всё равно ему хотелось верить, что где-то там гораздо лучше. Вдруг за дверью мастерской послышался бодрый шаг, и Трай скорей убрал книгу, положив её на прежнее место и скрыв ворохом бумаг. В эту же секунду неугомонным вихрем ворвался Вирм, разрушая меланхоличное уединение юноши. — Дня, Трай! — радостно попроветствовал он друга, — Как поживаешь? — Вирм всегда так говорил, хотя и сам понимал, что ничего нового не было да и не могло произойти, но все равно спрашивал. — Всё по-старому, — неизменно отвечал Трай, — Что-то ты рановато сегодня, — добавил желтоглазый механик, глядя на циферблат часов. Вирм только развёл руками. — Нет кораблей — нет и работы. Надоело слоняться по космодром без дела, — объяснил свой визит рабочий, как бы в оправдание пожав плечами. — А нет работы, — сказал было Трай, мрачно переводя взгляд на пыльное помещение. — Не начинай, прошу тебя, — тут же прервал его Вирм, рассеянно проводя рукой по коротким тёмным волосам и с досадой вздыхая, — Сам знаю. Такими темпами я никогда не выплачу все, что успели понахватать мои незадачливые родственнички, — уныло завершил парень. Трай, сам находящийся в такой же ситуации, подавленно кивнул. И правда, не стоило ему начинать об этом. Есть ли смысл повторять то, что не только понятно, но ещё и не хочется слышать? Очевидно, нет. — Виделся сегодня с Тен? — напустив на себя обманчиво радостный вид, решил перевести тему Вирм. — Видал, — односложно ответил механик, не любивший этот разговор. — Как она там? — стараясь встретится с Траем взглядом своих ярко-синих глаз, не отступал юноша. — Да как и всегда, — не желая развивать тему дальше, ограничился желтоглазый. Вирм только разочарованно покачал головой, зная отношения Трая к девушке также прекрасно, как и её к механику. Рабочий был уверен, что эти двое могли бы стать прекрасной парой, и тогда, вероятно, его друг перестал бы так гореть другими планетами и полётами. Нет, не то чтобы Вирм был против, он всегда поддерживал начинания и интересы Трая, но острое чувство страха перед необъятным и неизвестнным для сордидов космосом не давало синеглазому покоя. К тому же судьба сестры механика подтверждала его опасения, и Вирму оставалось только удивляться тому, что, даже после этого, Трай не приуменьшил свои стремления. Но они никогда не говорили об этом. Друг рабочего не заикался о Дане***********, а сам парень просто боялся поднимать болезненную тему её гибели. Так или иначе, Вирм лишь хотел удержать друга на, пусть и отвратительно бедном и унылом, но хотя бы безопасном Опусе. Пока он не преуспел. — Ну и славно, — темноволосый встряхнул головой, чтобы отогнать гнетущие мысли, и послал Траю поддерживающую и понимающую улыбку, соглашаясь закрыть эту ветвь диалога. На сегодня. — А что у вас на космодроме? — облегчённо спросил желтоглазый, ответив другу благодарным взглядом. Вирм сразу же оживился, готовый часами напролёт говорить о каждом, даже самом незначительном событии там и ежедневно рассуждать о том, в чем сегодня была одна из сотрудница космодрома, Лил************, и как уложена её прическа. Девушка в общем-то и была причиной, по которой Вирм прочно обосновался в этом месте, которое по логике должен бы избегать, и теперь влюблённый юноша самозабвенно воспевал её огненно-алые глаза и аккуратные почти симметричные сордидские пятна на скулах, успев позабыть и о своём положении, и о переживаниях за Трая. Механик же слушал его с терпеливой расслабленной улыбкой, каждый раз как в первый радуясь его счастью. Парни говорили до самого вечера, обсуждая то Лил, то баржи, то центр Опуса с его галдящей тяжёлой жизнью, то совместное детство, проведённое ближе к центру до тех пор, пока Трай ещё мальчишкой не переехал на окраину. Стелла медленно, неохотно ползла к востоку, а небо, начинавшее затягиваться облаками, приобрело пустой серый оттенок. Друзья распрощались, и Вирм поспешил встречать Лил, а механик, сверившись с часами, закрыл мастерскую и гаражи, тщательно осмотрев, чтобы всё было в порядке, и направился домой. Облака сгущались. В течении нескольких дней точно будет лить. Трай не любил такую погоду, она отдаляла его от космоса, а тёмные облака закрывали обзор на звёзды, и юноша будто лишался своих остатков веры. Но ничего, рано или поздно небо всегда расчищалось, а радость ожидания того момента, когда он наконец сможет покинуть Опус, возвращалась. Ему нужно просто немного подождать. Вот прошёл и ещё один пустой и бесполезный день, а значит, счастье немного ближе. Однажды все будет хорошо, однажды. Трай говорил это себе уже, наверное, миллион раз, но это, пусть и самую малость, да работало. Юноша зашёл в свою квартиру и, приняв душ, сразу лёг спать. Позже все изменится. Сейчас же в приоритете было следовать неизменной рутине и, что самое главное, не отчаиваться. Он верил, что сможет это сделать. И так проходил абсолютно каждый день юноши, а все же временами он разрывался между желанием смириться со своей участью и оставить безумные фантазии о космосе и иллюзии будущего счастья и желанием не сдаваться, свято верить и жить этой верой, тянуть каждую жилу неприхотливого организма и в итоге взлететь, взлететь высоко к звёздам и навсегда разорвать цепи бедности и собственного незнания. Думать о настоящем не хотелось, мечтать о будущем было и сладко, и болезненно, и Трай просто жил, стараясь сохранить рассудок и вплести стремление к большему в рабочий лад жизни. Неизвестно, достиг бы он однажды равновесия или свалился бы на одну из сторон, если бы ни одна встреча, раз и навсегда перевернувшая всё его шаткое представление мира.