Параллельные миры Тэ

Концерт прошёл безупречно. Счастливы остались все. Резвящиеся на сцене, как мальчишки на солнечной лужайке, макнэ-лайн, все трое, включая Чимина. Всё больше расслабляющиеся на протяжении концерта хёны. АРМИ, получившие сегодня сверхожидаемого эмоционального контакта с группой. Стафф, не словивший ни одной ощутимой внештатной ситуации. На концерте искрило. Реально искрило. Но не игнорируемым сексуальным напряжением кого бы то ни было. И не нервным накалом. А близостью и самоотдачей мемберов. Растворением их в том, что они делали. Не то чтобы сексуального напряжения не было… Но его не истязали в тисках «нельзя». Его оберегали как «это прелюдия к чуть позже». * * * И вот если бы Чонгук всё-таки попытался ранее составить идеальный план – он был бы примерно таким. По крайней мере, начало. Максимально выхлебав всю энергию концерта – сразу же домой. Домой…? Домой. Куда бы то ни было, где бы их мир свёлся до четырёх стен, ни одного хёна и вообще кого бы то ни было в окрестностях галактики, дУша, чистой кровати и неограниченного количества времени. Несколько часов – немыслимая цифра, целая ночь – бесконечность, несколько ночей – кусок жизни. Максимально возможно на этом этапе зная друг друга. Бабочек и тараканов, зоны и выемки, где пульс, где щекотно, где больно, где сладко, где сладко-больно, где солоно, а где просто хорошо – после всех этих интенсивностей. Хотя, сложись всё иначе, обошлись бы и без этих дополнительных знаний. Потому что главным возбуждающим и болеутоляющим средством было знание о том, кто они и с кем это делают. Что Чонгук – он с ним, с Тэхёном. Что Тэхён – он с ним, с Чонгуком. Это знание, к которому стоило бы уже привыкнуть за столько времени, до сих пор сводило с ума. Чонгук потом никак не мог вспомнить, как именно они добирались до номера. Ярко вспоминалось только одно – с трудом. На концерте сублимировать зудящее внутри было легче. На концерте это делать было идеально. А всё, что было после, все эти паузы, заминки, проходы, стафф, камеры, машины, осознанный отказ смотреть друг другу в глаза, забитый холл, пустой коридор, спины хёнов и их устало-возбуждённый ни о чём бубнёж, звуки отпираемых и запираемых дверей… Вакуум… С тяжело бухающим под рёбрами обратным отсчётом. Пальцы, сплетающиеся ровно над порогом коридора и номера. Стоны, высвобождаемые точно в момент поворота ключа. Синяки под слишком яростным первым натиском – от пальцев и от угла шкафа, и ранка – на нечаянно попавшейся между стукнувшимися зубами губе. Следов оставлять нельзя. Но раньше думалось только о засосах и намеренно оставленных укусах. Им потом ещё предстоит пересмотреть все другие риски. Первое снятое напряжение прямо у порога. Руками, не разрывая поцелуй. Первое хоть что-то осмысленное в памяти Чонгука потом. Именно этот момент. Как он, согбенный, утыкался носом в ямку между ключицами распластанного по стене Тэхёна. Какой влажной была кожа, липкими – пальцы. Какой был запах – пота, секса, косметики и концерта – возбуждающе-убивающая смесь. Как ему казалось, что, где бы ни коснись Тэхёна – везде был пульс. Что весь Тэхён, вся поверхность его тела состояла из одного этого лёгкого, живого, заставляющего трепетать всю кожу, пульса. Точно – бабочка. Точно – попался. Наверное, именно в тот момент что-то щёлкнуло и неуловимо поменялось. Да, Чонгук уверен. Именно тогда, до дУша, до постели, до первой боли, до капнувшей с него на Тэхёна капли пота. До всего, что было сегодня впервые. Тогда, у порога их первого совместного номера, подхватывая Тэхёна на руки – «нам нужно в душ» – Чонгук почувствовал остроту и необратимость происходящих с ним изменений. Это не было каким-то локальным сиюминутным процессом. Это было скорее качественным скачком. Не на пустом месте, а на чём-то, аккумулировавшимся в нём месяцами. Просто до этого вопросов было больше, чем ответов. А теперь всё встряхнулось и встало, наконец, на свои места. И как это проявится в контакте с мемберами и в работе, Чонгуку ещё предстояло узнать. Потом. А сейчас это тёплым защитным слоем обволокло их обоих. Того, кто нёс. Того, кого несли. Тех, кто пересекал несколько метров номера в отеле и кротовью нору между «было» и «будет». «Здравствуй, я Чон Чонгук. И я позабочусь о тебе, Тэхён.» - Я люблю тебя, – сказал Чонгук, теперь точно откуда-то зная, что это значит; и точно зная, что Тэхён на это заплачет и зашепчет тем же, многократно, в ответ. И что он тоже не сдержится, и тоже будет плакать, но больно не будет, будет хорошо. Их одежда будет валяться на полу, а вода будет смывать слёзы и запахи – концерта, косметики, секса и пота. Задерживаться там они не стали. Не сейчас. Не стоя. Сейчас им ни капли своей энергии не хотелось тратить ни на что лишнее. Ни на неудобные позы, ни на переживания о гигиене, ни на мысли, что могло бы быть комфортнее, ни на страх быть застигнутыми. Или непонятыми. Или оштрафованными. Или уволенными. Или опозоренными. Ни. На. Что. Замотались, не вытираясь, в огромные халаты, и, держась за руки и оставляя мокрые следы, прошлёпали до новой своей среды обитания. До огромной, единственной, умеренно твёрдой кровати. Забрались с ногами, путаясь в полах и поясах. Уселись единым вигвамом, в капюшонах, лицом к лицу. Надышались свежим, чистым – только своим. Только своим – до головокружения. Чонгук даже не знал, что бывает такой запах. Не спальни в общежитии и не кухни. Не студии, не зала для практики, не гримёрки. Не машины, не сцены, не закулисья. Не самого себя после душа – почти никакого по ощущениям. Не смешанных в один – запахов семерых. Привычных, не раздражающих. Но настолько восхитительно сейчас отсутствующих. За вычетом всего – оставляющих один. Один на двоих с Тэхёном. Запах. Запах. Они целовались, и вдыхали, и голова кружилась, и немного гудела от ещё не выветрившихся концертных децибел. А потом Тэхён лежал – узким смуглым телом на белом махровом распахнутом, только руками в рукавах – ну точно, бабочка – с так уже привычно, любимо запрокинутой головой, а Чонгук терзал его и сдавливал, целуя и почти по-животному вылизывая с ног до головы, теряя рассудок от его простой беззастенчивости. Срываясь в исступление и пугаясь в итоге самого себя. Потому что снова начало колотить, и приструнить получалось только болью, но что при этом эта боль – она об Тэхёна, осозналось не сразу. Хотя тот не возражал. Но шипящий стон в ответ на впившиеся в поясницу ногти взметнулся к Чонгуку как пощёчина. Сбивающая самый слепой и горячий пепел. Он простонал в покрытый красными пятнами живот и рухнул в новый для себя вид боли: мучительную, нестерпимую нежность. Опал рядом, сбоку, едва касаясь пальцами и чуть дыша – в губы повернувшегося к нему Тэхёна. Полностью высвободившегося из халата и окончательно освобождающего его. Как будто они не стояли только что, уже полностью обнажённые, в душе. Как будто вообще никто и никогда этого не делал – не лежал голый на кровати, сплетаясь в единый кокон, готовясь к перерождению. Интересно, он перестанет когда-нибудь умирать от его взглядов? И от его голоса. Почему такого низкого и пробирающего? Это почти инфразвук, это почти вне пределов слышимого диапазона, напрямую вибрациями по телу. И от его ладоней. Почему таких вытянутых и чутких? Его пальцы просто противозаконны. Он бы запретил их всегда и везде… пусть бы оставались только в параллельных мирах, и Чонгук бы сам наведывался… к ним, к нему… к его… Чонгук простонал. Одновременно с Тэхёновским вибрирующим эхом. Они всё ещё слишком быстро подходили к грани. Он ухватился за противозаконные руки, не зная, то ли отстранить, чтобы отсрочить кульминацию, то ли продолжить. Но хватит ли сил на новый виток? Он совершенно не хотел прерываться, ни в каком из случаев. Задышал тяжело, прижавшись лбом ко лбу и зажмурившись. Послушно дал перевернуть себя на спину. Невольно подхватил под ягодицы осевшего на нём Тэхёна, недвусмысленно потеревшегося о него в самых соприкасающихся их местах. Распахнул глаза навстречу, когда почувствовал, как тот склоняется к его лицу. Задохнулся от смущённого его вида. Тэхён облизнул губы и несколько раз моргнул из-за упавших на лоб прядей. - Не вздумай сейчас сказать, что не думал об этом. - Я… – Чонгук, неожиданного для себя сегодняшнего, покраснел, – я думал, но не знал, как… и кто… я даже сам… я не пробовал никак… Тэхён немного изменился в лице, и Чонгук затаил дыхание – лишь бы не разочарование – но в обрушившихся на него поцелуях было только умиление и нежность. - Только так, как хочешь ты. - А ты…? – начал было Чонгук, тут же тушуясь, но при этом жутко не желая терять своё новое «я всё могу, я позабочусь, я всё сделаю», увязая в водовороте смущения и смелости, и зачем-то, именно сейчас, выпаливая, – я взял… с собой… я подготовился… Взгляд Тэхёна буквально налился тяжестью. - Тогда мы сделали это оба, – он снова облизнул свои и без того влажные губы, склонился максимально низко и близко, и перемежая слова со вторжениями языка, выдохнул их, по одному, в самое нутро Чонгука. – Я… хочу… всё… – отстранился немного, – но прямо сейчас… – он резко выпрямился и нахально качнулся, – сейчас, по-моему, без вариантов. И всё вернулось на самый излюбленный их круг. Провоцирующий хён и не думающий ни о чём макнэ. - Блять, – выдохнул Чонгук, и подмял под себя счастливую бабочку. Совсем распоясался. Хорошо, что нет камер и хёнов. Не то чтобы только из-за ругательств хорошо… А из Тэхёна хён был таким добрым, таким чудесным. Не хвалил, но и не осекал. Скулил, дышал громко, смотрел опять убийственно, так, что и не поймёшь – это пальцы Чонгука готовили его к сегодняшнему «без вариантов», или это он ментально готовил Чонгука. С ним вообще ничего не поймёшь. И почему доминирование над ним неизбежно скатывалось к каким-то абсолютно Тэхёновским непостижимым правилам. Даже не правилам, а пространству, атмосфере, где всё не так, как пишут в лаконичных статьях, и не так, как показывают в фильмах. И ты ведёшь его, но по его мирам. И куда попадёшь в следующий миг – знаешь не раньше, чем он. С ним ничего понимать и не хочешь. В том числе и то, как так оказалось, что Чонгук снова лежит на спине, а он восседает сверху. Реально. Тэхён уселся на него, окаменевшего, как ни в чём не бывало, как будто не на трёх пальцах, а в кресле, задорный и поплывший. Весь сильнее обычного контрастный, с похотью ниже пояса и невыносимой Чонгуком уязвимостью выше – с горлом своим хрустальным, с навечно мальчишечьими ушами, с губами на грани между чувственностью и наивом. Уселся – и принялся сводить с ума. Впивался обеими руками в осёдланные напряжённые бёдра – а Чонгук знал, что Тэхёна от его бёдер ведёт. Сжимался вокруг его старательных пальцев – и что от его старательности тому вообще сносит крышу, тоже был в курсе. И смотрел. Так же, как смотрел, например, когда Чонгук записывал свою партию в студии. Или доводил до совершенства новую практику. Смотрел. Упоённо и насквозь. - Оставь два, – хрипло попросил вдруг, и Чонгуку понадобилось несколько секунд, чтобы понять, о чём он и выполнить просьбу, но не успеть понять, зачем ему это нужно. А Тэхён, оторвавшись одной рукой от бедра и едва заметно морща переносицу, протиснул рядом с двумя старательными один противозаконный свой. - Блять… Пожирая своим убийственным новое хриплое ругательство Чонгука, и падая ему на грудь. Цепляясь за плечо подбородком и выстанывая: - Захотелось… к ним… к твоим пальцам… И вот как с ним таким что-либо понимать? Он точно когда-нибудь Чонгука убьёт. Это было не очень ритмично, это вообще было хаотично, но Тэхён то ли случайно то ли не случайно подтолкнул их пальцы к нужному месту, то ли просто уплывал от старательности Чонгука больше, чем тот предполагал… И сейчас лежал и дрожал сверху, вспотевший и раскрасневшийся, рокотом постанывая в шею и измазывая животы прозрачной влагой. Не то чтобы он один измазывал… Но он был в таком блаженном беспамятстве… Чонгук протиснул между их животами руку, но Тэхён рыкнул что-то невнятное и, практически отталкивая себя от Чонгука – от шеи его, от мокрого живота, от бёдер его свинцовых и пальцев старательных – застыл нескладно в полуметре. Взъерошенный, невменяемый, прекрасный. Чонгук дёрнулся за ним, вскакивая на колени, и только тогда чувствуя, что не один Тэхён тут беспамятный, но и он сам тоже. Невменяемый. Растрёпанный. И, наверное, даже прекрасный, взгляд Тэхёна на этом настаивал. Но ещё больше взгляд Тэхёна настаивал на другом. И Чонгук не стал его томить. Никого не стал томить. Подполз, перехватил, уложил, опустился сверху, конечно же старательно и нежно, и больше не матерился. Прямо как в идеальном плане – но только не зная об этом. В хорошем идеальном. Не в таком, где всё как по пропущенным через тюны стерильным нотам. А в таком, где как на концерте – всё в нужный момент, но вживую. С неровным от движений дыханием, срывающимся местами голосом – и сглаживающими это эмоциями. Как по живым… чутким и к боли и к наслаждению… живым нотам… Даже так же окрашивая их своими голосами. Сильным стоном и вторящим ему низким бэком. Эйфория… Он оторвался от губ Тэхёна, целовать которые ему ничто не могло помешать, тряхнул влажной от пота чёлкой, и прицельно сорвался в экспромт, рвано-ритмичный, достойный конца любого самого охренительного концерта. Заласкивая признаниями в любви и вколачиваясь в уже и так полностью одуревшие души завершающими движениями и звуками. Последний оглушающий аккорд добивая одновременно. И прямо-таки плевать, что только сейчас, спустя три с лишним месяца. Выкуси, идеальный план. Просто выкуси.