Ты мог все изменить: Счастливые и Отчаянные дни

«Я даже не попрощался!» Капли дождя потихоньку орошали и без того сырую тёмную землю. Сначала это были мелкие, едва ощутимые капельки, которые с каждой минутой становились все крупнее и крупнее. Не менее крупные слёзы скатывались по лицам собравшихся людей. Они все, как один, облачились в чёрное, скорбно опустив головы. Загрохотал гром, где-то вдали неуловимо мелькнула вспышка молнии. На плечо Эммы легла тёплая ладонь:  — Я с тобой, Эмма. Ты справишься. Обещаю. Девушка испуганно подняла взгляд, пытаясь разглядеть лицо незнакомца сквозь пелену слёз. Человек достал шёлковый платок, и лишь когда он вытер слёзы с лица Вудс, та смогла разглядеть говорящего:  — И-Илай, это ты… — она, сама того не ожидая, прильнула к груди парня в отчаянной попытке найти хоть какое-то успокоение. — Я понимаю, что тебе гораздо тяжелее, чем всем нам… Он был твоим лучшим другом. В тот же миг руки Кларка обвили спину и плечи девушки. Голос его задрожал:  — Подумай о Луке — каково ему?  — Лука? Он даже не пришёл попрощаться с Эндрю!  — Если он не пришёл, на то были причины. Ты ведь не думаешь, что он просто так взял и забыл о своём любимом?  — Я думаю, что Лука просто не смог бы вынести того, что сейчас происходит. — Илай с Эммой переглянулись: в разговор вмешался Виктор Гранц. Он, подобно каждому из присутствующих, был одет в скромный тёмный костюм. В золотых глазах виднелась только пустота; ни слез, ни паники, ничего. Пустые золотые глаза.  — Вик… — Эмма разрыдалась ещё сильнее, прижимаясь к Илаю. — Как же мы без него? Без них?!  — Тише, милая, тише. — почтальон аккуратно подошёл к Вудс, приобняв ее. Зазвенел колокол; голоса утихли, обозначив, что пришло время церемонии. Гроб обвили букеты благоухающих цветов, среди которых, как и полагалось, больше всего было фиолетовых — самых любимых цветов Эндрю. Наверное, простой флорист не придал бы этому значения, но только не Эмма, которая, собственно, и составляла цветочную композицию для похорон. Несмотря на все страдания, что сопровождали ее во время этой работы, она сделала ее без единого изъяна: каждый цветочек, каждый бутон выглядел изумительно. Эмма знала, что это — последнее, что она могла сделать для Кресса. Священник стал зачитывать мессу; все близкие Эндрю люди подошли совсем близко к гробу. В ящике покоилось тело: отчего-то казалось, что Эндрю жив и всего лишь спит; пряди белых шелковистых волос расползлись по атласной подушечке, бледная кожа совсем не изменила свой цвет, веки покойного были опущены, навсегда скрыв блеск рубиновых глаз, а руки скрестились на груди. Между пальцев лежал маленький деревянный крестик… этот самодельный крестик парень всегда носил на шее в знак своей веры в Христа. И лишь Виктор видел то, чего никогда не увидят ни Илай, ни Эмма, ни кто-либо ещё. Тщательно замазанные синяки на шее — след удушения. Руки Луки. Вечная память о том, что произошло на самом деле. И пусть Гранц, как и обещал, замял дело об убийстве, обернув все в последствия альбинизма, правда о произошедшем навсегда останется в его мыслях, как и в мыслях Бальсы. Он не думал, что чувствует Лука, да и дела ему до этого не было совершенно никакого: нынешняя цель — отыграть роль скорбящего друга Эндрю Кресса, чтобы после продолжить жить, как раньше.  — Спи спокойно, Эндрю… — шептала, вздрагивая, Фиона. Девушка сложила руки в молитве, тихонько говоря что-то на только ей известном языке. Голос пастора нудно и заупокойно зачитывал молитвы, что навело Виктора на мысль о том, что жизнь Эндрю, впрочем, была не менее унылой. «Посудите сами», — вёл он монолог в собственной голове, — «родился дефектным, детство провёл, подвергаясь неистовой травле со стороны всех кому не попадя, девять попыток суицида, как он мне рассказывал, затем — взрослая жизнь. Из-за разрушенной психики он даже не смог полноценно отучиться в какой-нибудь академии, а посему пошёл работать гробовщиком… странная, жуткая работенка. Впрочем, не могу назвать свою работу интересной и привлекательной…» Тьфу. Виктор ещё раз вгляделся в шею мертвого тела, желая закрепить уверенность в том, что никто не заметит эти подозрительные сине-фиолетовые пятна. Слева, близко-близко, раздавались всхлипы и нытьё. Дэми Бурбон… она знала что Луку, что Эндрю совсем не долго, да и пообщаться по душам они не успели, ведь Морской бал являлся чрезмерно суетливым и бурным событием, но… горевала она искренне, от всего сердца скорбя по этой незначительной для себя, на первый взгляд, утрате. Она достала из клатча крошечную флягу, в которой, как было нетрудно догадаться, находился какой-то алкоголь. «Пить на похоронах… невежа.» — Виктор и сам не до конца понимал, отчего же он ведёт этот дурацкий монолог, и почему в душе что-то ёкает. Тихонько, но пронзительно. В голове внезапно проявилась картинка: Лука Бальса. Что он делает сейчас? Быть может, он караулит где-то за забором кладбища, а может быть, уже покончил с собой? Виктор отчетливо понимал, насколько больно сейчас заключённому. Заключённый… вечная роль Бальсы. Каким бы замечательным и гениальным инженером-изобретателем он ни был, смыть это клеймо он так и не сумел. Сначала — заключение в тюрьме по глупейшему делу; затем — выход под залог благодаря Джозефу Дезолье; после мирная жизнь с любимым человеком, будто пророчащая счастливый финал, ну а теперь — новое заключение. Он заперт в клетке собственного сознания, не в силах принять то, что совершил. Преступление и наказание — предсказуемый итог. Впрочем, как полагал Гранц, Лука уже погиб. Погиб в тот самый день, когда его руки сдавили шею ни в чем неповинного Кресса. Веки Виктора опустились: он думал, и думал, и думал… Прокручивал в мыслях эту пленку, смотрел, как Лука душит Эндрю, и думал — быть может, на месте Эндрю должен быть я? Но раскаяние — ложь. Наступил черёд речей от «гостей» похорон. Будь на кладбище Лука, право первенства конечно же досталось бы ему, но, поскольку оного на мероприятии не появилось, проститься с Эндрю вышел Джозеф Дезолье. И как всегда: дорогущий чёрный смокинг из высококачественных тканей, бутоньерка с любимыми цветами альбиноса, которую, по заказу фотографа, сделала все та же Эмма Вудс, начищенные туфли, которые, тем не менее, уже успели покрыться каплями дождя. Он стоял, опечаленно смотря то на Эндрю, то на всех собравшихся. Речь его была красива и поэтична: как думалось Вику, такой красивый слог точно бы понравился Эндрю. Почему он вообще думает об Эндрю?.. И тем более, почему думает о Луке? Затем слово дали Илаю, лучшему другу Эндрю: многие видели Кларка вечно раздражённым и недовольным молодым человеком, но только не сегодня. Он плакал громко, плакал так, как не мог позволить себе ни разу в жизни. Каждый видел, что парню было трудно держаться на ногах, поэтому Наиб, все время бывший рядом с Кларком, аккуратно поддерживал его, несмотря на то, что сам ходил с трудом. Пришёл черёд Виктора: он выдавил из себя несколько слезинок, дабы не вызывать излишних подозрений. Хотя, какие подозрения могут быть к Вику? Он ведь такой умиротворенный и светлый юноша, правда? В голове крутилась лишь заученная речь, отскочившая от зубов. Произнеся ее и тихо сойдя с трибуны, парень вернулся на своё место. В глазах снова засияла всепоглощающая, мрачная пустота. В конце концов, мы на похоронах, а не на празднике. Главная цель выполнена, и больше никто не имел никаких просьб к Гранцу. Почтальон погрузился в свои мысли, а время текло, словно песок сквозь пальцы. Речи произносили Эмма, Фиона, Наиб, Маргарита, Биань и Уцзю… тик-так, тик-так. Наручные часы Виктора послушно отсчитывали секунды и минуты. Он смотрел ни то на пустоту, ни то на бездыханное бледное тело, лежащее среди благоухающих цветов. Час настал — коллеги Эндрю заколотили гроб и аккуратно поместили его в яму. Все собравшиеся в унисон запели какую-то старую, классическую песню, что очень нравилась Эндрю. Вик не стал исключением: он сам не знал, откуда в его голове нарисовались строчки песни, которую он никогда не слышал, но он просто влился в общий хор, мысленно прощаясь с некогда… интересным для него человеком. Постепенно яма наполнялась свежей землей. Виктор пел с остальными. Эмма рыдала, обнимая Илая и Наиба. Джозеф отстранился от остальных, молча сидя на скамейке и смотря в одну точку. Рядом с ним сидел Эзоп Карл. Неподалеку стояли Эдгар, Вера и Маргарита, люди искусства. Возможно, после этих похорон Вальден создаст очередной шедевр, Нейр изобретет неповторимый аромат, а Зелле станцует на огромной сцене скорбный танец, который доселе не видел никто. Лука точил нож. Цветы благоухали.