***
А Егор Шип уже молился. Молился быть услышанным. Писал песню для него, для себя, о них, потом рвал, бросал, потому что… Потому что не поймут, назовут примитивно, клешированно, оклеймят — шлюха. Которая хочет быть со своим кумиром. А он шлюха. Он знает. И всё равно… Всё равно молится. Хотя не верит ни во что. Не пишет ему, не смотрит. Ему стыдно, что он такой. Навязчивый, глупый, наивный. Совершенно ненужный, абсолютно.***
А Крид смотрит. Через экран всего лишь, через телефон, ноут, любую другую хрень. И как можно иметь настолько нежное, детское выражение лица, но одновременно соблазнительное, с покусанными губами? Глубь порока, как Булаткину кажется. Будто ребёнка в сеть завлечь хочет. Но кто тут ещё жертва, когда над тобой так жестоко издеваются. Издеваются обычным игнорированием, которое он сам спровоцировал. Он сам… Так больно.***
Шип прохаживается по дорожке около моста, наблюдает за птицами, любуется закатом и рекой за гранью. Хочется броситься туда. Он подходит ближе и облокачивается. Просто хочет глянуть вглубь. Но его подхватывают, крепко так, не давая сдвинуться. Егор хочет возмутиться, но слышит знакомый голос и тихое: — Не бросай меня. Не смей. – шепчет тихо, прямо в ухо. Сбитое дыхание слышится, волнующе заставляет поёжится. Он оборачивается. Крид в ладони лицо берёт, цепко заставляя смотреть лишь на него, лишь в голубые, тревожные до широких зрачков глаза. Шип молчит, он будто онемел. От страха, от смущения. — Понял? — не отвечает. Булаткин за руку его хватает, в машину тащит, она недалеко совсем. Во время же… Егор не понимает, но не вырывается. Лишь сжимает сильнее рукой, даря тепло. Его ладонь такая маленькая, как у девушки. Крид боится смотреть, почти не верит, что они сейчас рядом. Да ещё и за руки держатся. А надо бы и отпустить. Но… В этом кафе нет никого, оно такое холодное, лишь они и мороженое. На кассе Булаткин забирает два — шоколадное и ванильное — ведра, ставит белое перед Кораблиным. Потому что тот чистый, а Крид грязный. Очень грязный. Потому что ловил себя на очень нехороший мыслях. Что Шип с ним делает? Сводит до безумия, до ломки и невидимых слёз, до пути отступления… Но он не отступит. И не даст оступиться Егору. Парень взгляд не поднимает, ест тихо таящее мороженое, слушает, как холодильник гудит. А Крид смотрит, прямо в душу смотрит. — Зачем ты пришёл… туда? Шип замирает, и ложка падает. — Я не хотел прыгать. Прости, если… Булаткин хватает его за руку, бросает мороженное — плевать как-то — тащит на улицу. Стало ещё прохладнее, холоднее отношений между ними. Только вот сейчас они… они будто готовы заживо спалить их, но парни согласны. Оба. — Егор, можно обнять тебя? Вопрос в лоб, без отступлений. Бежать просто надоело. Егор молча кивает головой — так, слегка. Но и этого достаточно, достаточно для того, чтобы прижать его сильно, настолько, что больно. Но это приятная, желанная боль, она что-то граничит, заключает. Мужчина обнимает его совсем недолго, но когда отпускает — будто пусто становится, будто он сбежит сейчас, исчезнет. Но Кораблин Егор стоит. Стоит, покрасневший, улыбается так ярко — и только ему. Его волосы растрёпанно вылезают из-под кепки. Сейчас он напоминает Криду самого себя… Он поднимает руку, и касается чужой щеки, проводит по ней, наслаждаясь нежной кожей и к губам тянется. — Прости меня, пожалуйста. Егор. Всю свою вину он не искупит, зато хоть сейчас попробует что-то изменить. Хоть что-то. — Я и не обижался. Шип тоже кладёт свою руку поверх чужой. Ветер по коже бьёт, в душу, солнце садится. Мимо них проезжают машины. Их скорость смертельна. Булаткин склоняется в конец низко, к губам прикасается своими. Его будто сейчас током убьёт. Особенно, когда парень напротив отвечает. Солнце прячется за горизонт окончательно.