2009, май.
Теплый майский вечер. Мягкий ветер в лицо, отголоски музыки через двор, бледная и какая-то боязливая луна. Обычный московский пейзаж, если живешь не в центре города, а ближе к его окраине. Она стоит на балконе с чашкой чая и смотрит, как хаотично загораются один за другим прямоугольники окон в доме напротив. Затем невольно переводит взгляд ниже. Пятый этаж, второе окно справа, прилегающий к нему балкончик. Сейчас он пуст, но через полчаса или немногим больше сюда выйдет его постоянный обитатель. Зажжет сигарету, постоит так немного, меланхолично стряхивая пепел на улицу, докурит, потянется за новой, и, только покончив с третьей, осторожно прикроет балконную дверь с той стороны, отрезая от себя стеклянный мостик. И все то время, пока он будет спокойно осматривать домики на детской площадке внизу или же виднеющийся бок старой пожарки, она будет думать о том, что же ежедневно раз за разом выгоняет его на четверть часа туда, на малометражную площадку между небом и землей. Ей нравится представлять различные варианты, дорабатывать наиболее вероятные версии. Она всегда любила теоретическую аналитику, теперь вот любит находить ей конкретное прикладное применение. Наверное, у него все же такая работа, когда позволить себе перерыв можно только вот так: вне пределов улицы и дома, за несколькими сигаретами, в короткий промежуток времени, который потом можно просто не учитывать. Или причина в другом — привычка, стремление сохранить себя хоть в чем-то, если с собственной жизнью и потоком событий, в который вовлечен этот человек, ничего сделать он пока не может. Вполне может быть, хотя ей такое почему-то кажется маловероятным. С собой вот предположить подобный вариант куда проще, потому что это наблюдение — действительно старая и не обоснованная ничем, разве что природным любопытством, привычка. А, может, ему просто одиноко. Хотя она точно знает, что живет он не один. Когда закрывается балконная дверь, его силуэт появляется в соседнем окне. Иногда край занавески цепляется за стоящий на подоконнике цветок, открывая обзор, и ей виден освещенный угол комнаты, часть пианино и каштановые волосы девочки, забавными кудряшками рассыпающиеся по плечам. Девочка играет: её пальцы в особом ритме перебегают с клавиши на клавишу, это напоминает какой-то никогда ранее не виданный танец. Танец, который в обрамлении странных серебряных бликов, попадающих на стекло, неизменно завораживает. Он всегда стоит спиной к окну, и, наверное, тоже следит за девочкой, слушая музыку и мягко улыбаясь. Она не может знать наверняка, но думает почти с уверенностью, что созерцание маленького волшебства — ещё одна привычка, которая доставляет ему радость и умиротворение. Скорее всего, так и есть. А потом он закрывает пианино и поворачивается к девочке, очевидно напоминая, что ей давно пора спать. Она почти слышит, как музыка при этом обрывается где-то посередине незавершенной мелодией так, как не должно быть. Ей становится холодно, хотя ещё довольно рано. Тем не менее она закрывает окно (рама противно скрипит), выходит с балкона и гасит свет на кухне, почему-то тихонько притворяя дверь.***
Ее наблюдения продолжаются уже больше месяца. За это время мало что изменилось, разве что отец девочки стал выкуривать не по три, а по пять сигарет за вечер, и таким образом задерживаться на балконе чуть дольше. Поскольку единственным объяснением этому были возникшие у него проблемы, о которых всё равно ничего нельзя было узнать, она сочла, что в сухом остатке не изменилось ровным счетом ничего.***
А потом, в середине июня, они просто сталкиваются в магазине. Оказывается, что он далеко не молод, и те приблизительные подсчеты, которые ещё вчера казались приемлемыми, далеки от реальности. Оказывается, что серебряные блики на оконном стекле, природу которых она никак не могла понять, — от металлической инвалидной коляски. Оказывается, что девочке, сидящей в ней, всего лет шесть или семь, и детская улыбка не положено-застенчивая, а скорее понимающая, словно ее обладательнице давно уже за тридцать. Она пулей вылетает из магазина, едва не забыв покупки и наспех сунув сдачу куда-то в карман джинсов. Придя домой, сразу же занавешивает балкон, закрывает стеклянную дверь, садится на стул. И только потом смотрит на стену долгим невидящим взглядом. Обои на ней стали отклеиваться ещё день назад.***
Она сидит в кафе и вяло ковыряется в салате, когда замечает, что ее ненавязчиво изучают, причем уже некоторое время. Не оглядываясь, отхлебывает остывший кофе и тянется за пирожным… прислушиваясь? Да нет, конечно. Хотя кажется, что она и вправду может слышать чужие сбивчивые мысли: «А она ничего. Хотя странная какая-то, вечно с этими листками и тетрадками. Ну точно, с очередной книгой сидит, только названия не видно. Студентка?..» И она точно знает, что произойдет, если немедленно не уйти отсюда. Пусть это и заблуждение, лучше оно, чем ещё одно повторение. Она мягко останавливает проходящую мимо официантку и вежливо просит ее рассчитать. Наверное, во взгляде читается слишком многое, потому что официантка коротко кивает и приносит счет через три минуты. Выходя из кафе, она прячет руки в карманах ветровки, как будто становясь меньше, незначительнее. Перед глазами всплывает образ девочки, сидящей в коляске и неумело заплетающей косичку: взгляд слишком взрослый, улыбка проста. Теперь она знает, чего боится больше всего: что кто-то со временем придумает ее.