Время, люди и коты

2008 год. Городской парк всегда привлекал жителей мегаполиса. Здесь можно было гулять по дорожкам, поддевая носком туфель мелкие камешки, изучать сводки светской хроники или же просто сидеть на лавочке, радуясь изредка появляющемуся этим летом солнцу. В тенистом углу аллеи, поставив объёмистую сумку на колени, сидела девушка и сосредоточенно смотрела на разложенные перед ней листы. Часто она раздражённо поджимала губы, доставала из внешнего кармана шариковую ручку и решительно перечёркивала мелко написанные строчки. Затем задумывалась, продолжая неосознанно крутить в пальцах предмет для письма, чтобы вновь с едва приметной улыбкой на губах вернуться к рукописи и дополнить её пришедшими в голову идеями. Неожиданно пошёл мелкий дождик. Сначала он только слабо крапал, словно дразня и давая возможность дойти до метро и успеть укрыться, потом же полил сильно, так, что девушка, оторвавшая, наконец, взгляд от размытого черновика, увидела перед собой лишь рваную водяную стену. Она достала из сумки серый зонтик, раскрыла его, одним движением накинула на голову капюшон лёгкой куртки и попыталась продолжить своё занятие, но шум дождя и звон капель, попадающих на асфальт или же металлические каркасы расположенной рядом оранжереи не давал возможности сосредоточиться и вернуться к прерванной работе. Она с каким-то бездумным озлоблением перечеркнула неподходящую строчку настолько сильно, что на ее месте появилась маленькая дырка. Настроение девушки упало окончательно. Неожиданно рядом раздалось шуршание пакетов, шорох многочисленных газет, а затем незнакомый голос вежливо поинтересовался: — Скажите, зачем вы это делаете? Девушка, вздрогнув, повернула голову и изучающе посмотрела на новоявленного соседа. Это был старик, одетый в потрёпанную куртку и дешёвые с виду штаны. Она обратила внимание на то, что у его куртки не было капюшона, и машинально подвинула руку, чтобы зонт укрывал их обоих. Странный старик лишь слегка покачал головой и мягко отвел в сторону любезно предложенный зонтик. — В каком смысле? — растерянно переспросила она, заворожено наблюдая, как хлёсткие капли пятнами расплываются на его матерчатых штанах. Старик коротким кивком указал на её серый зонт, глазами — на накинутый капюшон. Девушка изрядно удивилась и пояснила, с опаской поглядывая на соседа по скамейке: — Так ведь дождь же. Он мешает работать. Она не знала, чем он мешал ей больше — падающими на листы брызгами или же весело звенящими каплями. Старик недоуменно приподнял брови и переспросил: — Работать? Затем его изумлённый взгляд упал на исписанные и перечёркнутые черновики. Он заинтересованно хмыкнул и уточнил: — Вы позволите? — Конечно, — ответила она, с некоторым смущением протягивая ему затёртые листы с высохшими пятнами кофе и чайными разводами по краям. Её сосед, не обращая совершенно никакого внимания на состояние рукописи, углубился в ее изучение. Девушка некоторое время молча смотрела на то, как в безмолвном удивлении приподнимаются его брови, и изредка даже раздается невнятное одобрительное бормотание. Наконец, она не выдержала: — Вы нашли там что-то интересное? Он вздрогнул, словно только сейчас вспомнил, что сидит на этой промокшей лавочке в городском парке не один. — Интересное… Да, безусловно. У вас очень глубокие стихи, даже жизненные, я бы сказал. Только… но сначала все же ответьте на вопрос, зачем вы прячетесь от дождя под этим зонтом, да еще и плотным капюшоном? Девушка задумалась на пару минут, потом осторожно сказала, словно до сих пор обдумывая, стоит ли вообще продолжать: — Меня отвлекает посторонний шум, что бы это ни было — звон падающих капель, вой зимнего ветра, жужжание дрели в соседней квартире. Я не могу писать в такой обстановке. Тогда стихи получаются простыми, какими-то… нелогичными. Я их очень часто выбрасываю, невольно думая: неужели я действительно могла написать настолько бредовую вещь, с кое-как наспех подобранными рифмами? Мне нужна хотя бы относительная тишина, которую в городе не так-то просто обнаружить. Поэтому я прихожу сюда, в парк. Здесь почти всегда тихо. Ее собеседник задумчиво покачал головой, протягивая ей исписанные листы, затем констатировал: — Вы просто сбегаете. — Что? — удивилась девушка, принимая из его холодных ладоней, закоченевших от ледяного дождя, свои стихи, а потом неожиданно тихо рассмеялась. — Да нет же. Вы не так поняли… — Настоящий творческий человек, будь то писатель, поэт, художник или же музыкант, не зависит от постороннего воздействия. Он пишет для себя, не стремясь угодить кому-то. И в природе, с её раздражающими шумами и многочисленными звуками, он черпает вдохновение, а не источник раздражения. Девушка заметно потупилась, пробормотав: — Возможно, вы и правы. Только я не могу иначе. Старик осторожно разжал её судорожно сжатые пальцы, высвобождая написанное недавно стихотворение, перечёркнутое крест-накрест жирной линией. — Знаете, есть такая легенда. Точнее, даже не легенда, скорее, рассказ или же просто небылица — называйте, как угодно. Когда-то на земле жил молодой поэт. Он настолько любил литературу, что скупал все доступные сборники и газеты, где публиковались стихи, зачитывался поэзией как известных авторов, так и начинающих, до поздней ночи. А ещё этот поэт очень любил природу. Вот он увидит, что на лесную поляну села обыкновенная ворона — тут же достает потёртый блокнот, распушившееся перо с чернильницей, которые всегда носил с собой, и отображает то, что видит. Увидит багряный закат или же алеющее предрассветное небо — и эти эмоции, формируясь в слова, складываются у него в предложения и без труда ложатся на стихотворный ритм. Поэт не мог жить по-другому, не мог перестать писать стихи. И, хотя они у него получались необыкновенно жизненными, а знакомые лишь удивлялись, в немом одобрении качая головами: мол, какой талант, однако, может быть в человеке! — самого поэта его дар необычайно тяготил. Он был бы и рад не писать, но каждый раз, нередко просыпаясь посреди ночи и зажигая закопчённый светильник, вновь хватался за перо и продолжал выливать свои переживания, эмоции и отношение к окружающему миру в стихи. Однажды он не выдержал и взмолился: «У всех жизнь, как жизнь. Мои друзья посещают театры, собираются в кружки интересов, ходят друг к другу в гости… Я же не делаю ничего, кроме того, что пишу и получаю за публикации копеечные деньги. Лучше бы у меня вообще не было этого таланта, не было возможности отображать то, что я вижу». Затем он заснул, промаявшись до утра неясными предчувствиями. Когда же с первым криком петуха поэт проснулся, то с ужасом понял, что ослеп. Девушка изумлённо покачала головой, недоверчиво хмыкнув: — Как это — ослеп? Так ведь не бывает. — Это же легенда, — примиряющее улыбнулся старик. — Хотя и с изрядной долей правды, — затем он задумался на мгновенье и продолжил: — Поэт не мог понять, что именно с ним случилось. Приятель, который зашёл к нему, тоже не смог прояснить ситуацию. Поэт был в отчаянии — он ведь больше не умел ничего. Он в одночасье оказался никому не нужным человеком. Знакомые, которых ранее так восхищал его талант, отвернулись от поэта. Прошёл всего месяц, а он остался совсем один. Но поэт продолжал слышать звуки. Скрип хлопающих оконных створок, цокот лошадиных копыт, шорох падающих листьев. Тогда он попросил своего старого знакомого, пришедшего выразить ему очередную порцию соболезнований, купить ему скрипку. Обычную скрипку с деревянным смычком. Тот странной просьбе поэта не удивился, и к вечеру желанный инструмент был куплен. Сначала из-под смычка выходили лишь отдельные звуки, не связанные между собой в единую мелодию. Но поэт был упорен в своём стремлении доказать, что он ещё на что-то способен. И через некоторое время он научился играть. Хотя назвать игрой мелодию его души было бы значительным преуменьшением. Проходящие под его окнами люди, спешащие по своим делам, невольно замирали, прислушиваясь к звучащей из тесной комнаты грустной мелодии, для которой не существовало видимых границ и человеческих преград. Поэт вновь приобрел уважение и статус в обществе, но больше не старался подстраиваться под публику, ожидая одобрения и восхищённых слов. Он играл о том, как можно быть индивидуальностью в толпе и при этом не стремиться затеряться в ней. Играл о том, каким глупцом был все прожитые годы, хотя их было не так уж и много. Играл о том, что все-таки ещё жив. И хотя он был по-прежнему слеп и не мог писать стихи, поэт смог переложить привычный поэтический мотив на ноты музыки, покорно отражающие его чувства и душевные стремления. Старик замолк, испытывающее глядя на девушку. Та, казалась, замерла, внимательно слушая каждое произнесённое странным человеком слово. — То есть, вы хотите сказать, — медленно начала она. — Не стоит страшиться своих талантов, — продолжил он, согласно кивая, — Они в нас самих, и ждут, когда же мы позволим им раскрыться, а не стремиться закопать их поглубже или же вообще затоптать. — А при чем тут дождь? — спросила совершенно сбитая с толку девушка, машинально отмечая, что действительно поражена этим рассказом. — Как, вы разве до сих пор не поняли? — старик легко поднялся со скамейки, торопливо собирая расстеленные газеты. — Дождь, снег, ветер — это та же природа. А вы прячетесь от неё за непроницаемым зонтом. Природа не может мешать. Она может только помогать нам не лгать. Хотя бы самим себе. Он еще пару секунд смотрел на девушку, словно пытаясь что-то запомнить в ней или же, напротив, безмолвно передать, прежде чем развернуться и быстрым шагом, что было поразительно для его возраста, исчезнуть за пеленой дождя. Девушка все смотрела и смотрела ему вслед, пока, наконец, не перевела взгляд на свои черновики. Затем она с каким-то странным весельем собрала рассыпавшиеся листы, закрыла сумку, а потом нажала на кнопку и сложила зонтик. Капли тут же потекли по её лицу, стекая за воротник холодными ручейками. Но она, казалось, не замечала этого, лишь с улыбкой подставляя тёплые ладони под ледяной ливень. Через пару минут одинокая промокшая скамейка ничем не напоминала одиноким прохожим о произошедшем тут разговоре. Сколько таких разговоров ежедневно случается вокруг, все и не упомнишь! Она не могла рассказать, как много поняла эта девушка, и какой контраст был между ее прошлым, внезапно оборвавшимся тут, и настоящим, зародившимся после этой странной беседы. Дерево ведь не может говорить. Оно может лишь молчаливо стоять, ожидая, пока кто-нибудь еще усядется на потёртую скамейку, а затем, спустя пару часов, так же исчезнет, растворяясь в призрачной пелене дождя.