Хеллоуинские шалости

Стоя напротив зеркала и пытаясь завязать платок в викторианском стиле по инструкции из интернета и лежащей сейчас на стуле рядом, Чуя подозревал, что рано или поздно, но это должно было случиться. Хотя он и надеялся на победу здравого смысла. Как и в прошлом году, их университет пал жертвой все той же западной моды, а именно — очередной вечеринки в честь Хэллоуина. Опять. Как говорится, одного раза мало — начинай сначала. При воспоминаниях о прошлогоднем безобразии Чуе инстинктивно хочется прикрыть лицо ладонью от накатывающего стыда и фейспалма. Он до сих пор помнит упившиеся — да кому он врет, просто ужравшиеся в хлам — рожи своих одногруппников. Тогда весь универ неожиданно для себя осознал: его прилежные, талантливые и просто золотые, как чертовы самородки, студенты могут быть сколько угодно в дрова, но чувство собственного достоинства не теряют, и держат поплывшие лица высоко и гордо. И, что самое главное: оказалось, что они все равно выгодно выделялись на фоне остальных (если верить слухам о прочих учебных заведениях по соседству). Если его спросить, кого тогда унесло, то Чуя указал бы на… Да почти всех. Девки понаряжались в костюмы проститу-, кхм, то есть, ведьмочек, лоли, вампирш и прочую ересь, чтобы посильнее оголиться и развести понравившегося парня на пьяный (или не очень) секс; пацаны обмотались бинтами, делая из себя фараонов (на что Дадзай ворчал, мол, его звание мумии отбирают, непорядок), ковбоями (а это точно костюм на Хэллоуин?) и страшилищами из прочих классических фильмов ужасов, а также мерились членами в прямом и переностном смысле, ухлестывали за студентками, травили шутки и байки, доходя до пошлостей, в общем, все то, что так любят делать молодые горячие парни. Но надо отдать им должное — устроить драку никому в голову тогда не пришло. Где в этом адском котле были преподаватели — не помнили даже сами преподаватели. На счастье всех. Чуя, увы, оказался в числе тех самых студентов, которых унесло. Нет, он не влил в себя литры выпивки. Все было куда хитрее: один самородок притащил хороший, крепкий алкоголь, явно чем-то интересным разбавленный. Сказать сейчас, был ли это розыгрыш или жест доброй воли, чтобы порадовать упаханных от зачетов и сессий студентов, никто не сможет. Но расчет этого гения оправдался. Потому как поплыли даже те, кто вполне устойчивы, взять того же Дадзая или Тачихару. А уж Чуе хватило одного бокала, чтобы быть готовым к подвигам. Он не помнил, что произошло, но из обрывков разговоров сокурсников, выяснил: он не дебоширил. Не устраивал драк. Не блевал потом где-то в уголочке или в обнимку с керамическим другом в мужском туалете — за него отдувался тот же Каджии, да и не только он. Но облегчение было недолгим. Оно растаяло, стоило только Акутагаве замаячить перед глазами с какой-то хитрой, злорадной миной на одной из перемен после угарной вечеринки. Шестое чувство у Чуи всегда было развито на отлично (спасибо Дадзаю), и оно ему подсказывало — дело дрянь. — Чуя-сан, вы, кстати, это помните? — Акутагава злорадно усмехнулся и протянул ему смартфон. От одного только взгляда, направленного на себя, Чуя заподозрил неладное. Отложив остывающий обед и палочки на колени, дожевывая кусочки угря, он взял в руки агрегат и включил видео. И почти подавился. На видео во всех красках и подробностях он узрел себя в костюме гребанного серого волка (о чем он думал, когда решил нарядиться в это недоразумение?), но это еще полбеды. В следующий момент его взяла на руки долбанная перебинтованная шпала-красная-шапка и пьяным, но твердым (такое вообще возможно?) мужским басом прогорланила на весь зал: «Волчара ты мой ненасытный, наконец-то я тебя нашел, иди бери меня полностью». А после на глазах у всех и под одобрительный гул пьяной толпы потащил свою волчью ношу на руках на выход, скрывшись за дверью. На этом видео кончилось, но Чуя почти взвыл. Нет, они с Дадзаем, конечно, вместе уже хрен посчитай сколько лет, делят одну квартиру на двоих, спят вместе во всех смыслах и вообще любят друг друга до потери пульса, но… Но черт побери, это не повод афишировать их отношения на весь универ, пусть даже все это и так знают! Господи, как он хотел забыть этот испанский стыд! До сих пор хочет. Но нет, боги не были к нему так милосердны. Акутагава, мстительная он сволочь, специально сохранил запись на смартфоне. И все еще хранит. И хотя осознание того, что долбанный кохай тоже потом получил все прелести похмелья и встречи с белым другом грело душу, последствия этого до сих катком проходятся по несчастной рыжей голове. — Удалить? Да вы что, Чуя-сан? Когда еще такое увидишь, чтобы вы, такой правильный и недоступный, так обнимаете за шею Дазай-сана? Вас же шипперит чуть ли не весь универ, а тут такие пруфы. Не-не, я вас уважаю, но пруфы я уважаю чуть больше. Да и будет что детям и потомкам рассказать. Чуя, с выражением вселенской скорби на лице драматично доедая своего горе-угря, проблеял что-то о том, что с такой жизнью у него вообще никогда не будет ни детей, ни потомков, а на его могиле будут устраивать хороводы и жечь ритуальные костры. Единственное, что Чую в этой ситуации радовало, что это позорище никто кроме своих не помнил. А видео так и вовсе — по сути эксклюзив — только у Акутагавы и присутствует. А уж этот его точно не сдаст, даже если и научился от чертового Дадзая троллингу. А вот на воспоминаниях, касающихся их с Дадзаем дальнейшего развлечения, Чуя сглатывает, мотает головой и чувствует, как сбивается дыхание, а по затылку пробегает стадо мурашек. Он радуется, что сейчас один, потому что уверен — все эмоции у него на лице написаны. — Да чтоб тебя… — ворчит Чуя себе под нос, глубоко выдыхая и неосознанно туже завязывая узел, словно забывшись, и тут же ослабляя его. Чуя не помнит, как они оказались в подсобке, а вот дикое, зудящее под кожей возбуждение, долгие прелюдии, бесконечные поцелуи, легкие укусы, и такую же долгую подготовку — очень даже. Память очень удобно вычеркнула позор про Красную Шапочку, зато приятности ярко запечатлела в мозг. Дадзай что-то шептал ему на ухо, пока своими по-блядски длинными пальцами растягивал его, особенно бережно и аккуратно В тот раз они толком и не переспали. Все ограничилось минетом, взаимной дрочкой и лаской. Чуя выплыл из пелены возбуждения только когда почувствовал на своих пальцах теплую вязкую сперму, дрожь Дадзая над ним и тихое шипение на ухо, а сам он умудрился кончить от одной только стимуляции простаты. Быстро одевшись, они незаметно для всех покинули университет, так и не вернувшись к сокурсникам, и, будучи еще в подпитии, двинулись гулять по городу. Вместе гуляли всю ночь, плюя на осенний холод, вместе целовались на пристани на фоне прекрасной ночной Иокогамы. Вместе валялись после с простудой. Но оба пришли к согласию, что праздник удался. И если у Чуи и были какие-то остатки совести и того, что называют стыдом и смущением, то Дадзая все устраивало. И Чуя даже перестал удивляться — со смущением и стыдом его горе-партнер, наверное, расстался сразу, как родился. И мысль вот так повторить их прошлогодние «шалости», на университетскую попойку — слишком соблазнительно, чтобы отказаться. Уж слишком потом Дадзай ходил довольный. Пусть оба не были фанатами секса и близости по-пьяни в невменяемом состоянии, но тут грех было не воспользоваться. Настолько не грех, что даже сейчас, от одних только воспоминаний, чувствуется теплый всплеск возбуждения, в паху начинает наливаться тяжестью. Невольно хочется огладить себя, но Чуя, стиснув зубы и цыкнув, мысленно дает себе затрещину. Что он как какой-то пубертатный подросток, ей богу, что приходится себя насильно успокаивать? Не пойдет же он со стояком на эту недо-вечеринку. В этом году Чуя клятвенно дал себе обещание — больше одного бокала вина в рот не возьмет. А теперь еще надо торопиться с костюмом. Здраво рассудив, что хватит с него пушистых оборотней, ибо еще одного позора его психика явно не потянет, Чуя переключился на банальщину — вампиров. Он не знает, вот что нарядится Дадзай. Но сейчас Чуя думает о практичности больше, чем об оригинальности. Не будет ощущения клоунады и идиотии с ботинками и перчатками в виде лап. В этот раз все просто. Обтягивающие брюки, сужающиеся на концах, массивные ботинки (нет, викторианские каблуки он не наденет даже под дулом пистолета), алая кружевная рубашка, жилет да плащ. То, что он может спокойно одеть в любой другой день, когда захочется. А все остальное — так, по мелочи. Но мелочи существенные. Одна такая мелочь существенно доводит его прямо сейчас. Стоя перед зеркалом, он завязывает, наконец, этот долбанный платок, в очередной раз матеря моду того времени и вампирского антуража, потому что носить это в здравом уме невозможно. Другая мелочь требовала более тщательного внимания, но благо, Чуя озаботился об этом заблаговременно. Закончив с платком, он придвигается поближе к зеркалу и, приоткрыв рот, касается кончиком пальца нарощенных клыков. Их Чуя нарастил с помощью накладок, дабы не навредить собственным зубам. Наслушавшись трепа, что их можно сделать в клинике, он решил все-таки погуглить в интернете, что это и с чем едят. Прочитав кучу статей и убедившись, что терять зубы по дурости ему совсем не хочется, он пошел по пути наименьшего сопротивления — купил специальные клыки. Самые обычные, не сильно длинные, потому как уже на этапе покупки он уже осознал, как они будут царапать ему губы. По началу казалось, что вся эта шаткая конструкция не выдержит даже пару движений. Но нет, все добротно. Отойдя подальше, Чуя тянет довольную лыбу. Все, как надо. Наконец, руки доходят до волос. Он немного приглаживает их, поправляет пряди у лица, а хвостик как обычно убирает на плечо, но украшает все это дело не простой резинкой, а лентой. Голубой, в цвет глаз. С бантиком. Так, как любит одно забинтованное чучело. И третья мелочь — черный лак для ногтей. Для антуража и финального штриха. Чуе уже не терпится увидеть реакцию Дадзая на свой наряд. И дело было не только в этом. Он вполне осознает, что вечер закончится тем же, что и прошлый раз, но сейчас ему не хочется ограничиваться только взаимными ласками. Чёрт знает, откуда в нем проснулся этот авантюризм и жажда острых ощущений, но на дворе праздник, все будут снова в дрова, так что… Почему бы и нет? Думая об этом, губы расплываются в ехидной улыбке. Он подготовился во всех смыслах. Потратил на это полчаса торчания в душе, но зато Чуя уверен, что вечер закончится именно так, как ему хочется. Как им хочется. Усмехнувшись своим мыслям, он застегивает пиджак-корсет, надевает свои любимые перчатки и, натянув на плечи плащ, двигается в сторону университета. Обычно Чуя не любит привлекать внимание на улице, но в этот день ему до этих заморочек вообще до лампочки. Праздник, все-таки. Убрав руки в карманы брюк, захотелось оглядеться по сторонам. Весь город словно одна сплошная декорация для фильмов ужасов: мимо него то и дело проходят люди в костюмах зомби, трупов, у кого-то искусственный топор в голове торчит, служащий своему умельцу своеобразной шапкой. Многие магазины и лавочки подхватили волну и украсили свои витрины и помещения в тематику праздника — скелеты, стоящие вместо манекенов, летучие мышки, паутина, пауки и прочая живность удобно устроились на полках и стёклах. Со всех сторон доносилась музыка, а в кафешках делали сладости и всякие вкусняшки со зловещей тематикой. Атмосферно, ничего не скажешь. Мимо пробегают дети, которые даже пару раз пытаются выклянчить конфет, но к счастью Чуи, у него с собой нет ничего, что могло заинтересовать детвору, потому отвязаться от них получается довольно легко. В кармане вибрирует телефон. Достав его, и быстро просмотрев сообщения от Дадзая, в которых сообщалось, что тот встретит его по пути, Чуя прячет мобильный в карман и, воткнув наушники с любимой музыкой, шагает в сторону универа. *** С Дадзаем они пересекаются уже ближе к кампусу. И, увидев его костюм, Чуя тупо пялится на него, хлопая глазами, изумленно изогнув брови. Он даже забыл наушники из ушей вынуть. Похоже, в этот раз они оба думали в одинаковой парадигме — на Дадзае похожий наряд вампира, только рубашка и пиджак другого цвета. Рубашка не застегнута на верхние пуговицы, отчего видны забинтованные шея и ключицы, что придает ему еще больше сексуальности. Чуя буквально сканирует его глазами, сглатывая вмиг образовавшуюся вязкую слюну. И словно всего было мало, волосы с одной стороны оказались убраны за ухо. Сволочь. — Ну надо же, — вместо приветствия говорит Дадзай, подходя к нему поближе. — Меня глаза обманывают, или мы в этот раз пара не разлей вода? Как будто в первый раз, думает про себя Чуя.  — Надо же, я смотрю, в этот раз ты решил, что, сразив меня своим видом, ты избежишь подзатыльников? — Быстро возвращает усмешку Чуя. Поравнявшись с ним, он тыкает бинтованное чудовище в бок, получая в ответ недовольное «Ауч» и недолгий поток жалоб и ворчания из серии «Чуя злобный и вредный». Всю дорогу они молчат, но не нужно и к гадалке ходить, чтобы Чуя буквально всем своим естеством чувствовал — Дадзай осматривает его с ног до головы. Оценивает. Ненавязчиво коснется то кисти руки, то самого затылка, прямо у роста волос, проводя самыми кончиками пальцев. Со стороны это может показаться любопытством насчет костюма. Но что для других простое касание, для них — мимолетная, интимная и обещающая ласка. Они оба предвкушают совместный вечер. А еще Чуя замечает, что Дадзай надел линзы — вместо теплого, шоколадного карего цвета зрачки кроваво-красные, отливают багрянцем. Обычно Дадзай их не носит, даже с учетом его не очень хорошего зрения, и заставить его их в принципе надеть — это тот еще квест и испытание (Чуя проверял). Но тут решил поставить на неожиданность, и не прогадал. Даже спрашивать страшно, сколько страданий было пережито. Все это безобразие Чуя оценил по достоинству, настолько, что у него перехватывает дыхание, а возбуждение вместе с восхищением снова накатывает и разливается по всему телу. Осаму выглядит сногсшибательно. Эта падла красивый, и принадлежит только ему. Дадзай тем временем не отстает в разглядывании от партнера, и буквально пожирает Чую глазами. Скользит взглядом по тонким ключицам, выглядывающим из-под ворота, по обтянутой заднице, которую хотелось смять в руках. Руки чесались зарыться в рыжие кудри, провести по ним. И контрольным выстрелом — аккуратный бантик в волосах. Чёртов фетиш. Чуя будто буквально создан из одних только фетишей, которые так удачно гармонируют с его собственными, что мелькает мысль бросить к чертям эту вечеринку и уединиться в другом месте. Сейчас же. Но нельзя, пока еще. Чувствуя на себе чужой взгляд, Чуя ухмыляется. Вечер обещает быть интересным и многообещающим, ровно как они и планировали. На вечеринку они приходят вместе. *** Однокурсники к тому времени уже по большей части все собрались, начав снова кутить. Чуя окидывает глазами зал, и чуть не прикусывает губу от смеха. Если в прошлый раз Акутагава вырядился в соломенное чучело, то сейчас он решил выбрать беспроигрышный вариант — одеяние священника-экзорциста так и кричало об истинных намерениях своего владельца. Отвлекшись на эту картину, Чуя даже не замечает, как в него сзади врезается Дадзай. — Ты чего? — Поймав на себе недоуменный и удивленный взгляд Дадзая, Чуя, закатив глаза, дает легкий подзатыльник, и указывает на Акутагаву кивком головы. Дадзай смотрит туда, куда указали, пару раз глупо моргает, а потом и сам давит смешки. И все бы ничего, но Чуя, с ужасом осознав, что глаза Осаму загорелись недобрым блеском, а губы растянулись в кровожадной улыбке, понимает — тому не жить, его горе-партнер вышел на охоту, и в качестве жертвы своих шуточек выбрал именно кохая. Прости, Акутагава, Чуя не хотел, так вышло. — Иди, мучай людей, только подальше от моих глаз. Я буду неподалеку, чтобы видеть, как тебя будут убивать. Отпустив Дадзая, он подходит к столу с напитками, рассматривая. Шампанское, текила, еще какое-то пойло. Фу. Ему даже гадать не надо, кто все это притащил. Чуя морщится, он такое в рот не возьмет. Излишне горькое, порой ничего кроме градуса не имеющее. Куда всему этому до его любимого благородного вина. Да чтоб их там всех в паутину закатали, хоть бы пива принесли, Чуя не отказался бы. Они с Дадзаем любят по особым вечерам или когда хорошее или особенное настроение пропустить бутылочку-другую холодного пивка, ну или сидра, с пиццей или самодельными суши, как этакую закуску. А тут… Вообще никакого разнообразия, ну кто так делает? Даже закусок толком нет. Наконец, вино было найдено на одном из дальних столиков. Взяв бокал в руки, а второй подперев локоть, Чуя с интересом наблюдает за стоящим, пусть и нетвердо Ацуши, с весельем отмечая, как наивный друг потихоньку скатывается по стенке в сон. Этот ребенок, лучший друг вечно хмурого Акутагавы, воистину сама наивность, и видеть его таким забавляет. Чуя отмечает про себя, что Ацуши в этом году не стал заморачиваться вовсе, и напялил то, что одевал в прошлом году. Захотелось отдать должное его сообразительности — прошлый год все равно почти никто не помнит, так зачем запариваться? Вечер идет своим чередом. Пока Дадзай доводит Акутагаву до точки кипения, Чуя пересекается с Тачихарой, Гин и Хигучи. Они болтают на отвлеченные темы, поглядывают на сползшего Ацуши, посмеиваясь, делятся новостями. И, конечно, оценивают по достоинству его горячий наряд. А еще Тачихара все-таки уламывает его как-нибудь попробовать присоединиться к их клубу по стрельбе. Навык может ему пригодиться. А то мало ли что. Чую расслабляет такая непринужденная беседа. А еще он ощущает на себе постоянный взгляд Дадзая. Тот тоже попивает вино, перекидываясь короткими, дежурными фразами с сокурсниками. От Акутагавы он отстал, доведя того до непреодолимого желания убить его бутафорским крестом и толстенной книгой. Всякий раз, когда к Дадзаю подходит кто-то, чтобы похвалить за наряд, взгляд Чуи темнеет. Он хмурится, мрачнеет, перебирая бокал в пальцах. Это не ревность, нет, и Дадзаю Чуя верит, как себе, но ему все равно не нравится, когда к тому пристают наглые девушки, не понимающие косвенные и прямые отказы. Чувство собственничества неприятно зудит под кожей, бурлит в венах, подгоняет сорваться с места и прямо при всех впиться губами в чужие, показывая, кому Дадзай принадлежит, и отвадить от него всех до единого. Акутагава как-то спросил Чую, почему у них сложилось именно так. Тогда Чуя отмахнулся от него, будучи занятым каком-то заданием по праву. Но через несколько дней внезапно вспомнил его вопрос и всерьез задумался. Действительно, а почему? У Дадзая ещё со школы была вереница поклонниц. В университете к ним добавилась ещё более длинная очередь желающих, среди которых затесались и парни. Сам Чуя не жаловался на отсутствие внимания к своей персоне, хотя список у него был покороче — театральный флирт, которым тот грешил, он не признавал. Дадзая это забавляло, а Чую — раздражало. Конечно, все шло от того, что они дружили с детства. И тем не менее, не все лучшие друзья перешагивают из платонической близости в постель. А у них именно так и вышло. И до сих пор ничего, что могло бы их развести или заставить пожалеть о выборе, не произошло. Чуя не видел перед собой и рядом никого, кроме Дадзая. Последний, конечно, прикладывал для этого максимум усилий, но, по правде говоря, ему даже не нужно было так сильно стараться. Он всегда слышал от знакомых или своих друзей, что отношения — это капец как сложно. А про интимную составляющую даже и думать не приходилось — оно априори всегда оказывалось камнем преткновения. Но у них все иначе. Столько внимания, чуткости, удовольствия, сколько стремился отдать ему Дадзай, — Чуя порой задавался вопросом, а возможно ли то, что чувствуют к нему на самом деле? Он, в свою очередь, никогда не оставался в стороне. Следил, анализировал, наблюдал, запоминал — что тому нравится, что больше всего любит, что вызывает в Дадзае чувство раздражения, а что — радует и дарит покой. Чуе хотелось подарить ему столько, сколько сможет, и не только потому, что хотелось отплатить, а потому что дико хотелось видеть того счастливым. Дадзай всегда был сложным. Но он оказался очень прост в отношении одного — самого Чуи. А потому взаимное бесконечное желание доставить счастье друг другу порой приводило к невероятным последствиям. Дадзай выбрал его давным-давно, а Чуя все равно зачем-то продолжал стараться быть для него всем. И тем самым каждый раз заставлял его сердце разбиваться и собираться обратно воедино. Это было больно и приятно одновременно. И правда — все, как Дадзай любит. И во всем этом заключалась истина их идеальных взаимоотношений. Ужасная для кого угодно, но не для них самих. Хотя, Господи, и так все знают, что они в отношениях, и шансов ни у кого нет. Но чувству собственничества это не мешает. Но это ничто по сравнению с собственничеством Дадзая. Тот факт, что они оба повернутые друг на друге одновременно мог пугать кого угодно, но не их самих. Чуя видит, как на все вопросы и предложения Дадзай машинально кивает, кидает пару дежурных фраз, и, теряя всякий интерес к собеседнику, не стесняясь этого показывать, снова обращает все свое внимание на него. И такое внимание не может не льстить. Заметив приближающегося Акутагаву, Чуя заметно веселеет и машет ему в знак приветствия. Гин с Хигучи удалились в уборную, а довольный Тачихара в сторонке выбирает, что бы еще в себя влить. — Святой отец, ты пришел изгнать в Ад? — Еще одна шуточка про Ад, и вы, Чуя-сан, отправитесь туда вместе с Дадзай-саном. — хмуро отвечает ему Акутагава. Молча и не скрывая своего раздражения, он кладет свое добро на стол, и не глядя, берет первый попавшийся стакан, осушая его в один глоток. Ему бы поинтересоваться, что именно хлебнул, но Акутагаве плевать. — Акутагава, это же самогон, ты что залпом-то?.. — И уж тем более плевать ему было на чужое неуверенное лепетание. А затем его ведет и ноги чуть подкашиваются, но его пытаются придержать — Чуя хлопает его по плечу, напрочь забывая, что рука у него тяжелая, и перед ним не Дадзай, кости которого, наверное, из металла, раз он даже не качается от этих «похлопываний». — Да ладно тебе, твой наряд экзорциста самый что ни на есть в тему даже больше, чем у других. Выглядишь ты необычно. — Ага, зато вы оба, я смотрю, решили сговориться и нарядиться кровососами. — Мы не сговаривались, оно случайно так вышло. — Да-да, конечно. Ацуши может и поверит, но точно не я. Чуя хмыкает. Раз обычно тихий и сдержанный Акутагава дерзит, значит процесс пошел. Он подхватывает несчастного горе-экзорциста под локоть и буквально укладывает на уже сопящего во все ноздри Ацуши. Господи, почему все так не могут — налакались и уснули. Что за чудо-ребенок. — Давайте, святой отец, прилягте на теплую тушку, молитвы там прочитайте, проспитесь, — Чуя чувствует себя матерью нашкодивших детей. Причем сразу троих. То Дадзай ведет себя как кретин, то Ацуши, святая простота, не понимает уже не просто намеков, а прямых заявлений, то Акутагава творит какую-то дичь, при этом делая такое лицо, будто так и надо. И лишь Чуя один нормальный среди этого детского сада. Пытаясь не ржать от этой картины, он укладывает Акутагаву, забирает у него книгу и самодельный крест — он, кстати, оказался алюминиевый, тяжелый, что аж невольно назрела мысль, а не хотел ли Акутагава реально кого-то забить им, — прячет все это добро под стол, а мелких укрывает нагло стащенным куском покрывала со старых кресел. — Давайте, давайте, во имя кого там? Отца, сына, святого Винчестера, всех зачарованных и прочих колдунов, детям пора баиньки. — Идите в жопу, Чуя-сан. — буркает Акутагава заплетающимся языком, и повернувшись к Ацуши лицом и обняв его, засопел ему в шею. Ох, как же ты сейчас подставляешься Акутагава, Чуя своего шанса не упустит. В конце концов, если бы он так не сделал — хрен бы считался лучшим другом Дадзая с детского сада. — А это уже как получится, мы пока не решили сей щекотливый вопрос. — Чуя, прыская со смеху, делает фото на память, предварительно выключив звук затвора, чтобы не палиться. Щелкает в нескольких ракурсах, особенно фокусируется на том, как крепко Акутагава обнимает мальчишку, и довольный покидает сонное царство. Один-один, Акутагава. *** В конце концов, вечеринка затягивается. Половина плывет, не понимая, что происходит, другая половина сосется по углам, вообще ничего и никого не стесняясь. В прошлом году было как-то поприличнее, но кого это волнует? Преподов опять нет, но это никого не удивляет. В Чуе говорит только легкая сонливость от выпитого бокала вина и усталость от самого дня. Он не против сейчас прийти домой, заварить теплого чая с жасмином, пожарить пару порций вкусной лапши, принять теплый, расслабляющий душ и уснуть на мягкой кровати вместе с теплой тушкой под боком, которая обязательно обовьет его своими граблями и будет сопеть в макушку. Но если до прелестей домашнего уюта еще далеко, то теплая тушка — очень близко. Он не удивляется, когда Дадзай, подойдя к нему сзади и обняв за плечи рукой, шепчет тихо и призывно, что им надо бы уединиться. Чуя чувствует исходящий от партнера жар, видит голодный взгляд, почти хищный, в котором бурлили желание и похоть, а затем накрывает его руку своей, поднимает голову, смотря на него снизу вверх, и улыбнувшись, без слов берет ладонь в свою и выводит их из зала. Чуя рад, что разум у него в этот раз действительно трезв и ясен. Стоило им только скрыться за дверьми, как Дадзай тут же притягивает его к себе, сильно сжав за бок ладонью, и буквально впивается губами в чужие. Чуя на мгновение теряется, а затем, привалившись всем телом на Дадзая, так же яростно отвечает и хозяйничает языком в чужом рту. Чувствуется легкий привкус алкоголя, воздуха не хватает, а пикантности поцелую придают нарощенные у обоих острые клыки. Они цепляются за языки, царапают губы, пусть и не до крови, но эта деталь только больше заводит. Первым не выдерживает Дадзай. Отстранившись от припухших и покрасневших от поцелуев любимых губ, он смотрит на Чую шальными, лихорадочно блестящими глазами. — Я думаю, нам стоит найти более комфортное местечко. — Я уже начал сомневаться, а есть ли у тебя план. — говорит Чуя, неторопливо оглаживая шею и плечи, чувствуя под пальцами напряженные мышцы. Мимоходом пробегает мысль записать Дадзая на лечебный массаж или научиться самому. Закрепив эту идею в уголке своих мыслей, Чуя резко притягивает его снова к себе за ворот рубашки для очередного поцелуя. Долбанная разница в росте как обычно мешает. Последние пару недель у обоих выдались тяжелыми, и Чуя истосковался по всем этим поцелуям и нежностям. Всего этого было крайне мало. А сейчас… Вот сейчас они наверстывают упущенное. Дадзай намек понимает, мягко подталкивает его к двери одной из учительских комнат. Это помещение обычно использовалось как комната для чаепития и отдыха, но бывало, кому-то по долгу работы или иным причинам приходилось оставаться в кампусе допоздна. Для этого и стоит небольшой, но мягкий, диванчик, а в его отсеках наверняка хранятся подушка и легкое одеяло. В общем, все, что нужно для комфортной ночевки в экстренных ситуациях. И сейчас Дадзай крайне рад, что Шибусава, как один из заведующих их кафедрой, разрешил им тут обжиться на всю ночь. Единственное, о чем он попросил — ничего не разрушить в порыве страсти. У Дадзая от такого заявления ни один мускул на лице не дрогнул, и он со смехом ответил, что они очень постараются, но ничего обещать не могут. В конце концов, Шибусава один из немногих, с кем Дадзай может часами разговаривать о возвышенном, когда его прорывает, им интересен ход мыслей друг друга, а тот умеет ценить хорошего собеседника и прилежного студента. Все тормоза исчезают, стоит им только оказаться внутри и запереть дверь на все замки. Дадзай обнимает Чую за поясницу, прижимая к себе теснее, ощущая под пальцами сильное, горячее тело, тут же припечатывая к стене, целуя настолько глубоко, будто пытается добраться языком до гланд, настолько им мало друг друга. Коротко зашипев от неприятного удара лопатками о твердую поверхность, Чуя, не сдавая напора, зарывается пальцами в лохматые волосы, больно сжимая их у корней и собирая в кулак. Коленом он чувствует чужой стояк, а когда в ответ Дадзай опускает руку и оглаживает ладонью его собственный пах, сжимая и не забывая мять яйца через плотные слои одежды, у Чуи все внутри переворачивается. Возбуждение накатывает волнами, подминает под себя, затягивает. И напрочь сносит башню. Чуе кажется, что сейчас они настолько на взводе, что им не потребуется никакой диван — они трахнутся прямо тут, у стены. Но Дадзай вновь отрывается от его губ и смотрит как-то хитро. Очень медленно обводит их языком, а после, убрав руку от брюк, вызвав недовольный стон, неторопливо начинает развязывать платок. — Какой мудак придумал это исчадие ада? — Дадзай недовольно шипит сквозь зубы на чертовщину в своих пальцах, пытаясь ее развязать одной рукой, другой приподнимет голову Чуи повыше, чтобы не мешал. Не так легко это делать в темноте. — Я заебался его завязывать. Теперь твоя очередь страдать. — парирует Чуя. Долгое копошение Дадзая начинает действовать на нервы. Наконец, у него получается развязать это недоразумение. Отбросив кусок ткани куда-то в сторону, Дадзай, оголяя шею и ее основание, трется носом о мягкую кожу, покрывая ее легкими поцелуями. Дорвался. В ноздри бьет запах одеколона и кожи. Все это смешивается в нечто такое, что всякие стоп-краны в голове Дадзая напрочь исчезают. А потом он раскрывает рот и касается мягкой кожи. Он нарочно делает театральную паузу, и в этот момент Чуя, млевший от ласк, невольно напрягается. — Ты что замысл… — Чуя не успевает договорить. Он дергается и только сейчас осознает, что Дадзай действительно его кусает. В самых лучших традициях историй о вампирах. Он отчетливо ощущает, как клыки царапают, пусть и неглубоко, но все же протыкают кожу. На мгновение в Чуе просыпается паника, но Дадзай крайне осторожен, дабы не превратить маленькую ролевую игру во что-то серьезное и травмоопасное. Зато красочный засос точно останется. У Чуи все смешивается в голове: мало того, что он настолько хочет его, что вообще невмоготу, так это чучело еще превращает их вечеринку в действительно нечто невообразимое. И самое главное — Чуя очень даже «за» и совсем не против. От укуса-засоса внутри все будто током прошибает. Дыхание учащается, он выгибается на встречу, жмурится. А когда чужая ладонь без стеснения лезет в чужие брюки сдерживаться не получается совсем. Он расстегивает ширинку, освобождает стоящий колом и сочащийся преэякулятом член, начиная неторопливо надрачивать, и Чуя тихо стонет сквозь зубы. Сжимая пальцы на чужих плечах, он толкается в ласкающую ладонь, и крепко обнимает Дадзая, прижимая к себе и утыкая носом в свою шею, не давая отстраниться. Подумать только, они сейчас словно в какой-то гребанной ролевой порно-игре, но Чуя заводится с полуоборота. Возбуждение нарастает, в голове не мысли, а сплошная каша. Даже просто представить, как они сейчас смотрятся — Дадзай кусается, словно настоящий вампир, и в то же время дрочит ему, поглаживая пальцами мокрую, чуть липкую головку, оттягивает и перекатывает пальцами потяжелевшие от возбуждения яйца. Уже только от одной этой картины хочется кончить. Желание разрядки накатывает волнами, Чуя стонет Дадзаю на ухо, распаляя его и дразня. Такими темпами он достигнет такой долгожданной разрядки от одной только дрочки. А затем Дадзай резко пережимает липкими от смазки пальцами основание члена, не давая Чуе излиться. — Сволочь, какого черта?.. — шипит Чуя, возмущенно смотря на партнера. От раздражения, что его таким наглым образом обломали, он больнее сжимает волосы, хочет грязно возмутиться на такую наглость. Дадзай никак не отвечает и не реагирует, только подносит пальцы к своему лицу и самодовольно слизывает терпкую смазку. Они, конечно, не раз занимались чем-то подобным, но… Весь этот, на первый взгляд, глупый маскарад, эти едва виднеющиеся сквозь приоткрытые губы клыки, как-то совсем по-особенному шарахают по мозгам. Дадзай, чертов он дьявол, сейчас им буквально был, словно сам из ада пришел по его, Чуи, душу. И Чуя даст ему все, что тот захочет. А тот хочет его. И только его. — Чуя, Чуя… — шепчет он, коснувшись кончиком носа чужого. — Нам некуда торопиться, эта комната наша до самого утра. Неужели ты думаешь, что все этим и ограничится? — Тогда не медли, и, может быть, все-таки займемся уже делом, придурок? — С огромным удовольствием. Дадзай соглашается, что медлить больше нет никаких сил. Отрывается от него, только чтобы увести их обоих на диван. С удовлетворением замечает, что теперь на шее Чуи наливается цветом тот самый укус. Но про себя отмечает, что злоупотреблять этим не намерен. На его партнёре все заживет быстро, но игра игрой, а безопасность важнее. Но глупо отрицать, что вид заводит. Где-то на краю сознания ему приходит в голову мысль, что хочется испытать подобное и на себе. Чуя, фыркает, понимая, что, пусть сегодня он и будет снизу, ему все равно хочется вести. А потому он не дает уложить себя на диван; вместо этого он сам несильно толкает Дадзая в грудь. Он не дает тому задаться вопросами, тянется к нему, не переставая расцеловывать шею, оглаживает ладонями острые крылья лопаток, и вот он уже сидит на его коленях, а Дадзай оказывается зажат между его грудью и спинкой дивана. Упс. Теперь Чуя выше него, и может вдоволь любоваться. На уставшее, с отпечатками недавней бессонницы, но умиротворенное любимое лицо. На то, как Дадзай доверчиво трется щекой о чужую теплую ладонь. На то, как красные, почти рубиновые глаза, несмотря на линзы, темнеют, выдавая истинные желания. Им некуда торопиться, хочется насладиться моментом в полной мере. Как они по этому соскучились. Он расстегивает пуговицы на рубашке, немного распуская так надоевшие и отстоебенившие бинты. Совершенно не стесняясь, потирается о недвусмысленно выпирающий бугор на штанах Дадзая, ощущая, как чужая эрекция становится только сильнее и теснее давит на молнию. Дадзай, который в принципе никогда не мог похвастаться хорошей выдержкой, если дело касается Чуи, молниеносно избавляет того от одежды, оставив только расстегнутую рубашку. Это будоражит — он, практически одетый и Чуя, елозящий и потирающийся о него, почти полностью обнаженный. Он приспускает последнюю деталь, оставив ее болтаться на локтях, и в легком полумраке комнаты выглядит настолько вызывающе прекрасным, что Дадзаю в очередной раз хочется его спрятать. Подальше ото всех. Они оба знают — Чуя только его. Только Дадзай может доводить его до исступления. Только для него Чуя такой прекрасный, невинный и порочный одновременно. За окном уже совсем темно, и в этом полумраке, каким-то неведомым образом, горят два голубых огня. Будь они в средневековье — гореть им обоим на кострах за колдовство. Не желая более терять время, Дадзай достает из кармана упаковку презерватива и смазку, резко кидая все это рядом на диван. Чуя, заметив его движения вскидывает бровь, чуть отклоняясь назад, но обнимать за шею не перестает, ровно как другой рукой мять чужой стояк. — Ты при полном параде? Так уверен, что сегодня будешь брать? — Неужели ты думал, что у нас все закончится невинно? — Еще бы. — усмехнувшись, Чуя наклоняется и легонько прикусывает мочку уха, обводя языком, наслаждаясь чужим несдержанным вздохом и мимолетной дрожью. — Я только гадаю, сколько еще ты будешь возиться. — Немного терпения, ненасытный. — Дадзай призывно шепчет ему куда-то за ухо, поглаживая талию и спину, спускаясь ладонью ниже. Мнет упругие ягодицы, проводит пальцами по самой щели, пальцами лаская нежную кожу у самого входа, ощущая, как Чую бьет дрожь. Он сильнее раздвигает ноги, всем телом подается ласке. Дыхание учащенное, горячее. Но природное упрямство не позволяет стонать слишком громко и откровенно. Только сквозь зубы, чтобы уж совсем не тешить чужое самолюбие. Дадзай на это только фыркает про себя. Он тянется к тюбику со смазкой, выдавливает ее на пальцы, и чуть растерев, чтобы согреть, приставляет их ко входу. Сначала мягко смазывает края, ибо кожа мягкая и нежная, и Дадзаю не хочется доставить дискомфорт и боль, а сделать проникновение более легким. Пальцем медленно проталкивается внутрь на фалангу, смазывая горячие узкие стенки внутри. Он проделывает это несколько раз, желая хорошенько разработать проход, хотя терпеть практически невозможно. Хотелось до стоящего колом члена, все еще сдавленного одеждой, до звенящих и потяжелевших от возбуждения яиц. И кроме того… — А ты, я смотрю, подготовился? — усмехается Дадзай, погружая палец полностью. Пока только один. У него получается нащупать простату, и он не отказывает себе в удовольствии потереть ее, надавливая. Чуя чист изнутри, мягок и чертовски горяч, и от мысли, что скоро Дадзай будет трахать его до потери пульса, чувствовать этот обволакивающий жар и тесноту, брать всего, хотелось послать всю эту подготовку к чертям и начать уже активные действия. — Точно так же, как и ты. — возвращает ему усмешку Чуя, подавившись воздухом, когда Дадзай снова попадает по простате. — Б-блядь… Как же ты заебал тормозить… — шипит он сквозь зубы, стараясь насадиться глубже на палец. — Я еще даже не начал. — он и сам уже отчетливо понимает, что тянуть дальше уже попросту невозможно. Дадзай снова смазывает пальцы, только в этот раз он вставляет сразу два, разводя пальцы в стороны. — С-сука… — это издевательство. Чуя больше не может терпеть, ему мало пальцев. — Или ты сейчас перестанешь издеваться и мы, наконец, нормально потрахаемся, или я сам тебя нагну раком!.. — Тише-тише — Дадзай виновато копошится, нашаривает рукой упаковку презерватива и протягивает ее Чуе. — Я тоже безумно тебя хочу. — горячий шепот, легкий поцелуй в ухо и контрольный — перекатывание на языке маленькой сережки в мочке. Чертова эрогенная зона. И забинтованная сволочь об этом знает. Чуя почти рычит, но упаковку принимает. Она рвется настолько же быстро и с треском, как и его выдержка. Расстегнув брюки Дадзая, он раздвигает края ширинки в стороны и, приспустив нижнее белье, освобождает стоящий колом, истекающий терпкой смазкой член, вызвав облегченный вздох Осаму. Чуя раскатывает резинку по всему стволу, тем самым торопливо надрачивая, мнет пальцами выпирающие венки по всей длине. Выливает себе на ладонь немного лубриканта, смазывает чужую эрекцию, и чуть приподнявшись и придерживая член, вводит его в себя, медленно насаживаясь. Он не смотрит на Дадзая, ему достаточно слышать сдавленные ругательства и учащенное дыхание у своей шеи. Он тихо шипит — пусть для них это не в первый раз, но начало — это всегда дискомфорт. И вместе с тем он чувствует, что член распирает, заполняет. И теперь ему уже становится тяжело держаться. И за них обоих все уже решает Дадзай. Потому как выдержка Дадзая совсем летит к чертям. Оказавшись внутри столь желанного тела, у него искры из глаз сыпятся. Его буквально окатывает жаром и теснотой. Он сжимает ягодицы ладонями, раздвигая их, больше раскрывая Чую для себя. Сжимает пальцы на чужих бедрах и толкается сам. От резкого толчка Чуя теряет равновесие, и насаживается полностью на член, шлепнувшись промежностью о чужие яйца. — Блядь..! Полегче, — шипит сквозь зубы Чуя, пытаясь восстановить дыхание, больно сжимая пальцами чужие плечи, что наверняка останутся синяки. Не то, чтобы ему было больно — скорее, стало тяжело дышать от того, как головка упирается в простату. Черт возьми, да он такими темпами кончит от одного только проникновения. — Двигайся, чтоб тебя черти драли… Дадзай ничего не отвечает. Он делает первый толчок, до самого основания, поглаживает по спине широкой ладонью, придерживает. И сразу срывается на быстрый, жесткий темп. Чуя давится стоном, держится за шею, чтобы не потерять равновесие. После он уже несдержанно стонет Дадзаю на ухо, почти скулит, подмахивает бедрами навстречу глубоким толчкам. Член входит глубоко, каждый раз ударяя по простате. Чуя сильнее сжимает в себе Дадзая, сзади все горит огнем, мокро и хлюпает от смазки. Стоит только Чуе отлипнуть и опереться рукой в грудь, он смотрит на Дадзая. Чужие глаза горят огнем, как и его собственные, они подстраиваются под общий темп, улыбаются довольно и даже чуточку безумно. В животе закручивается узел, тугой, зудящий. Дадзай пережимает основание чужого члена, чтобы Чуя не кончил раньше времени, мнет ствол липкими от смазки пальцами, а указательным трет мокрую, покрасневшую головку. Толчки усиливаются, Чуя не сдерживается, и заведя руку за спину, сжимает потяжелевшие яйца, перекатывая в ладони и мнет. Из уст Дадзая вырывается утробный рык, он царапает и сжимает чужие бедра, зная, что непременно останутся синяки. Эту позу он любит особенно — так он может видеть лицо Чуи в самый пик оргазма, когда того бьет крупная дрожь, а он сам сжимается вокруг его члена и раскрывает рот в немом крике, изящно выгибаясь. Чуя хрипит, в ушах стоит гул бегущей крови по венам, он чувствует, что на грани. Но пока Дадзай держит в тисках и не дает излиться, он будет мучиться, изнывая от невозможности кончить. Становится почти больно, но в какой-то момент хватка на члене исчезает, а толчки становятся медленнее, но настолько глубокими, насколько возможно. Крупная головка непрерывно бьет по простате, и спустя несколько глубоких толчков, Дадзай шепчет ему в самые губы осевшим от возбуждения голосом: — Давай, Чуя. Кончи для меня. И Чуя кончает. Узел, нарастающий внизу живота, наконец, развязывается, тело выгибается в судороге. Чуя вскрикивает, сжимает собственный член и изливается, пачкая пальцы. Оргазм кроет с головой, смывает все мысли, словно цунами. Он кончает, выдавливая себя досуха, до последней капли. Оттого, насколько яростно Чуя надрачивает себе, у Дадзая отключается все тормоза. Он кончает глубоко внутри, со стоном, закусив губу, вдалбливаясь по самое основание. Кончает долго и обильно, изливаясь в презерватив. Чуя, ощущая как внутри него пульсирует плоть, ловит себя на мысли, что хочет почувствовать чужую сперму в себе. Как она, горячая и вязкая, заполняет его. Иногда они трахаются без защиты — обычно излюбленное место для этого большая уютная ванная — и тогда у Чуи плавятся мозги, стоит Дадзаю кончить внутрь, всегда обильно, заполняя его своим семенем. Одним разом они никогда не ограничиваются, и Дадзай всегда заталкивает пальцами вытекающее из чужого ануса семя обратно и снова начинает трахать. И так несколько раундов подряд. Чуя в таких марафонах ничего не соображает, полностью отдаваясь, принимая, срывает голос. Подставляется под требовательные поцелуи, на месте которых обязательно останутся синяки. Дадзай его запятнал буквально везде. А еще ему безумно нравится собственнический взгляд Дадзая, когда все это течет по его стройным ногам. Чуя для него в такие моменты прекрасен. И что самое главное — его. Целиком и полностью. Чуя никогда не отказывает себе в удовольствии подразнить Дадзая, нарочно щеголяя наготой, наслаждаясь его вниманием. А после позволяет себя вымыть. И такие грязные делишки, порочные обоюдные фетиши — только их и ничьи больше. Дыхание у обоих глубокое и прерывистое. Чуя держится одной рукой за плечо Дадзая, и, наклонившись, утыкается носом в чуть взмокшие, темные волосы. Чувствует, как Дадзай лениво покрывает его многострадальную шею легкими поцелуями. Он даже не хочет представлять, какие засосы ему придется прятать за высокими воротниками и шарфами. Про бедра и задницу даже думать не хочется — там вообще тихий ужас. Дадзай всегда несдержан в интимной близости. И Чуя его за это тоже любит. И знает, что это взаимно. — Я считаю, праздник удался. — первым подает голос Дадзай, зарывшись пальцами в мокрые рыжие кудри у затылка, массируя. Черт, если так продолжится, то второму раунду на этом долбанном диване точно быть. Но Чуе не хочется здесь, хотя он и знает, что их никто не застукает, ибо планы Дадзая — это планы Дадзая и этим все сказано. Он хочет в родную теплую постель, домашнего, их уюта, море ласки, хочет Дадзая, но теперь уже чтобы брать самому. В конце концов, и у него есть кое-какие гештальты на праздник, которые надо закрыть. — Он удастся, когда мы вернемся домой. — фыркает Чуя, приподнимаясь, чтобы все еще находящийся внутри член выскользнул из него. Поясницу от резких движений простреливает болью, а набухшее колечко входа саднит и жжет. Но это с лихвой перекрывается ощущением сытости во всем теле, приятной усталости. — Мы еще не закончили. — заявляет он, ища свои брюки и белье. — О, так у нас продолжение банкета? — практически мурлычет Дадзай, доставая из кармана салфетки, вытирая себя и пальцы. Выкидывает использованный презерватив в мусорное ведро, туда же летят и салфетки. — Не только у тебя есть фантазии. — улыбается Чуя, чмокнув его в нос, и, чтобы тот совсем не растекся довольной лужей, дергает за каштановую прядь. — Приведи себя в порядок и пошли. — Вино прихватить? — Вино? — удивленно вскидывает бровь Чуя, застегивая брюки. Он смотрит на платок, морщится и, недолго думая, выкидывает в мусорку. Этот ужас он больше никогда в жизни не наденет. Пусть Акутагава носит, это в его стиле, а Чуе и одного раза хватило. — Ну так, там наверняка добрая половина еще осталась, почему бы не помочь? Ты же знаешь, у нас налегают на что покрепче. — подмигнул Дадзай, безуспешно пытаясь пригладить свои волосы. Чтобы уж совсем было не так заметно, чем они тут занимались. Вообще, счастливые они студенты. Декан продвинутый — и так всем понятно, что пить никому не запретишь, так если эксцессов нет, то почему бы не дать разгуляться? Студенты взрослые, совершеннолетние, смогут сами за собой прибрать. Чуя ненадолго призадумался, а затем довольной походкой двинулся к двери. — Тащи, и пошли. У нас еще вся ночь и выходные впереди. Дадзай смотрит ему в спину и довольно улыбается. Вечер определенно будет продуктивным.