поехали кататься

доминик с детства знает то чувство, когда голова кружится так, словно сейчас слетит и просвистит еще с десяток метров, улетая вдаль, и покатится, как перекати-поле. так что в момент, когда брайан разворотом с заносом влетает в его жизнь, дом понимает: это оно. белокурые восемьдесят процентов ангела и ярко-голубые двадцать процентов дьявола — вот оно, чисто его душа, исключительно его человек. он искрит улыбкой так, что ангельские и дьявольские черты мешаются с теми глазами, что должны знать тебя настоящего, в ярком танго, и получается он. о'коннер, мать его. доминик замечает его сразу, замечает самодовольную ухмылку, японскую тачку, крепкие руки. «коп», — думает дом в тот же момент, — «определенно гребаный коп». спроси торетто что тогда, что сейчас — он не ответит, какого лешего связался с фараоном. чести ради, он бы не подвергнул свою семью опасности. решительно все и абсолютно всегда было под контролем дома, когда он решал поиграть, будь то лет двадцать назад в грязном дворе или на последней гонке в пустыне. он не шутил бы с ситуацией, которую не может развернуть куда угодно и когда угодно. а с о'коннером все полетело к чертям собачьим. не успел дом завести тачку, как на него свалилось сразу все: и загнанное дыхание, и орлиный взгляд, и сэндвичи эти с тунцом. завязалась драка, винсент снова вспылил, и вот доминик прижимает крепкое, нагретое, взбудораженное тело к капоту. а глаза — глаза жгут в нем дыру поживее газовой горелки и помощнее калифорнийского солнца. и дом уже тогда знает: их ждет будущее, и разгон от одного до сотни через три, два... о'коннер ходит и светится по его гаражу, и все снова как-то слишком быстро и очень не по правилам, хотя нынешняя малышка дома выжимает две сотни миль в час и получает сотню штрафов за шесть кварталов. он привык и к быстро, и к не по правилам. разница в том, что теперь с ним играет калифорнийский федерал с высоким самомнением, а торетто то ли не пытается, то ли ничерта не хочет с этим делать. проходят каких-то жалких три дня, о'коннер приходит к мии, как к себе домой, и доминик думает: да. определенно, действительно, абсолютно точно нужно что-то с этим делать. доминик берет ледяную корону и ворует фараону фараонскую тачку. «поехали кататься?» о'коннер тормозит на поворотах, паркуется с заносом и выглядит так, будто две минуты назад видел Бога. невозможно дьявольские глаза искрят неземным счастьем, энергией, в них пляшут красные блики от светофора, мешаются с адреналином и все тем же калифорнийским солнцем, пылью и жаром дорог, скрипом покрышек по асфальту. доминик ловит тот самый взгляд за опущенным стеклом и думает: ну и как, чудо, занесла тебя жизнь-матушка в федералы? они скидывают скорость на пустынной ночной трассе за городом, вырвавшись из гряды мегаполисных многоэтажек. о'коннер вылезает из своей япошки, протягивает пиво, и дом понимает, что не хочет быть нигде, кроме как здесь и сейчас. звезды искрят, грудь вздымается от гонки, душит жаркая калифорнийская ночь, и торетто наваливается на копа, прижимает к капоту, и обхватывает его руки до мурашек по коже. о'коннер дерзко и рвано скрещивает ноги где-то на задней стороне колен, трется, как большой человеческий кот, с колючей бородой, как небольшой пустынный кактус. он пахнет домом. он пахнет семьей. доминик заводит руки фараона-коннера за спину, те стукаются о капот, и перехватывает резко сухие губы, чувствуя все ту же духоту жарких штатов, отдаленный хмель короны и кое-какой особенный, домашний и родной запах уличных гонок — запах бензина, пота и скорости. — покатаемся еще, брайан, — средним между рыком и шепотом тоном сообщает дом. брайан ярко усмехается в ответ — и доминик прекрасно знает, сколько еще бед ему, его команде и миру принесет эта ухмылка. но он ловит ее в рваный поцелуй, и калифорнийская ночь ему в судья: он свою цену заплатить готов.