Сойка-говорун: старый новый мир

Пять лет спустя… Я чувствую, как кто-то трется об мои ноги. Медленно открываю глаза и смотрю вниз: Феликс лениво бодает меня в ногу и хрипло мурчит. Подняв на меня голову, он смотрит на меня преданными глазами. Я сажусь на корточки, и он тут же ставит мне на колени свои лапы и норовит лизнуть меня в нос. Я до сих пор не понимаю, как ему удалось выжить одному пять лет назад. Когда я вернулась домой, то обнаружила его спящим на моей кровати. Он сильно похудел, на голове глубокий порез, а когда он меня увидел лишь тихо мяукнул. Сейчас он вновь располнел, окреп и не прочь прогуляться дальше Улицы победителей. — Ну все, хватит, — говорю я ему и, осторожно убрав его лапы с колен, выпрямляюсь. Увидев, что большего от меня не дождаться, Феликс демонстративно отворачивается и быстро семенит к мальчику, который стоит возле одного из памятников и внимательно читает его описание. Феликс бодает его в ноги, но тому и дела нет: настолько его увлекло чтение. Я улыбаюсь, но потом беру себя в руки и, немного повысив голос, говорю: — Виктор, — мальчик вздрагивает и недоуменно смотрит в мою сторону. — Посмотри вниз. Он переводит взгляд под ноги и будто только сейчас видит Феликса. Он тут же берет довольно тяжелого кота на руки. Тот довольно ластится к нему и трется головой об его лицо, чем вызывает довольное хихиканье. Я, наблюдая за этой милой картиной, не выдерживаю и снова улыбаюсь. Наверное, если бы мое детство было бы таким же безоблачным, я бы вела себя так же, как мой сын. Гены удивительная штука: Виктор оказался моей полной копией. Иссиня черные волосы, бледная кожа, тонкие губы, немного вздернутый нос; когда он вырастет наверняка будет не слишком мускулистым и высоком, но будет стройным и подтянутым. Когда он чем-то недоволен, то хмурит брови и сжимает губы в тонкую линию, а когда радуется, то улыбается до ушей. Единственное, что досталось ему от отца — это яркие голубые глаза, которые на фоне бледной кожи и темных волос кажутся весьма экзотичными. В Капитолии бы точно оценили, учитывая, что сама природа подарила Виктору такую внешность. Я заставляю себя отвернуться и вновь перечитываю уже давно выученные назубок строки на мемориальной табличке к памятнику Катону Блейку. Я стараюсь не смотреть на его фотографию, на которой он надменно смотрит перед собой. Мемориал Героям войны появился в столице Дистрикта-2 спустя всего лишь два месяца после окончания этой самой войны. Жители, чья жизнь посвящена строительству сумели возвести его за такой короткий срок: намного быстрее, чем восстановить свои собственные дома. Это довольно большой комплекс, состоящий из множества памятников, колонн и обелисков. В центре него расположен усеянный красными розами, которые цветут в любое время года памятник, посвященный победителям Голодных игр, начиная от Магнуса Стерлинга Шара, заканчивая Витой Альтер. Он представляет десять скал, в которых высечены имена победителей и их краткая биография. После войны новое правительство сняло обвинения со всех победителей, которые были на стороне Дистрикта-13, тем самым позволив вновь стать иконами для жителей Второго, правда, посмертно. Я вновь смотрю на Виктора, который сейчас внимательно читает информацию о Курте Бонедзе. Курт так и не сумел найти свою смерть во время штурма Дистрикта-13, зато она нашла его сама три года назад. Курт умер у себя дома, лежа в своей постели. После возвращения домой, он редко покидал свой дом. Когда он совсем перестал появляться на своей высокой башне, я обратилась к Диане Эго, чтобы та его проверила. Когда она сообщила, что он мертв, я не почувствовала ни радости, ни облегчения, просто поняла, что я — единственный выживший победитель из Дистрикта-2, да и вообще последний живой победитель тех времен. Джоанна Мейсон умерла во время штурма, Энни Креста не дожила до казни и умерла в тюрьме, Бити Литье казнили за подстрекательство к мятежу, а Хеймитч Эбернети умер за месяц до смерти Курта. Что случилось с Грейс Эллиот я не знаю, но очень надеюсь, что она смогла выжить и обрести покой. Казнь Альмы Койн стала последней публичной казнью, ставящей точку на старом мире. Она нисколько не раскаялась в содеянном, а последними ее словами был призыв дистриктам восстать вновь, но прошло уже почти пять лет, а этого так и не произошло. Официальную инаугурацию президента Луция Сноу я смотрела по телевизору, хотя, меня конечно же приглашали в Капитолий. К моему удивлению я заметила на ней Плутарха Хевенсби, который стоял в окружении других министров и выглядел неимоверно довольным. Впрочем, это было его последнее появление на публике: насколько мне известно, он после этого куда-то исчез и, зная Луция Сноу, я могу лишь гадать куда. Все дистрикты признали в Луцие своего нового правителя. Один из его первых указов был об ослаблении границ между дистриктами и Капитолием. Отныне жители, естественно по определенным причинам, могли свободно пересекать границы дистриктов, а Первому и Второму разрешено свободно посещать Капитолий. Что касается капитолийцев, то им было дано право путешествовать по всей стране. Эта новость произвела большой бум: всем дистриктам хотелось похвастаться своими достижениями и красотами. Так что теперь среди основной деятельности у каждого дистрикта развивался туризм. В Капитолии стало возможно ездить специалистам для обучения местных тому или иному мастерству. Для этого нужно пройти конкурс, но это не одно и то же, что одержать победу в Голодных играх: все намного проще. Дистрикт-2 так и остался независимой территорией, разве что вернули старое название без прежней пафосной добавки «автономная территория». Изменения касались в основном экономической и военной составляющих, которые я не очень понимаю, но кроме этого жителям была дарована еще одна привилегия, которая поначалу многих смущала, в том числе другие дистрикты. Нам официально запретили участвовать в Голодных играх. Да, что-то осталось без изменений. Старт нового сезона Голодных игр объявили спустя год после войны. В них как и раньше принимали участия дети до восемнадцати лет включительно, однако теперь к ним можно официально готовиться. В каждом дистрикте появилась своя Академия трибутов, куда с радостью стали звать наших специалистов для обучения подростков. Наша же Академия, которая была полностью разрушена, так и не была восстановлена до первозданного вида, но из нее сделали музей, а рядом с ним построили новый спортивный центр со свободным посещением. Восстановлению подлежал только детский приют, который после войны требовал значительного расширения. Что касается правил, то они стали строго регламентированы: победитель всегда должен быть только один, Кровавые бойни были вовсе отменены, а дата проведения всегда одна. Ничего нового не добавили, да это и не нужно. Виктор, который закончил читать таблички, подходит ко мне и берет меня за руку. Феликс садится у его ног. Я вижу, как сын смотрит на фотографию отца. Он щупает себя за щеки и нос. — Я на тебя больше похож, — выносит он вердикт и поднимает на меня свои голубые глаза. Я ласково взъерошиваю его волосы и прижимаю к себе. — Да. Разве это плохо? — Нет, это здорово. Я чувствую, как краснею, будто мне сделали самый милый комплимент. Вижу, как к монументу идет небольшая группа людей. Сегодня День памяти и, несмотря на раннее утро, скоро здесь будет не протолкнуться. — Пойдем домой, — говорю я и веду Виктор на выход. Люди, поравнявшись со мной чуть ли не кланяются мне в ноги и желают доброго утра. Я молча киваю и ускоряю шаг. Виктор, глядя на это во все глаза, спрашивает: — Мама, эти люди тебя знают? — Понятия не имею, — отвечаю я, нагло солгав: в дистрикте меня знает каждая собака. С каждым годом врать сыну становится все трудней. Когда Виктор появился на свет, я дала себе слово, что он никогда не узнает кем я была и чем занималась. Пока мне удается держать его в неведении, но я понимаю, что рано или поздно все всплывет на поверхность. Дея с Дианой талдычат мне то же самое, но я остаюсь непреклонной: всему свое время. Я стараюсь идти по небольшим улочкам подальше от людей. Когда мы проходим бывшую Академию, которая все еще скрыта от посторонних глаз стеной из белого камня, Виктор дергает меня за рукав и просит туда зайти. Я стараюсь как можно мягче ответить, что он еще слишком мал и туда его не пустят. И в который раз он дуется и говорит, что попросит тетю Дею, которая здесь работает, его провести, а я в который раз напоминаю себе дать Дее затрещину за ненужные обещания. Оказавшись на мосту, ведущему на Улицу победителей, Виктор берет Феликса на руки и со всех ног бежит домой. Я неторопливо следую за ним, проходя мимо домов-призраков, в которых никто не живет. После войны особняки отреставрировали и превратили в музеи. Здесь живем только я с Виктором и Диана Эго. Последняя не является родственницей Виты, но кто посмеет отказать героине войны в такой мелочи, как проживание на Улице победителей? Когда я закрываю за собой входную дверь, Виктор уже избавился от верхней одежды и вольготно устроился вместе с Феликсом у телевизора. — Мам, а можно я сам попереключаю каналы? — Нет, — я забираю у него пульт и включаю развлекательный канал. Виктор фыркает и демонстративно скрещивает руки на груди. — Ну и чего ты дуешься? — Я не дуюсь, — бубнит он. Улыбнувшись, я запрыгиваю на диван и, схватив его в охапку, начинаю щекотать. Его обиду как рукой снимает, он тут же начинает смеяться и пытается высвободиться из моих объятий. Про себя подмечаю, что делает это он весьма профессионально: ему бы показать пару приемов, и тогда я точно не смогу его схватить. — Ох, Дагер, стыдоба! — раздается женский голос. — Тетя Дея! Виктор, воспользовавшись моей заминкой, вырывается и бежит на руки к Дее. Та хватает его подмышки и поднимает на вытянутых руках. — Привет, сорванец. Тебя мать вообще не кормит: такой легкий, — она кружит его на руках и наконец ставит на пол. — Что, Мирта, не стыдно проигрывать в единоборстве пятилетке? — Перестань, — говорю я. Мы быстро обнимаемся и проходим на кухню. Я закрываю за собой дверь. — Выпить не желаешь? — С утра пораньше? Конечно желаю, — говорит Дея. Я ставлю перед ней стакан с ее же настойкой и сажусь напротив. Дея осушает его в один присест. — Я тут пришла тебе кое-что показать. Смотри, — она демонстрирует мне три листа бумаги, на которых что-то напечатано, но я не успеваю разобрать текст. — Угадай, что это? — Твои секретари научились наконец-то писать тебе короткую речь? — насмешливо спрашиваю я. После войны Дею Эванс назначили генералом армии Дистрикта-2 и, по совместительству, директором приюта при бывшей Академии трибутов, и ей как правительственном лицу каждый год приходится в День победы толкать речь. — Мои секретари научились быстро из нее вычеркивать твое имя, — Дея переворачивает листы, на которых напечатано только мое имя. — Три страницы, Дагер, три! Ты с каждым годом мелькаешь все чаще. — Может, ты научишь их писать речь сразу без моего упоминания? — спрашиваю я. — А может ты наконец-то выйдешь из своей скорлупы и признаешь, что если бы не ты, всего этого бы не было? Мирта, ну сколько можно все скрывать, он рано или поздно узнает. — Я сама это решу. — Мирта, весь мир знает, кто ты и что сделала, кроме твоего сына, — говорит Дея. — Ему уже пять, он большой мальчик. Ты вспомни, что мы с тобой вытворяли в пять лет? — Получали тумаки от надзирателей, стирали ладони и колени в кровь, терпели унижения старших, — загибая пальцы, перечисляю я. — Такое себе детство. — Да уж, не сахар, но я веду к тому, что он уже взрослый. Ты, кстати, в курсе, что Виктор все норовит пробраться в твой подвал? — Я застала его как-то возле двери, да. Дея улыбается и подливает себе еще. — А тетя Диана, которая за ним приглядывает в твое отсутствие, как-то брякнула, что может этот замок вскрыть. Может, не доводить до этого и… — Дея, всему свое время, — строго произношу я. — А с Дианой я поговорю. — Ладно, дело твое. Я просто зашла, чтобы показать, что ты переводишь бумагу. И напроситься на подарок из Капитолия. У Орианы скоро День рождения, ты можешь купить что-нибудь, ну, знаешь… девчачье, красивое. — Без проблем, поспрашиваю у знающих людей, — говорю я. Дея довольно улыбается. — Повезло, что у тебя пацан: у нас в дистрикте все для них есть. — Я думала, что ты захочешь, чтобы Ориана пошла по твоим стопам. — Нет, я хочу, чтобы она умотала учиться в Капитолий, как только закончит школу, — отвечает Дея. Она смотрит на свои покрытые мозолями ладони. — Не хочу, чтобы она повторяла мой путь. Надеюсь, к тому времени, как она поступит в университет, никому не придет в голову устроить еще один бунт. Как вернешься из Капитолия, я тебе отдам деньги. — Да ладно, брось. — Заткнись, пожалуйста, — говорит Дея. — Сказала отдам, значит отдам: и мне плевать, что ты теперь большая шишка и получаешь больше всех на свете. В долгу быть не желаю. Мы перекидываемся еще парой фраз и выходим из кухни. Дея перед уходом снова хватает Виктора и целует его в обе щеки. Быстро сжав мою ладонь, она покидает дом. Я смотрю на настенные часы: до вылета остается чуть меньше двух часов. Я говорю Виктору, что буду в своем кабинете. Прикрыв за собой дверь, я подхожу к сейфу и, введя верную комбинацию, достаю черную кожаную папку, набитую различными документами, чертежами и записями. Сев за стол, я начинаю их просматривать, но глаза тут же начинают слезиться. Я достаю из тумбы очки. Мне даже самой перед собой стыдно их носить, но в них глазам намного комфортней. На всякий случай завожу будильник. Я вношу кое-какие правки, записываю мысли, которые приходят в голову. После того, как будильник прозвенел, я убираю документы и кладу папку вместе с очками в черный кейс. Виктор уже одетый в куртку сидит за столом на кухне и пьет сок. Феликс верным сторожем сидит на соседнем стуле и довольно мурлычет. — Ты готов? — спрашиваю я. — Да, — он убирает кружку и бежит ко мне. Мы выходим на улицу и идем к мосту на парковку. Там нас уже ждет Диана Эго. Она стоит, упираясь на машину, которую ей подарил какой-то влиятельный поклонник. Мы коротко здороваемся и садимся в салон. Виктор тут же открывает окно и смотрит на мелькающие дома. Мы едем к небольшому аэропорту, который находится в нескольких километрах от города. Подъезжая, я вижу современный гражданский планолет, на котором мне предстоит отправиться в Капитолий. Выйдя из машины, я присаживаю перед Виктором, который тут же меня обнимает. Я глажу его по волосам и целую в щеку. Слышу тихий всхлип. — Так, это что такое, мистер Блейк? — шутливо серьезно спрашиваю я, вытирая его слезы. — Не нужно плакать, меня не будет всего пару недель. — Ты с каждым годом все дольше задерживаешься, — с обидой в голосе произносит Виктор. — В этот раз я постараюсь вернуться пораньше, я тебе обещаю, — с улыбкой говорю я. — Слушайся тетю Диану и сильно не тормоши Феликса. Тебе привезти что-нибудь из Капитолия? — Привези мне книжку, я уже все наши прочитал, — говорит Виктор, довольно улыбаясь. — Вот это да, ты у меня умница, — говорю я и снова обнимаю. — Я обязательно найду что-нибудь интересное. Расцеловав его обе щеки, я подхожу к Диане, которая с улыбкой наблюдает за этой сценой, но увидев мое немного рассерженное лицо, напрягается. — Эго, я надеюсь, мне не надо тебе объяснять, что тебе нужно и не нужно делать? — Я не понимаю… — Не смей вскрывать дверь в подвал. — А, ты про это, ну блин, это шутка была, — пытается отшутиться Диана. — Я помню все твои указания. Виктор ничего не увидит, ничего не услышит, ничего — надеюсь — не спросит. Все будет хорошо, Мирта, ну ведь все эти годы так было. Просто он взрослеет и становится более любопытным. — Ладно, прости, я просто… — я развожу руками, не находя слов. — Ну, все мне пора. Я провожаю глазами автомобиль, пока он не скрывается из виду. Приняв равнодушный и немного надменный вид, я иду к планолету. У его трапа стоит молодая девушка-капитолийка. — Доброе утро, мисс Дагер. Вам как обычно? — Доброе, да, пожалуйста. Я занимаю единственную каюту класса люкс. Планолет мягко взлетает и устремляется в Капитолий: я окажусь там всего через несколько часов. Девушка приносит мне завтрак и стакан свежевыжатого сока. Я с наслаждением принимаюсь за еду, после чего сажусь в удобное кресло напротив панорамного окна. Из динамиков доносится расслабляющая музыка, под которую только и нужно наблюдать за облаками. За полчаса до прилета, я начинаю собираться. Открыв шкаф, достаю черные обтягивающие брюки, белоснежную блузку и темную жилетку, на которой вышит красный герб Панема. Неторопливо, уже давно привычными движениями, наношу себе макияж. Подвожу глаза, крашу подкрашиваю ресницы, замазываю тонкие морщинки и крашу губы красной помадой. Длинные волосы затягиваю в конский хвост, смотрю, чтобы ни один волосок не выбился. Из украшений на мне золотые серьги, браслет, подаренный когда-то Катоном и кольцо-печатка с римской цифрой «два» — подарок от Мартина и Тиары на мой последний День рождения. Эти двое успешно пережили войну, и, несмотря на то, что срок их совместного проживания уже прошел, они все равно продолжили жить вместе как друзья. Когда планолет садится, я уже стою у выхода и жду, когда опустится автоматический трап. Поправив воротник темного плаща, я еще раз осматриваю себя в небольшом зеркале. Чувствую, как ладони начинают потеть в предвкушении встречи. Девушка-сопроводитель желает мне хорошего дня и открывает люк. Я выхожу на залитую солнцем улицу. В воздухе витают сладкие запахи. Ко мне навстречу бежит женщина. Я немного удивлена, но встречаю ее с широкой улыбкой. — Лесли! — Мирти! Она бросается мне на шею. — Как же я тебя рада видеть, — говорит она, рассматривая меня с ног до головы. — Ты как всегда шикарно выглядишь. — Спасибо, Лесли. Я не ожидала, что ты приедешь прямо в аэропорт. — Да мне стало скучно тебя ждать в офисе. Я всех предупредила, что поехала тебя встречать и строго настрого велела вести себя хорошо. — Очень надеюсь, что так и будет, — говорю я и следую вслед за Лесли на парковку. Мы подходим к роскошному красному автомобилю. Я достаю из кармана ключи и открываю дверь. Лесли садится на переднее пассажирское место. Заведя мотор, я еду в центр Капитолия. — Что нового в столице? — спрашиваю я. — Ой, да каждый день что-то происходит. Кино, театры, выставки: всего не перечислишь. Знаешь, мне даже нравится. Раньше из развлечений были только бары, да ночные клубы. Кстати, об этом: я забронировала нам с тобой столик на вечер в баре «У Киры», и только посмей мне отказать. — Ни в коем случае, — говорю я. Мы доезжаем до самого высокого и современно здания Капитолия — Тренировочного центра. Припарковав машину на подземной парковке, я вместе с Лесли поднимаюсь на лифте на самый верхний этаж. Мы заходим в приемную моего кабинета. Лесли что-то быстро клацает по клавиатуре. — Пишу коллегам, что ты пришла, — говорит Лесли. — Сейчас набегут всей стаей. — Напиши, чтобы меня пока никто не беспокоил: хочу настроиться на рабочий лад, — прошу я и захожу в свой кабинет. Убедившись, что все осталось на тех же местах, когда я уезжала, я киваю сама себе и достаю свою драгоценную черную папку. Едва я ее открываю, раздается слабый писк телефона, и Лесли сообщает, что ко мне пришел Август Эмерсон. Я ожидала увидеть его в привычном темном костюме, но вместо этого вижу его в походной форме. Его лицо не накрашено и выглядит он как раз на свой возраст. Он по-доброму мне улыбается и подходит, протянув руку, которую я впервые вижу без кожаной перчатки. — Добрый день, мисс Дагер, как долетели? — Мистер Эмерсон, вот это неожиданная встреча, — говорю я и пожимаю его пальцы. — Все замечательно. Вы присаживайтесь. Желаете выпить? — Нет-нет, благодарю, — отнекивается Эмерсон и садится напротив моего стола. — Как вы тут? Вижу, уже освоились, впрочем, я нисколько этому не удивлен. — Каждый год познаю что-то новое, — с улыбкой отвечаю я. — Мне кажется, я еще не скоро узнаю все секреты. — О, мисс Дагер, вы давно уже все знаете, — говорит Эмерсон. — Я пришел с вами попрощаться. — Куда-то уезжаете? — Да, прочь из Капитолия навстречу приключениям, — говорит Эмерсон, посмеиваясь. Моя улыбка сползает с губ. — То есть? Вас, что… вас… — Да нет-нет, ну что вы. Мне оказана честь самим президентом: стать мэром еще не созданного Дистрикта-14. Только ни-ко-му: это государственная тайная, — заговорчески произносит Эмерсон. — Вы не поверите, где он будет располагаться. — Где же? — На острове, где когда-то стоял «Черный волк». Подумать только: когда-то я посодействовал, чтобы вы отправились туда, а теперь сам окажусь там. — Это точно дистрикт? — спрашиваю я с сомнением. — Похоже, что за «мэром» скрывается новый комендант. — Нет, президент Сноу распорядился, чтобы тюрьму перенесли в другое место, а арену снесли и оставили остров чистым. Там действительно много всего полезного, пусть и не в таких объемах, как было. Уже даже собралась третья экспедиция, в основном люди из Дистрикта-12. — Третья? — я хмыкаю. — Президент Сноу умеет хранить секреты. — Это он делает мастерски, — говорит Эмерсон и поднимается. — Что ж, мисс Дагер. Видимо, в ближайшие годы мы с вами больше не увидимся. Позвольте сказать: я горжусь нашей с вами дружбой и надеюсь, что между нами не осталось обид. Я надеюсь, что вы и дальше будете оттачивать свое мастерство. — Для меня это честь, мистер Эмерсон. Я провожаю его до дверей приемной. — Лесли, — говорю я, когда Эмерсон скрывается в коридоре. — А мне больше никто сообщений не оставлял? Может, кто-то звонил, пока тебя не было? — Нет, на автоответчике все пусто, — отвечает Лесли, не отрывая глаз от монитора. Я рассеянно киваю и возвращаюсь в кабинет. Сев за стол я с минуту тупо смотрю на выключенный экран. — Возьми себя в руки, Дагер, ты же так и хотела, — бубню я себе под нос и приступаю к работе. Я погружаюсь в нее с головой, даже забываю про обед, о котором мне напоминает Лесли. Периодически ко мне заходят мои подчиненные, чтобы свериться с моими планами. В голову лезут ненужные мысли, которые я глушу работой. Около семи вечера Лесли, уже одетая в плащ говорит, что нам пора в бар. Я забираю свой кейс, и мы спускаемся на парковку. Женщина пытается уломать меня ехать на такси, но я напоминаю ей, что завтра будет прогон, и мне как никому другому нужно быть в форме. Бросив попытки меня переубедить, Лесли садится в машину. Мы паркуемся рядом со входом в бар. Кое-как протиснувшись через толпу, проходим к стойке, за которой стоит сам хозяин Кира. Увидев меня, он галантно кланяется и провожает нас в вип-комнату. Лесли накидывается на бутылку дорогого вина, не дождавшись первого блюда. Мы болтаем с ней на совершенно разные темы. Я набиваю живот уже привычными капитолийскими блюдами и чувствую себя вполне счастливой. Вдруг Лесли, которая успела хорошо набраться, внимательно смотрит на меня, упираясь подбородком на сжатые кулаки. — Знаешь, Мирти, вот я смотрю я на тебя и не могу понять, почему ты несчастна… — С чего ты взяла? У меня отличное настроение, — говорю я. — Ты вроде бы болтаешь со мной, но глаза у тебя грустные и при этом ты как будто не здесь. Что-то случилось? — Наверное, я просто устала. — От чего? — От… Лесли, давай не будем, я не люблю эти разговоры, — немного резко отвечаю я. — Ты весь день сама не своя: я же к тебе заглядывала и видела. Мне кажется, не напомни я тебе про обед и бар, ты бы так и просидела до следующего дня и даже бы не заметила. У тебя дома все хорошо? — Да. — Тогда в чем дело? Я отвожу от нее взгляд и с интересом разглядываю вилку, которую верчу в руках. Причины грустить есть, но признаться я в них не могу. Как обычно: я хотела сделать себе лучше, а получилось как всегда. Неужели моя грусть настолько заметна? Ведь я сама в прошлом году дала себе слово с этим покончить и ведь делать даже ничего не надо: он сам меня не встретил и не дал о себе знать в течение дня. Почему тогда вместо облегчения, я чувствую какую-то странную пустоту: нет той радости, которую я испытываю каждый раз как возвращаюсь в Капитолий. Я смотрю на Лесли, которая продолжает меня сверлить глазами. — Лесли, это личное. Не злись, но я не хочу ни с кем этим делиться. — Ладно, прости. Действительно: что это я к тебе лезу? Мы сидим еще пару часов. Мне кое-как удается затолкать пьяную Лесли в машину. Пока я везу ее домой, она продолжает играть роль моего психотерапевта, но я ее почти не слушаю. — Передавай привет парню, — говорю я, когда мы доезжаем до ее дома. — Кстати, он не будет сердиться из-за того, что ты в таком состоянии? — Он все еще на модном показе, я… Я успею протрезветь, — икая и едва шевеля языком, произносит Лесли. — Или добавить еще, — нараспев говорю я. — Сама дойдешь? — Конечно! Мирти, слушай, пообещай мне, что завтра ты будешь в хорошем настроении. Тебе пора наслаждаться жизнью, пора обрести покой и равновесие… — Да-да, Лесли, спокойной ночи. — До завтра. Я жду, когда она скроется за входной дверью и еду к себе. Квартира, которую я занимаю, пока живу в Капитолии находится в одном из самых престижных районов города, на самом верхнем этаже. Я захожу в подъезд и бреду к лифту. Пока поднимаюсь, смотрю на открывающиеся виды Капитолия, который только просыпается. Подойдя к двери, я всовываю в замочную скважину ключ, но он не проворачивается. Дергаю ручку: дверь не заперта. Я чувствую, как сердце начинает биться чаще, а дыхание перехватывает. Я прикусываю нижнюю губу, не позволяя себе улыбнуться. Приняв снова равнодушный вид, толкаю дверь и захожу в темную квартиру. Сняв сапоги и скинув плащ, я встаю напротив панорамного окна и смотрю на ночные улицы Капитолия. За спиной раздаются, утопающие в ворсистом ковре мягкие шаги. Губы все же сами собой расплываются в улыбке, которую, слава Богам, не отражает оконное стекло. Я чувствую запах морских духов, дорого алкоголя и едва уловимый аромат розы. Он наклоняется над моим плечом и, почти касаясь губами уха, шепчет: — Добрый вечер, мисс Дагер. — Добрый вечер, мистер Сноу, — говорю я и поворачиваюсь к нему. Луций Сноу легко улыбается. Он выглядит сонным. Короткие темные волосы всклокочены, красная рубашка криво заправлена, ее накрахмаленный воротник смят, только черные, как у дьявола глаза оживленно блестят. — Кажется, у нас у обоих сложились обстоятельства так, что мы встретились только сейчас, — хрипло произносит он. — И что же вас задержало? — спрашиваю я, надеясь, что мой вопрос не сдаст мою обиду. — Государственные дела. Послам из Дистрикта-3 срочно понадобилась моя личная аудиенция и отказать им было невозможно. Наша «короткая беседа» претерпела частую смену риторики и затянулась на несколько часов. А что задержало вас? — Не менее важные государственные дела. Вы же знаете, чем я занимаюсь, — отвечаю я. После моих слов в глазах Луция начинают плясать дьявольские огоньки. — Конечно: ведь это я вас нанял, — говорит он, при этом выглядит довольным, как кот. Мне хочется на это что-то ответить, что-нибудь в его духе, но усталость сказывается, и я не могу придумать ничего вразумительного. Повисает пауза. Мы, почти не моргая, смотрим друг другу в глаза. Мне это напоминает игру в гляделки, в которую Виктор часто играет с Феликсом: кто первым отведет взгляд, тот и проиграл. Луций, не сводя с меня внимательного взгляда, осторожно касается моей руки и проводит кончиками пальцев по выступающим венам, надеясь так получить преимущество. Я чуть сильней втягиваю воздух, не отводя от него глаз. Наконец, не выдержав, я часто моргаю и опускаю голову. Он победно усмехается и уверенней сжимает мою ладонь. Подойдя ближе, он обнимает меня свободной рукой за талию. — Я очень устала, — честно признаюсь я, уткнувшись лбом ему в плечо. Луций усмехается. — Я знаю, что может помочь тебе расслабиться, — говорит он, перейдя на «ты». Он отстраняется и медленно проводит пальцами по пуговицам моей жилетки. Я качаю головой. — И что же это? — спрашиваю я, сделав вид, что не понимаю, к чему он клонит. — Это находится… в ванной. — В ванной? — я недоуменно смотрю на него. Луций кивает в сторону коридора. — Посмотри. Я иду по коридору в ванную. Рот открывается от увиденного: по углам расставлены свечи, в воздухе пахнет чем-то сладким, но не приторным. Ванна уже наполнена, в ней плавают лепестки красно-черных роз — нового вида, выращенного не так давно — вода окрашена в цвет морской волны. Луций встает рядом со мной и нажимает кнопку, отключающую подогрев. — Я сам никогда не пробовал подобного, но послы из Дистрикта-4, которые в знак доброй воли подарили мне этот набор, говорят что он очень расслабляет, — сообщает он. — Не боишься, что они его как-то отравили? — спрашиваю я. Чуть сжав мое запястье, он отвечает. — Нет, это было бы очень глупо с их стороны, к тому же, признаюсь: все, что присылают из дистриктов лично мне проходит проверку. Может, в скором времени этого делать не понадобится, по пока, все же, стоит, — Луций снова наклоняется над моим плечом. — Не буду тебе мешать. — С этими словами он выходит и закрывает за собой дверь. Витающие запахи дурманят, а ноги подкашиваются от усталости. Я быстро раздеваюсь и забираюсь в ванну. Запрокинув голову, закрываю глаза и чувствую невероятный экстаз. Не знаю сколько прошло времени, мне показалось, что я даже уснула. Открыв глаза, я смотрю как причудливо пляшут тени по стенам от свеч. Тишина нарушается музыкой, которая раздается из гостиной. Я не помню, как называется жанр, но когда несколько лет назад на одном из приемов в Капитолии я услышала ее, то сошла с ума от восторга. Луций говорил, что когда-то в древние времена эта музыка была очень популярной. Ее в основном играли в различных тематических клубах для придания расслабляющей атмосферы. Я улыбаюсь от блаженства и вновь прикрываю глаза. Наверное сейчас Луций Сноу сидит за барной стойкой, медленно, смакуя каждый глоток, пьет свой любимый виски и курит сигарету. Он говорил, что такое времяпрепровождения его успокаивает и настраивает на очередной сложный день. Подумать только: если бы кто-то мне сказал, что я буду принимать ванну, когда поблизости со мной будет сам президент Панема, я бы рассмеялась этому человеку в лицо, но теперь это кажется таким же обычным явлением, как снег зимой, хотя происходит очень редко: всего несколько дней в году. В первый год после войны мы не виделись. Последняя наша встреча состоялась как раз в тот день, когда Дистрикт-13 был уничтожен. После речи президента Панема я вышла на улицу, надеясь, что хотя бы там не буду чувствовать запах химии, жженого мяса и не буду слышать предсмертные крики людей. Но снаружи было не лучше чем внутри. Горели леса, воздух был сперт, повсюду бродили солдаты. Я без сил опустилась на ближайший валун. Я хотела закрыть лицо ладонями, как увидела, что они все в крови. Я смотрела на них, как завороженная, будто никогда подобного не видела. Прошла, наверное, целая вечность, когда я услышала голос Луция Сноу. — Мисс Дагер, с вами все в порядке? Я поднялась на ноги и повернулась в его сторону. Он стоял в нескольких шагах от меня и обеспокоенно смотрел мне в глаза. Я что-то ему ответила и сделал шаг, как почувствовала, что силы будто покинули меня навсегда. Он еле успел поймать меня. Я вцепилась в его куртку и уткнулась лбом ему в шею. — Я больше не могу… Я хочу уйти отсюда, пожалуйста, увези меня, — словно в лихорадке говорила я, прижимаясь к нему сильней. — Я все для тебя сделаю. Куда ты хочешь? — спросил он. В тот момент я не узнала его голос: в нем не было глубины, высокопарных слов и сложных оборотов, одна обеспокоенность и такая же усталость. — Домой. Я хочу домой, — сказала я. А потом все было как в тумане, который рассеялся только, когда я зашла в дом. Первый год после войны был для меня самым тяжелым: сложные роды, постоянные капризы Виктора, моя вновь проснувшаяся депрессия, которая с каждым днем все усугублялась. Если бы не Диана и Дея, которые чуть ли не по очереди проводили со мной все время вплоть до ночевок, я бы точно наложила на себя руки. К концу года, когда я более менее пришла в норму, из Капитолия пришло письмо. В нем красивым каллиграфическим почерком было описано предложение, от которого я была не в силах отказаться. Тогда я думала лишь о том, чтобы уехать в Капитолий и хотя бы на время забыться, но когда на следующий год в назначенное время за мной прилетел планолет, я поняла, что не хочу уезжать, но договор был подписан. Я всю дорогу прорыдала, так как Виктора пришлось оставить на попечительство Диане. Я могла взять его с собой — это не запрещалось, — но, судя по плотному графику работы, мне бы некогда было им заниматься, а доверять его незнакомым людям я бы ни за что не стала. Луций Сноу встретил меня лично. Один, без какого либо сопровождения, хотя я прекрасно понимала, что за нами незримо следит его охрана. Он приехал на красной легковой машине и сказал, что довезет до места моего временного пребывания. По крайней мере, я так думала. Вместо это мы приехали в этот дорогой район, поднялись на верхний этаж самого красивого здания. У двери он протянул мне ключи и заявил, что отныне эта квартира моя навсегда. Я тогда очень смутилась, отнекивалась, но он и слышать ничего не хотел. Проведя экскурсия и показав мне все, он отдал мне еще ключи от машины. Когда я сказала, что не умею водить, он ответил, что позаботится об этом. Я приехала за неделю до выхода на работу, и все это время ко мне приходил инструктор по вождению. Луций навещал меня редко, но всегда тогда, когда мне необходима была чья-то поддержка. Мы просто разговаривали на отвлеченные темы, словно на светском приеме. Я очень боялась облажаться и потерять возможность бывать в Капитолии, который для меня стал отдушиной. Но этого не произошло. На второй год я уже чувствовала себя уверенней. Коллектив, который поначалу относился ко мне несерьезно, но после первого года стал мне преданным, как верный пес. И в этот год ко мне нанялась Лесли Штук, которая после изменений правил Голодных игр осталась не у дел. Я была несказанно рада, что она стала работать со мной. Луций приезжал чаще, однажды, в мой последний день пребывания в Капитолии, он пригласил меня на одно закрытое мероприятие, на котором собрались только важные лица страны. Сноу был рядом со мной весь вечер. Он познакомил меня чуть ли не со всеми гостями, многие из которых наиграно меня чествовали. Когда я сказала Луцию, что чувствую от них фальшь, он оценивающе смерил меня взглядом и, судя по виду, остался доволен моими умозаключениями. Именно на этом приеме я впервые услышала эту музыку, которую исполнял небольшой оркестр. Луций несколько раз приглашал меня на танец. Я чувствовала на себе испепеляющие взгляды гостей, но президенту на них было плевать. Позже он пояснил, что все, что происходит в стенах Президентского дворца, остается в этих стенах. Не верить самому проницательному, злопамятному и всезнающему человеку в мире было глупо. Время пролетело настолько незаметно, что в какой-то момент в зале остались только я и Луций. Оркестр продолжал играть для нас двоих до самого утра. Когда рассвело Луций лично отвез меня до аэропорта. Он проводил меня в салон планолета, поцеловал пальцы и сказал, что будет с нетерпением ждать следующего года. Я так и улетела в вечернем платье. Третий год с точки зрения работы был одним из самых нервных и напряженных, но, несмотря на это, мне удалось реализовать все свои планы. Венцом удачи стало очередное приглашение президента, но не на прием, а в один из районов, где предпочитают отдыхать богачи. То самое место, где прошел мой медовый месяц. Однако за эти годы там все поменялось и основным нововведением стало море. Искусственное, да, но его было не отличить от настоящего. Словно частичка арены пробилась в реальность. Я приехала туда под вечер. Мы были одни, никаких посторонних людей вокруг. За ужином мы довольно неплохо выпили и, чтобы развеять алкоголь, пошли к морю. Гуляя по берегу мы болтали обо всем, но, кажется, впервые говорили друг с другом откровенно. Луций рассказал мне о своем детстве, юности, семье. Я была такой же многословной, делясь с ним фактами, которые он наверняка и так знал. А потом случилось то, что перевернуло наши отношения. Мы сели на песок, продолжая болтать о всяких мелочах, как вдруг он сказал что-то настолько смешное, что я не смогла сдержаться. Я заливалась смехом, а когда увидела его лицо, то меня накрыло еще сильней. — Мисс Дагер, вам не кажется, что смеяться над президентом Панема в его присутствии это дурной тон? Ладно бы за глаза, но вот так, в открытую, это уже чересчур. Я упала на песок и закрыла лицо руками, не в силах остановиться. Он пытался говорить что-то еще, но потом, видимо, решил заткнуть меня по-другому. Он хотел меня поднять, но я ляпнула, что боюсь щекотки. Месть свершилась незамедлительно. Мне кое-как удалось вырваться, но он побежал за мной. Четыре года отсутствия физической нагрузки и алкоголь сказались: он довольно быстро поймал меня и повалил на песок. Я тяжело дышала и смотрела в его черные глаза. Вдруг он широко улыбнулся и, приглаживая мои волосы, сказал: — Надо же, я, кажется, стал свидетелем редчайшего явления. — Это какого же? — Я увидел, как ты искренне смеешься. Моя глупая улыбка стала еще шире. Я провела пальцами по его губам. — А я как ты улыбаешься, — сказала я, но потом быстро добавила. — Хотя я это уже видела. В тот день, когда ты наконец-то обрел долгожданную власть. Он тихо усмехнулся и, проведя тыльной стороной ладони по моей щеке, сказал: — Это было не из-за власти, а потому что я увидел тебя живой и невредимой. Я не помню, у кого из нас первого сорвало голову, помню лишь, что схватила его за воротник, когда наши губы соприкоснулись. В тот момент мозг отключился напрочь. Мы прижимались друг к другу так сильно, что воздуха практически не хватало. Я не хотела его останавливать, даже когда он стал задирать мое платье. Когда я почти полностью расстегнула его рубашку, он остановился и, тяжело дыша, оперся мне лбом в лоб. Мы молча восстанавливали дыхание, потом поднялись и, ничего друг другу не говоря, пошли в номер. Я испытывала какое-то смущение, будто школьница. Но все рукой сняло, когда мы зашли в комнату. Луций выглядел непринужденно, как будто ничего не произошло, только черные глаза, в которых читалось неприкрытое желание, выдавали его с головой. Будь я в настроении, я бы поиздевалась над ним и не дала бы слабину первой, но тогда мне было не до игр. Все эти годы я крепко держала сердце на замке, никого к себе не подпуская, да и желающих особо не было: кому нужна вдова с ребенком, даже знаменитая, а опускаться до уровня борделей мне не позволяла совесть. Потом я поняла, что эта ночь ничем не лучше, но тогда страсть и давно забытое вожделение взяли надо мной верх. Я первая подошла к нему. Он тут же прижал меня к себе и, запустив пальцы в мои волосы, прошептал мне на ухо, что не хочет на меня давить. На что я ответила, что никакого давления не испытываю и в доказательство моих слов поцеловала его. В какой-то момент, когда мы уже лежали на кровати, быстро избавляя друг друга от одежды, я будто услышала рядом насмешливый голос Грейс Эллиот, который с издевкой произнес: «Я же говорила». Первый раз, конечно, получился скомканным: мы быстро получили то, чего хотели, но потом… Что греха таить: это было потрясающе. Полностью вымотанные мы уснули только под утро. Когда я проснулась, то Луций был уже одет в свой дорогой костюм и читал что-то на планшете, сидя рядом со мной на кровати и рассеянно гладя меня по пальцам. Мы почти ничего не сказали друг другу, только на прощание он бросил, что будет скучать. В аэропорт я поехала без него, а когда вернулась домой, то всю ночь беззвучно прорыдала в комнате Виктора, проклиная себя за то, что сделала. Я чувствовала себя отвратительно и мерзко. Поддавшись страсти, я совсем забыла о сыне, о муже, обо всем. Я неделю была сама не своя, а успокоилась лишь тогда, когда мы с Деей сидели у нее и пили самую отвратительную в мире настойку. Тогда я у нее спросила, была ли она с кем-то после гибели мужа, на что она ответила да. И что не чувствует себя виноватой, потому что это просто потребность, а не любовь. Я ухватилась за это как за спасательный круг, но потом поняла, что так еще хуже. Теперь я просто любовница президента Панема, наверное, одна из многих. И вот наступил четвертый год, когда я строго решила для себя, что не подпущу Луция Сноу к себе, пусть он даже преподнесет мне какой-нибудь дистрикт в качестве подарка. В результате, я весь день продумала о том, куда он запропастился. И вот когда я решила, что так даже лучше, он оказался в моей квартире: сидит, слушает музыку и ждет, когда я выйду. Я открываю глаза. Музыка уже не играет, слышно смех и голоса, раздающиеся из телевизора. Пора закругляться. Завернувшись в махровый халат, я выхожу из ванной. Луций сидит на диване и, попивая виски, смотрит какую-то передачу. Увидев меня, он спрашивает: — Ну как? — Это просто верх блаженства, — говорю я и сажусь рядом. — Отлично. Кстати, это еще не все, — он отходит к барной стойке и возвращается с бокалом красного вина. Передав его мне, он садится на пуф напротив. — Дай мне ноги. Когда его пальцы разминают мои ступни, я издаю еле слышный стон, но Луций тут же поднимает на меня глаза и довольно улыбается. — Надеюсь, это от удовольствия? Я что-то утвердительно мямлю и делаю глоток вина, ощущая себя в раю на земле. Луций перестает на меня смотреть и сосредотачивается на массаже. Я, чтобы совсем не растаять, переключаю внимание на телевикторину. Вопросы оказываются весьма интересными, затрагивающие как историю Капитолия, так и факты о дистриктах. Я включаюсь в игру четвертым участником. Идет последний раунд и харизматичный молодой ведущий, лучезарно улыбаясь всеми тридцатью двумя неестественно белыми зубами, задает пожилой женщине вопрос: — Внимание, миссис Стилман: сколько лет нашему президенту? Десять секунд, время! Луций, который до этого не обращал внимания на происходящее, выпрямляет спину и с интересом смотрит в экран. Не поворачиваясь ко мне, он спрашивает: — А ты знаешь ответ? — Тридцать семь, — без сомнений отвечаю я. Вижу, как он улыбается. Миссис Стилман на последней секунде выдает: — Двадцать пять? Луций посмеивается и поворачивается ко мне. — Кто бы мог представить, что пожилая капитолийка, которой, судя по количеству пластики, лет за семьдесят не сможет ответить на такой простой вопрос, когда как жительница из Дистрикта-2 знает на него ответ. В удивительное время живем. — Ты ее казнишь за это? — серьезным тоном спрашиваю я и осушаю бокал. Луций цокает языком. — Что ты, конечно же нет, даже мысль такая не промелькнула. Я уже даже и не вспомню, когда последний раз были казни. Тебе налить еще? — Нет, не надо. Он забирает мой пустой бокал и отходит к мини-бару. Я поудобней устраиваюсь на диване и наблюдаю за тем, как он наливает себе виски. Вернувшись, он садится рядом и, не произнося ни слова, отсалютовывает мне бокалом. Телевикторина заканчивается и вместо нее начинает сериал. Луций тянется к пульту, но я тут же его останавливаю. Мужчина недоумевающе смотрит на меня. — Ты смотришь сериалы? — Нет, просто, когда Виктор родился — это было моим единственным развлечением. Я год только и пялилась в экран вместе с ним в обнимку. Виктор под них быстро засыпал, а меня они успокаивали. Я представляла, что вся эта красивая жизнь, которая была на экране возможна в реальности. — Она и вправду возможна, разве что не такая приторная. Луций обнимает меня за плечи, и я этому нисколько не сопротивляюсь. Что мной движет, я не понимаю, возможно, виной тому милая, расслабляющая обстановка. Мужчина в несколько глотков осушает бокал и ставит на журнальный столик. Он рассеянно проводит пальцем по моему ожогу от обручального кольца. — Мне кажется, что я нашел ее, — вдруг говорит он. Я первое время не понимаю, о чем он говорит, но потом выпрямляюсь и взволнованно спрашиваю: — Где? — В Дистрикте-12. Местные говорят, что видели похожую на нее женщину в лесах. Мне приказать поймать ее? — Не стоит. Я просто рада, что с ней все в порядке, — спохватившись, я спрашиваю. — Ты же не станешь ее убивать? — Он улыбается. — Я никогда и ни за что не причиню вреда ни тебе, ни твоим близким. Я усмехаюсь в ответ на его фразу, которую он произнес будучи пленником Тринадцатого дистрикта. Я расслабленно откидываюсь на спинку дивана, Луций снова обнимает меня. Когда серия заканчивается и начинаются ночные «Новости», мужчина выключает телевизор. Наступает тишина. Луций немного ворочается, чтобы был хоть какой-то звук: он терпеть не может полнейшей тишины. — Почему ты не хочешь переехать в Капитолий? — вдруг спрашивает он. Я устало вздыхаю. — Ты меня каждый год об этом спрашиваешь. — Я тебя каждый год прошу переехать в Капитолий, и ты мне отказываешь, но сейчас мне интересно узнать причину. Я могу сделать предположение, если ты позволишь. Я отстраняюсь от него и, скрестив руки на груди, смотрю ему в лицо. — Ну попробуй. — Ты просто боишься, — говорит он. — Боишься не Капитолия, нет, ты боишься быть счастливой. Помнишь, ты как-то говорила мне, что Капитолий для тебя отдушина? Ты приезжаешь сюда, чтобы окунуться в тот самый мир из сериалов, стать его частью. Но только временно. Ты все равно возвращаешься обратно в пучину воспоминаний. Ты живешь в городе, который напоминает тебе о прошлом, ты живешь среди призраков, которые тебя окружают на улице, дома, везде ты ощущаешь их присутствие думаешь, что они — твой оберег, но это не так. Ты цепляешься за них, терзаясь этим, потому что уверена, что так и должно быть. Они — твое наказание, а не счастье… — Замолчи… — Твой ребенок, твой сын — вот то ценное, что оставило тебе это страшное время. Но ты держишь его заложником: не даешь увидеть Капитолий, не даешь увидеть вашу Академию, которая сделала тебя такой, какая ты есть, ты следишь за тем, что он смотрит и читает, чтобы не дай бог, он не увидел где-то тебя, ругаешь за то, что он берет в руки нож, за то, что он украдкой пытается пройти в комнату, где хранятся твои трофеи от Игр, твое оружие. В его глазах ты видишь мертвого мужа, а не счастье, которое он тебе подарил. — Откуда тебе все это известно? — ошарашено спрашиваю я. — Ты следишь за мной? — Ты думаешь, что ты мне интересна только в те редкие моменты, когда ты в Капитолии? Да, я слежу и с каждым годом вижу, как ты все глубже погружается в свой собственный мир. — Что ты хочешь от меня услышать? — рассерженно спрашиваю я. — Что ты прав? Поздравляю: ты в очередной раз прочел меня как открытую книгу. — Я встаю с дивана и отхожу на кухню. Порывшись в шкафу достаю пачку сигарет с зажигалкой. Затягиваюсь и тут же кашляю: последний раз я курила больше пяти лет назад. Я пробую еще до тех пор, пока не привыкаю. Луций подходит ко мне, молча забирает забирает пачку с зажигалкой. Он становится напротив меня и тоже закуривает. Я хочу разозлиться, хочу наорать на него и плевать мне, что он президент, но вместо этого я лишь отрешенно смотрю в его глаза. Луций тяжело вздыхает. — Мирта, меньше всего на свете я хотел бы тебя расстраивать. — А чего ты хочешь? К чему все эти ухаживания, ради чего? Я никогда не поверю, что ты делаешь это просто так: у твоих действий всегда есть цель. Скажи мне правду: чего ты добиваешься? Луций откидывает окурок в раковину и подливает себе виски до самого края бокала. — Давай присядем. Я, не церемонясь, забираю открытую бутылку вина и вместе с ней сажусь на диван. Луций садится на пуф напротив. Он отпивает немного виски и смотрит в пол, собираясь с мыслями. Я терпеливо жду. — Я давно хотел занять место отца, — начинает он. — Еще со времен университета, но, став взрослее, я осознал, что даже если мне удастся это сделать, все будет так же как при нем. Ничего не поменяется, даже если я буду стараться все исправить: спустя год, два или десяток лет найдется дистрикт, которому что-то не понравится и который поднимет на бунт все остальные. А потом я понял, что кто бы не встал у руля, пусть даже это не член семьи Сноу, все будет повторяться. Потому что народ не верит капитолийцам, ведь те не понимают, каково жить обычным людям и никогда не поймут. Я осознал это как раз накануне 85-х Голодных игр. — Луций делает большой глоток и зажмуривает глаза. — Это я настоял на том, чтобы в Играх участвовали только победители. Мне нужно было увидеть их всех, потому что именно среди них я хотел найти своего будущего компаньона. Мне был нужен кто-то из народа, которого знают, уважают и ценят. Каждый житель дистрикта восторгается своим победителем и это ложь, что говорил мой отец: я уверен, никакой ненависти никто к ним не испытывает. Я пришел тогда к тебе с предупреждением, еще не зная, кого выберу. Тогда я просто решил, что этот кто-то должен быть из Дистрикта-2. Эти Игры стали моим извращенным конкурсом на самого лучшего кандидата в помощника президента Панема. Не помню когда точно, но в какой-то миг я понял, что лучше тебя я никого не найду, — Луций поднимает на меня глаза. Я смотрю на него, чуть приоткрыв рот от услышанного. — А потом Игры резко закончились, и я понял, что революция началась, и я не успел ее предотвратить. Это была жестокая игра, в которой участвовали трое: мой отец — сторонник тирании, Койн — любительница громких обещаний и я — который просто хотел сохранить мир. Я четко осознал, что ни в коем случае не должен позволить тебе погибнуть. Мне удалось вырвать твоего мужа из лап отца и договориться с ним. Я обещал, что вытащу тебя, а взамен требовал от него полного повиновения. Я хотел вернуть тебя, но не для того, чтобы сделать из тебя символ Капитолия, нет, я хотел, чтобы когда придет мое время, ты была со мной рядом, чтобы дистрикты поняли, что теперь они действительно могут положиться на Капитолий, ведь их интересы представляешь ты. Все к этому шло, но случилось то, чего я боялся. Катона убили и выставили все так, что это сделал Капитолий. Тогда я подумать, что потерял тебя. Моя сдача в плен Койн была ва-банком. Я верил, что ты придешь ко мне и когда это случилось я рассказал тебе то, что позволило тебе открыть глаза, то, что было тогда необходимым. И вот прошло пять лет. Я президент Панема, страны, которая живет в старом новом мире, я добился своего и получи все кроме тебя. Он замолкает и пьет еще. Я делаю несколько глотков из бутылки. Усмехаюсь и откидываюсь на диван. — Так вот к чему это все… Ты просто хочешь, чтобы я помогла тебе удержать власть, которую сама же тебе дала? Просто так, для ширмы, чтобы люди видели. — Не для ширмы. Я прекрасно осознаю, что могу ошибаться, мне нужен кто-то, кто укажет мне на ошибки. Я уже чувствую, что начинаю принимать неправильные решения, что я еще не могу до конца понять простой народ. Я устал решать все один, но я никому не доверяю, кроме тебя. Он пододвигается ко мне ближе. Его глаза блестят, видно, что он немного пьян. — Есть еще одна вещь, в которой я хочу признаться. — Много этих вещей еще у тебя в рукаве? — спрашиваю я, наклонившись к нему и уперевшись коленями в его. — Последняя и самая важная. Считается, что мне достаточно семи минут, чтобы понять человека, — он усмехается. — Это, конечно, неправда: перед этим я буквально изучаю всю его биографию, выбираю факты, которыми потом пафосно жонглирую все эти семь минут. — Я издаю смешок, который совсем неуместен. — Ты сейчас не делаешь себе лучше, — говорю я. — Знаю. Я не хочу от тебя ничего скрывать, потому что я тебя люблю. Он произнес это быстро, как будто между прочим. Я, не моргая смотрю ему в глаза. — Это… Это еще один способ манипуляции? — спрашиваю я. — Это признание. Я влюбился впервые в жизнь, как мальчишка, которому тогда стукнуло тридцать два года. Не помню, когда это случилось, просто в какой-то момент твое благополучие для меня стало важнее, чем мое собственное. Я радовался, что этого никто не замечает, потому что иначе я бы потерял все. Ты спрашивала к чему все эти ухаживания? Наверное, они все вели к этому. Наступает тишина. Луций неуверенно улыбается и смотрит на меня как-то обреченно. Я стараюсь никак не демонстрировать свои эмоции, хотя внутренне торжествую. Не из-за того, что он признался мне в любви, а из-за того, что тем самым продемонстрировал мне свою слабость. Луций Сноу — президент Панема, великий политик и стратег поддался искушению. Как там говорил Плутарх: femĭna nihil pestilentius? Луций осторожно касается моей руки переплетает пальцы. — Я знаю, ты меня не любишь, максимум испытываешь симпатию. Я от тебя ничего не требую, но прошу подумать по поводу власти. Я разделю ее с тобой, научу всему, что знаю. Мне нужно, чтобы ты была со мной рядом: большего я просить не смею. — Как ты себе это представляешь? Луций, я же… Не знаю, почему ты решил, что я могу тебе как-то помочь: я же ничего не умею. Даже искусство метать ножи я растеряла, потому что уже пять лет не беру их руки. Какой из меня правитель… — Ты быстро втянешься. Это же игра, только вместо трибутов тысячи жителей, а арена — вся страна. К тому же… — глаза Луция вспыхивают. — Твоя работа — это идеальный начальный этап. Пауза. — Ах ты мерзавец… Ты… Ты все это спланировал с самого начала! Луций начинает смеяться, словно, не верит, что я разозлилась, хотя скорее я больше раздосадована тем, что он снова меня переиграл. Я пытаюсь отнять руку, но он ее не отпускает. — Пообещай, что в этот раз ты подумаешь над переездом? Я почти уверен, что ты все эти годы даже не вспоминала о моем предложении. — А мой сын? — В Президентском дворце хватит места всем. — Что? Ты предлагаешь мне жить там? — Именно. Я не позволю, чтобы мой компаньон был вдалеке от меня. Я пытаюсь найти аргументы против, но почему-то не нахожу. Перспектива переезда меня пугает и радует одновременно. Я вздыхаю и слабо улыбаюсь. — Ты на меня вывалил столько всего, что я теперь не усну. Я высвобождаю руку иду в спальню. Луций приходит спустя пару минут. Я стою у окна и смотрю вдаль, туда, где скрываются горы Дистрикта-2, который мне предстоит покинуть. — Как ты будешь объяснять все это правительству, дистриктам? Все же подумают, что ты просто решил обеспечить любовницу. — Сам задавался этим вопросом, но, кажется, я придумал способ, как все грамотно провернуть. — И как же? — Скажу, когда ты будешь уезжать. Я резко оборачиваюсь. Луций выглядит неимоверно довольным. Он искренне улыбается, глядя на мое сердитое лицо. Я хочу ему что-то сказать, но вместо этого подхожу вплотную и целую в губы, крепко сжав его плечи. Он тут же отвечает и, особо не церемонясь, распахивает мой халат.

***

Утром я просыпаюсь от голоса Луция, раздающего за дверью. Все еще пребывая в полудреме, я не могу разобрать его слов, но слышу, что он с кем-то общается на повышенных тонах по телефону. Я бросаю взгляд на часы: восемь утра, еще остается пара часов до самого важного для меня события в этом году. Зевая, я подбираю с пола халат и, накинув его на плечи, выхожу из спальни. По пути, заглянув в гостиную, вижу Луция, который меряет шагами комнату, прижав к уху телефон. Он настолько поглощен разговором, что не замечает меня. Не торопясь, принимаю душ и привожу себя в порядок. Вернувшись в спальню (Луций все еще говорит по телефону, переходя на довольно жесткие интонации), я открываю гардероб и думаю, что бы такое надеть в столь важный день. Выбор мой падает на темно-бордовый брючный костюм. Надев под пиджак черную шелковую майку, я придирчиво осматриваю себя. Вроде бы то, что нужно. Пока я наношу макияж, Луций прекращает орать на незримого собеседника. Вряд ли он сейчас в добром расположении духа. Нанеся последний штрих, я еще раз проверяю весь свой образ. Как-то Дея, застав меня за нанесением макияжа, сказала, что меня стало сложно отличить от капитолийки, а кисточкой я обращаюсь так же профессионально как ножом. Усмехнувшись, я выхожу из спальни. Луций стоит за барной стойкой и нервно курит, уставившись в планшет. Увидев меня, она замирает и, едва не роняет сигарету. — Доброе утро, — говорю я и наливаю себе кофе. — Доброе, — растягивая, произносит он. — Прекрасно выглядишь. — Спасибо, — я встаю напротив него. — Что-то случилось? — Случилось? — Твой недовольный разговор служил мне аккомпанементом все утро, — говорю я. — Все в порядке? — Да, все хорошо. Прости, не думал, что настолько выйду из себя. Он вновь затягивается, а я вижу, что его раздражение никуда не делось. Я наклоняюсь к нему и говорю: — Ты обещал ничего от меня не утаивать и нарушаешь слово в первый же день. Перестань так победно улыбаться, — добавляю я, видя, как его губы растягиваются в улыбке. — Дистрикт-3 меня утомляет. Чтобы ты им не дал, им вечно всего мало. Как будто война их ничему не научила. — Чего они хотят? — Дотации, компенсации и все естественно на безвозвратной основе. — И что ты будешь делать? — Пока не решил. Кстати, ты не хочешь сегодня приехать во дворец? Там будет неформальная встреча с директорами компаний-производителей из разных дистриктов. Посмотришь воочию на то, с чем я каждый день сталкиваюсь. — И как я объясню свой визит? — спрашиваю я, скептически изогнув бровь. — Как есть: тебя пригласил я. Зачем? Ну это никого не касается. Приедешь? — Хорошо. Зарядившись кофе я забираю свой черный кейс и собираюсь на улицу. Луций помогает мне надеть плащ и, взяв за руку, контрольно спрашивает: — Ты точно приедешь? Может, мне за тобой отправить машину? — Нет, я сама доберусь. — Хорошо. С нетерпением буду ждать встречи. Он целует меня так, что мне не хочется уезжать. Так бы оно и случилось, если бы не телефонный звонок. Луций обреченно вздыхает, продолжая удерживать меня в объятиях. Я, посмеиваясь, напоминаю ему о государственном долге и, быстро поцеловав его в щеку, выхожу из квартиры. Дороги пустые, так что я добираюсь до места достаточно быстро. Напевая себе под нос, я захожу в Тренировочный центр и еду на лифте на последний этаж. Открыв дверь приемной в свой кабинет вижу Лесли Штук, которая, подперев руками подбородок спит прямо за рабочим столом. Я осторожно толкаю ее в плечо, но она все равно вскрикивает от неожиданности и тут же хватается рукой за голову. — Ой-ой-ой, как же мне плохо… Доброе утро, Мирта. — Доброе-доброе. Что, последствия прошлого вечера преследуют утром? — И не говори: я напилась будь здоров, еще и дома добавила… Марк, когда вернулся с показа чуть не прибил меня, — Лесли жадно пьет воду прямо из кувшина. — А у тебя как вечер прошел? — Превосходно, — я улыбаюсь и снимаю плащ. — Ты же просила меня быть в настроении, мне кажется, сейчас так и есть. Ты не знаешь, все ли сотрудники пришли? — Все-все, недавно звонили, говорили, что все настроили и ждут только тебя. — Отлично. Дай мне пять минут и пойдем. С этими словами я захожу в свой кабинет. Нацепив на нос очки, я открываю кейс и достаю оттуда кожаную папку. Бегло просматриваю содержимое, которое знаю наизусть, но каждый раз боюсь забыть. Захлопнув папку, я выхожу из кабинета. Лесли держит в руках планшет и готовится меня сопровождать. Я молча выхожу в коридор и иду в комнату, которая расположена в самом его конце. На ходу, отдав папку Лесли, я толкаю обеими руками двустворчатые белоснежные двери. Двадцать человек, одетые в глухие черные костюмы, больше напоминающие мантии, встают, едва дверь отворяется. — Всем доброе утро, — громко произношу я и встаю за трибуну, расположенную на небольшом возвышении над остальными. — Доброе утро, мисс Дагер, — хором произносят присутствующие. Я делаю знак занять им свои места за большим круглом столом. — Включайте, — командую я. Стол, который на самом деле является сплошным сенсорным компьютером включается. Белая стена напротив меня разделяется на множество экранов, на которых быстро сменяются изображения, поступающие с десяток скрытых камер. Я отсматриваю все кадры, не упустив ничего из виду. Каждое растение, которое я вижу, каждое дерево, скала, вода, песок — все в полной моей власти. Я не выдерживаю и так же как и в первый год улыбаюсь, глядя на уже четвертое свое великолепие. Я чувствую трепет, восторг и гордость от проделанной работы, и в полной мере начинаю понимать Луция, который однажды рассказал мне о том, что он ощущает, когда повелевает целым миром, когда все подчинено его власти, когда его и только его слово — закон. Ладони потеют, словно перед первым свиданием, а сердце возбужденно бьется. Это моя страна и мой мир, которым я буду распоряжаться как захочу. — Дамы и господа, — торжественно произношу я. — Как главный распорядитель, я объявляю 4-е Голодные игры открытыми!